Написанное разумом

***

Несколько часов спустя я встретил Холмса на платформе Ватерлоо. Нам повезло, что мы смогли сесть на поезд до Суррея и заполучить для себя целое купе. Холмс начал рассказывать о своих открытиях, как только мы выехали со станции. – Я видел завещание покойной миссис Ройлотт, – сообщил он, вытаскивая из кармана пиджака пригоршню записок и раскладывая их на сиденье. – Интересно, что у неё вообще оно было: но она обладала значительным состоянием, а также пожизненным доходом от завещания своего первого мужа, и я полагаю, что она получила совет, что дела лучше решать с помощью документов. – Это объясняет, как она могла продолжать жить комфортно и воспитывать своих дочерей, пока Ройлотт находился в тюрьме. У неё были свои средства. – И она хорошо их использовала, – сказал Холмс с лёгкой ноткой похвалы в голосе. – Насколько мне удалось узнать, за годы заключения Ройлотта её доход вырос, а не наоборот. Ройлотту вообще не нужно было искать работу после его освобождения; её доход мог бы продолжать поддерживать домашнее хозяйство, как это было в Индии. Это было скромное, но респектабельное хозяйство. Но это там, а не здесь. Потребовалось много вычислений, чтобы понять истинное влияние завещания, с финансовой точки зрения, несмотря на то, что это был относительно простой на вид документ. Миссис Ройлотт оставила свою собственность мужу на всю его жизнь, причём каждая дочь должна была получать доход в размере 250 фунтов в год от состояния по случаю её замужества, а всё оставшееся имущество должно было быть разделено между близнецами после смерти их отчима. Поскольку её собственность состояла в основном из инвестиций, мне нужно было узнать, сколько эти инвестиции стоили на момент её смерти, сколько они стоили, когда умерла первая дочь, и каковы они сейчас. Когда она умерла, годовой доход от её инвестиций был несколько больше 1100 фунтов. – Значит, если обе дочери выйдут замуж, это существенно, вдвое, уменьшит доход Ройлотта. – Именно. И это было до падения цен на сельхозпродукцию в последние три года. Годовой доход от инвестиций в настоящее время составляет немногим более 750 фунтов стерлингов в год. – Финансовый крах, если обе дочери выйдут замуж. – Это было до боли ясно. – Даже один брак нанесёт ему финансовый ущерб, – согласился Холмс. – Учитывая то, что я смог проверить состояние его имущества, представляется крайне сомнительным, что его собственное поместье могло восполнить потерю. И у него нет других средств к существованию. Я покачал головой. Нет, Ройлотт не мог вернуться к профессии врача, которая была его первоначальным способом зарабатывать на жизнь. Даже если он не давал клятвы против этого, он убил человека, и этот факт был известен в медицинском сообществе, чёрная метка, которую уже никогда не стереть. Это стало очевидно из моих сегодняшних бесед. Были и такие, кто помнил Ройлотта с юных лет, кто видел в нём большие надежды, а также горячее желание превратить свой талант в средство к существованию. Многие говорили о нём с теплом. Он целеустремленно учился, я услышал это из нескольких уст; быть врачом было единственной жизнью, которую Ройлотт мог себе представить. Честолюбие, да, но также и сильное чувство, что исцеление и становление врачом – цель, для которой он был рождён. Это было сказано с сочувствием теми, кто рассказал это мне, но также с сожалением и окончательностью, как с терминальным диагнозом. Он был доктором, но никогда больше не будет принят как доктор, даже теми, кто искренне его любил. Утро выдалось не из приятных. Было слишком много того, к чему я мог легко относиться. Моё собственное происхождение было далеко не таким, как у него. Ройлотт начинал с благородной фамилией и земельной собственностью (хотя и обременённой), которую должен был унаследовать. Я был вторым сыном, который с раннего возраста понимал, что должен сам прокладывать свой путь в этом мире. Но, как и Ройлотт, я когда-то думал, что медицина будет моим путём, моим даром исцеления, талантом, который поможет мне выковать моё будущее. Служа человечеству, я буду служить и себе, добиваясь респектабельности и разумного процветания. Для меня всё обернулось совсем не так, как для него. Роковой поступок с его стороны, почти смертельная пуля и сопутствующее проклятие с моей, но результат был почти таким же. Я тоже никогда не смогу снова стать тем, кем был, и должен найти другой способ жить. – Уотсон. – Голос Холмса отвлёк меня от этих мыслей. Я обнаружил, что мой друг смотрит на меня с любопытством. – Я сказал что-то, что вас встревожило, – сказал он как ни в чём не бывало, но я знал его достаточно хорошо, чтобы расслышать нотки беспокойства и самобичевания в этом, казалось бы, простом заявлении. Не было смысла увиливать, особенно с Холмсом. – Я просто размышлял о трудностях поиска второй карьеры – или, в случае Ройлотта, третьей или четвёртой. – Я сделал всё от меня зависящее, чтобы улыбнуться. – В конце концов, это проблема, с которой я хорошо знаком. Холмс поморщился. – Мой дорогой Уотсон, мне очень жаль, если это дело и моё обсуждение вызвали болезненные воспоминания о том, что случилось с вами в Афганистане. Но вы не можете думать, что ваши обстоятельства похожи на обстоятельства Ройлотта. – Мы оба когда-то были врачами, – заметил я. – Он потерял право заниматься медициной, лишив человека жизни, – отрезал Холмс. – Вы были ранены и прокляты, пытаясь спасти жизни. Эти две ситуации ничем не похожи. – Он покачал головой и хмуро посмотрел на меня. – А вы – всё ещё врач, и у меня есть все основания это знать. Я видел его гнев и понимал, чем он вызван: яростная защита моей ценности, а за ней – верный протест друга. Тепло наполнило мою грудь. – Я всегда буду доктором; я дал клятву и буду чтить её изо всех сил каждый день своей жизни. Но я больше не могу так зарабатывать на жизнь, как и Ройлотт. Будем надеяться, что я добьюсь большего успеха в поисках второй карьеры, чем он. Холмс хмыкнул и на мгновение смутился, как бывало иногда, когда между нами вспыхивали бурные эмоции. – Вы случайно ничего не узнали о Ройлотте от своих товарищей? – Только мелочи. – Пустяки иногда могут оказаться очень важными. Пожалуйста, расскажите мне, что вы услышали. – Будучи молодым студентом-медиком, он был честолюбив и считал себя весьма одарённым. Мало кто удивился, когда он покинул страну, чтобы начать свою карьеру; его семья не одобряла данного направления, он и его отец особенно не сходились во взглядах. Было некоторое удивление, что он выбрал Индию в качестве места назначения. – В самом деле? – Не то чтобы это было неразумное место для начала; английские врачи там очень востребованы английскими гражданами, как вы знаете. – Невысказанной осталась мысль, что я тоже мог бы выбрать такой маршрут, если бы у меня были средства для путешествия и для того, чтобы устроиться там самостоятельно. – Но Ройлотт был заметным энтузиастом египетских древностей, настолько, что большинство из тех, кто помнил его, удивлялись, что он не поехал туда. – Египтология? – эхом отозвался Холмс. – Интересно, как он на это наткнулся? Я был удивлён, что он не знает, но опять же, почему он должен знать? За исключением того, что мой друг часто, казалось, знал необычные вещи о большинстве профессий. – Это не редкость среди студентов-медиков, – объяснил я. – Разворачивание мумий является первым введением в анатомию, будь то мумия животного или человека. Это оставляет сильное впечатление на многих. А египетский метод восстановления-исцеления-разрезов, которые они делали на телах после удаления органов и внутренностей для мумификации – это одна из величайших тайн древней медицины. Мы не знаем, как это сделать сейчас, но это было сделано тогда, так что это должно быть возможно. Есть так много того, чего мы до сих пор не знаем, так много знаний, которые были потеряны на протяжении веков. – Я вспомнил, как рассматривал эти мумии, слабые линии – единственные следы, оставшиеся от разрезов, которые позволили этим древним мумификаторам удалить внутренние органы и заполнить полости тела солями и травами, обезвоживающими труп. Один из моих профессоров продемонстрировал технику разрезания и мумифицирования на свежем трупе и подробно рассуждал о своей теории, что ответ на загадку исцеления разрезов лежит в обеих диаграммах и таинственных надписях, включённых в бинты, используемые для перевязки мумии. Как и все другие теории, теория профессора осталась недоказанной; его методы исцеляют разрезы на трупах не более, чем чьи-либо. Многие из моих сокурсников были очарованы и попытались делать свои собственные исследования на эту тему, но я нашёл более интересным исследовать, как исцелять живых. Брови Холмса поползли вверх. – Возможность залечить рану после смерти значительно затруднила бы расследование уголовного дела, – заметил он. – Думаю, что я благодарен, что это потерянный навык. – Его брови снова опустились. – Х-м-м... Египет находится в Африке, не так ли? Как ни странно, неуверенность Холмса в этом вопросе показалась мне менее удивительной, чем отсутствие у него знаний о студентах-медиках и мумиях. Наверное, я привык к его странным пробелам в знаниях географии. – Да, Холмс, это так. – Х-м-м... – повторил он, прежде чем оставить эту тему и перейти к обсуждению многих других вопросов. У Холмса есть завидная способность выбросить из головы вопрос, когда в данный момент больше с ним ничего не поделать. Он также является одним из самых интересных и очаровательных собеседников из всех моих знакомых, когда он хочет таким быть. В течение оставшейся части нашего путешествия мы с ним провели восхитительную беседу, охватывающую широкий круг тем, в том числе, не ограничиваясь ранжированием лучших боксёров-любителей, соревнующихся в Лондоне. Знания Холмса в этой области были больше из первых рук, чем мои, но благодаря многочисленным экскурсиям в его компании я уже не был так невежествен в этом вопросе, как раньше. Я даже видел, как сам Холмс боксировал в двух отдельных случаях. Оба раза он ловко выигрывал. Если бы я осмелился, то, возможно, добавил бы имя самого Холмса к импровизированному списку, который мы придумали – и он не был бы в самом низу списка. В любительском боксе, как и в большинстве вещей, я никогда не видел ему равных.