8 лет назад в Галлии…
Прохладная речка приятно щекотала мои ступни, пока я неподвижно стояла и ждала своего момента, – а потом – одно резкое движение рукой, и вот рыба уже трепещется на моем копье, а я довольно скидываю ее в корзину. Мама на берегу собирала в корзину стебли борщевки. Когда моя корзина наполовину заполнилась рыбой, я быстро скинула одежду и окунулась в бодрящую свежесть кристально чистой воды. Мама улыбнулась, когда я надела свою легкую свободную тунику, а кожаный жилет оставила на земле, и тоже зашла в воду охладиться – лишь по щиколотки, приподнимая подол. И вдруг с задорным смехом мама брызнула в меня водой. После секундного удивления я с довольным визгом подбежала к ней, и мы стали брызгаться, словно две маленькие девочки. Мы забыли обо всем на свете, в этот момент было только счастье, свобода и капли прохладной воды на лице. – Так-так, что тут у нас?.. Низкий незнакомый голос обрушился на нас, подобно лавине в горах, и я инстинктивно закрыла маму собой – чуть вдалеке от нас стояли несколько римских солдат. Солнце отражалось в их нагрудниках, ослепляя. Когда один из солдат быстро подошёл к нам, я поняла, что меча с собой я не взяла, и единственное, чем могу защитить нас – мои кулаки или кинжал, с которым я по завету отца никогда не расставалась. И как я сейчас была благодарна, что он научил меня всегда быть готовой к нападению! Ощущение кинжала, который я вытащила из под ремешка на бедре и теперь неистово сжимала ладонью, придало мне уверенности, когда… – Схватить их! – приказал молодой центурион – тот, что вышел вперед. По доспехам я определила в нем «Первое копье» – командующего небольшим отрядом. Двое солдат начали окружать нас. И сейчас были только мы – я и мама, которую я была готова защищать – какими угодно средствами, лишь бы уберечь. Все уроки отца о сражениях были позабыты – сейчас мной владели инстинкты, которые он во мне выработал, и я кинулась в атаку, мало заботясь, что тело мое совершенно не защищено. Страх и ярость наполняли меня силой – я чувствовала это, когда, пользуясь удивлением одного из солдат, не ожидавшего от меня такой прыти, вогнала ему кинжал глубоко в шею – теплая кровь залила мою руку и брызнула мне в лицо… – София! Я резко обернулась на крик мамы, позабыв про солдата, и в ужасе увидела, что мама пытается отползти назад, держась за окровавленную ногу, – подальше от командующего, что направил на нее копье. Я услышала дико неуместную улыбку в его словах: – Неплохой приз, который можно забрать с собой. Да как он… Ярость накрыла меня, мешала смотреть – в глазах все моргало, а от контрастных цветов заболели виски, когда я ринулась в атаку на этого солдата мимо двух других, что стояли между мной и мамой. – Только коснись меня, – прорычала мама, а я завопила сзади: – Прочь от нее! Трое солдат окружили меня – не нападали, но и к маме не пускали, а мне было плевать, особенно, когда я увидела, как весьма мощный по сравнению с моей хрупкой мамой солдат закинул ее на плечо и понес прочь, хотя она и билась в его руках что есть сил. Я видела лишь, как римский солдат тащил сопротивляющуюся маму все дальше, пока я пыталась пробиться сквозь трех центурионов, и почти сразу оказалась скована по рукам и ногам железной хваткой одного из них, а второй схватил меня за горло. Ужас накрыл меня, я не чувствовала своих запястий – вывернула их, пытаясь освободиться из железной хватки. Легкие горели от недостатка кислорода, когда двое солдат зажали меня между своими телами. Мне было плевать, что они хотят сделать со мной – я слышала лишь, что мама зовет меня, а потом – другой голос. Но в глазах у меня начало темнеть, и я не была уверена, что мне не послышалось – все смешалось в непонятную кашу. – Руки прочь от моей жены! Звук борьбы, металла об металл, а я задыхалась и потеряла ощущение собственного тела, но хватка на горле вдруг ослабла, и меня швырнули на землю – ободранные руки и ноги сразу заболели, а горло обожгло кашлем. Когда я пришла в себя и с трудом встала на четвереньки, то увидела перед собой трех мертвых римлян. Сингерикс присел рядом и помог мне подняться на ноги, но мои колени подгибались. На лице брата было написано такое явное беспокойство за меня, что я невольно на секунду прижалась к нему, но сразу отстранилась, увидев поодаль на траве тело. – Мама… – хрип из моего горла напоминал предсмертный выдох, когда я на ватных ногах пошла к маме – Сингерикс поддерживал меня. Когда я упала около мамы на колени, из леса выбежал отец. – Не догнал, – быстро сказал он, тоже падая на колени около мамы – она не двигалась, туника на ноге пропиталась кровью, а глаза были закрыты. – Дельфиния? Любовь моя, очнись, – зашептал отец, хватая маму за плечо. От исказившей его лицо боли мне захотелось плакать. И я закрыла рот рукой, чтобы не кричать, когда отец погладил маму по щеке, но она так и не очнулась. – Помогите мне доставить ее в лагерь как можно быстрее. Сейчас это важнее, чем преследовать их, – велел отец. – Они найдут нас. Причем скоро, – спокойствие, с которым Сингерикс сказал эти слова, вызвало у меня суеверную панику. Боги…***
Рим, настоящие дни.
Лена взмахивает куском пергамента передо мной. – Марк Антоний хочет, чтобы ты составила ему компанию в театре, – на мое недоумение она криво улыбается. – Драматурги вовсю насмехаются над Сенатом и его решением покинуть Рим. Поэтому тебе придется держать себя в руках. – Я же не выйду на сцену, чтобы всех их поубивать, – недовольно отвечаю я. – Зная тебя, не удивлюсь… – Лена вскидывает одну бровь, когда я недовольно хмурюсь. – Если в театре действительно смеются над Сенатом, то все хуже, чем я думала. Такая тема для постановок может быть опасной как минимум для самих драматургов. – И о чем волноваться, если эти люди скоро будут предоставлены сами себе? – Лена безразлично пожимает плечами и идет в мою комнату, где начинает деловито просматривать мои платья и бормотать. – Слишком яркое… слишком закрытое… Как правило, в таких пьесах все весьма… похабно. Поэтому платье должно быть таким, чтобы Антонию было приятней смотреть на тебя, а не на сцену. Вот, если ты наденешь это, то я гарантирую – Марк Антоний не сможет отвести от тебя глаз. Никто не сможет. Я в замешательстве смотрю на Артемиду, которая нюхает откинутые Леной платья. Похабно? И какое же платье тогда должно удержать внимание Антония на мне? Хотя бы половина тела будет прикрыта?.. Ответ на мой вопрос вижу почти сразу, когда надеваю протянутое мне платье. Единственное, что мне нравится – это ярко-красный цвет шелка. Но мне совершенно не нравятся застегнутые за шеей куски ткани, которые закрывают грудь двумя широкими полосками и соединяются вместе тяжелой золотой пряжкой чуть выше пупка. Длинная юбка с разрезом крепится к пряжке и опоясывает меня чуть ниже обнаженной талии, а сзади держится лишь потому, что плотно обтягивает поясницу. А когда Лена надевает на меня тонкую золотую цепочку, которая спускается от шеи до пряжки и привлекает еще больше внимания к ложбинке между грудей, мне и вовсе становится дурно. – Боги, – вот и все, что я могу выдохнуть, разглядывая себя в зеркале. Платье красиво, но я еще не носила настолько откровенных вещей. Опять же, если сравнить это платье с теми, что носит Ксанте, я все еще выгляжу поразительно целомудренно, но… но мне придется привыкнуть к обнаженной коже на талии, спине и между грудей. Пытаюсь представить себе реакцию Антония – бесполезно. Мужчине, очевидно, понравится, что есть на что посмотреть, но все же наряд неплохо скрывает все самые интересные места. Интрига! Ха! За этими мыслями напряжение немного отпускает, и я поправляю юбку, что приятно струится по ногам. – Да уж, никто не сможет отвести взгляда от такого, – ухмыляюсь я Лене. – То, что нужно, – подмигивает она. Солнце приятно ласкает мои обнаженные плечи и руки, пока я рассматриваю широкую круглую сцену и амфитеатр возвышающихся вокруг сидений. Колонны, статуи и арки у амфитеатра создают впечатление какого-то параллельного мира – другого, изысканного. И даже немного уютного в сочетании с голубым небом и светлым камнем открытой сцены. Я сижу, глядя на нее, и у меня даже получается сосредоточиться на актерах, а не на мужчине, что сидит рядом со мной. Два мужчины, одетые сенаторами, бегают по кругу и картинно машут руками, убегая от того, кто наряжен Цезарем, у которого под костюм подложена забавная преувеличенная выпуклость толстого живота. «Цезарь» указывает на выпуклость, а двое «сенаторов» драматично зевают, и они снова начинают бегать друг за другом. – Бегите от меня, сенаторы! Вы знаете, что ждет вас в Греции! – орет «Цезарь» и животом сшибает с ног одного из «сенаторов». Антоний рядом со мной низко смеется, и я оборачиваюсь к нему, сразу отключаясь от происходящего на сцене. Все тот же лавровый венок, но в этот раз белая туника с золотыми нитями по краям и ярко-красная тога. На фоне его загорелой кожи белая ткань почти ослепляет. Я пристально смотрю на Антония, когда он ловит мой взгляд и ухмыляется. – Это наиболее точное изображение нашего сената из всех, что я видел, – после этих слов Антоний, однако, опускает взгляд на мое платье, и его улыбка из издевательской становится восхищенной. – Хотя мне определенно больше нравится смотреть на вас. Я отвечаю ему дразнящей улыбкой и нарочно возвращаю внимание к сцене, хотя этот хрипловатый голос и улыбка отдаются по всему телу теплом, от которых я млею, как кошка на солнце. Тем временем из-за колонны выходит актер, наряженный Помпеем, и он вызывает «Цезаря» на битву с другого края сцены. Когда «Цезарь» оборачивается к нему, его преувеличенно большой живот врезается в одного из «Сенаторов», и тот падает. Толпа заходится в хохоте, глядя на трепыхающегося на земле мужчину. – Вам нравится представление? – слышу спустя некоторое время и чувствую его дыхание у своего уха. Антоний наклонился ко мне, вызывая мурашки сзади шеи. Отвечаю тихо, чуть заметно улыбаясь мужчине: – Не так сильно, как ваша компания. – Нечасто я превосхожу Цезаря, – Антоний хитро улыбается, и его лицо так близко к моему, что от его дыхания прядь волос у моей скулы колышется. – Итак, – чуть отклоняюсь и киваю на сцену, – представление, да? Сенат уже окончательно отказался от Рима? – Именно, – довольно кивает Антоний. Немного двигаюсь, чтобы лучше слышать, отчего цепочка на моей шее и животе тихонько звенит. Мужчина несколько секунд не может оторвать взгляда от покачивающегося украшения, а когда с явным усилием продолжает говорить, его голос становится заметно ниже. Прикусываю щеку изнутри, сдерживая самые неприличные мысли. – Трýсы не стали тратить время – они просто поджали свои хвосты и убежали к Помпею просить его защиты. – Уже?.. – восклицаю. – И это не самая интересная часть! Помпей хотел, чтобы они ограбили для него ближайшие территории, чтобы принесли деньги для всех легионов, которые он собирает на Востоке, – чем больше он говорит, тем веселее становится, как будто рассказывает мне великолепную шутку. – Но этим дуракам ничего не удалось – они были слишком сильно обеспокоены возможностью спасти свои жалкие жизни. Поэтому они все просто разбежались по своим поместьям, чтобы защитить свою собственность, – отсмеявшись, он вновь становится серьезным, а я завороженно слушаю его. – Они не заслуживают Рима. – Они отдали Рим вам, – задумчиво отвечаю. Понимаю, что сижу рядом с человеком, который может рассказать мне о реальном положении города больше, чем кто-либо другой. Тем временем на сцене «Цезарь» швыряет грязью в «сенаторов», а те, на манер свиней, катаются в ней. – Верно. Принесли на блюде. Рим, приготовленный в собственном соку, – улыбка Антония больше напоминает оскал. – Некоторые сенаторы пошли на принцип. Но большинство предпочтут присоединиться к Помпею риску встретиться с Цезарем лицом к лицу. Даже если это значит, что они отдадут Рим мне окончательно. Задумчиво прикусываю губу, снова поворачиваясь к Антонию. – Мне нужно найти способ остаться на вашей стороне, – тихо отвечаю, и у меня перехватывает дыхание, когда Антоний резко притягивает меня ближе к себе. Его горячая ладонь на голом участке талии почти обжигает, а глаза сверкают желанием, когда он хрипло отвечает, едва не лишая меня самообладания: – Уверен, мы что-нибудь придумаем. По звукам, которые доносятся до меня сквозь шум крови в собственных ушах, слышу, что на сцене «Цезарь» и «Помпей» имитируют что-то вроде секса, а толпа захлебывается смехом и одобрительными криками. Да только как мне думать обо всей этой чепухе, когда Антоний касается пальцем цепочки у меня на шее и ведет по ней вниз, голодным взглядом следя за собственной рукой. Мне становится невыносимо жарко, и я незаметно сжимаю бедра сильнее, безуспешно пытаясь вдохнуть поглубже. В ушах шумит все сильнее, и я понимаю, что пропала. И это разжигает меня наравне с каждым словом мужчины рядом со мной. – Вы выглядите слишком великолепно для театра, – голос Антония прерывается – он дышит так же неровно, как я. Это сводит с ума – такого со мной прежде не было, а от разгорающегося внутри меня желания я почти готова сесть верхом на этого мужчину прямо тут. Как будто это не мои мысли – слишком развратно. Но нет, мои. Я хочу его. И это лишает здравого смысла. Даже немного пугает. – И я начинаю думать, что, в отличие от нас, эти актеры заняты правильным делом, – шепчет Антоний, красноречиво улыбаясь, когда чуть прищуриваю глаза и дарю ему игривую улыбку. Сенаторы на сцене валяются в грязи и дерутся, пока «Цезарь» и «Помпей» развлекают публику совершенно неприличными криками. Но мы с Антонием лишь смотрим друг на друга, не отрываясь, и, Боги, как я рада, что мое притяжение – взаимно. – Интересно, – задумчиво щурит глаза Антоний, – я – единственный, кто думал о том, как бы пробраться ночью в базилику, чтобы показать сенату, что я действительно о нем думаю? Какое кощунство, но вопреки этой мысли я широко улыбаюсь, чувствуя вызов. Не могу сдержать смешка: – Ну, честно скажу, я раньше об этом не думала… – А сейчас? Он сильнее сжимает пальцы на моей талии, и я окончательно теряюсь в своих желаниях – отвечаю ему игривым прищуром и наклоняюсь чуть ближе. – Видимо, базилика никогда прежде не использовалась для чего-то, помимо заседаний и бесконечных ссор. Пора это изменить. Улыбка Антония становится поистине свирепой, когда он берет меня за руку и тянет за собой. Главная площадь погружена в полумрак – солнце уже село, людей нет. Тишина и сумерки окутывают базилику уютным коконом. Возбуждение внутри меня нарастает, пока Антоний твердо тянет меня ко входу. – Так тихо, и... пусто, – говорю, глядя в темные провалы окон здания. – В головах сенаторов происходит примерно то же самое, – хмыкает Антоний, и я хихикаю. Замечаю у входа в базилику одного охранника – он устало прислонился к стене и зевает, не замечая нашего приближения. – Это что такое?! – рычит Марк Антоний, свирепо глядя на солдата, который мигом выпрямляется и испугано смотрит на нас. – Господин! – Ты знаешь, кто я такой, солдат? – продолжает давить Антоний. Мне на какую-то секунду становится даже жалко стремительно бледнеющего центуриона. – Вы… вы – Марк Антоний, Господин. Антоний ухмыляется мне, прежде чем вернуть свое внимание к солдату и зло нахмуриться. – Верно. Я – Марк Антоний. И я хочу знать, что ты делаешь тут, стоя перед пустым зданием ночью? – Я… я охраняю Сенат, Господин, как мне было приказано, – солдат уже выглядит настолько жалко, что это даже комично. Антоний по-прежнему не выпускает моей ладони, а я лишь молча наблюдаю за этим шоу. – Сенат?! Весь Сенат уже давно сбежал в Грецию. А ты тут охраняешь этот прославленный… сарай. – Верно, – а нет, наблюдаю, но не молча. – Тут нет никаких ценностей, которые стоило бы охранять. – Конечно, нет. И ты тут просто теряешь время, хотя можешь быть в другом месте… – Антоний кидает на меня одобрительный взгляд, и я понимаю его без слов – дает мне тоже немного поиграть. А мне становится до того весело, что несу полную ерунду: – Например, можешь сосчитать, сколько в Риме статуй! – Э… Статуй? – центурион обескураженно хлопает глазами. Антоний же кивает – так серьезно, что мне приходится задержать дыхание, чтоб не расхохотаться. – Ну конечно! Ты не слышал, что Цезарь лично приказал провести подсчет всех ценностей Рима, чтобы быть уверенным, что сенаторы не разграбят город? – Нет, я… – Каждый солдат в Риме, – перебиваю, справившись с приступом смеха, – обязан считать великие предметы искусства и архитектуры. Мы должны быть уверены, что все останется в сохранности. – Я… – Иди! – одно слово с губ Антония, и солдат уже не пытается что-то проблеять на наши реплики, лишь молча закрывает рот и удаляется. Антоний ждет, когда солдат повернет за угол здания, и начинает громко хохотать. – Пересчитать статуи! Гениально! – восклицает он под мой тихий смех. Ловлю себя на мысли, что чувствую себя… живой. Такой, какой не была уже давно. Без притворства и мыслей о том, что обо мне подумают. Как же это приятно – быть свободной! – Надо же было его отвлечь, – пожимаю плечами, откидывая волосы с плеча на спину, и широко улыбаюсь. Сама того не замечая, любуюсь на довольную улыбку Антония. – Теперь у нас будет достаточно времени… – смех Антония стихает, и он снова тянет меня за руку. Открывает дверь, и мы проходим в холодную темноту. Темнота рассеивается, когда мы заходим в главный холл базилики – тут горят несколько свечей, разгоняют своим уютным огнем липкий мрак. Тишина, я слышу лишь шаги. Свои – тихие, к которым примешивается шелест юбки, и тяжелые – Антония. Меня заполняют предвкушение и возбуждение, от которых я пытаюсь отгородиться – они мешают соображать. – Священный зал Сената… – сарказм в голосе Антония отдается тысячекратно в пустом помещении. Мужчина скидывает сандалии и ложится на несколько стульев первого ряда, задумчиво глядя на меня. Без его руки на моей становится холодно. – Что же мы сделаем сначала? Разобьем плитки? Опрокинем статуи? Или просто высечем наши имена на подиуме? Когда я медленно подхожу к Антонию, понимаю – я совершенно потеряла голову. Хочу лишь одного. И это отнюдь не бесчинства с собственностью Рима. – Я думаю, мы можем начать с чего-то другого… Когда он встает ко мне навстречу, я прикусываю губу, читая на его лице то, что чувствую сама. Желание. Голод. То, что я так долго сдерживала… Его руки на удивление нежно, но твердо обхватывают мою талию и прижимают к мощному телу, и он касается моих губ. Неторопливо, словно лаская, Антоний углубляет поцелуй, от ощущения его губ на моих по всему телу бегут мурашки, и я прижимаюсь сильнее в момент, когда его язык дразняще касается моего. Снова и снова он ласкает меня, касается зубов, а я… отвечаю тем же. Могу лишь прижиматься к Антонию и возвращать ему такие сладкие поцелуи, ощущая, как его прикосновения сильнее закручивают во мне горячую спираль желания. Я отрываюсь от Антония первая, когда чувствую, что от происходящего мне катастрофически не хватает воздуха. – Лучше, чем разрушение статуй? – шепчу, не узнавая своего низкого голоса. – Ты почти убедила меня в этом, – отвечает Антоний, внимательно глядя на меня, и я отчего-то вспоминаю самый первый его взгляд – заинтересованный, оценивающий, а потом в нем появилось то, что тогда я не поняла и то, что вижу сейчас – вызов. Однако я кидаю на ближайшую статую задумчивый взгляд, и Антоний тут же отпускает меня и опрокидывает ее на пол, заставляя меня охнуть. Безумец!.. Мужчина с довольной улыбкой возвращается ко мне и притягивает к себе – так резко и по-собственнически, что от эйфории у меня кружится голова. – Да, поцелуи определенно приятнее. Это он говорит уже около моих губ, после чего меня накрывает резкий и сильный поцелуй, который не оставляет мне шансов. Я чувствую себя изголодавшимся зверем, когда возвращаю Антонию его грубые поцелуи. Он оставляет мои губы, но мой протестующий возглас тонет в выдохе блаженства, когда я чувствую его скользящий поцелуй на шее, щеке. Легкий укус в скулу заставляет меня непроизвольно прижаться сильнее к торсу мужчины. – И почему ты ненавидишь Сенат настолько сильно? Это я задала этот вопрос? Мне хочется поговорить? Мой мозг, видимо, действует как-то отдельно от тела, которое горит и требует уж явно не разговоров про любовь к Сенату. – А разве он не заслуживает этого? – отвечает он мне на ухо и легко касается мочки языком, мои пальцы сминают ткань на его плечах, но я упорно продолжаю говорить, хотя рваное дыхание делает речь отрывистой. – У моей ненависти есть основания. Но что они сделали тебе? – Я не думал, что когда-нибудь мне будет позволено даже зайти сюда, – когда он поднимает лицо от моей щеки, вижу, что его насмешливая улыбка блекнет. – Мой отец был неумелым дураком. Пираты убили его, когда я был мальчишкой. И первое, что я услышал о нем от сенатора – что отец не был способен воспользоваться той силой, которая ему была дана. Более того, что он злоупотребил ею. – Это самое римское, что я когда-либо слышала… – отвечаю я. Наше дыхание выравнивается, и дикое желание медленно отходит на задний план – нутром чувствую, что ступаю на зыбкую почву. Вижу, что Антоний погружается в воспоминания, и впитываю его эмоции. Такие настоящие. Впервые вижу его уязвимым… – Мой отчим был уважаемым представителем аристократии. Все говорили, что он осчастливил мою мать своим вниманием, хотя она этого не заслуживала. А в итоге его казнили за заговор против государства, – злость плещется во взгляде и в каждом слове Антония, когда он отворачивается от меня. Я легко касаюсь плеча мужчины, утопая в нежности, которую он внезапно пробудил в моей душе. Его история вызывает во мне такую бурю чувств, что приходится закусить губу, сдерживая волну сочувствия. Мне жалко мальчика, который пережил такое и в итоге ожесточился. – Ты – не они. И ни один из них не стоит тебя, – искренне говорю я, а в груди щемит от понимания, что я действительно так думаю, без притворства. – Ты воистину неплохо умеешь льстить, – он с улыбкой оборачивается ко мне, и я тускло улыбаюсь. Уверена, что он видит – я не льстила. – Что еще я могу сказать? Никто не обвинит тебя в том, что ты не знаешь, как злоупотреблять властью. – В конце концов, я встал на сторону победителя в этом заговоре, – Антоний поднимается на пару ступенек около подиума и садится на них, задумчиво глядя вокруг. – Примерно с четырнадцати лет я был сам по себе, – просто говорит он и вдруг улыбается своим воспоминаниям. От ощущения интимности происходящего мне сдавливает горло, и я подхожу ближе к подиуму. – Мое взросление было диким. Пьянки, шлюхи, азартные игры. Но разве это было важно? Я никогда не думал, что меня ждет какое-то великое будущее. – Хотела бы я тогда встретиться с тобой, – улыбаюсь и встаю рядом. – Тогда ты явно умел веселиться. – Я умею до сих пор, – его хитрая улыбка не заставляет себя ждать. Он встает и притягивает меня к себе снова до того резко, что моя грудь впечатывается в его, выбивая из моего горла резкий выдох. – Так зачем мы пришли сюда?.. Я игриво кусаю Антония за нижнюю губу и обвиваю руками, на этот раз не собираясь отвлекаться на разговоры, хотя все, что я услышала, заставляет меня смотреть на него совершенно иными глазами. Как на того, к кому можно привязаться и испытывать теплые чувства, а не только бояться… Все вылетает у меня из головы, когда Антоний покрывает поцелуями мою шею, а руками обвивает меня, просовывая пальцы под ткань чуть ниже талии. Вдруг он резко шагает вперед и прижимает меня к каменному подиуму для выступлений, но мой удивленный возглас тонет в поцелуе – настолько несдержанном, что я выгибаюсь и тихо стону. До этого были игры, но сейчас происходит что-то… настоящее. До дрожи где-то в солнечном сплетении. Антоний отрывается от моих губ нескоро, но когда он это делает, я уже еле дышу от возбуждения, от его жестких пальцев на моей обнаженной талии, от горячего дыхания, которое чувствую на своих влажных губах. До этого платье казалось мне слишком открытым, но сейчас эти клочки ткани хочется сорвать с себя и сжечь. – Долго же я этого ждал. Его хриплый голос отдается такой дрожью в груди, что я впиваюсь пальцами в его плечи, а Антоний нетерпеливыми поцелуями прокладывает дорожку туда, где обнаженную кожу украшает цепочка. Железная хватка на моих руках на границе между болью и нежностью срывает с губ рваных выдох – Антоний сжимает мои запястья за моей спиной, лишая возможности двигаться, и я могу лишь беспомощно откинуть голову назад, моля о большем. Поцелуи один за другим все ниже – а я выгибаю спину, подставляясь под горячие прикосновения его губ и языка. Прошу продолжать? Готова на все, лишь бы он не останавливался. Жидкий огонь желания застилает взор, возбуждение накатывает с каждым прикосновением все сильнее, нарастающими волнами, мучая и не давая вынырнуть из удовольствия, даже вдохнуть полной грудью не могу. Два стона одновременно – когда Антоний прикусывает кожу между моих грудей, а я дергаю руками в безрезультатной попытке освободить руки и коснуться его. – София… Страстный шепот в районе моей шеи вызывает по всему телу заметную дрожь. Мое имя никто никогда не произносил… так. – Пожалуйста… – выстанываю я, медленно открывая глаза. Какую-то секунду мы сжираем друг друга дикими взглядами, по крайней мере, от напряжения и желания во взгляде Антония вокруг разве что искры не зажигаются. Вдруг он подхватывает меня за талию, словно я не вешу ни унции, и сажает на подиум. Сидя на уровне груди Антония, я моментально обхватываю его бедрами, притягивая ближе к себе. Мне кажется, что я умираю, таю в этих горячих руках, под твердыми губами и шершавыми пальцами. Требовательное желание превращается в жизненную необходимость, когда Антоний скользит руками по красному шелку на моем бедре, а языком снова вниз около цепочки к животу – и я вскрикиваю, пронзенная стрелами неудовлетворения и одновременно удовольствия, чувствуя укус чуть выше пупка. – Я хотел тебя с того момента, как увидел в день своего возвращения. Таких женщин, как ты, больше нигде нет. Ни в Риме, ни в Галлии, – хриплый голос заставляет меня опустить голову и посмотреть на ласкающего мой живот мужчину. Его слова растекаются под кожей теплым золотистым медом. Вместо ответа я с улыбкой провожу по его волосам, касаясь венка из листьев. Потом кончиками пальцев спускаюсь по его скулам и шее к плечам, млея от того, как он замер под моими прикосновениями, откровенно глядя на меня и не скрывая удовольствия. Я нарочно не спеша начинаю разматывать тогу Антония, сдвигаю его тунику и мимолетно ласкаю загорелые ключицы. Закусываю губу, когда Антоний сжимает мои бедра, одно – прикрытое тканью, второе – обнаженное. В этот момент я благодарна Лене за это платье с неприличным разрезом. Антоний, словно проверяя мою разваливающуюся выдержку на прочность, безумно медленно отводит ткань со второго бедра. И вдруг смотрит на меня с непонятной смесью удивления и восхищения. Не сразу понимаю, что изменилось, пока мужчина не проводит пальцем над кожаным ремешком, удерживающим кинжал. Нутром ощущаю, что у Антония на языке вертится комментарий о том, что я пришла к нему с оружием, но говорит он нечто совершенно иное. – Готов спорить, никто еще не занимался подобным в базилике, – ухмыляется он, проведя по кинжалу пальцем, но ответить я не успеваю, когда он закидывает мою ногу на свое плечо, щекочет пальцами внутренние стороны моих бедер и наклоняется – у меня дыхание перехватывает, по пустому помещению эхом разносится мой выдох. А следом стон, когда Антоний вместо пальцев ласкает мои бедра горячими губами. На стенах пляшут причудливые тени от горящих факелов, но тепло огня я ощущаю не снаружи – он требовательно обжигает всю меня изнутри, заставляя тлеть каждую клеточку тела. – Боги! – мой стон оглушает – Антоний придерживает мои бедра, лаская каждое языком по очереди все выше, пока я с размаху не откидываюсь на подиум спиной, шире раздвигая ноги. Камень обжигает спину холодом, а низ живота сводит жаром от ласк Антония и предвкушения. Мужчина прикусывает кожу на самом верху бедра, и я прогибаюсь в спине, хватаясь руками за края подиума в поисках хоть каких-то ориентиров, которые разом растеряла в море огня и желания… Мне нужно больше… – Куда, во имя грома, подевался этот идиот?! Я вздрагиваю и сажусь так резко, что голова кружится – не знаю, от чего: своего неудовлетворенного желания или чужого голоса снаружи зала. И ловлю взгляд Антония, такой же пораженный, как, наверное, и мой собственный. Мы оба понимаем – началась новая смена, пришел другой охранник, вместо того, который считает статуи… Все еще рвано дыша, я накидываю юбку на одну ногу и красноречиво говорю, что я думаю о незваном госте. Антоний меня не понимает – я использовала свой родной язык. – Нам лучше уйти, – быстро говорю я и спрыгиваю с подиума. Ноги подкашиваются, но у меня получается удержать равновесие благодаря подхватившему меня Антонию. Только сейчас замечаю, что он зло сжимает челюсти, но все же молча кивает. Не меньше меня недоволен тем, что нас прервали. Я все еще чувствую тепло от его губ на своей коже и не могу сдержать улыбки. Особенно когда слышу бормотание: – Даже находясь за полмира отсюда, Сенат умудрился испортить все удовольствие… Когда мы выскальзываем из бокового выхода базилики, я все еще хихикаю – эйфория не отпускает, все произошедшее крутится в голове, не давая возбуждению отступить окончательно. Из открытой двери слышу: «Во имя грома Юпитера! Кто это сделал?!» Очевидно, кто-то нашел нашу опрокинутую статую… Антоний прижимает меня к холодной стене и шепчет с жутко серьезным лицом: – Постыдное пренебрежение со стороны гвардейца Сената. Куда катится Рим?.. – Сенат теряет свою хватку, особенно в последние дни, – ухмыляюсь я, невесомо касаясь щеки Антония кончиками пальцев. А он… он прикрывает глаза и с удушающей нежностью касается кончиком своего носа моей щеки. Я, кажется, окончательно теряюсь. И понимаю – теперь без этого мужчины в мире я просто задохнусь.***
Рим, днем ранее.
Виктус с брезгливым пренебрежением смотрит на разномастные здания – большие и поменьше, разделенные тонкими переулками, по которым снуют люди. Солнце отражается в его дорожных доспехах так же ярко, как в воде ближайшего фонтана. – Великий Рим, – цедит мужчина, кривя губы. Группа гладиаторов, наконец, прибыла в Рим. И, в отличие от недовольного и сердитого Виктуса, Евфимий разглядывает спешащих мимо людей и здания из красного кирпича с нескрываемым восхищением. И оно многократно усиливается, а Виктус окончательно мрачнеет, когда группа выходит на главную улицу Рима – широкую, с колоннами и статуями около роскошных зданий. Виктус сжимает губы, сдерживая горечь – он в деталях помнит тот день, когда был тут, когда в последний раз видел свою жену и детей. Сейчас он снова видит перед собой яростного Сингерикса, непокорную Софию, сдерживающую боль от кнута по спине. И молящуюся и спокойную Дельфинию. Его любимую… Сердце щемит – страх, живущий в сердце Виктуса уже восемь бесконечных лет, в этом месте подпитывается воспоминаниями и усиливается в разы. Страх, увидит ли он их снова, обнимет ли дочь и сына, поцелует ли жену. Флавий приводит гладиаторов в бараки около арены. Тут коридоры гораздо светлее и просторнее, чем в бараках Ареццо, а небольшие комнатки, отведенные для отдыха гладиатора и подготовки его к предстоящему бою – комфортнее. Виктус же злится все больше – в его голове роятся мысли о том, что до этого он убивал людей на потеху толпе в маленьком городке, а теперь будет делать то же самое для куда большей толпы в столице. И это очень расстраивает и злит мужчину, который почти не слушает наставлений своего ланисты. Флавий сияет улыбкой, словно сегодня самый счастливый день в его жизни. – Мы прибыли вовремя! Марк Антоний только что объявил о трехдневных боях, которые будут устроены в честь победы Цезаря! Никто не знает, на что вы способны, и я хочу, чтобы до начала боев так и оставалось. Поэтому категорически запрещаю вам выходить из бараков. Будете тренироваться все время, никаких послаблений! Это – шанс вашей жизни, – вещает Флавий, довольным взглядом обводя своих подопечных. Виктус отводит глаза и все свое внимание направляет на стены вокруг, разглядывая их с таким интересом, будто от этого зависит его жизнь. И с грустью мужчина понимает, что это – самый настоящий лабиринт, где слишком много людей, запутанных ходов, а толстые стены слишком надежны – сбежать отсюда не получится. Рабы тем временем осторожно раскладывают по просторному помещению оружие и доспехи гладиаторов. – Пока что отдыхайте с дороги, – Флавий благосклонно машет рукой, – тренироваться начнем завтра на рассвете. Он расслабленной походкой удаляется, не прекращая улыбаться, чем раздражает Виктуса еще больше. Виктус садится на узкую кровать у стены – под тонким матрасом ощущается каменная плита, а покрывает это королевское ложе изношенное покрывало. Евфимий по кругу обходит небольшую комнатку, потом берет свой трезубец – так ему спокойнее. – Да, в Ареццо было почти так же, совсем небольшая разница. Я ожидал от Рима большего. – Отсюда явно сложнее сбежать, – Виктус опирается спиной на стену и прикрывает глаза. – А ведь Цезарь был прав на счет тебя, да? – ухмыляется Евфимий. – Я все еще вождь Валор. Был, и буду до конца своей жизни. Этого ничто не изменит. Евфимий добродушно закатывает глаза, хлопает Виктуса по мощному плечу и переводит тему: – Как думаешь, когда и чем нас тут будут кормить? До того, как Виктус успевает ответить, в комнатку входит мужчина в доспехах. Заметно, что он очень зол. – В этом крыле должен быть мой людус, мои гладиаторы! Почему тут люди Флавия?! Виктус недовольно открывает глаза, но все слова мигом вылетают из головы, когда в голове мелькает узнавание – высокий мощный солдат уносит на плече его жену… Это он. Все тот же, словно это было вчера. – Неплохой приз, который можно забрать с собой. – Только коснись меня! – Руки прочь от моей жены! – Первое копье, – шепчет Виктус. – Кто?.. – Евфимий растеряно смотрит на Виктуса. – Этот выродок напал на мою жену! – Виктус медленно поднимается на ноги, а тот, кто командовал отрядом восемь лет назад у реки, с неожиданным отвращением смотрит на варвара. – Ты кто такой? Первый порыв броситься на римлянина, что посмел коснуться его жены, но избежал отмщения в тот день, так резко накрывает Виктуса, что у него стучит в ушах, пока он пытается обуздать свой гнев. Пытается какую-то долю секунды, но воспоминание о своей любимой женщине без сознания, и собственном страхе, что она больше не откроет своих черных глаз… У Виктуса ощущение, что время резко замерло, прекратило свой ход, прошлое намертво сцепилось с настоящим, и все стало неважным – надо лишь воздать этому человеку по заслугам. Замах короткий, а удар в челюсть – сильный и точный. Ланиста, а в прошлом Первое копье, с возгласом боли и удивления отступает назад, дико глядя на Виктуса. Однако сразу приходит в себя: – Да как ты посмел, раб! – и сам замахивается на варвара, но тот проворно блокирует удар мускулистой рукой. С рычанием ярости римлянин толкает Виктуса и пытается припечатать того к стене барака, но тот мощнее и сильнее – сказываются годы тренировок. И убийств. В отличие от рычащего, как дикий зверь, Первого копья, Виктус сохраняет гробовое молчание, даже когда блокирует новый выпад соперника, наносит точный удар ногой и хватает того за запястья, не давая двигаться. И сразу новый удар ногой по колену, после которого Виктус отпускает вскрикнувшего мужчину, давая тому тяжело упасть на каменный пол. – Я годы ждал встречи с тобой, чтобы убить, – голос Виктуса больше напоминает рык дикого животного. Он оглядывается в поисках своего топора, а Первое копье быстро, но тяжело поднимается на ноги. К черту оружие, на него нет времени. – Это за Дельфинию! Виктус поднимает согнутую ногу и резко распрямляет – прямо в живот римлянина – и тот от мощного удара отлетает и ударяется спиной о стену. Виктус сразу же подходит к нему и хватает за горло – Первое копье коротко выдыхает, но медвежья хватка на его горле не дает вдохнуть. В памяти варвара мелькает лицо Дельфинии, полные ужаса и беспомощности глаза… Убить того, кто виноват в ее страхе… В безумном желании мстить, совершенно не думая о будущем… Да какое будущее, что это вообще такое? Сейчас есть только ярость и месть – Виктус со всей силы впечатывает мужчину затылком в каменную стену. Еще раз. И еще… В глазах Виктуса все расплывается от слез ненависти, и он видит перед собой окровавленную стену. В этот момент кто-то хватает его за плечо и оттаскивает от мужчины, который безжизненно валится на пол. Флавий с невыразимым ужасом смотрит на кровавое месиво – все, что осталось от Первого копья. И вдруг бьет Виктуса по лицу – тот чувствует кровь на рассеченной губе, но ярость слишком свежа, чтобы обращать на это внимание. И, видя это, Флавий быстро отходит на безопасное расстояние. – Что, во имя Юпитера, ты наделал?! – Тебе забыл отчитаться, – Виктус скалится, делая шаг к Флавию, тот поднимает руки перед собой. – Уведите его отсюда, посадите в клетку! – велит он двум своим охранникам, и те под руки уводят Виктуса – он даже не пытается сопротивляться.***
Рим, Школа. Спустя два дня.
Пальцы немного покалывает: я уже долго упражняюсь в игре на кифаре, даже не глядя на нее. Мои мысли далеко – сладкие воспоминания об Антонии заставляют сердце трепетать от радости. И не только о его прикосновениях. Каждое слово, которое он мне сказал – о своем детстве, о родителях. Он открылся мне, и ощущение этого откровения и доверия с его стороны наполняет голову каким-то туманом – хочется смеяться и танцевать от легкости в груди. Мне жаль, что наша встреча закончилась совершенно не так, как мы оба рассчитывали – после долгих объятий и страстных поцелуев у стены здания Сената Антоний проводил меня в Школу. Ночной Рим никогда еще не казался мне таким красивым. Я, видимо, с ума сошла… Мои мысли и мягкую мелодию прерывает Ксанте – она врывается в мою комнату и рассерженно упирает руки в бока. И, только она открывает рот, я понимаю причину ее эмоций. Зависть. – Ну и что? Что он тебе сказал? Он преподнес тебе какой-нибудь подарок? – Антоний? – нарочно спокойно уточняю я. Внутри у меня светло и тепло, но мне не нравится, что Ксанте полезла в эти отношения, это раздражает. Сильно. Очень. – Нет, Бог Нептун! Конечно, Антоний! – Он опасен, – отвечаю я ту чушь, которую мне вколачивали в голову все, кому не лень. – Я, знаешь ли, могу у тебя его забрать в любое время, если ты боишься его. Я слышала о типе девушек, которые ему нравятся. И ты – не одна из них. Гнев начинает медленно закипать в груди – становится жарко, но пытаюсь держать себя в руках. Мне нельзя показывать своих чувств. Это слишком опасно. – А ты – одна из них? – ухмыляюсь я, возвращаясь к игре на кифаре – тихо и бездумно перебираю струны, восстанавливая спокойствие. – Он – самый могущественный мужчина Рима! И зачем-то тратит с тобой свое время впустую, – заявляет она, а я сильнее сжимаю несчастный инструмент в своих руках – не сломать бы. Артемида начинает тихонько рычать на Ксанте, сидя у моих ног. – Ну, Артемида была даром от Антония, и ты это знаешь, – ровно отвечаю я. Сама себе удивляюсь – оказывается, Лена отлично научила меня притворяться. – Знаешь, Ксанте, если Антонию будет нужна женщина, которая будет кидаться ему в ноги и давать все, что он захочет, по первому требованию, то у него будут тысячи таких женщин. Точнее, не будут, а уже есть. И все наверняка его боятся. Но намного сложнее найти женщину, которую он не сможет напугать. – София! – из холла доносится голос Лены. – К тебе посетитель. Я откладываю кифару и, взглянув на себя в зеркало, выхожу в холл. Мое простое темно-зеленое платье на одно плечо не предназначено для выходов в свет, но переодеваться сейчас уже нет времени. Я лишь привычно закалываю передние пряди распущенных волос на затылке. В холле моментально узнаю мужчину, стоящего спиной ко мне. Кассий, услышав шаги, поворачивается, и мне кажется, что у него лицо разве что не светится, когда он видит меня. – София! Сколько же я вас не видел! – ну, точно, счастлив, как дитя. Я обворожительно улыбаюсь, а внутри кошки скребут – пытаюсь найти в себе чувства, которыми могу ответить на его радость. Признательность, благодарность, может, есть капля нежности. Но любовного интереса в себе не ощущаю. Куртизанке вообще любить не положено. Эта мысль отрезвляет, как и приветственный поцелуй в щеку. Я отвечаю таким же поцелуем, позволяя своим губам задержаться на колючей щеке мужчины чуть дольше положенного. Его голос оглушает меня нежностью, когда он сжимает мои руки своими. – Прошу прощения, я был слишком занят, чтобы нанести визит раньше. – Надеюсь, это не прощание? – хмурюсь я. Отчего-то мне показалось, что Кассий именно за этим пришел, и эта мысль вселяет в сердце холодную тоску. Я привязалась к нему, пусть как к другу, но этого уже не изменить. – Конечно же, нет! – То есть вы не покидаете Рим вслед за остальным Сенатом? – Я лучше рискну карьерой и репутацией, чем стану тем, кто предал и покинул Рим. Хотя бы один голос должен остаться, чтобы говорить от имени Республики. Я сочувственно сжимаю его руку и закусываю губу. Он опечален происходящим гораздо больше меня – ведь я далека от политики, а он в ней живет. Открываю рот, но не успеваю ни звука произнести – Ксанте проходит между нами к Лене и нарочно громко спрашивает: – С кем у меня сегодня вечером встреча? С Сенатором Глицией? – Все верно, – Лена кивает, а мои щеки горят от стыда за Ксанте. Что за поведение, Боги… – Уверена, ты помнишь покровителя Софии, Сенатора Кассия? – Да, конечно, – Ксанте прохладно улыбается Кассию, которого, кажется, совершенно устраивает такое положение вещей. Лена велит рабу принести Сенатору вина и провожает его в соседнюю комнату – просторную, уютную. – Располагайтесь, Сенатор. София будет готова через минуту, – Лена кидает на меня быстрый взгляд, прежде чем оставить меня в холле одну. Или не совсем одну… Ксанте злобно улыбается мне. – Тебе так повезло! У тебя в покровителях человек, который настроил против себя и Цезаря, и Сенат! – Кассий – замечательный человек. Не лезь к нему. Сенат поймет, что Кассий действительно ценен, когда увидит, что он – единственный, кто остался защищать город. А не сбежал, поджав хвост. – О, не нервничай так, – веселится Ксанте. – Достаточно! – неизвестно когда вернувшаяся в холл Лена зло смотрит на Ксанте. – Иди и готовься. Все остальные уже отбыли к своим патронам. А ты все еще тут. Ксанте мигом убегает в свою комнату, а Лена многозначительно мне улыбается. – Я провожу Ксанте к Сенатору Глиции, потом найду какие-нибудь дела в городе. Школа пустая, это даст вам с Кассием время… наедине. Я как будто сглатываю вязкий клей – от слов Лены мне совершенно неуютно. Надо обладать мозгом утки, чтобы не понять, на что она намекает. Я усиленно ищу, что сказать. – Я ценю это, но… зачем? Мне не хочется этого говорить, но я думала, что ты будешь согласна с Ксанте. Могущество Кассия, как покровителя, растворяется на глазах. Ты же видишь. У меня по спине бегут мурашки, когда Лена берет мои ледяные руки своими – горячими. – София, пойми одну простую вещь. Я хочу, чтобы у вас были покровители, потому что это обеспечивает защиту вам. – Не ради Школы? – Кассий платит и будет платить независимо от того, состоит он в Сенате или нет, – она пожимает одним плечом. – Но для тебя гораздо важнее то, что он действительно беспокоится о тебе. А это гораздо лучше, чем получение знаков внимания от кого-то совершенно непостоянного, вроде Марка Антония. Недовольно щурю глаза. Опять началось, да сколько можно-то уже? Неужели я одна в этом городе вижу, что он не чудовище? – Лена, я не смогу заставить себя любить Кассия. Быть может, я уже вообще отдала свое сердце другому. Ну вот, я все-таки вызвала недовольство Лены на себя – она хмурится. Но голос звучит грустно: – София, это действительно опасно для тебя. Ты – куртизанка, и тебе может слишком дорого стоить то, что ты не контролируешь собственное сердце. – Оно того стоит, – улыбаюсь я. Ксанте в новом весьма откровенном платье – впрочем, ничего нового – выходит в холл и скалит зубы в ухмылке. – Развлекайся со своим будущим бывшим сенатором, София. Он станет ровно на голову короче, когда Цезарь вернется в город. Дрянь! Я сжимаю кулаки с твердым намерением украсить лицо Ксанте синяком – ее слова неожиданно сильно ударили по сердцу. Но Лена ловит меня за руку и встает ко мне спиной. То ли меня защищает, то ли Ксанте. – Цезарь будет сражаться с Помпеем. Мне наплевать, насколько он талантливый генерал, но Помпей – лучший, кого Рим видел за все время. Он вместе с Сенатом разгромит Цезаря, вернется в Рим. И Кассий станет могущественней, чем прежде, благодаря своему противостоянию Марку Антонию. – На слова Лены Ксанте закатывает глаза, а наставница сжимает мою чуть дрожащую от ярости руку. – Успокойся. И иди к нему, он ждет. Вид того, как Кассий кормит обнаглевшую Цирту виноградом, вызывает у меня улыбку. Мужчина хмурится, когда я похожу к нему. – Все в порядке? Лена выглядит… обеспокоенной. – Все хорошо, она просто хотела убедиться, что вам тут достаточно комфортно. – Это место – единственное в Риме, где мне сейчас рады. Рим разделился на два лагеря, и я умудрился настроить против себя оба, – не пойму, почему он так доволен. В его словах повода улыбаться я не вижу. – Вы отстаиваете то, во что верите. Кассий ерошит свои короткие волосы и смеется, а я совсем обескуражена его поведением, если честно. – В политике это не самый мудрый путь, – он все еще улыбается, хотя уже с налетом тоски. Я задумчиво смотрю на него пару секунд, прежде чем подать ему блюдо с сыром и хлебом и сесть рядом. – Я вообще-то не рассчитывал задерживаться. Просто хотел предупредить вас: Легат Аквила вернулся в город, – я с трудом сохраняю на лице спокойствие. – И ему присвоено звание Защитника Города. Под его началом отряды центурионов будут патрулировать город, – Кассий берет меня за руку и щурится. – Однако вы уже это знаете, верно? Вот же… Я была уверена, что он меня узнал. Двое мужчин из тысячи, которые НЕ должны были меня узнать, это сделали. Оба. Узнали. Надо было состричь ресницы и вымазать лицо в грязи, чтобы я осталась не узнанной? Я молча смотрю на Кассия, но румянец меня выдает. – Я знал, что это вы! Повезло, что никто вас не узнал, – он от счастья разве что из тоги не выпрыгивает, а я чувствую жар на щеках. Никто не узнал, ага, как же… – Когда я увидела Легата Аквилу… – пытаюсь оправдаться, но выходит неловко, и это меня злит. – Это неважно. Я должна была услышать, что он скажет! – Вам надо быть с ним осторожной. О, еще один опасный. Это до того смешно, что уголки моих губ приподнимаются. Но первого опасного я убивать не собиралась. А вот со вторым… у меня будет другой разговор. Такое ощущение, что Рим – это огромная клетка с дикими зверями. – Я благодарна за ваше беспокойство обо мне, – мягко касаюсь руки мужчины, Кассий целует мое запястье. Его нежность душит меня, как удавка. Чем ее больше, тем мне сложнее дышать. Я не хочу так реагировать – раньше было проще, когда мне было все равно. А сейчас такие чувства напрягают. – Я всегда буду беспокоиться о вас, – шепчет он и притягивает меня к себе. Мысленно лишь чудом успеваю поставить блок на непрошеные мысли, когда Кассий касается моих губ своими. У меня неведомым образом получается расслабиться, пока мужчина ласкает мои губы, а после мягко углубляет поцелуй. И я отвечаю – так же неторопливо, но, в отличие от Кассия, равнодушно. Это похоже на приятное приключение – я чувствую свою притягательность, и именно она радует меня и дает возможность получать от поцелуя удовольствие. Кассий отстраняется от меня, но его дыхание я чувствую на своих влажных губах. – Без вас Рим сейчас стал бы мне невыносим, – вдруг на его лице проскальзывает замешательство. – Так тихо. Где все? – У всех сегодня встречи, – улыбаюсь я, вопреки желанию закрыть лицо руками. Нетнетнет, я знаю, о чем он будет думать, когда я скажу то, что должна. – Школа пустая и принадлежит лишь нам. – Неужели? Целая Школа в нашем распоряжении? Чем он радостней, тем мне больше становится не по себе. Изначально с Кассием я почти не притворялась, но сейчас… что-то резко изменилось. И я должна играть в то, чему училась восемь лет. Обидно, что Кассий со мной – как открытая книга. А я сама себе больше напоминаю ловушку для зайца. Равнодушную, безжалостную. – Верно, вся школа в нашем распоряжении, – с широкой улыбкой я встаю. Лишь на секунду отвернуться от Кассия – выдохнуть, и мне станет легче. И короткая передышка работает – поэтому я спокойно позволяю Кассию взять меня за руку и увести куда-то вглубь школы. Понимаю, что именно он искал, когда он заводит меня в колдариум. Совместная ванная? Серьезно? Влажный воздух пропитывает просторную комнату и проникает в легкие с каждым новым вдохом, оседает там невидимыми капельками воды. Наверное, из-за них какое-то мгновенье трудно дышать. Ты не должна делать что-либо против собственного желания. Забавно, но сейчас я как раз понимаю, что должна сделать то, что нужно. Ради меня самой. Эгоистично, но что я еще могу? Конечно, я предпочла бы принять ванну с другим человеком, но… Стоп! Запрет думать об Антонии начинает трещать по швам. И это лучшая куртизанка Рима? Та, о ком все говорят? Не может перестать думать об одном человеке? И это при том, что за все время со своего дебюта у меня ни с кем не было близости. Почти была один раз, и то – я хотела этого. А тут… В сознании молнией сверкает знакомое лицо. Отец верил в меня. И я клялась делать все, чтобы выжить. И Кассий – один из тех, кто однажды может спасти меня, или же просто помочь. Перед внутренним взором отец кивает и улыбается – словно одобряет мои мысли. Прилив моральных сил заставляет меня поднять голову повыше и вдохнуть свободно – тиски напряжения отпускают горло, и я чувствую себя гораздо спокойнее. Спасибо, отец. – Вся Школа… – Кассий сжимает мою руку, второй указывает на глубокую квадратную чашу в полу, наполненную водой. – Присоединитесь ко мне? Я с трудом отрываю взгляд от отражений огоньков свечей в прозрачной воде. Они завораживают своим неровным дрожанием. – Я надеялась, что вы предложите, – я мягко улыбаюсь, глядя в загоревшиеся радостью глаза мужчины. С каждой секундой чувствую себя все увереннее, и это удивляет, но и радует. – Как я мог не сделать этого? Позволите? – даже немного робко спрашивает он и касается ткани на моем плече. Когда я киваю, неотрывно глядя ему в глаза и чуть прикусив губу в скромной улыбке, Кассий опускает руки и развязывает тонкий пояс на моей талии. Его дыхание учащается с каждой, кажется, секундой. Лучшего комплимента он мне сделать не мог. Когда Кассий мягко отводит с моего плеча широкую лямку платья, я поощрительно улыбаюсь – он снимает с меня платье нежно, но неуверенно. И как-то слишком медленно. Но тяжесть шелка берет свое – незакрепленное ничем, платье скользит по моему телу и с тихим шелестом падает у моих ног темно-зеленым облаком. Я стою обнаженная, объятая светом свечей, под голодным взглядом мужчины. Единственный прикрытый участок моего тела – грудь. Волосы укрывают ее двумя каскадами темных кудрей, и я жду, что Кассий отведет волосы мне за спину, но он не решается. С минуту мы не двигаемся – физически чувствую на себе горячий взгляд. Вот он скользит по бедрам, потом задерживается на животе и ложбинке между грудей. А потом Кассий смотрит мне в глаза – до того красноречиво, что руки покрываются мурашками. Физически ощутимое влечение с его стороны подталкивает меня к тому, чтобы поднять руки и убрать с волос заколку – пряди падают вокруг лица. – Вы прекрасны. До рычащих нот низкий голос – у него такого я еще не слышала, и вибрация его голоса отдается теплом в груди и животе. Начинаю разматывать тогу Кассия, пока он пожирает взглядом каждый дюйм моего тела. Вскоре я откидываю его тогу в сторону и снимаю его белую тунику. Да, сложен он прекрасно… Не могу этого не отметить, глядя на загорелое мускулистое тело. На Кассии остается лишь набедренная повязка, в то время как я стою без всего – нательное белье ношу, только когда выхожу из Школы. Не могу отказать себе в удовольствии подразнить мужчину – ногтями мягко провожу по его груди, животу. Но, когда касаюсь булавки на его повязке, Кассий останавливает мою руку и снимает булавку сам. Удивленно на него смотрю, но руку убираю и прохожу мимо него – первая осторожно спускаюсь по двум ступенькам и сажусь в теплую воду. Все как обычно, просто в этот раз ванную я приму за приятной беседой, а не в тишине, прерываемой лишь всплесками воды. И точно – Кассий подходит к воде, глядя на мои вытянутые под водой ноги, и говорит: – Я был бы самым счастливым мужчиной Рима, если бы мог остаться тут навсегда и никогда не возвращаться в Сенат. – Звучит замечательно, – снижаю свой голос почти до шепота и склоняю голову к плечу. Мои волосы в воде окружают меня темным облаком – вода доходит до верха груди. Кассий присоединяется ко мне – садится рядом и обнимает за талию. Желание отодвинуться и здравый смысл начинают внутри войну. Заставляю себя прикрыть глаза и расслабиться. Тепло от воды передается телу, волосы хоть и немного, но скрывают наготу от жадного взгляда Кассия. Не хочу думать о том, чем все это может закончиться. Лена посоветовала бы мне закрепить отношения с Кассием физической близостью, я это точно знаю. Но хочу ли этого я? Тихо выдыхаю и устраиваюсь в объятиях мужчины удобнее – кладу голову ему на грудь. Мне на удивление уютно. И дело не в том, что я совершенно не стесняюсь своего тела – оно очевидно красиво, и мужчина не может этого не заметить. Кассий своим присутствием просто кутает меня в какую-то… надежность, наверное. И доверие. Кассий начинает неторопливо выводить узоры на моей спине, а вода усиливает ощущения и делает их весьма необычными. В долгу не остаюсь и тоже касаюсь мокрыми пальцами твердого плеча мужчины. Тихие всплески воды вторят моему голосу: – Но у вас есть ответственность, обязанности. – Я совсем не вижу того Сената, что был прежде. Решение присоединиться к Помпею и покинуть Рим… Знаю, что Помпей – гений в военном деле. Но это по-прежнему выглядит полным безумием. – Кроме вас тут кто-нибудь еще остался? – Пара союзников Цезаря. Присматривают за городом. И уже не раз они угрожали мне. Удивительно: я получаю угрозы от тех, кто должен быть со мной на одной стороне. Они говорят, что я связан долгом, но предаю его, когда сопротивляюсь решению сбежать в Грецию. Корнелий даже заявил, что это равносильно вызову Цезарю. – Кто еще предает свой долг… – я грустно вздыхаю и поднимаю лицо к Кассию – его тоска передается мне. – Они совсем вас не знают. Никто из них не имеет права говорить вам про вероломство и предательство. Вы – самый принципиальный, порядочный и отважный человек из тех, что я встречала. – Может, поэтому они все меня возненавидели, – Кассий тихо смеется, поглаживая пальцами мою поясницу. Но его взгляд снова тускнеет. – Я знаю, что Цезаря необходимо остановить именно войной – другого варианта нет. Но многие не понимают, что не каждый человек должен становиться солдатом. У меня совершенно нет желания сражаться, – Кассий неосознанно, наверное, сжимает пальцы на талии – мне даже немного больно, но я молчу. Помню его рассказ о войне, в которой он участвовал. Кто после такого захочет снова воевать? – И желание остаться в качестве единственного здравомыслящего голоса Рима и его правосудия мне сейчас вменяют почти как преступление. – Рим всегда плевать хотел на правосудие и законы. Приоритеты никогда не менялись – власть, военная сила. Завоевания. – Очевидно, это так. В таком свете весь остальной мир видит Рим – мы сами себя показали с этой стороны. Но это неправильно. Мы должны беспокоиться о законах, соблюдать их. Делать лучшее для города. Мы должны управлять с согласия людей, а не подчинять их себе, как это делает гедонист Марк Антоний лишь потому, что он в фаворе у диктатора. От его слов в груди жжет, будто кто-то забыл там тлеющие угли. Напоминание об Антонии, да еще в таком контексте, выталкивает наружу воспоминания – а я так упорно прячу их поглубже. Но в этот раз меня беспокоят не только они, но и отсутствие сопротивления словам Кассия. Он прав на счет Антония, пусть и отчасти. Кассий совершенно не знает Антония – лишь ту маску, которую он носит, находясь на людях. Хуже другое – мне нравится эта маска. Меня привлекает то изящество, с каким Антоний подчиняет Рим и сенаторов. Словно играючи. А Кассий, видимо, давно не выпускал наружу свои чувства, потому что он распаляется все больше: – От меня будет гораздо больше пользы тут, когда я могу противостоять Антонию, чем на войне против Цезаря. Мне хочется защитить Антония, но эта роскошь для меня сейчас непозволительна… Все, что могу – вернуть Кассию его же предостережение: – Будьте осторожны, он будет мстить. Это не открытое поле боя, но все же ваша собственная битва представляет не меньшую опасность, чем предстоящая война за Рим. Кассий наматывает на палец прядь моих мокрых волос, заговорчески улыбаясь. У него настроение меняется быстрее направления ветра… – Поверьте, я хорошо представляю, к чему может привести мое противостояние ему. Самое ужасное – что Сенат своими действиями подтвердил все самое плохое, что Цезарь говорил о нем. И как бы я ни пытался – спорить со всеми этими людьми просто невозможно, они верят в то, что никакие Боги не одобрят. И каждый беспокоится лишь о себе. – Но не вы. Никто не упрекнет вас в том, что вы схожи с ними. – Знаю. Моя репутация меня совершенно не волнует, но… – Кассий замолкает, и эта тишина почему-то давит на виски. Нутром чувствую, что он не говорит что-то важное. Я вывожу круги по его груди рукой. – Что? Он глубоко вздыхает, а я прислушиваюсь к его ровному сердцебиению, ожидая продолжения. – Я знаю, что Рим для вас – враг. Но для меня, моей семьи, Рим – намного больше, чем просто город. Это… идея. Планы о том, что мы можем построить национальное правительство для людей, где законы и традиции будут значимее, чем прихоти правителя-диктатора. Несколько секунд тишину нарушают только еле слышные всплески воды, когда я устраиваюсь удобнее. Как вдруг… – Вы считаете меня круглым дураком. Я резко поворачиваюсь к Кассию, высоко подняв брови. Что он несет? Я качаю головой и сажусь ровнее – волосы облепляют мою грудь неравномерными прядями. – Вовсе нет. Вы просто идеалист. И мир не понимает, не принимает ваших взглядов. Но все вокруг пострадают, если вы перестанете отстаивать то, во что верите. – Спасибо, София, – он мокрой рукой проводит по моей щеке, его улыбка освещает мрачное до этого лицо. Так мы и сидим в тишине, почти вплотную, обнаженные. И вокруг – ни души. Он словно мысли мои читает. – Но, думаю, могу вам предложить кое-что еще, помимо разговоров. Вы позволите? Я хитро улыбаюсь, мне становится весело, когда Кассий берет в руки флакончик с маслом с бортика бассейна. После моего кивка Кассий капает масло на свои ладони, а потом начинает массировать мои плечи. Плавные, но сильные движения доставляют такое удовольствие, что я прикрываю глаза и блаженно улыбаюсь. Мышцы шеи и спины ощутимо расслабляются, и я думаю о том, как бы не утонуть от удовольствия. Кассий спускается по рукам, потом снова поднимается к плечам – и я чувствую, как его пальцы замирают около ключиц. Я открываю глаза – и меня накрывает желание Кассия, которое светится в его глазах, как луна на ночном небе. Мгновение я прислушиваюсь к себе – и не нахожу ответного порыва. Я его не хочу, совершенно. Но я куртизанка. Влюбленная куртизанка… Воспоминания о поцелуях Антония так не вовремя прорывают плотину, я снова чувствую на своих бедрах его поцелуи, а внизу живота – приятное томление. И, пусть я об этом пожалею, пусть Кассий отвергнет меня и станет покровительствовать Ксанте или кому-то еще, но я не могу заставить себя пойти на эту близость. Как и убрать волосы с груди – отчего-то теперь не хочу позволять Кассию полностью меня рассмотреть. Это было бы отвратительно – у меня низ живота сводит от воспоминаний об одном мужчине, и в это время отдаться другому?.. Никогда, нет. На такое я не пойду. Поэтому мягко отодвигаюсь от Кассия, глядя на дверь. – Возможно, нам лучше пойти во фригидариум*. На свои слова жду неприятной реакции, и не удивляюсь, слыша разочарованный выдох Кассия. Но мужчина дарит мне любезную улыбку и кивает. – Как скажете. Я разочарованно поджимаю губы, выходя из бассейна. До чего же он сговорчивый. И почему я не могу влюбиться в него?.. Ответ очевиден – видимо, мне нужен не тот огонь, который греет. А тот, который обжигает. Чуть позже мы с Кассием сидим на кушетке в уютном холле рядом с моей комнатой и едим виноград и сыр. Цирта периодически вылезает из-под кушетки и проворно утаскивает с тарелки виноград. – А ну-ка! Нельзя! – ругаюсь на тут же поджавшую уши забияку – и она лезет на колени Кассия в поисках защиты. А тут еще и Артемида кладет морду на сиденье рядом со мной и предано смотрит своими огромными глазами. Да уж, развела зверинец. Но не жалею ни секунды – я уже привязалась к этим зверькам, полюбила всем сердцем. Чтобы восстановить справедливость – Цирта все же стащила виноград – я даю Артемиде кусочек сыра. И возобновляю прерванный разговор, чувствуя вместо сердца кусок железа. – Итак… Расскажите мне про Легата Аквилу. – Что вы хотите знать? – хмурится Кассий. А мое лицо мрачнеет. – Для меня он всегда был тем, кто превращает мои сны в кошмары. Но вы наверняка много о нем знаете. Уж точно больше, чем я. – Многие Сенаторы называют его и таких, как он, «Новый человек». Итальянец. Его семья не имеет отношения к Риму, как, например, моя. Обрел известность благодаря военной службе. Но большинство римлян так и не увидели в нем одного из нас. – Им настолько важна родословная? – в моем голосе неприкрытое презрение. – О, да. Многие видят большую разницу между римлянином и итальянцем. Я фыркаю и отправляю в рот виноградину, потом рассуждаю, надеясь все же вытянуть из Кассия еще информацию. – Легат Аквила создает впечатление человека, который хочет добиться многого в Риме. Что-то совсем не могу его представить заодно с толпой мужчин в тогах. – Нет. Насколько я знаю, он сделает все, чтобы подняться как можно выше благодаря своим победам и стать не менее значимым для города, чем Сенат. Даже купил дом на Целии. Я быстро делаю глоток вина, чтобы скрыть за бокалом свою улыбку, хотя это, скорее, оскал. Так значит у Легата дом на одном из семи холмов Рима? Великолепно, дальше найти его будет не так уж сложно… – На Целии? А где именно? На случай, если окажусь там, буду держаться подальше… Следующее утро. Двухэтажная вилла отражает солнечный свет белым камнем – так ярко, что режет глаза. Перед крытой мансардой – небольшой, но уютный сад с журчащим фонтанчиком и статуями на пьедесталах среди кустов. Мелкие камушки уютно шуршат под подошвами моих сандалий. Если бы я не знала, чей это дом, то определенно пришла бы в восторг от его красоты. Но вместо восхищения я сейчас испытываю лишь колючий холод. Только кинжал обжигает мое бедро огнем, словно напоминая о себе. Но сейчас я не собираюсь трогать Аквилу – лишь хочу разведать обстановку в доме. Может, найду то, что поможет мне составить план, как именно добраться до Легата, оставшись незамеченной? Один раз я уже импровизировала – теперь Сифакс ожидает своего первого боя на арене. Второго шанса избежать клетки в случае поимки у меня не будет. Оглядываясь вокруг, прикусываю щеку изнутри. Вокруг – никого. Когда дергаю большую дверь, она, конечно же, не поддается. И я задумчиво смотрю на Цирту – обезьянка притихла на моем плече, словно почувствовала мое напряжение. – Ну что, Цирта, покажешь, на что способна? – я протягиваю руку к двери, объясняя зверьку, чего хочу от него. В горле сухо, как в пустыне. Цирта лезет к ручке двери и что-то делает там своими крошечными пальчиками. Не знаю, сколько времени прошло, но тихий щелчок замкà кажется мне оглушительным. Явно довольная собой Цирта бормочет что-то, когда дверь тихо открывается. – Тшш. Ты молодец, – шепчу я, касаясь пальцем носа обезьянки, и та возвращается ко мне на плечо. А я бесшумно проскальзываю в прохладный дом, укрываясь от солнечного пекла. Роскошный холл с мозаикой на полу вызывает восхищение – с таким мастерством выложены рисунки. Светлые стены, около них безмолвными свидетелями замерли статуи – как охранники покоя и тишины. Осторожно иду вперед, дышать стараюсь как можно тише. Это сложно – от волнения ладони вспотели, а дыхание сбивается. И я его задерживаю, из соседней комнаты до меня доносится женский голос: «Всемогущие Боги, простите нам наши грехи и наши преступления…» Замираю. Случайность или нет, но почему именно сейчас, когда я вломилась в чужой дом с помощью обезьянки, в этом доме молятся о прощении грехов? Как будто издевка Богов надо мной. Я все же нерешительно заглядываю в комнату – посередине расположен алтарь со множеством горящих свечей. Но мой взгляд замирает на женщине в синем платье – она стоит у алтаря на коленях, склонив голову в молитве. Каскад русых волос укрывает спину, а в смутно знакомом голосе слышится острая тоска. Я присматриваюсь к женщине, пока она, что-то почувствовав, не поворачивается ко мне. И одним своим взглядом знакомых глаз лишает меня возможности дышать. – Сабина?..