Написанное разумом

***

– Это дело – очень рискованное, – сказал мне Холмс за тихим ужином в местной гостинице. – Так всегда бывает, когда преступление совершает умный человек, а ещё хуже, когда он – доктор. – Холмс бросил на меня извиняющийся взгляд, но продолжил свою мысль. – Когда доктор решает нарушить свою клятву, он становится одним из самых опасных преступников. По-своему это был странный комплимент моей профессии. – Как же так? – Потому что у врачей есть подготовка, у них есть знания, и у них есть воля и сила духа для того, чтобы действовать. Любой даже наполовину обученный врач, в отличии от обычного человека, обладает знаниями о человеческом теле, и имеет хоть какую-то практику действий в кризисных ситуациях. Хорошо обученный человек, проведший время в хирургических отделениях, больничных палатах, диагностических и рецептурных кабинетах, скрипториях(1) и клиниках – это человек, который знает, как лечить, и может использовать ту же самую подготовку для убийства. Это была чистая правда. Я понял это после того, когда Холмс произнёс данные слова. И всё же нарушить клятву! Мой разум, вся моя суть восстали против этой идеи. Я написал сокращённую форму клятвы на собственной коже моими кровью и болью, как это делал каждый врач на протяжении веков, начиная с древнейших. Эта клятва – буквально часть меня, как у любого другого доктора. Она – у меня в голове, крови и костях: не причинять вреда, помогать больным, хранить тайны пациентов, искать знания, оставаться смиренным. Я сдержал свою клятву, несмотря на войну и трагедии. Я был и доктором, и солдатом. Я убивал теми же руками, которыми лечил. Но я никогда не использовал свои силы и свои таланты доктора ни для чего, кроме пользы для тех, кого лечил. Конечно, врачи могут злоупотреблять своими полномочиями, как в пассивном, так и в активном смысле. Я видел докторов, не соответствовавших духу слов, которые они, как и я, вырезали на своей плоти. Я знал тех, кто вместо этого позволял лени, зависимости или жадности руководить своими действиями. Тем не менее, я чувствовал, что большинство из этих людей всё ещё верят, что они держат свою клятву. Возможно, они обманывали себя, но они не порвали с ней, по крайней мере в своих мыслях. Я также знал, что есть те, кто сделал этот немыслимый последний шаг и активно использовал своё умение во вред, хотя, насколько мне было известно, я сам никогда таких не встречал. Я сомневался, что когда-нибудь пойму, что могло побудить кого-то совершить что-то подобное. По крайней мере, я надеялся, что никогда этого не пойму. Холмс вопросительно посмотрел на меня, и я понял, что позволил со своей стороны разговору прерваться, пока обдумывал свои мысли. Я не мог рассказать о большей их части, даже ему, и всё же... – Не сдержать данную клятву – не мелочь, – тихо заметил я. – Действия Ройлотта в Индии, какими бы отвратительными они ни были, не представляли собой полного нарушения этого обещания, по крайней мере, не так, как нам сказала мисс Стоунер. Он избил того человека, но не использовал свои силы, чтобы причинить вред. Самая большая неудача заключалась в том, что он отказался ему помочь, как только тот получил травмы. Это является нарушением, по крайней мере частично, нашего обещания; и, конечно, его последующий отказ от практики показывает, что его неудача очень сильно на него повлияла. Но даже в этом случае это – не то же самое, если на самом деле активно использовать свои силы, чтобы кого-то убить, тем более свою падчерицу. А ещё я не понимаю, как судмедэксперт мог не заметить признаков подобного злоупотребления, учитывая рассказ мисс Стоунер о рвении этого человека. – Да, это действительно представляет трудность. Исцеление, превращённое в убийство, оставляет безошибочные следы, как и любое проклятие. И всё же... – его голос затих, а взгляд стал отстранённым; он задумался. Я расправился с третью своего обеда, прежде чем Холмс снова заговорил. – Да, это – тёмные и глубокие воды. У меня действительно есть некоторые сомнения насчёт того, чтобы вы сопровождали меня сегодня вечером. Я был полон решимости оставаться рядом с Холмсом, что бы не ожидало нас в Сток-Моране. – Я не возражаю против опасности, если могу быть вам полезен. – Ваша помощь всегда желанна и может оказаться неоценимой сегодня вечером. – Тогда я определённо поеду с вами. – Молча отложив нож и вилку, я бросил на Холмса свой самый строгий взгляд. – Я не хотел бы быть где-нибудь ещё. Мой друг еле заметно улыбнулся, и краска залила его обычно бледные щеки. – Спасибо вам. То есть – вы очень добры. – Ничего страшного. – Это, конечно, не пустяки. – быстро возразил Холмс. – Вы добровольно подвергаете себя самой серьёзной опасности, ничего не зная о ней. Нам придётся тихо сидеть в темноте, чтобы не выдать наши планы, и ждать, что бы ни случилось. И даже зная, что нас поджидает опасность, этого недостаточно, чтобы её предотвратить. В это мгновение я почувствовал, как между нами что-то промелькнуло: напряжённое, таинственное, чему я не мог дать названия. Что-то дикое, не очень подходящее для трактира. – Я могу вам там понадобиться, – возразил я, собираясь с мыслями. – Для меня этого достаточно. – Холмс выглядел так, будто его поразили мои слова. Я ему улыбнулся, хотя и не мог сейчас расшифровать всего, что было написано на его лице. Преданность, конечно, и доверие, и привязанность – и, вероятно, некоторая доля раздражения. – Кроме того, я уверен, что вы расскажете мне хотя бы часть своей теории об опасности, пока мы будем ждать сигнала. Я не задерживал дыхание, но не могу вспомнить, как дышал в те долгие мгновения, пока Холмс не покачал головой и тихо не рассмеялся. – Вполне вероятно, – небрежно ответил он. – И раз уж речь зашла об этом сигнале, нам пора отправляться на наш наблюдательный пункт. Не годится, чтобы хозяин дома застукал её, возвращаясь домой. До полуразрушенного забора, окружавшего территорию Сток-Морана, было рукой подать. Нам с Холмсом не составило труда обойти его. Нам также не составило труда пробраться в заброшенный домик садовника. Дверь даже не была заперта. Я бы приписал это предусмотрительности мисс Стоунер, но состояние затянутой паутиной замочной скважины и ржавой ручки указывало на то, что она оставалась нетронутой довольно долго. Самая большая проблема заключалась в том, чтобы открыть и снова закрыть дверь, не производя достаточно шума, чтобы предупредить жителей главного дома. Домик был примитивным ещё до того, как его забросили. Он был наполовину заполнен самыми разнообразными предметами, но и это было к лучшему: в тени оставалось ещё много мест, где двое мужчин могли бы сидеть бок о бок и ждать сигнала, который увидим сквозь грязное стекло окна, выходящего на дом. Я устроился рядом с Холмсом так, как часто сидел рядом со своими товарищами во время коротких передышек на долгих дежурствах или на марше: отдыхая плечом к плечу, чтобы помочь тихим разговором или просто обеспечить друг другу опору, чтобы оставаться в вертикальном положении. Я скорее почувствовал, чем услышал или увидел, как Холмс слегка вздрогнул, когда моё плечо его коснулось. – У вас явно сложилось своё мнение на этот счёт, Холмс. Что я пропустил? Вы, должно быть, увидели в доме больше, чем я. Холмс почти беззвучно усмехнулся и прислонился ко мне плечом. – Мы увидели одно и то же, Уотсон, или у нас была одна и та же возможность, но, возможно, я сделал ещё несколько выводов. Вам там ничего не показалось странным? – Ну, там был колокольчик, который не был прикреплён к шнурку. – Превосходно, Уотсон! Да, и он был прикреплён к вентилятору, который не был вентилятором, а скорее простым отверстием между двумя комнатами. – Очень маленьким. И в таком ветхом и высохшем доме, как Сток-Моран, скорее всего, это сделать лучше, чем прорубать выход прямо на улицу, по крайней мере с точки зрения сохранения тепла. – Или он мог быть помещён туда совсем по другой причине. Скажите, что вы заметили в самой кровати? Я поспешно попытался вспомнить её. – Она была старой, как и вся мебель, и сделана из старомодного, очень тяжёлого дерева, которое держится веками. В этом не было ничего особенного. – За исключением того, что сдвинуть её с места почти невозможно, так как она зажата со всех сторон именно в этой части комнаты. Кровать в комнате Ройлотта не стояла так неподвижно, как и кровать мисс Стоунер в её собственной спальне. Может быть, это просто особенность данной комнаты, но я так не думаю, не с этим колокольчиком. – Он повернул голову и посмотрел на меня. – Но, дорогой мой, разве вы не заметили ничего необычного, пока находились в покоях Ройлотта? – Его коллекции медицинских книг можно позавидовать, особенно учитывая бедность остальной части поместья. Круг его занятий, должно быть, был шире, чем у меня, и, конечно же, там отражались и его египетские интересы. Признаюсь, было несколько томов, о которых я никогда не слышал. Должно быть, когда-то он был весьма учёным студентом-медиком, прежде чем бросил медицинскую практику. – Ах да, я видел, как вы их разглядывали. Но обратили ли вы внимание на то, что некоторые из них были совершенно чисты от пыли и следов, которые показывали, к каким томами недавно и регулярно обращались? Я огорчённо покачал головой. – Нет, боюсь, что нет. Вместо того чтобы рассердиться, как иногда делал Холмс, когда я не замечал деталей, которые он заметил, взгляд моего друга стал более пристальным. – А вы помните что-нибудь, кроме книг, что особенно поразило вас, или что-нибудь ещё необычное в этой комнате? Я ломал голову, желая угодить Холмсу или хотя бы не разочаровать его. Я перебрал всё, что мог вспомнить о том, что там увидел. Кровать, стол, используемый в качестве письменного стола, стул, сейф, блюдце со сливками на сейфе, кресло у книжных полок, лампа, странный поводок, на который указал сам Холмс... – Вы сами назвали блюдце со сливками и собачий поводок. Я не могу больше ничего вспомнить. Губы Холмса сжались, а глаза на мгновение закрылись. – И всё же какая-то часть вас может это сделать. – Что? – Ваше плечо. Озадаченный, я взглянул на него – на раненое, а не на другое, так как это всегда было первое место, куда я думал посмотреть, когда кто-то упоминал моё плечо. Я понял, что поднял другую руку, чтобы прикрыть его, как иногда делал, когда оно болело. Сейчас оно не болело по-настоящему, но я всё равно поднял руку, и её начало слегка покалывать, словно при воспоминании о боли. Я убрал руку, чтобы снова привалиться к боку Холмса. – Моё плечо? – Я ничего не думал об этом до тех пор, пока вы потёрли его после того представления Ройлотта с кочергой, – тихо сказал Холмс. Его глаза снова были открыты, и он пристально на меня смотрел. – Это часто причиняет вам боль. И всё же было что-то странное во времени и движении, что и привлекло моё внимание. Вы снова проделали это в покоях Ройлотта, когда изучали книги, и ещё раз мельком, когда посмотрели на то блюдце со сливками. – Я так сделал? Холмс кивнул. – Я всё ещё мог бы подумать, что это вариант вашего привычного жеста, если бы не поведение мисс Стоунер и то, как она всё время потирала руки. – Я не понимаю. – Я смутно припоминаю, что она это делала, но какое это имеет отношение к делу? Холмс бросил на меня слегка укоризненный взгляд, как он часто делал, когда следил за моей мыслью и не соглашался с ней. – Она рассказала нам обоим, что её отчим залечил порез на руке, когда она была ребёнком. Она тёрла это место, когда переживала из-за того, что отчим каким-то таинственным образом сумел её выследить, а потом ещё раз, когда я осматривал этот любопытный поводок. – Она сказала, что это нервная привычка, оставшаяся с детства. – И всё же именно так она сделала, и это так похоже на то, как вы сами, сами того не ведая, отреагировали на то, что вас тревожило. Или, возможно, более точно, нарушило целебное чувство вас как доктора или ваше проклятие. Я почувствовал, как мои глаза расширились, и чуть не позволил себе снова потянуться к плечу чисто рефлекторно. Хотя я знал, что проклятие распространилось по всему моему телу, место моего первоначального ранения, где проклятая пуля раздробила моё плечо, было там, где я инстинктивно разместил его в своём разуме. – Мисс Стоунер не была проклята, – возразил я. – Насколько нам известно, Джулия Стоунер не страдала от смертельного проклятия, во всяком случае, ни полиция, ни врач, проводившие расследование её смерти, не смогли этого обнаружить. И мы также знаем, что мисс Стоунер – не доктор, и всё же вы оба, кажется, чувствуете в Ройлотте что-то такое, чего я не могу понять. – Холмс пожал плечами и на мгновение смутился. – Возможно, Ройлотт приобрёл какой-то новый навык или заново открыл старый, который современная медицина не может обнаружить. В равной степени возможно, что есть что-то ещё. Всё это только теория, вот почему мы должны осмелиться войти в эту комнату сегодня вечером. Но я боюсь, Уотсон, что подвергаю вас ещё большей опасности, чем себя. Из-за моего проклятия или из-за чувствительности, которую Холмс наблюдал, тогда как я даже не подозревал о её существовании? Я не мог догадаться, и мне было всё равно. – А может быть, мне лучше предупредить нас до того, как что-нибудь случится, что может спасти нам обоим жизнь, – заметил я. – Вы не заставите меня передумать, Холмс. Я с вами. На мгновение мне показалось, что Холмс попытается приказать мне остаться, но потом он фыркнул, издав странный звук, нечто среднее между смехом и стоном, и ещё сильнее прижался к моему здоровому плечу. – Очень хорошо, Уотсон. Мне следовало бы знать, что никакие мои слова не разубедят вас. Мы пойдём на этот риск вместе. Я мог бы сказать многое в ответ, но в тот момент ничего из этого не казалось правильным. Я ограничился простым кивком и позволил себе расслабиться рядом с ним, пока мы сидели плечом к плечу, ожидая сигнала.