Восемь лет назад, в Галлии...
Я лежала у костра, наслаждаясь тихим треском дерева, и притворялась спящей, пока отец тихо молился. – Сирона, Богиня моих предков, прошу, защити моих детей. Если нужно, забери мою жизнь, но помоги им выжить. – Он замолчал, и я приоткрыла глаза, как раз чтобы увидеть, что отец едва сдерживал слезы. – Пожалуйста. Я села и обняла его за могучие плечи. – Не молись о смерти, отец. Мы все справимся с этим. – Тогда помолись со мной. Без помощи Богов мы не справимся, – его шёпот разрывал на лоскуты. – Римляне найдут нас, это вопрос времени. Семье из четырёх человек выжить зимой в лесу без поддержки племени невозможно. – Неужели? – Сингерикс тоже перестал притворяться спящим. – Тогда почему мы не присоединились к другому племени? Наверняка есть те, кто согласился бы помочь! Отец зло сжал челюсти. – У других племен было много возможностей помочь нам! И они это сделали бы, если бы хотели. – Гордыня в его глазах ослепляла меня. – Но сейчас ситуация уже другая... Они бы увид... – Нет! Все, что они бы увидели – это выгоду от того, что могут выдать нас Аквиле и купить покровительство Рима, продав нас взамен. Я смерила недовольного Сингерикса спокойным взглядом. Иногда он напоминал мне мальчика – непокорного, топающего маленькими ножками. – Мы можем доверять только себе, братец. Другие племена уже показали себя. Нам остаётся положиться на Богов. – Не начинай опять про Богов! Мы для них – ничто. Мы должны обратиться за помощью к другому племени! – Слишком большой риск, – устало возразил отец. Сингерикс запальчиво вскочил. – Значит, мы должны предложить им что-то, чтобы они согласились помогать! Мы сильные, можем работать или сражаться. – Сражаться? – я тоже встала и скрестила руки на груди. – Подумай! Чего будет стоить наша работа на них против помилования их племени со стороны Рима в обмен на наши жизни? – Тихо! – окрик отца затыкает нас. – Послушайте меня, оба. Заключая любое соглашение, всегда обдумывайте каждую деталь, каждое слово. Что вам придется отдать, а что вы сможете получить взамен.***
Рим, Школа.
Я встаю на рассвете после бессонной ночи. Отсутствие сна изматывает не так сильно, как беспокойство. Сегодня битва отца и Сифакса. Я всю ночь думала о том, как можно это исправить, в итоге сейчас голова невыносимо раскалывается, а решения все еще нет. Артемида обеспокоенно подвывает, пока я собираюсь. – Тихо. Не хочу, чтобы меня слышали. Стóит ли удивляться, когда в холле ко мне выходит Лена. У нее потусторонняя чувствительность к покидающим Школу куртизанкам. Или это распространяется только на меня. – Прости, я не хотела будить тебя, – осторожно произношу я, задаваясь вопросом, что привело ее сюда в такой час. – Что тебя беспокоит? Помимо очевидного, – мягкий голос Лены обволакивает, я тускло смотрю в стену. – Сифакс сегодня будет сражаться с моим отцом, – признаюсь я. Сил скрывать что-то от нее у меня просто нет, чувствую себя разбитой на осколки. – О... мне очень жаль. – Едва ли чувствую мягкое объятие Лены. – Я не могу даже думать, что один должен... убить другого. Я столько лет мечтала снова увидеть отца, но как я смогу смотреть на него, зная, что он отнял жизнь у Сифакса? А если наоборот? – от безысходности тихонько скулю в плечо Лены. – Не каждый бой заканчивается смертью. – И результат зависит от Антония! – я довольно грубо отстраняюсь от Лены, со злостью глядя в окно. – Верно. И ты можешь обратиться к нему. Только он сможет гарантировать, что и Сифакс, и твой отец выживут. Что-то мне это напоминает... Плевать. Я готова на все, чтобы уберечь их. – Должен быть способ убедить его. – Он есть, – Лена подмигивает. – Лена, я не разговаривала с ним с того дня, как он предпочёл мне Ксанте. Тогда он был зол на меня. А я на него. – София, ну подумай, – Лена устало качает головой. – Стал бы он так сердиться, если бы узнал, что Ксанте обсуждает его с Кассием? – Знаю, к чему она ведет, но даже думать об этом не хочу. Боюсь ошибиться, и что потом станет еще больнее. – Антоний не боится Кассия и сплетен. Он боится той власти, которую ты обрела над ним. Боится, что его чувства к тебе – что-то большее, чем примитивное вожделение. – Как бы я хотела, чтобы это было правдой, – хмурю брови. Лена же наверняка давно поняла, почему я схожу с ума, когда на горизонте появляется Антоний. Она гладит меня по лицу, будто в попытке стереть с него тревоги. – Во всем Риме есть только одно, что Антоний не может получить. Ты. – Она сжимает мои плечи и сосредоточенно хмурится. – София, я помню, что однажды сказала тебе не делать того, чего не хочешь. И я все еще придерживаюсь этого мнения. И сейчас у тебя есть возможность использовать свою силу над Антонием. Но только если ты готова. Ты правильно поступила, что до сих пор не дала ему то, чего он желает. – Знала бы она, как я хотела. – И если я хоть немного разбираюсь в мужчинах, то точно могу сказать: ты почти свела его с ума. И ты можешь соблазнить его, чтобы окончательно сделать своим. – Ты не представляешь, как я этого хочу, – в сердцах признаюсь я. Одной тайной меньше, и от этого мне становится легче дышать. Вспоминаю ночь в базилике, жар проступает на щеках румянцем, а дыхание учащается. Лена понимающе смотрит на меня, прежде чем улыбнуться. – Пойдем. – Но ведет меня не в мою комнату, а в свою. И протягивает мне платье. – Я его надевала лишь однажды, чтобы соблазнить диктатора Суллу. Мне оно принесло удачу. Может, и тебе принесёт. Платье из тончайшего темно-синего шелка словно на меня сшито. Ткань соединяется на плечах изящными цепочками, ее широкие вертикальные полосы закрывают грудь, а на пупке перекрещиваются тонкими линиями и переходят в юбку. Талию опоясывает еще одна шёлковая полоса, пространство под грудью открыто. Вырез на ноге доходит до самого верха бедра. Лена закрепляет на предплечье широкий золотой браслет, а на шею надевает гранатовое ожерелье, на губы наносит яркий порошок из шелковицы и киновари. Я сразу стираю половину, чтобы не было так ярко, чем зарабатываю взгляд Лены – недовольный, но совершено не удивленный. – Помни, что он должен понять: ты там ради него самого, а не ради его могущества. Заставь его увидеть, что ты для него нечто большее, чем очередной проситель. – А знаешь, в чем смысл? – я хитро улыбаюсь, в груди натянутой струной дрожит предвкушение. – Мне даже не придется притворяться.***
Рим, гладиаторские бараки.
– Я никогда не думал, что мне придется встретиться с вами в бою, – Сифакс спокойно смотрит на Виктуса, тот кивает. Словно одному из них не суждено убить другого – ни тени злости или желания навредить не проскальзывает на их лицах. – Я думал о том же. Я уже не так молод, как раньше. Это будет ближний бой, – Виктус протягивает руку, и Сифакс ее с чувством пожимает, будто они заключают соглашение. – Я сдамся вам, – вдруг говорит Сифакс, вспоминая признание Софии, что ее отец никогда не станет просить пощады. – Аквилы больше нет, как и бумаг о том, что я принадлежу ему или другому людусу – теперь никто не сможет меня купить. Я ничего не получу от победы в этой битве. – Просто давай устроим шоу, которого они хотят, – Виктус пожимает плечами и осторожно двигает затекшими от кандалов ногами. – Посмотрим, что из этого получится. По крайней мере, мы оба знаем, что сможем просить пощады и надеяться на помилование, если порадуем зрителей. – Все еще пытаетесь дать оценку моим навыкам? – ухмыляется Сифакс. – Ты хочешь сказать, что тебе не любопытно посмотреть, кто из нас одержит победу? – Виктус отвечает такой же улыбкой. – Бой должен выглядеть настоящим, жестоким. Я думаю, мы оба достаточно хорошо сражаемся, чтобы ранить друг друга. – И почему мне кажется, что мое понимание слова «ранить» отличается от вашего? Сифакс касается пальцами лезвия короткого меча, пока Виктус надевает подаренные Софией доспехи. В барак заходит Евфимий и мрачно смотрит на Виктуса. – Ужасные новости. Я только что разговаривал с ланистами. В честь победы Цезаря объявили, что сегодня все бои будут заканчиваться одинаково. Смертью. – Что?! – одновременно восклицают мужчины. Сифакс недобро смотрит на Евфимия, будто он виноват во всем: – Но почему? Почему ланисты согласились на это? – Приказ Антония. Никто не должен просить пощады, и неважно, какая была битва и насколько проигравший достоин помилования. В знак того, что Цезарь победил Помпея, сегодня гладиаторы будут вынуждены уничтожать друг друга. – Римляне не могут заставлять нас убивать друг друга! – Виктус яростно машет топотом в сторону арены. – Если ты откажешься выполнять волю Антония на арене, он может уничтожить вас обоих, и ты это знаешь, – плечи Евфимия опускаются. Звон оглушает мужчин – Сифакс в сердцах швыряет меч на каменный пол: – Но почему сейчас?! И вот так! Антоний узнал, что мы вместе с Софией работали против Аквилы? Это наше наказание? – Без понятия, – кидает Виктус, напряженно глядя на свою руку, держащую топор, а потом на Сифакса. Варвар впервые за все время знакомства видит, как спокойствие Сифакса рвется по швам: – Я никогда не разделял вашей ненависти к римлянам! Но, что бы я ни делал, как бы ни страдал и ни причинял страдания другим, Рим требует большего! – И что с этим сделать? Мы сражаемся, чтобы удовлетворить зрителей. Чем кровавее битва, тем больше у нас шансов выжить в конце. – Виктус понимает тяжелый взгляд на Сифакса, а Евфимий не смеет и слова сказать – лишь молча наблюдает, не скрывая горечи. – Так тому и быть, – Сифакс поднимает меч и закрепляет его на спине. – Я буду тем, кто умрет сегодня. – Что? Нет! – Виктус бледнеет, его глаза становятся ярко-зелеными, и Сифакс вдруг грустно улыбается. – София искала вас все время, что я ее знаю. И я не смогу разлучить вас сейчас. И не захочу. – Ты однажды уже рисковал своей жизнью за нее, – Виктус подходит ближе, протягивает руку к плечу Сифакса, но тот избегает этого контакта и отходит. – И я лучше умру ради Софии и ее счастья, а не чтобы Антоний полюбовался моей смертью! – Ярость Сифакса оборачивается смиренной болью. – Так должно быть, и это правильно. Виктус качает головой, упрямо сжимая губы. На его лице написано, что он не согласен, но понимает, что смерть сегодня придет за одним из них. И все же… – Нет. Должен быть другой путь. – Какой? – безнадежность в голосе Сифакса только распаляет Виктуса все больше, он похож на мечущегося по клетке льва. – Не знаю! Отказаться сражаться? Напасть на трибуны? Убить Марка Антония? Что-то должно быть! – Нет, выход только один. – Сифакс сжимает кулаки и кивает Виктусу, глядя сквозь него. – Увидимся на арене. Евфимий не осмеливается подойти к Виктусу, лишь убито смотрит на него: – Ты был очень хорошим другом. Мне очень жаль, если сегодня придется увидеть твою смерть. – Мне тоже, – отстраненно отвечает Виктус. В голове возникает образ дочери: как ее лицо искривится болью, наполнятся слезами пронзительно-зеленые глаза, а брови изломятся страданием, если она увидит Виктуса, истекающего кровью на песке. Но как она будет смотреть на него после убийства ее друга? София не простит отца, если он умрет. И она не простит, если он убьет ее друга.***
Рим, вилла Антония.
Огромная вилла купается в солнечных лучах, белоснежные стены ослепляют, а бордовая плитка у входа похожа на кровь, в которой отражается тепло солнца. Вокруг белых колонн на полу – узоры из тонких линий, сложенных в квадраты. Все выглядит настолько гармонично, что я неосознанно замираю, так и не дойдя до входа. Не знаю, чего я жду, глядя на двустворчатую дверь. Нервно облизываю губы – снова вижу полный недоверия взгляд Антония, и его разочарование высушивает меня, как рыбу, выброшенную на берег. Палящие лучи солнца греют затылок – иначе почему в глазах пляшут желтые пятна? Не из-за того же, что я все же заставляю себя приблизиться к двери, а ноги с каждым шагом тяжелеют и становятся словно деревянными. Что я ему скажу? Пытаюсь вообразить, что он сделает. Выгонит? Снова намекнет, кто я такая? Или одним взглядом напомнит, что сам предпочел мне Ксанте? Не к месту вспоминаю, как он смотрел на меня на охоте Корнелия, и особенно четко сейчас вижу тени от его длинных прямых ресниц на щеках. Прямо перед тем, как он прижал меня к себе – в первый раз. Тогда он быстро отпустил меня, а на самом деле я до сих пор нахожусь в его объятиях. …что я тут делаю? Ручка кажется теплой по сравнению с кончиками пальцев, но я не успеваю ничего сделать – дверь распахивается сама так резко, что отпрыгиваю. И вовремя – потому что из дома выбегает разъяренная Ксанте и сразу видит меня, а я поверить не могу. Она? Тут? У Антония? Она пошла к нему ночью, но... – Ксанте? Ты что тут делаешь? – я часто-часто моргаю, не в силах поверить. – Очевидно, трачу свое время. Благодаря тебе! – глаза Ксанте мечут молнии, и она вихрем уносится прочь, а я провожаю ее задумчивым взглядом. Их встреча явно прошла не так, как Ксанте ожидала. А вот Антоний, когда я оборачиваюсь к двери, совершенно не выглядит расстроенным. Даже наоборот – на его лице появляется удивленная улыбка, когда он видит меня. – София? – я молчу, пока он медленно скользит по мне внимательным взглядом, и это так ощутимо, будто он касается кожи руками. – Довольно… необычное платье для этого времени суток. – Нравится? – вскидываю бровь, а тело как каменное – чувствую только мягкие прикосновения ткани к коже бедер и колен, когда ветер играючи колышет юбку. И почему-то очень жду ответа. – Что тут может не понравиться, – мужчина скрещивает руки на груди, но его улыбка отвлекает от отстраненности этого жеста. Хочу сказать, что надела это платье для него, но язык говорит что-то совсем неожиданное: – Ксанте не выглядела счастливой только что. – Верно. Не выглядела. Антоний придерживает дверь и едва заметным движением приглашает в дом. Огромный холл украшен очень богато, золотая отделка на мгновенье ослепляет. Но тихий стук закрывшейся двери отвлекает, и я забываю об арочных сводах высокого потолка и мраморной плитке под ногами, когда Антоний смеряет меня странно задумчивым взглядом, словно хочет задать вопрос, ответ на который знаю только я. – Это было очень странно, – его тихий голос заполняет собой все пространство и проникает в меня, заставляя прикусить губу. – В моем доме была красивая женщина, более того – в моих руках. – Неосознанно кидаю взгляд на его пальцы, злость жжет изнутри. – И она хотела отдаться мне. Я хотел взять то, что она предлагала, ведь это совсем несложно, но… – он медленно подходит ко мне, а я с замиранием сердца жду продолжения, внутри все скручивается в узел. – …Но я не мог перестать думать о тебе. – Слова льются на сердце горячим воском, но ледяной взгляд Антония тут же покрывает его колючим холодом. Знаю, о чем он вспоминает: почему именно он выбрал Ксанте вместо меня. – Хотя, поверь, я пытался. Антонию остается пара шагов, чтобы подойти вплотную, а я вдруг выставляю руку – прошу остановиться? Сдаюсь? Я пришла сюда отдаться Антонию, но сейчас лишь хочу все выяснить. Жизненная необходимость, чтобы он мне поверил, затмевает собой все остальное, потому что эта каменная стена между нами медленно рушится и заваливает глыбами мою душу. Все мои планы и отрепетированные речи летят в пропасть. – Она всегда ревновала вас ко мне. То, что она сказала – первое, что пришло в голову, чтобы сделать из меня предательницу и заставить вас поверить в это. – Моя попытка остановить его не приносит результата – Антоний все же подходит, и я кладу свою руку на его, с замиранием сердца ожидая, что он избежит прикосновения. Но он лишь останавливается, оставляя мне крохотное пространство, чтобы дышать. Иначе я задохнусь в собственных чувствах. – Не ожидайте, что я буду лить слезы из-за того, что вы не спали с Ксанте. Не могу сдержать лукавого прищура, но тут же удивленно распахиваю глаза шире. Взгляд Антония смягчается – я снова могу дышать – когда он накрывает мою руку своей и тянет меня к себе. Инстинктивно упираюсь руками в его грудь и жадно смотрю на улыбку. Жестокую, хищную. Такую, как раньше. – Мужчине довольно сложно получить удовлетворение, если кто-то один всегда в голове и полностью занимает мысли собой. Ни одна женщина до этого не делала со мной подобного. Все тело прошибает молнией от его слов, пальцы сами собой сжимают тунику Антония. И то, что я хотела сказать нежно, звучит почти жестоко: – Я буду первой женщиной, забравшей ваше сердце. – Первой? Не единственной? – он ухмыляется, я вскидываю бровь. Разговор напоминает войну. – Я слишком хорошо вас знаю. В уголках его губ появляются морщинки, когда улыбка исчезает, и я не успеваю подумать – пальцы сами тянутся, потребность ощутить его становится нестерпимой. – Итак… зачем ты пришла? Пальцы покалывает от щетины, когда я невесомо касаюсь щеки Антония. Удовольствие побуждает глубоко вдохнуть – и чувствую пряный запах лавровых листьев из венка на его голове. Зачем я пришла? Я скучала. Ты мне нужен. Я люблю… Тишина разрывает на части. Но я пришла, чтобы он знал правду. Слова врезаются в бежевые стены, бьют по щекам. Не те слова. – Я хочу тебя. Не могу перестать думать об этом с той ночи в Сенате. Я представляла твои руки на себе снова и снова. Твои губы. Твое тело. Сказать о чувствах сложнее, чем я думала. Понимаю, что все это время гладила грудь Антония, только когда он сжимает мои руки. Окунаюсь в серость его взгляда так глубоко, что голова кружится. Или от того, что он, наконец, настолько близко ко мне, что его выдох обжигает мою щеку пламенем. – Какое совпадение, у меня были те же мысли. – Я слизываю его слова со своих пересохших губ, но неожиданно Антоний отходит на шаг… словно бьет по лицу. – Но почему ты на самом деле тут? – Я говорила… – понимаю, что глупо врать, и Антоний подтверждает мои мысли: – Мы оба знаем, что ты не работаешь бесплатно. Так скажи мне свою цену, а я подумаю, покупать мне, или нет. Гнев. Обида. Ярость. Я резко отталкиваю мужчину. Потребность в прикосновении, такая неистовая секунду назад, теперь кажется смешной и ядовитой. – Что тебе от меня нужно? – снова спрашивает Антоний, его стальной взгляд прошивает насквозь, распарывает кожу, но моя ярость и так – открытая книга. – Я пришла, чтобы быть с тобой! Я не настолько глупа, чтобы скрывать от тебя то, что ты и так знаешь! – мой голос заполняет звоном холл, эхо бьет меня в спину, когда я проношусь мимо Антония к выходу. Хоть я пришла сюда ради отца и Сифакса, сейчас едва ли думаю об этом – притворяться я уже не могу. Не сейчас. Не с ним. И пусть все идет в пекло, я найду способ помочь им, но не ценой нового вранья Антонию. Ручка обжигает ладонь, но дверь открыть не успеваю – перед глазами все вертится – Антоний хватает меня за плечо и разворачивает. Мой вскрик он ловит уже своими губами, а мое тело прижато к двери. Ни единого шанса запротестовать, и мысли такой даже не возникает. В секунду все вылетает из головы, я отдаюсь поцелую полностью, заявляю свои права на Антония так же, как он на меня – языки сталкиваются, и мы кусаем губы друг друга, как дикие звери. Вцепляюсь в ткань на его плечах, дергаю, пытаюсь сорвать. Умоляю, требую, отпускаю себя. Лишь бы быстрее… Одни Боги знают, как у меня получается освободить его от тоги, и как он в это время расстегивает мое платье, которое с тихим шелестом падает морем шелка у ног. Антоний отрывается от моих губ и скидывает на пол свою тунику. Слишком долго, когда мои губы горят от жадных поцелуев, которых теперь так мало, и я со стоном обвиваю его шею руками, а животом трусь об эрекцию. Он сильнее впечатывает меня в дверь – на грани безумия, мне сдавливает легкие, но воздух мне не нужен – дышу огнем, желанием, жадностью рук Антония на бедре и груди. И вдруг мое имя – хрипло и едва слышно. Так, как не произносил никто и никогда. – София… Одновременно с касанием загрубевших пальцев между ног – удовольствие усиливается с каждым вдохом, каждым движением пальцев, и я выгибаюсь, тихим стоном прося большего и вцепляясь ногтями в плечи Антония. И вскрикиваю, когда он с гортанным рычанием припечатывает мои запястья к двери над головой и снова целует – лишая дыхания, зрения, слуха – всего, кроме невыносимого чувства пустоты в животе. – Мне нужно… Он не дает договорить – поднимает меня, и я сразу обхватываю его ногами. Потребность выжигает, и Антоний слизывает с моих губ требовательный стон, приподнимая меня чуть выше за ягодицы, а я с готовностью помогаю ему, крепко держась ногами за его талию, а руками – за шею. Кожа под моими пальцами едва ли холоднее лавы, дыхание в районе ключиц оставляет ожоги, когда я запрокидываю голову одновременно с резким движением Антония – собственный победный крик оглушает. Еще… Едва ли я рассчитывала на нежность – Антоний сразу же яростно вдалбливается в меня, до боли сжимая бедра, но его сила толкает в омут удовольствия так же, как и ощущение нагревшейся от моей спины двери, в которую каждый выпад сильнее впечатывает мою спину. Не могу открыть глаз, каждое движение Антония взрывает пятна под веками. Беспощадная хватка в моих волосах заставляет выгнуть спину сильнее, прежде чем Антоний жестко наклоняет мою запрокинутую голову к себе и целует – дико, будто изголодался по моим губам так же, как я – по его. Его язык задает бешеный ритм поцелуя – такой же, как движения бедер. Дыхания смешиваются, я перестаю чувствовать свое тело, как что-то отдельное. Я стала одним целым с мужчиной, который свел меня с ума, и чувство беспощадной радости оборачивается ослепляющим удовольствием. Под ногтями что-то мешает – краем сознания понимаю, что содрала кожу на плечах Антония, но едва ли это важно. Мой вскрик оглушает, взрыв сотрясает все тело – в секунду оргазм сжимает весь мир в мизерную точку, а важным остается лишь ощущение горячей пульсации в животе и хриплый стон на ухо, когда Антоний бурно кончает, вжимая меня раскаленной спиной в дверь… Я не знаю, жива я, или медленно отхожу к Богам – удовольствие в напряженном теле настолько ощутимо, что я вдруг смеюсь. Тихо, свободно, уткнувшись носом в немного колючую щеку Антония. Чувствую, что он тоже улыбается, и непроизвольно выгибаюсь. Вопреки ожиданиям, оргазм не утолил моего желания, а распалил его еще сильнее. Это прекрасней всех моих фантазий. В них не было мурашек по плечам от частых хриплых выдохов в шею, не было до дрожи приятного ощущения потных плеч под пальцами и саднящих следов от хватки на ногах. Не было моего тела – дрожащего одновременно от удовольствия и голода. Когда Антоний делает попытку отстраниться, я протестующе мычу ему в шею, а на его тихий смех поднимаю голову. И меня оглушает буря в темных глазах. Как и слова, проникающие сквозь кожу ароматом лавровых листьев. – Не думай, что я уже закончил с тобой. Вскоре, когда дрожь слабости в теле утихает, я все же расцепляю ноги, и Антоний с неожиданной нежностью ставит меня на пол и ведет куда-то. – Это будет долгий день, – от его улыбки прикусываю щеку, сдерживаю порыв накинуться на мужчину с поцелуями. – Не хочешь перекусить? Молча киваю, не скрывая своего голодного взгляда. Но голод не о еде. У меня не было возможности рассмотреть Антония раньше, но сейчас я восхищенно разглядываю мускулистое, поджарое тело, а желание коснуться рельефной спины сводит пальцы судорогой, но на этот раз я спешить не хочу. Слишком долго ждала, чтобы лишить себя удовольствия немного поиграть. Хотя бы во второй раз, потому что в первый… это было что-то запредельное и… Совершенно не так, как я ожидала. Хотя как можно ожидать, если, оказывается, и не знаешь, насколько приятной может быть близость. Антоний отвечает мне не менее горящим взглядом, а я вздрагиваю – эйфория медленно отпускает, и плитка неприятно кусает стопы холодом. Я быстро подбегаю к столу и, в упор игнорируя стул, сажусь на столешницу, уютно подогнув ноги. К моему огромному удивлению, Антоний надевает тунику, а мне на плечи накидывает свою тогу и тщательно прикрывает тело. Мои вопросы отпадают, когда мужчина щелкает пальцами, вызывая неизвестно откуда раба. – Вина и еды. Быстро. С нескрываемым удовольствием любуюсь властным Антонием, когда он встает около меня и убирает с лица волосы – заколка валяется где-то у двери, видимо. Минуты проходят в глухой тишине – окутывающей, уютной. Я, жадная до прикосновений грубых пальцев, прикрываю глаза и трусь щекой об руку мужчины, вызывая у него гортанный смех и мистический блеск в глазах, а сама веду пальцами по его предплечьям. Мне нужно больше. Как будто не достаточно, что он лишил меня спокойствия, сна, возможности делать то, чему я обучалась столько лет. Но теперь я не представляю, как позволю кому-то еще коснуться меня. Как будто Антоний выжег внутри меня свою печать. Раб накрывает на стол и не осмеливается даже взгляда поднять, но Антоний все же недовольно поправляет сползшую с моего плеча ткань. Он уже однажды до смерти напугал своего посыльного, запретив смотреть на меня, и, нет бы, начать возмущаться, я сдерживаю счастливую улыбку. Никогда не думала, что смогу кому-то принадлежать – слишком дорожу своей свободой. Но сейчас все устои оказались погребены под слоем моих чувств. – Ешь. Вскидываю голову, не сразу сообразив, что все это время смотрела куда-то в сторону. Или в свою душу. Бегло оглядываю хлеб, кувшин с вином, мясо, фрукты, но желания кушать нет совершенно, как будто я наелась на неделю вперед. Поэтому беру кисточку винограда и хитро смотрю на Антония. – Открой рот, – подношу веточку к его лицу, и он с довольным блеском в глазах берет одну ягоду зубами. Никогда не думала, что это может выглядеть настолько эротично. Непроизвольно сглатываю, когда Антоний съедает первую, а потом вторую. – Вкусно? – Да, сладко. Но не так, как это… – И притягивает меня к себе. Вкус винограда на его языке добавляет сладости в поцелуй, но я вскоре отворачиваюсь, едва дыша, а Антоний, понимающе улыбнувшись, садится на стул и обводит рукой пространство вокруг себя. – Смотри. Золотые тарелки и подсвечники. Ты когда-нибудь думала, что будешь кушать в подобном месте? Я качаю головой и, сама того не замечая, катаю виноградину между пальцев, задумчиво глядя на статую женщины в арочном углублении стены. – У меня всегда были другие мечты. – А я думал. Мечтал, как однажды войду в одно из этих величественных строений. И сейчас самое великое из них – мое. – Так этот дом не принадлежит твоей семье? – перекидываю волосы за спину, глядя, как Антоний делает маленький глоток вина из стеклянного кубка. А потом с ухмылкой швыряет его на пол… Ледяной звон как будто царапает запястья. – Ха! Моим семейным домом была лачуга в Субуре*! – Тогда… – с тоской смотрю на залитые вином осколки. Что за потребность все рушить вокруг себя? – Это поместье Помпея. – Антоний указывает на статуи и картины, украшающие величественный холл. – Все, что тут есть – эти украшения, произведения искусства – сокровища, которые Гней Помпей присваивал себе во время походов и завоеваний. И теперь, – он широко улыбается, а я тоскливо вздыхаю, – все, что он добывал целую жизнь, доставляет удовольствие мне. Может, это и не к месту, но мне становится очень жаль Помпея – потерять то, чему отдал жизнь. Как бы я себя чувствовала на его месте? А то ты не знаешь… Как будто сама не теряла все, что тебе дорого. – Дом красивый, – пожимаю плечом, Антоний провожает взглядом сползающую с него тогу. – Никогда не была в подобном месте. Но оно слишком… – Вычурное, да. Интересно, кого Помпей так неистово хотел впечатлить? – Может, Сенат? Антоний высокомерно смотрит на статую, будто она в чем-то провинилась. – Сенаторы готовы есть остатки с пола, чтобы доказать свою преданность. А это… просто позерство. – А кого ты пытаешься впечатлить? – Всех, – он с самоуверенной улыбкой отрезает дольку яблока, но когда он смотрит на статуи, его лицо искривляется брезгливостью. – Иногда я ненавижу это место. Это как… магнит. Притягивает к себе безумное количество самодовольных мужчин и женщин Рима, и все умоляют о милости. – Такова цена абсолютной власти, – меланхолично отвечаю я и свешиваю одну ногу со стола. – Я должен быть счастлив платить ее, разве нет? – Его улыбка не обманывает меня, взгляд давит серьезностью. – Но иногда я просто не могу противостоять им всем, говорящим, что я могу у них купить или обменять. Я думал, что хочу именно этого, но… – Антоний сглатывает, все еще сжимая в руке забытое яблоко. А в глазах плещется столько противоречивых чувств, что я не могу оторваться от них. – Цезарь победил. Я тут, в вилле Помпея. И я должен быть счастлив, ведь я, по сути, на вершине мира. Так почему я должен думать о единственной женщине, которая не просит моей милости? В груди щемит, когда я беру лицо Антония в ладони и поднимаю к своему, ласково глажу его щеки большими пальцами. – Разве кто-то может предугадать, куда попадет стрела Купидона? – Даже когда ты просишь меня о чем-то, это всегда относится к другим людям, но никогда – к тебе. В тебе есть что-то такое… чистое, чему я не могу противостоять. – Я закусываю щеку, чтобы не расплакаться – признание греет душу счастьем, и улыбаюсь, когда Антоний тянет меня за руку и сажает к себе на колени. – И мне больно пачкать тебя собой. – Я не так невинна, как ты думаешь. – Когда Антоний убирает волосы мне за ухо, я провожу кончиком языка по краю его уха, потом ниже, и шепчу: – Я еще могу удивить тебя. Антоний сжимает мой подбородок, заставляя отвлечься от моего занятия – поцелуев в шею – и посмотреть ему в глаза. – Я слишком долго ждал, когда ты станешь моей, София. – Мог послать за мной, – щурюсь, утопая в его огромных зрачках. – Нет. Я хотел так – по твоему желанию, а не за то, что я могу заплатить. Антоний горячо целует мои губы, потом подбородок, шею. Прикосновения посылают армию мурашек по пояснице, короткая щетина раздражает чувствительную кожу, заставляет ерзать на коленях мужчины. Тянущее ощущение в животе усиливается, и я нетерпеливо прижимаюсь сильнее к Антонию, хватаю его венок из листьев и скидываю на пол. Но Антоний ловит его и подмигивает: – Осторожней. Ты не знаешь, что я делал, чтобы заслужить его. – Меня не волнует, – откровенно шепчу я, снова забирая венок. Нарочно медленно отвожу руку в сторону и разжимаю пальцы. Листья шелестят о плитку, а я беру тогу Антония за края и снимаю раздражающую ткань. Хочу видеть, чувствовать его тело, и никакие регалии этого мира меня сейчас не волнуют. Мужчина больше не пытается поднять свою корону, когда я провожу пальцами по его рельефному торсу, жадно глядя в глаза. И чувственно смеюсь, когда властным движением Антоний прижимает меня к себе так крепко, что полной грудью вдохнуть не получается. И не хочется – даже дыхание отвлекает от удовольствия – я полностью отдаюсь ощущению грубых пальцев на моих бедрах, а наши языки сплетаются в неистовом поцелуе, который Антоний прерывает слишком быстро, обжигая мои губы словами: – София, я хочу тебя. – О, я это заметила. – Я не мог перестать думать о тебе. Каждая женщина, на которую я смотрел, так или иначе напоминала о том, что она – не ты. Скажи мне, – его голос становится ниже, требовательнее, – скажи, что чувствуешь то же самое. Я замираю, не могу надышаться этим воздухом – общим на двоих, голова кружится. Он не мог… Антоний не мог сказать такое! Но нет, он не перестает меня удивлять, а сейчас и вовсе перевернул весь мир вверх ногами и встряхнул, и другого мне не нужно. Дрожь в груди захватывает, чувствую подступающие слезы счастья и облегчения, но не в силах сказать ни слова. Знаю, что Антоний все читает в моих глазах, но мне этого не достаточно, и я жадно припадаю к его губам, обвиваю руками так крепко, чтобы он понял: хочу забрать его себе. Всего, в свои руки и в свое сердце, теперь без борьбы с самой собой и мыслями о том, что правильно, а что нет. Просто быть. С ним. И к черту все остальное. Поцелуй сжигает весь мир вокруг, и не только мой – Антоний одним движением руки сбрасывает на пол золотые тарелки, поднимая шум, едва пробивающийся сквозь стук обезумевшего сердца. И с лишающей сознания нежностью сажает меня на стол, а я горю под его руками. Обхватываю его ногами и откидываюсь назад. Антоний смотрит на меня, как на богиню, я пью его восхищение и выгибаю спину дугой, приподнимая грудь. Тога красной полосой покрывает живот, стягивает, и Антоний едва ли не рычит, срывая с меня тряпку. – Самое лучшее блюдо из всех, которые подавали в этом зале, – хриплые нотки в его голосе дополняют прикосновения к коже. Антоний ведет твердой ладонью от шеи к животу, а я не выдерживаю – сильнее сжимаю талию мужчины ногами и толкаю на себя, обвиваю руками, чтобы прижать еще сильнее. И в себя, глубже. Вцепляюсь ногтями в напряженные лопатки Антония, чувствую пальцами каждое движение спины. Выстанываю, умоляю… Быстрее. Крепче прижимаюсь грудью к торсу Антония, от трения сознание тонет в удовольствии и огне. Хриплые выдохи мне на ухо – готова слушать бесконечно. Каждый выпад – как маленький конец света – приближает нас обоих к неведомому удовольствию… Всегда будет мало. Плитка охлаждает разгоряченные тела – мы лежим на полу. Честно признаюсь, что после ошеломляющей любви мне нужно время, чтобы прийти в себя. Учиться доставлять удовольствие – это одно, а получить его обратно тысячекратно – к такому я не готовилась никогда. Я неподвижно лежу на груди Антония, обнимаю его рукой и ногой – отпускать совсем не хочется, а если захочется, кажется, что просто не смогу. Как будто обрела свое место в этом мире. Своего мужчину. Может, я зря не призналась ему в моих чувствах? Но он и так о них знает, я уверена. Мне на ухо равномерно стучит его сердце – постепенно замедляется, и я поддаюсь желанию прижаться губами к груди Антония. – Куда лучше, чем я представлял себе, – хрипловатый голос гулко отдается в душе легкостью, и я поднимаю лицо. Антоний нежно целует мое ухо, потом шею – как в напоминание о том, что только что произошло. Как будто я смогу забыть… И, Боги, как же мне нравится то, что мы оба сейчас просто живем. Без условностей, общественного мнения и регалий. Когда Антоний снова говорит, играясь с моими волосами, прикрываю глаза, дрейфую на волнах удовольствия. – Но я окончательно разрушу твое представление обо мне, если скажу, что это мне нравится не меньше? Просто лежать тут рядом с тобой, и никто из нас не пытается произвести впечатление на другого. Тихо смеюсь ему в шею. – Вовсе нет, сама сейчас думала о том же. И я действительно пришла к тебе просто так. Не представляешь, как я хотела ненавидеть тебя. – Представляю, – возражает Антоний, что-то делая с моими волосами – кончики щекочут спину. – Я давно поняла, что ты не такой, каким хочешь казаться. Что под этой короной и доспехами есть кто-то особенный, – с замиранием сердца признаюсь. И хихикаю, когда Антоний поднимает одну бровь и смотрит на свое обнаженное тело. – Я не о том, хотя это тоже. Я говорю про остальное: мысли, вера, мечты. И все эти люди… они ошибались с самого начала. – Люди? – Да. Все считают тебя монстром. Но они ошибаются. – Давай это будет нашим секретом, – ухмыляется Антоний, легко притягивая меня выше – чтобы мое лицо было над его. Игриво трусь носом о его щеку. – Согласна. Этот Антоний будет только моим. – Он уже только твой, – Антоний кривится, словно такие признания жгут его язык, но все же улыбается. Удивляюсь все больше – я знала, что он нежный, но чтобы настолько… За разговорами проходит неизвестно сколько времени, но когда Антоний смотрит в окно и хмурится, идиллия рассыпается песком. – Уже поздно. Мне скоро надо быть на арене, открывать игры… – Моя мечтательная улыбка стирается с лица, и я сразу замыкаюсь в себе. Вина гложет – я ведь совершенно забыла про это. Когда подбираю платье, Антоний проводит пальцем по линии позвоночника, вызывая у меня дрожь. – И ты пойдешь со мной. Когда мы заходим в центральную ложу амфитеатра, толпа приветственно шумит и рукоплещет. – КРОВИ! КРОВИ! Я сцепляю руки перед собой, но сдержать ужас не получается, поэтому притворяюсь, что поправляю юбку. Антоний объявляет бой, а когда он начинается, мужчина внимательно смотрит на меня. Что-то мне подсказывает, что я знаю, чего он ждет. И, взглянув на арену, где Евфимий получает глубокую рану, я вздыхаю. – Я надеялась попросить вас о милости… – Рев толпы оглушает, я невольно возвращаю внимание на арену – Евфимий стоит над поверженным соперником. Толпа надрывается «Прикончи его!», и Антоний объявляет, вышибая из меня крупицы кислорода: – В честь победы Цезаря все бои сегодня будут без пощады! – Зрители кричат пуще прежнего, я тяжело сглатываю. Антоний поворачивается ко мне с обычной улыбкой, но острым взглядом пронзает насквозь. – Следующим будет сражаться Сифакс. – Улыбка Антония превращается в оскал. – Поэтому ты пришла ко мне сегодня? – Нет! – Я кладу ладонь на его щеку и качаю головой. – Я уже говорила, что пришла ради тебя. – Антоний вдруг жадно припадает к моим губам, и я пылко отвечаю, прежде чем прийти в себя и положить указательный палец на его подбородок. – Но нам будет гораздо приятней находиться вместе без наблюдения убийства со стороны моего друга. – Друга? Или отца? – И отца. – Я твердо киваю. – Правильно я понял, ты хочешь, чтобы я пощадил обоих? – А ты не хочешь того же? – Я вопрошающе смотрю в его глаза, но вынуждена отвлечься – на арену выходят отец и Сифакс. Я сжимаю руку Антония. – Пожалуйста… Антоний отпускает меня и объявляет бой. Имена отца и Сифакса рвут душу на части, а когда они начинают кружить друг напротив друга по арене, я сжимаю дрожащие пальцы. Голос Антония отвлекает, дарит надежду. Он согласен?.. – Если хочешь помощи, сначала ответь мне на вопрос. – Антоний даже не смотрит на арену, я решаю сделать то же самое, если от этого зависят их жизни. – Почему ты так сильно беспокоишься о Сифаксе? Он твой любовник? Я сжимаю губы. Уже говорила ему, что нас ничего не связывает. И одна ночь этого не изменила, поэтому я отвечаю твердым взглядом. – Сифакс попал на арену из-за того, что защищал меня. И чем я отплачу, если позволю ему быть зарезанным, как скоту, на этом песке? Я слишком многим обязана ему. Так что нет, мы не любовники. Он мой охранник и друг. – Поддаюсь порыву и подношу руку Антония к своему лицу, глажу его костяшками свою щеку. И он ее не отнимает, хотя взгляд сверкает чем-то трудноопределимым – темным и пугающим. – А Кассий? Ты обязана ему чем-то, раз являешь ему благосклонность? Или другим покровителям? Головокружительное счастье не к месту вспыхивает в груди и мешает думать. Его яростная ревность для меня – как мед. Снова качаю головой: – Я принадлежу лишь тебе. Да, у меня есть другие патроны, но ты для меня – гораздо больше, чем просто покровитель. Антоний с минуту смотрит на меня – за шумом сердца в ушах не слышу даже звуков битвы, в горле неприятно першит сухостью. И вдруг он берет меня за подбородок и улыбается: – Мудрое решение. – Притягивает к себе и шепчет куда-то в скулу: – Я не хочу видеть твоих страданий из-за смерти отца или друга. От облегчения я тихо смеюсь. Он согласен! – Всегда знала, что ты не такой бессердечный, каким хочешь казаться. – От кого-то другого я бы счел это оскорблением. – Кто-то другой на моем месте бы промолчал. Хочу повернуться к арене, но Антоний сжимает подбородок и возвращает мое лицо к себе. – Но, если я сделаю это для тебя, хочу получить кое-что взамен. Крик толпы вдруг накрывает, я в ужасе вырываю лицо из хватки, чтобы увидеть, как отец падает на колени. – Что? Чего ты хочешь? – в панике спрашиваю я. Раненый отец уходит из-под удара, давая мне еще немного времени… Антоний удобно устраивается на мягком табурете. – Скоро Цезарь вернется в Рим, но слухи говорят, что он влюблен в королеву Египта и привезет ее с собой. – Что я должна делать? – Если Клеопатра шепчет ему на ухо свои заговоры, Цезарь не будет благоволить мне, как раньше, и я с этим ничего сделать не смогу. Поэтому мне нужны уши и глаза рядом с ними. Кто-то, кому я могу доверять. – Отец падает на колени, на его щеке – кровь, шлем валяется на песке. Боги… Сифакс действительно собирается его убить? Заносит меч, но отец избегает удара и нападает на Сифакса со спины. Я нетерпеливо киваю Антонию, побуждая поторопиться. – Могу я представить тебя Цезарю, чтобы ты могла находиться рядом с ним? Сможешь стать даром, который напомнит, что у него в приоритете Рим, а не Египет? – Ты… – я невольно заикаюсь, осознавая, что именно он просит. – Ты хочешь, чтобы я шпионила за Цезарем для тебя? Антоний морщится, как от зубной боли. – Я хочу, чтобы ты… держала меня в курсе происходящего. – Он притягивает меня и сажает на колени. Невольно ожидаю сильной хватки, как напоминания о том, кто тут главный, но Антоний обнимает меня удивительно нежно и шепчет, намертво приковывая мой взгляд к себе. – Мне будет очень больно видеть, как ты играешь с ним, для него. Но ты единственная во всей Республике, кому я могу доверить сделать это. Не могу обещать, что это будет безопасно… – Я неплохо умею выживать, – резко перебиваю я, подстегнутая новой волной рева толпы. Отец нанес глубокую рану в бок Сифакса и теперь срывает с его плеча доспех. Сифакс пытается отойти из-под удара. Я задерживаю дыхание. Жизнь за жизнь. – София, ты сделаешь это? – Ради тебя, – вдруг выдаю я и сама себе удивляюсь, даром что я сказала чистую правду. Ради него, но не только. Я ввязываюсь в еще более опасную игру, и теперь должна быть вдвойне осторожна – я не знаю, что будет завтра. И сейчас чувства, которые я испытываю к Антонию, не пугают, как раньше, а вселяют уверенность и силу. Боюсь я теперь сама себя – и цены, которую придется заплатить в случае ошибки. – Я не знаю, как буду терпеть его внимание, когда мечтаю лишь о твоем. – Так же, как я буду вынужден смотреть на тебя рядом с ним. – Антоний осторожно прижимается сжатыми губами к моей щеке, я замираю от удивления. – Пока ты будешь подвергать себя опасности, я буду лежать в холодной постели. – В холодной, – я киваю и саму себя удивляю коварной улыбкой. – Если позовешь Ксанте, чтобы согреть твою постель… – красноречиво провожу пальцем по его шее, Антоний хрипло смеется. – Холодные простыни и мысли о тебе, не больше. Я снова оборачиваюсь на арену и пружиной вскакиваю с колен Антония. Успеваю только крикнуть – отец заносит меч над лежащим Сифаксом. – Нет! – Я чудом не падаю на арену – так сильно нагнулась вперед. Антоний за плечо тащит меня назад и встает впереди, кричит зрителям: – Похоже, Покоренный король одержал еще одну победу, а новичок Сифакс-Истребитель потерпел первое поражение! Должны ли мы сохранить ему жизнь? – УБИТЬ! УБИТЬ! Комкаю потными ладонями юбку и умоляюще смотрю на отца. Как будто от него зависит жизнь полуживого Сифакса. От ужаса начинает подташнивать, воздух сухо режет горло. Антоний вытягивает руку вперед, большой палец указывает на меня. Как нарочно – и это пугает. Мысленно возношу молитву, но в этот раз не Великой Матери. Пожалуйста, умоляю! Я буду следить за самими Богами, если прикажешь… Хочу все это сказать, но язык становится тяжелее валуна. Жду взгляда Антония, намека на его решение, но он неотрывно смотрит на Сифакса… и двигает рукой… Я закрываю глаза – в них темнеет, мне нечем дышать. Под закрытыми веками все еще вижу: большой палец указывает в сторону неба. – Милосердие будет явлено во имя Цезаря! Думаю о том, чтобы открыть глаза, посмотреть на Сифакса и отца, а тело не слушается – я поворачиваюсь боком к арене и толпе, восхваляющей Цезаря. Слышу голос Сифакса: – Слава Цезарю! Я распахиваю глаза и кидаю на отца предостерегающий взгляд. Хвала Богине, он меня понимает и кричит: – Слава Антонию! Арена утопает в имени того, кому я только что продала душу. Как будто сердца, мыслей и тела ему было мало.***
– Ты ведь поможешь мне? – ласково спрашиваю я и почесываю Цирту за ушками. Ее едва слышное довольное бормотание заполняет пространство пустынной арены, укрытой теплом ясной ночи. Отец встает, едва завидев меня в дверном проеме, и широко улыбается. – София, я ждал тебя! Полагаю, это тебя надо благодарить за сегодняшнее чудо? – Я не могла позволить вам причинить друг другу вред, – крепко обнимаю отца и закрываю глаза. – Я тебя давно не видел, – отец отклоняется и обеспокоенно хмурится, я продолжаю улыбаться и невинно пожимаю плечами, последние события вспыхивают картинками в голове. – Я была сильно занята. – Твои ловкость и хитрость явно унаследованы от матери. Что?.. – улыбка отца сменяется удивлением, когда он замечает у моих ног бормочущую Цирту. Обезьянка, видимо, понимает, что обратила на себя внимание, и бессовестно забирается по моему платью на плечо, а потом перепрыгивает на плечо отцу. Я нелепо хихикаю над растерянным выражением лица отца. – Цирта, это невежливо! Отец, знакомься, это Цирта. – А зачем?.. – прежде чем он успевает закончить предложение, обезьянка замечает цепи у ног и спрыгивает на пол. Замок тихо звенит о цепи, Цирта мусолит его в крошечных пальчиках до тех пор, пока не раздается тихий щелчок. Цирта взвизгивает на высокой ноте и смотрит на меня в ожидании похвалы. Отец издает крайне странный звук, похожий на довольное кряканье. Вспомнив об ожерелье вождя, снимаю его с шеи и протягиваю ему. Радуюсь в предвкушении снова увидеть этот гордый и почетный символ на его шее. Цирта проворно подпрыгивает и пытается забрать у меня сияющее золотой бляшкой ожерелье, я сердито одергиваю ее. – Цирта! Она испуганно прячется за ногу отца. Я снова хочу отдать украшение, в его глазах с удивлением замечаю подступающие слезы. Он касается пальцами бляшки, а потом к моему изумлению отводит мою руку. – Нет. Оно твое. – Что… – невольно вздрагиваю. – София, ты искупила мою неудачу как вождя Валор. Теперь оно принадлежит тебе. – Это не так! – невольно повышаю голос, горечь и вина ощущаются жаром на губах от каждого слова. – Ни я, ни ты не смогли спасти Валор. Аквила мертв, но… от нашего дома ничего не осталось. – Осталось. Мы. – Вскидываю на отца удивленный взгляд и еще шире распахиваю глаза, когда он гордо улыбается и… встает передо мной на одно колено. Ожерелье выпадает из ослабевших пальцев, звенит прохладой об каменный пол. Колени начинают дрожать, когда отец с благоговением поднимает и протягивает мне украшение. – София, я сделал все, что мог, чтобы защитить наш дом, но потерпел неудачу. Теперь пришло твое время занять мое место и сделать то, чего не смог сделать я. – Я?.. Я – вождь Валор?... – мой шокированный голос едва слышен, я нелепо таращу глаза на отца. – Пусть нас пока двое в племени, но вождем определенно должна быть ты. – Улыбка отца меркнет, он вдруг прячет взгляд. – И возможно, что нас больше, чем двое. – Что?! – До меня дошли слухи, что люди из нашего племени живы. Не все, но многие – они рассредоточены по Республике. Возьмешь ли ты на себя бремя руководства ими, помочь им, найти их? Отец все же поднимает на меня взгляд – говорящий. Он светится гордостью за меня. Я всегда мечтала быть признанной отцом, при этом боялась, что он увидит во мне равную себе – такая ответственность пугала. Но сейчас, в эту секунду, в звенящей тишине каменного барака, я поднимаю подбородок выше и киваю. Готова сделать все, чтобы помочь своему народу, отдать свою жизнь им и за них, за каждого потерянного, которого я найду, верну домой. Я верну наш дом. – Это будет честью для меня, отец, – я говорю тихо, но твердо, в груди каждый звук отдается дрожью радости и осознания ответственности. Мне кажется, что до этой минуты я была наивной крохой – маленькой девочкой с нелепыми кудряшками и испачканным лицом, играющей в реке с холодными брызгами. А сейчас в собственных глазах стала взрослой. Отец погружает палец в кувшин с водой. – Это не то место, в котором принято приветствовать нового Вождя. Ты должна была быть посвящена под открытым небом, под шелест крон деревьев нашего леса. Под взором предков. – Они узнают. – Невольно касаюсь пальцами ожерелья в руке отца. – Духи всегда рядом с нами, даже в Риме. – Ты истинная дочь своей матери. – Я гордо улыбаюсь. Более приятных слов отец не мог мне сказать. – Ты связана со мной, с племенем и нашими предками, с духами природы и прошлого. Боги привели тебя к Аквиле, они на твоей стороне. – Боги… Они покинули тебя, отец. Ты не хотел позволять римлянам захватить нас, но Боги позволили этому случиться, – я удрученно качаю головой. – Я чувствовал, что в тот день Боги действительно от меня отвернулись. Но я рад, что они благоволят тебе. – Отец поднимает мое лицо и заставляет посмотреть себе в глаза, и я понимаю, что сейчас произойдет. Глубоко вдыхаю, прежде чем встать на колени. Отец снова касается пальцами воды в кувшине, потом моей переносицы, благословляя. Капля стекает к кончику носа. Отец говорит на родном языке, который я слышу, как забытую и теплую музыку. Это похоже на хриплую, но мелодичную молитву, и я с почтением прикрываю глаза. – Духи воды, ведите нового Вождя. Даруйте ей свою мудрость, наделите ее сердце светом и спокойствием, а душу – свободой. – Вдыхаю – долго, медленно и полной грудью, впитываю каждое слово, они отпечатываются на моем сердце, и, я знаю, останутся там навсегда. Отец садится и кладет ладонь на пол, я делаю то же самое. – Духи земли, ведите нового Вождя. Даруйте ей свою силу, чтобы она могла противостоять любой опасности и защищать себя и народ. – Я принимаю благословение, – шепчу и прикладываю ладонь к груди – туда, где ощущаю теплое тление божественной силы. Отец снимает со стены факел. Я утопаю взглядом в завораживающем танце языков пламени. – Духи огня, ведите нового Вождя. Наделите ее своей верностью, страстью и жаром, позвольте ей огнем сокрушать своих врагов, обращать их в пепел. Протягиваю руку к пламени, жар облизывает ладонь, проникает к сердцу сквозь кожу, прошивает горячими нитями вены. Отец кивает на пепел из-под факела. – Тут нет деревьев, но, может, этого будет достаточно? Я киваю и шепчу: – Духи леса, наделите меня своей силой и мощью, чтобы я могла защищать и укрывать от врагов свое племя. Отец касается золотой бляшкой на ожерелье поверхности воды в кувшине, пола, пламени, потом пепла. – И пусть все в Галлии и за ее пределами узнают, что София, дочь Виктуса – Вождь Валор. Только она, отныне и до минуты, пока Боги не благословят ее дитя. – Отец надевает мне на шею ожерелье, оно обжигает холодом, а бляшка – жаром, рядом с эмблемой на ключице. – Встань, София, Вождь Валор! – Почтительное обращение отца похоже на раскат грома, и я поднимаюсь на ноги – что удивительно, учитывая слабость в коленях. Но сила внутри не дает мне упасть, и всегда будет держать мой подбородок высоко поднятым. – Спасибо, отец. – Я уверенно улыбаюсь, выпивая из взгляда отца его любовь ко мне и гордость. Но вдруг я слышу то, что обрушивается на меня реальностью. Отдаленные звуки тренировки гладиаторов. Нервно прикусываю губу. – Ты действительно веришь, что в Риме есть выжившие из Валор? – Да. В Италии я встречал некоторых. – Что?! Ты… видел людей из нашего племени? – Нет, к сожалению. Лишь из других. Но они говорили мне, что знают о наших людях. Что видели выживших. – Где? Ты пытался их найти? – Нет, для этого мне пришлось бы сбежать, а умирать за побег я не собирался. Меня бы нашли, поэтому пришлось ждать. Но я понимаю, что наши люди либо мертвы, либо в рабстве. И я даже не представлял, как их искать. – Мы же нашли друг друга! – пробудившаяся от слов отца ярость делает мой голос низким. – Верно, поэтому ты должна знать это. Вождь, твои люди не все мертвы, многие находятся в рабстве. Задумчиво оглядываюсь, взгляд замирает на освещенной факелом стене, причудливых дрожащих тенях. Это будет очень сложно… Я киваю, как будто убеждая сама себя, что справлюсь. Но сначала… – Мама и Сингерикс, – тихо говорю я и запинаюсь. Я не могу смириться с тем, что Аквила сказал о брате. Если он действительно мертв, я должна убедиться в этом сама. – Я найду выживших из Валор, но мама и Сингерикс всегда будут на первом месте. Хотя Аквила говорил, что продал маму в Македонию, а Сингерикс уже мертв… Отец касается эмблемы на своей шее. – Я пытался разыскать их везде, куда Флавий привозил нас. Теперь ты Вождь, София. И Вождь как живых, так и мертвых. Ты обладаешь силой общаться с духами тех, кто уже ушел к Богам. Я уверен, ты сделаешь все, что в твоих силах, чтобы уберечь выживших. – Постараюсь, – честно говорю я. Хочется с бравадой заявить, что я спасу всех, найду и верну им дом, но… на самом деле я с горечью понимаю: всех найти я не смогу никогда. – До сегодняшнего дня я не думала ни о ком, кроме мамы и брата. – Но ты никогда не переставала быть частью Валор. – Отец подмигивает и кивает на мою шею, я улыбаюсь, но ответить не успеваю – в барак входит Сифакс и широко улыбается, обнимая меня, я вздрагиваю от неожиданного прикосновения. – Сифакс… – начинаю я, но он перебивает. – София! Я обязан тебе жизнью! Что бы ты ни обещала Марку Антонию, рассчитывай на меня, я сделаю все, чтобы отплатить тебе и помочь. Чем угодно. От его слов душа куда-то проваливается, я нервно отстраняюсь. Совсем забыла, зачем именно я пришла сюда. Ведь собиралась рассказать отцу о том, что произошло сегодня. Это тяжело, но я заставляю себя посмотреть в глаза отцу. И произношу – медленно, слова будто падают на пол такими же камнями, какой лежит на моей душе. – Антоний хочет преподнести меня Цезарю… как дар. – ЧТО?! – ревет Сифакс. – Что? – отец в ужасе вторит Сифаксу. – Когда ты собиралась мне рассказать об этом? – Сейчас и собиралась, – огрызаюсь я. – Эта сделка спасла вам обоим жизни, поэтому не смейте повышать на меня голос! – Я веско смотрю сначала на Сифакса, а потом на отца, и оба отвечают ошеломленными взглядами. – Антоний слишком долго был далеко от Цезаря и хочет, чтобы я шпионила. Вошла в ближайший круг Цезаря, заслужила его доверие. – Нет, – отрезает отец. – Это слишком опасно. – Неужели? – я щурю глаза и склоняю голову к плечу. – Отец, ты правда не понимаешь? Это ведь даст мне шанс подобраться к Цезарю, и этот путь Антоний открыл для меня. – Ты не можешь! – отец скалится. – Ты собираешься пойти в лапы диктатора по собственной воле! – Верно. Цезарь имеет прямое отношение к тому пламени, которое уничтожило наш дом! Его рот отдавал приказ уничтожить нас! Или ты забыл, кто ответственен за гибель нашей семьи? Аквила получил свое, но он был пешкой, лишь псом, который исполнил приказ хозяина. – София, – Сифакс берет меня за руку и трясет головой, он смотрит на меня, как на безумную. – Ты ведь не думаешь, что сможешь просто убить самого могущественного человека во всей Республике и незаметно сбежать с места преступления? Я ухмыляюсь. – Да, спасибо, что напомнил. Я определенно не обладаю талантом «незаметно сбегать с места преступления». – Я запрещаю тебе… – начинает отец, я пресекаю его резким движением головы. – Я теперь Вождь, ты не можешь запретить мне. Отец покорно склоняет голову, я с трудом удерживаюсь от удивленного возгласа. Видеть отца покорным моему авторитету – по меньшей мере дико. Он берет меня за руку и проникновенно сморит в лицо. – Я умоляю тебя пересмотреть свое решение. – Твой отец прав, София. Я был готов умереть. После всего, что случилось, я не позволю тебе обменять свою жизнь на мою. – Вам надо перестать видеть во мне маленькую девочку, – я холодно отнимаю свои руки из хватки отца и Сифакса. – Я справилась с Антонием, справлюсь и с Цезарем. Не навлеку на себя его подозрительность, буду осторожна. Для него я буду не больше, чем скромной и послушной куртизанкой. И я клянусь, что не подвергну себя напрасной опасности, – твердо говорю я. Тяжело видеть, как мои слова ранят отца и Сифакса, но я уверена в своих намерениях, как никогда прежде. И не только потому, что вспоминаю свой дом. Антоний. Он однажды назвал себя создателем Бога, но он сам может стать им. И я хочу помочь ему. – Если мне придется подчиниться власти Цезаря, чтобы добиться своей цели, я сделаю это. Но я не позволю ни ему, ни вам помешать мне. – Что ты имеешь ввиду? – отец резко бледнеет. – Ты знаешь, что. Вам обоим надо убраться отсюда. Сейчас же. Если меня постигнет неудача, вам тут точно делать нечего. Вы оба станете свободными. – Бумаг о том, что мной кто-то владел, больше не существует, – задумчиво говорит Сифакс. – Лучшего момента для побега быть не может. Я отчего-то была уверена, что Сифакс пошлет меня в пекло, как обычно начнет выть о том, что не позволит мне подвергать себя опасности и останется со мной. И от его слов я облегченно вздыхаю. Хоть с ним мне сражаться не придется. А вот с отцом… Он отходит от цепей и вдруг улыбается. – Я теперь свободен?.. – полувопросительно говорит он. – Впервые за все время… – Тихо! Пока нет! Вам еще надо выбраться отсюда! – недоумение в моем голосе объяснимо. Поверить не могу, что отец все же смирился с моим решением. Да еще и так быстро. Мы тихо выходим на арену незамеченными. На всякий случай я иду первая. Тут нет охранников, но я точно знаю, что один стоит на выходе, а другие патрулируют улицы города. Быстро соображаю, вспоминаю то, что придумала заранее. – Я поговорю с охранником, – как можно тише шепчу я, когда отец и Сифакс достают оружие. – Я смогу убедить его, что один из клиентов Школы вызвал вас, чтобы вы охраняли его и тех куртизанок, с которыми он хочет провести ночь. После короткого раздумья Сифакс опускает меч и кивает. Я вопросительно смотрю на отца. – Хорошо, пусть будет по-твоему, – он нехотя опускает меч. Я быстро поворачиваюсь ко входу, и, когда мы подходим, улыбаюсь своей самой обаятельной улыбкой. Но на входе мы натыкаемся не на охранника… А на полного мужчину в темно-синей тоге. Моя улыбка замерзает под взглядом Флавия. – Что тут происходит?! А за ним пол дюжины солдат – и все делают шаг к нам. Боги…