Рассвет

Бар, находящийся неподалеку от центра города, давно стал для разочарованного в жизни Тома чем-то вроде пристанища, где можно было бесконечно напиваться, уходить с головой в своё горе, и никто его «ритуалу» мешать не станет. Одно останавливало от того, чтобы постоянно глотать спиртные напитки и ощущать появляющееся вместе с тем тепло и такое необходимое облегчение — время. Бар не был круглосуточным, а потому пьяные посетители после десяти вечера тут же оказывались вышвырнутыми на улицу, предоставленные самим себе, не рассчитывая на помощь окружающих и мирясь со своей беспомощностью. В городе в принципе редко когда можно было встретить отзывчивых людей, тех, что не преследовали корыстные цели. Каждый сам по себе, поэтому какое несчастье не происходило бы на глазах у прохожего, он лишь отведет взгляд и пройдет мимо, как множество других людей до него. Такова здешняя жизнь. Когда Дюпен изменил свой образ жизни и стал часто скитаться по парижским улицам, узнал много нового об окружающих и даже о таких, как он. Каждый день он становился слушателем отнюдь не самых приятных разговоров о бедном и подверженном наркотикам населении. Здесь пьяниц за людей не считают, окидывая брезгливыми взглядами, чуть ли не закидывая помидорами. Собранные все в одну кучу, воспринимаются обществом, как люди без будущего, не имеющие шанса на спасение. Заядлые верующие вообще придерживаются мнения, что пьяницы предали Бога и потому являются теперь не иначе как дьяволами, не имеющими право на жизнь. Даже для Тома, будучи постоянно пьяным, эти мысли казались полным бредом, хотя он никак себя не оправдывал. Людям без крыши над головой приходилось ещё хуже, и почему-то Том относил себя именно к ним, хотя и понимал где-то в отдаленном трезвом куске сознания, что практически ничего общего с бездомными не имеет. Но, заметив Тома с кем-то из них и сравнив, можно было случайно и спутать. Выглядел он всё так же ужасно, как и всегда: заметно сальные и давно не мытые темные волосы, пропахшая смрадом рубашка со штанами, нездорово бледное лицо, но при этом безобразно полное от частого употребления пива тело. Он настолько запустил себя, что и сам не мог вспомнить, как выглядел раньше. На самом деле, и не задумывался, как в бреду, постоянно разговаривая с мертвой женой, был сам у себя на уме, в каком-то своём мире, одновременно существуя и вместе с тем находясь в потустороннем мире, в который, как ему казалось, жена уже давно зовёт его. И всё же вечно обитать среди старых зданий с обшарпанной краской и тонной мусора он не мог. Отыскать какую-либо приемлемую пищу на улице едва ли представлялось возможным, даже никаких открытых лавок на улице не было. Просить же маленького кусочка хлеба у бездомных сродни самоубийству — они друг другу готовы за твердый кусок пищи глотки перегрызть, а что стало бы с ним, попроси он их? Не оставалось иного выбора кроме как отправиться домой, где мужчина старался не появляться так долго, как только можно. Максимум переночевать пару раз в месяц и поесть. Хотя, и дома еды толком не наблюдалось, но всё лучше, чем обнищавшие улочки Парижа. Том избегал не столько дома, который не мог не ассоциироваться у него с любимой, сколько дочери, в глаза которой с каждым днём смотреть становилось всё труднее. Возвращаясь, несёт ей какую-то чушь, в которую и сам не верит, забирает последние деньги, как последняя скотина, и оставляет на произвол судьбы, удаляясь в никуда на протяжении многих лет. Чем дальше он уходил от дома, тем меньше на него давила совесть и тем легче было забыть обо всём. Забыться. Стянуть с себя ответственность, что плескалась где-то глубоко в душе и вот-вот грозилась исчезнуть, что и происходило постепенно. Дюпен не делал ничего во благо семьи и был уверен, что это конец, что без жены у него больше нет семьи, нет того прошлого, которым он так дорожил. Поначалу плакал. Долго и навзрыд, как малое дитя, испугавшееся, что мамы и папы нет рядом. Кажется, рыдал он настолько много, запивая душащее изнутри чувство алкоголем, что теперь слёз будто и не осталось, он мог только смотреть на мир вокруг безжизненными и равнодушными глазами. У тех же бездомных было больше жизни в глазах, чем у него. Понимал, что сходит с ума. Понимал, что ещё чуть-чуть, и потеряет контроль над разумом, став настоящим психом. Но мотивации что-либо предпринять и хоть за что-то зацепиться у него не было, только продолжал пить, пить, пить... В конечном счёте адекватности в нём почти не осталось, и мужчина стал жить едва ли не как человек, подчиняющийся первобытным инстинктам. — Что там говорили прохожие? Такие, как я, безнадежны? Что ж, может, они и правы. — горько усмехнулся и устало прикрыл глаза, облокачиваясь о стену какого-то барака. Вокруг тихо, ни одной души, только противно жужжащие мухи кружили вокруг массивного и пропахшего перегаром тела. Даже поговорить не с кем. Наверное, потому и продолжает мысленно философствовать, прокручивая в голове определенные эпизоды из жизни, стараясь избегать самых больных моментов, оставляя их пылиться где-то в закромах сознания, лишь бы забыть, облегчить свою ношу. Том отстранился от стены и, фокусируя полупьяный взгляд на знакомой дороге, набрался смелости уже идти домой, но трель телефона в кармане штанов помешала неприятной задумке, а когда мужчина достал телефон и взглянул на экран, подумал, что вообще может в ближайшее время в живых не остаться. В этом и проявлялась его неоднозначность — разочарованный в жизни, но не желающий прощаться с ней сейчас. Возможно, трусость и здесь вышла на первый план, не оставив выбора и вынуждая мириться с бесцельным существованием. Шумно сглотнув, Том быстро ответил на звонок, чтобы не злить лишний раз Нуара, который обладал внушительным влиянием и связями. Сделаешь что-то не так — запомнит и в покое тебя уже не оставят. Найдут в любом захудалом районе, вытащат из любой канализации. При этом наказанным оказаться можно даже за самую ничтожную мелочь. А потом будут долго и мучительно издеваться, как было уже с его приятелями по несчастью и теми, кто так же был должен крупные суммы казино. «Неужели я следующий?» — затрепыхалась в голове беспокойная мысль и лишь усилила страх мужчины перед Нуаром, пусть тот и был сейчас далеко. — Слушаю. — произносит на выдохе и перестает дышать — боится вынесения смертного приговора и далеко не самого доброго настроя палача. На улице сегодня было самое настоящее пекло, поэтому на лбу мужчины проступила испарина, казалось, будто у него жар, и соображать в такую погоду было невыносимо сложно, особенно пьяному человеку. — Если желаешь вернуть просранные деньги, завтра привали своё вонючее тело на прежнее место. Но получишь ты их только при одном условии... — раздался в ответ жёсткий и пропитанный презрением голос человека, которого Том ни разу не смог победить, загнать в тупик. Это казалось чем-то за гранью фантастики. Том решил, что терять ему уже нечего, когда тронулся умом и окончательно помешался на азартных играх, потому продолжал играть, снова и снова терпя крах. От ударивших в голову растерянности и страха он не сразу вник в суть разговора. Что за сделку хотел предложить ему Нуар? Почему он возвращает деньги, когда Том должен ему круглую сумму? — Что за условие?.. — голос стал каким-то осипшим, будто мужчина предчувствовал нехорошее, от нервов сжимал руки в кулаки с ужасной силой. — Приведи ко мне свою дочь, Маринетт. Если она для тебя, конечно, уже никакого значения не имеет. — парень мрачно и тихо засмеялся, что вызвало дрожь во всём теле. Деньги… Кажется, только они наравне с алкоголем скрашивали существование Тома и даже радовали. Чего скрывать, ему хотелось иметь заветные купюры и чем больше — тем лучше. Но не для того, чтобы вложить их в семейный дом, отнюдь. Что касается Маринетт, о ней он даже не задумался, отчасти проигнорировав слова Нуара. В его разум впились лишь два слова — получить деньги. Черт возьми, деньги! Когда ещё представится такой шанс? — Я согласен. — уверенно произнес мужчина, придя к одному единственно верному для него решению. Адриан ожидал подобного ответа, поэтому лишь усмехнулся в трубку. Назначил дату и место, куда нужно привести девушку и, не дожидаясь ответа, отключился. — Казино, сегодня, восемь вечера, деньги... — бормотал себе под нос мужчина, как бы закрепляя слова парня в голове, пока добирался до дома. Его заносило в разные стороны, из-за чего приходилось опираться о стены домов и идти поближе к ним, чтобы не упасть. В зелёных глазах горел какой-то бешеный огонек, который бывает зачастую у людей под кайфом. На первый план вышла одна единственная мысль, затуманивающая разум, лишающая такого необходимого сейчас здравого смысла окончательно. Квартира практически не изменилась с последнего визита Тома, разве что стало чище, хотя потрескавшаяся на потолке штукатурка и обои, что держались на добром слове, никак не могли скрасить помещение и сделать его менее жалким. Том только пришел, но ему уже становилось тошно, потому что никакое количество алкоголя не способно заглушить сердечную боль, которая длится вот уже много лет. Сколько бы он не боролся с ней — безуспешно. Хотя, он и не пытался что-либо предпринять, сдался довольно быстро, стоило начать пить с друзьями. Всё в этом доме напоминало о ней, о её серых глазах, в которых горел яркий блеск. Сама Сабин была похожа на солнышко, что освещало всё вокруг, превносило в эту жизнь краски и хоть какой-то смысл. У Сабин и характер был такой: всегда всем помогала, решала проблемы разговорами, в которых внимательно выслушивала собеседника и всегда могла поддержать, любила объятия и просто дарила тепло окружающим своим присутствием и позитивным настроем. Кто знает, сколько она болела и не подавала виду, до последнего ведь думала, что всё будет хорошо. А он оказался таким слабым по сравнению с ней. — Прости, Сабин... — едва слышно, будто боялся признаться, прошептал. — Я очень слабый. Прости, что не смог уберечь тебя. Говорил, смотря на её портрет, который висел на стене среди других подобных, навевающих тоску и грусть. На одном из фото были изображены все члены семьи: Сабин с очаровательной улыбкой, которая держала в руках свёрток с новорожденной малышкой, и сам Том, счастливо смотрящий в камеру, обнимающий жену. Совсем другой человек. Лицо Тома при виде фото лишь исказилось в мучении, а глаза были вовсе безжизненными. Поначалу он настолько не представлял жизнь без неё, что не отходил от могилы с самого дня похорон. Он часто находился у родного камня, даже ночевал там, и за это его обычно выгоняли, когда попадался. Но мужчина так тосковал по Сабин, что днями напролет говорил с мертвой женой, рассказывал обо всех своих чувствах и о том, как несправедливо она обошлась с ним, оставив одного с дочерью. Он и тогда говорил, что не справится. Не стеснялся приносить с собой алкоголь и пить прямо перед могилой. Спиртные напитки стали ему заменой еды, они заглушали голод. В то время Том часто оставлял маленькую Маринетт одну, и не особо волновался, что с ней в его отсутствие что-то могло произойти. Почему-то решил, что она сможет позаботиться о себе лучше, чем он сам. Избегал дочку не только из-за раздирающего чувства совести — она ему очень напоминала Сабину: такой же маленький аккуратный нос, форма лица и цвет волос, только большими глазами пошла в папу. Постоянно улыбчивая и весёлая, после трагедии стала сама на себя не похожа, словно её убили изнутри. Прекратила улыбаться и часто плакала, спрятавшись под одеяло и уткнувшись в подушку. Том не мог смотреть на этот ужас, что не являлся сном, а был вполне реальным. Это выше его сил. Чем больше он пил, тем меньше волновался о бытовых проблемах, о жилье и пропитании. Его не волновало, что сам ходит в старых вещах и дочке нечего одеть, что в холодильнике крыса повесилась, а квартира их была похожа на руины и давно требовала ремонта. Исчезли и какие-либо отцовские чувства к дочери. Он не знал, в какой момент это проявилось, но ему стало просто всё равно. Тащил из дома последние деньги, выслушивал крики и истерики дочери по этому поводу, но ничего внутри не сжималось. Он не хотел признавать этого, но стал полнейшим лицемером и эгоистом, которому не важны чувства других совершенно. Посмотрел в последний раз на семейное фото и покачал головой, так и не смирившись, что его жены больше нет. Бормоча что-то себе под нос, отхлебнул пива, которое всё это время покоилось в его руке, прямо из горлышка и поплелся в гостиную, ждать прихода дочери и момента, когда его судьба, наконец, решится. Долго ждать не пришлось: входная дверь закрылась, а из прихожей донёсся шелест одежды и какие-то тяжёлые, неровные шаги. Том хотел выйти в коридор и встретить девушку, но как только Маринетт его завидела, остановила, выставив перед собой руки, призывая не двигаться и оставаться на месте. Тут же на лестничной площадке послышались мужские голоса, их было явно не меньше трёх, они всё приближались, направляясь именно к ним — девушку заметили, когда она возвращалась домой. Благо, обнаружить её внешнего вида не успели: у девушки была с собой некоторая запасная одежда, с помощью которой удалось скрыть кровь и жуткие гематомы по всему телу, даже на лице. Том опешил и чуть не выронил бутылку, когда девушка сняла капюшон толстовки и предстала перед ним в далеко не самом лучшем состоянии: лицо мертвенно бледное, губы разбиты и искусаны в кровь, а на скуле распластался большой наливной синяк. Но глаза, смотрящие на родителя, не были пустыми, как часто Том подмечал: на самом дне их плескалось что-то вроде решительности. Очень непривычно видеть её такой. Маринетт не думала, что отец застанет её в таком виде и растерялась, если бы не люди, стоявшие за дверью и пришедшие явно по её с Томом душу. В дверь тут же начали тарабанить с неистовой силой, едва не снося с петель единственную преграду, которая отделяла их от коллекторов. — Открыла дверь, шмаль! Вместо денег натурой собралась расплачиваться?! — взревел мужчина и принялся угрожать, как делал это всякий раз, когда сюда приходил. Он потерял всякое терпение и уже долбил в дверь не только руками, но и ногами, остальные же не спешили подключаться. Коллекторы требовали денег за дом, которых у девушки просто не было: всё уходило на оплату за свет, воду и на еду, некоторую часть забирал отец, из-за которого сейчас весь этот кошмар и происходит. Маринетт платила где-то полгода назад, если не больше, и потому ситуация приняла угрожающие обороты. Их с отцом жизни подвергнуты опасности, особенно жизнь Маринетт. Если отец ещё мог как-то выкрутиться и просто не оказаться дома, когда эти чудовища могут заявиться, то девушка всё время была словно на пороховой бочке, рискуя быть замученной до смерти и зарезанной кем-то из присутствующих. А они могли. Могли и делали так с другими несчастливыми людьми. И всё вело к тому, что для Маринетт жизнь могла закончиться точно так же. Она совсем не дышала в диком испуге и прижималась к двери спиной, мысленно молясь, что та выдержит, и мужчины не смогут попасть внутрь. Она не выходила, потому что это было крайне не безопасно — у коллекторов разговор короткий. Ни на какие уговоры они больше явно не собирались идти и теперь только ждали момента, когда смогут добраться до темноволосой и забрать всё, что только смогут. Сейчас она абсолютно беззащитна, и даже отец ей никак не поможет. На его помощь она и не надеялась. Ей будет гораздо спокойнее, если он не вмешается. — Я всё отдам, клянусь! Только дайте мне ещё немного времени. — она дрожала, будто промерзла с головы до ног — страх завладел всем телом, только голос оставался более менее ровным, хотя и хриплым. В нём было столько мольбы и отчаяния, что на удивление улучшило ситуацию. В какой-то момент мужчины ушли, поняв, что сегодня ничего не добьются от неё, а девушка, полностью обессиленная произошедшим, сползла по многострадальной двери и уткнулась головой в колени. Сердце до сих пор бешено колотилось, а руки тряслись, как у сумасшедшей. — Вот, что происходит, когда тебя нет, папа. — Маринетт подняла на отца такой презрительный и озлобленный взгляд, что он ошарашенно попятился назад, а глаза его в ужасе расширились. Лицо дочери выглядело особенно страшным будучи в крови. Неужели за всё время его отсутствия, с того самого дня, когда он прекратил появляться дома и положил начало всему этому, она стала совсем незнакомой ему и такой чужой? Сердце больно заныло, и он схватился за грудь, покрывшись испариной. Том не хотел верить в то, что происходит, брать вину на себя. Ещё больше он боялся быть наказанным за всё, что сделал в своей ничтожной жизни. И тут вдруг снова этот щелчок в голове — деньги. «Ну же, поговори с ней. Если она согласиться помочь, тебе вернут деньги, и ты, наконец, сделаешь то, чего так давно хотел». — уверял внутренний голос и призывал прислушаться. Да, именно за этим Том сюда и пришёл. Он захоронит свою вину, обязательно. И спокойно проживет тот остаток жизни, который ему предписан, сможет избежать наказания за все свои грехи. Упасть на колени и начать рыдать — всё, чтобы заставить дочь поверить ему и найти возможность воспользоваться женской наивностью. — Маринетт, дочурка моя, прости своего грешного отца! — взревел истошно, заливаясь крокодильими слезами и прижимаясь лбом к холодному полу. Девушка вздрогнула, она не ожидала такой реакции от человека, которому всё равно на неё, она не сомневалась в этом. Но увиденное заставило усомниться в собственных убеждениях и даже проникнуться к отцу чем-то вроде сожаления. — Я столько всего натворил! Я отвратительный человек! Отчасти он принимал это, но, как говорится, самый лёгкий путь — отрицание. А Том никогда не выбирал сложных путей, вечно спасая собственную шкуру. — Не вини себя, — неожиданно мягко прошептала девушка и оказалась рядом с мужчиной, коснулась его спины, успокаивала поглаживаниями вздрагивающие от всхлипов плечи. В этот момент Том хоронил не только свои вину и совесть, но и прошлое, которое уже никогда не вернётся. — Самобичеванием ты ничем не поможешь. Лучше, наконец, возьмись за голову и спаси нас. — он не видел её лица, но чувствовал, как Маринетт смотрит на него испытывающим взглядом и ждёт ответа. Но понравится ли ей то, что он хочет ей сказать? «У тебя больше нет семьи. Эта девушка не имеет к ней никакого отношения». — снова возник голос разума, и почему-то подобным мыслям Дюпен верил больше, чем своей некогда любимой дочери. Верил мыслям, коим удалось овладеть сознанием, и стремительно вычеркивал Маринетт Дюпен-Чен из своей жизни. — Есть выход, который может помочь, — осторожно начал он, сжав кулаки и не решаясь посмотреть в глаза дочери. Он вновь предавал её, но уже не так отчётливо осознавал это, как раньше. Догадывался, что Нуар собирался сделать с девушкой, но таких подробностей он ей не расскажет, это лишь спугнет. Нет, тогда ничего не получится. Он должен сделать то, что от него требуется. Последние мгновения унижений и терзаний. Последние шаги на пути к тому, чтобы всё изменилось. — Один человек желает встретиться с тобой, его зовут Нуар. Он владелец того казино, где я обычно играю. Пообещал вернуть деньги, если дам возможность познакомиться с тобой. — говорил вполголоса, боясь нарушить атмосферу доверия и призрачную надежду. В конце концов он всё-таки поднял вопросительный взгляд на Маринетт, устав от напряжённого молчания. Она не знала, что сказать. Отвела тяжёлый взгляд в сторону Нуара, который прятался за стенкой и не собирался приближаться, потому что хозяин дома был рядом. Только недоверчиво шипел и принял угрожающую позу: сильно выгнул спину, а шерсть его поднялась дыбом. Впервые отец не прервал разговор о насущных проблемах и выслушал её, а не ушёл сразу чёрт знает куда в очередной раз. Пьяный, она не сомневалась. Но разум разделился на две половины, одна из которых хотела верить отцу и дать ему шанс исправиться, а другая тревожно била в колокол и отрицала всё, что говорил Том. Был ли у неё выбор в той ситуации, в которой они оказались? Было ли у неё право отказываться, когда появился ничтожно маленький луч надежды, который, возможно, вытащит их из трудного положения? Девушка неопределенно покачала головой и потерла напряжённые виски. Взвесила все за и против. Стоит ли оно того? Определенно. Не хотелось и дальше сводить концы с концами, питаясь чуть ли не одним воздухом, и трястись от малейшего шороха за дверью прихожей. «Была бы ты сейчас здесь, мама... Мне очень не хватает твоего совета». — ей захотелось забиться в угол и обнять себя, прошептать, что всё будет хорошо и что нынешние трудности — временные. Но не позволяла себе отрицать происходящее и понимала, что эти «трудности» могут и не закончится, став либо клеймом на всю жизнь, либо верной погибелью. Ради собственной безопасности, ради счастливого будущего она рискнёт, и будь что будет. По крайней мере она попытается что-то сделать, зацепится за этот крохотный шанс. — Хорошо, я встречусь с ним. — услышав желанный ответ, как будто только от девушки зависело его существование, Том не сдержался и снова заревел, обвил руками тонкое тело дочери, радуясь своему спасению, продолжая нагло врать — всё для собственного блага. Девушка позволяла обнимать себя и никак не реагировала, но продолжала смотреть на неугомонного Нуара, который всё так же шипел, даже больше, недовольный решением хозяйки, будто что-то понимал. Её взгляд уже не был таким тяжёлым, а голубые глаза наполнились таким хрупким и редким в последнее время спокойствием. Только уверенности в этих голубых омутах не было. Она не знала, на что идёт. Никто не знал, чего следует ожидать на самом деле от этого серого и жестокого мира, в котором ей не посчастливилось родиться.