Куртизанка

Восемь лет назад в Галлии.

      Пришлось закрыть рот рукой, чтобы не выдать себя слезами. Я лежала на широкой ветке в кроне дуба, Сингерикс рядом, но я его не видела – смотрела лишь вниз. На вереницу окровавленных людей чужого племени, смиренно идущих под нацеленным на них оружием римлян. Избитые, замученные, но живые – уже не сопротивлялись. А кто делал это… их тела усеяли родную землю покрывалом смерти.       – Их ведут на Юг. Продадут в рабство, – я шептала едва слышно, но все же мальчик прямо подо мной поднял перепачканное лицо, прежде чем двинуться дальше. Я задержала дыхание, Сингерикс озвучил то, о чем выло мое сердце:       – Мы должны спасти их.       – Знаю. Но мы не можем. – Тоска ломала меня, в то время как Сингерикса практически корчило от ярости.       – Мы можем напасть на солдат! Они не ожидают этого, и мы выиграем время, чтобы люди сбежали…       – Сингерикс, единственное, чего мы добьемся – того, что сами попадем в плен, – пришлось глубоко вдохнуть, чтобы подавить желание повысить голос. Иногда брата ослепляли эмоции, и он переставал соображать. Меня это всегда нервировало, но в тот момент его горячность пугала еще сильнее – она могла толкнуть его на смерть. И ярость в его глазах это подтверждала. Но почти сразу этот огонь потускнел, реальность тяжелым грузом легла на поникшие плечи брата.       – Я знаю. – Впервые в жизни слышала такое жуткое отчаяние в его голосе. И смирение, которое было до того чужим, что пугало меня еще больше. Вереница людей была бесконечной – в основном женщины и дети, больше двух дюжин – они плелись, понурив головы, кашляли и плакали. – София, что бы ты делала? Если бы была там?       Я долго думала, прежде чем ответить. Закрыла глаза, пытаясь представить себя там, внизу. Беспомощной, в толпе таких же захваченных, как я. Понимающей, что меня собираются продать тому, кто больше заплатит, и он станет делать со мной все, что пожелает. И резко распахиваю глаза, скалю зубы.       – Перерезала бы себе горло, прежде чем хоть один из них коснулся бы меня. Я не согласна быть собственностью другого человека.       – Я бы сделал все, чтобы они убили меня, – соглашается Сингерикс, до побеления пальцев вцепляясь в ветку. – Лучше умереть, чем жить рабом.

***

      Я невольно отступаю, когда Флавий подает знак солдатам, и те блокируют выход. Но больше меня пугает то, что ярость ланисты обращается на отца:       – Ты никогда не научишься, да, Виктус?! – орет ланиста, сжимаю кулаки, чтобы боль от ногтей на ладонях помогла выйти из оцепенения. Времени у нас нет – едва ли несколько секунд, иначе мы все умрем, или еще хуже… Мечи отца и Сифакса не помогут против копий солдат Флавия, мой кинжал тем более бесполезен. Ухмылка Флавия становится едкой: – И на этот раз у тебя компания? Кажется, это новый гладиатор Аквилы? И… София? Куртизанка из Школы Лены? – Глаза Флавия, и без того навыкате, распахиваются еще шире, когда он оглядывает меня с ног до головы. – Что лучшая Куртизанка Рима делает в компании таких людей… – Флавий делает шаг ко мне, на его лице расцветает настолько говорящая улыбка, что меня передергивает. Отец не дает ему приблизиться ко мне и закрывает собой, выставляя меч.       Охранник Флавия успевает защитить хозяина от нападения, а второй пытается атаковать со спины.       – Виктус, берегись! – кричит Сифакс. Отец оборачивается слишком поздно – и только меч Сифакса, воткнутый в бок солдата, спасает жизнь отца. До боли кусаю губу – кровь на падающем теле как будто затекает в мое горло и обжигает горячим металлом. Флавий скалится на Сифакса, даже не глядя на умирающего у ног солдата.       – Ты заплатишь за это!       Я смотрю вокруг, ищу хоть что-то. Выход, оружие, любое преимущество… Отец и Сифакс уже сражаются с четверыми солдатами.       – София, уходи отсюда! – низко кричит отец, отражая атаку. И если до этого я искала выход, то теперь делаю противоположное. Сгребаю в ладони песок, кидаю в лицо ближайшего солдата и выбиваю копье из его руки. Короткая победа оборачивается криком Сифакса:       – София, берегись!       Между лопаток чувствую холодное острие, оно жалит сталью даже через ткань.       – Не двигайся, – рычащие нотки в незнакомом голосе угрожают – центурион явно готов расправиться со мной. Я замираю, боясь пошевелиться, когда слышу приказ отца:       – Вели своим людям отойти!       Медленно оборачиваюсь, хотя копье утыкается в позвоночник с еще большей силой. Отец обмотал шею Флавия его же тогой и теперь душит. Флавий хватает ртом воздух, но выплевывает:       – Никогда!       Отец встряхивает бледнеющего Флавия, дико скалит зубы, словно обезумел.       – Делай, как я говорю! Отпусти девчонку и гладиатора, и я вернусь в твой людус. Даю тебе слово, что больше не буду сбегать!       – НЕТ! – ору я, рвусь к отцу, но солдат тащит меня к себе, крепко прижимая спиной к своей груди, и сжимает мою шею жесткой ладонью. Ощущение, что меня обвивает огромная сильная змея. Флавий снова трясет головой – едва заметно.       – Ты говоришь чушь, Виктус! Ты и так принадлежишь мне.       – Тогда я, – Сифакс, к моему ужасу, выступает вперед и опускает меч.       – Что?.. – теряется отец.       – Сифакс, не смей! – мой крик хриплый из-за хватки на шее. Сифакс не слушает никого, смотрит лишь в глаза Флавия:       – Он стар. После восьми лет на арене, сколько боев он еще выиграет, прежде чем перестанет приносить тебе доход?       – Я удивлен, что он до сих пор жив, – вдруг говорит Флавий, страх и злоба в его взгляде заменяются жадностью, он задумчиво жует губами.       – Ты понял, что я предлагаю. Отпусти девушку и Виктуса, я присоединюсь к твоему людусу. Без платы, по собственной воле.       Хватаю губами воздух, надеюсь, что ослышалась.       – Безумный! Не смей! – сиплю я, тряся головой. Пытаюсь сбросить руку со своего горла, и у меня получается – по крайней мере теперь я могу свободно вздохнуть. Флавий недоверчиво смотрит на Сифакса, в его глазах светятся честолюбие и жадность. Сифакс твердо кивает:       – Аквила мертв. Никто не знает, кто теперь будет владеть его людусом, что будет с гладиаторами.       – Сифакс, нет! – отец качает головой. Я не понимаю, что происходит, это какое-то безумие. – Ты теперь свободный человек, ты заслуживаешь этого! Это мое наказание.       О, нет, отец, вот тут ты ошибаешься.       Навыки, которым Лена обучала меня, еще никогда не были настолько необходимы. Я твердо смотрю на Флавия, грудь болит от бешеного стука сердца.       – Флавий, – тихо говорю я и жду, когда он посмотрит на меня. – Отпусти Виктуса. – Я чуть склоняю голову к плечу, открывая шею.       – Что? – Флавий не отрывает взгляда от сгиба моей шеи. – Тебе какое дело до этого старика?       Я быстро соображаю, скромно улыбаясь.       – Никакого, господин. Но я очень люблю смотреть на бои. Сифакс прав: свежая кровь принесет вашему людусу больше пользы, чем старый гладиатор, что когда-то был в расцвете сил.       – По крайней мере с ним будет меньше проблем, – сердито цедит Флавий, хватаясь за тунику, которую отец все еще удерживает на его шее, но уже не пытается его придушить. Я шире улыбаюсь – он почти согласен отпустить отца! Как бы мне ни было горько за Сифакса, я могу думать лишь об отце.       – К тому же я могу гарантировать, что куртизанки Школы Лены, зная, что в вашем людусе есть такой прекрасный образец мужского достоинства, будут рады видеть вас в любое время… Особенно я, – под конец мой голос больше напоминает ласковое мурлыканье. Я грациозно провожу кончиками пальцев по щеке и нижней губе. Флавий бормочет:       – Самая красивая женщина Рима… – он жадно смотрит на меня, и я провокационно облизываю губы. Ланиста с трудом сглатывает и кивает солдатам: – Отпустите девушку. Этого тебе достаточно, Покоренный Король?       Отец до того сильно сжимает зубы, что мне становится понятно, насколько ему трудно отвести меч и отпустить Флавия. Вместо меня солдаты хватают Сифакса. А я… грязная, во второй раз пачкаюсь в предательстве своего друга.       – Сифакс… – едва слышно выдавливаю я, забывая, что притворяюсь, будто не знаю его. Сифакс качает головой. И самое жуткое – в его взгляде нет ни тени обиды или злости, которых я заслуживаю. Лишь бесконечное понимание.       – Все в порядке, София. Я обещаю, мы еще увидимся.       – Ты… только попробуй умереть, – вместо тоски – злость. На саму себя, на несправедливость и ядовитую вину. – Слышишь? Не смей умирать. Ты будешь выигрывать каждый свой бой.       – Да. Иди. Сделай то, что обещала А… – он осекается, но я понимаю, о ком он. – Сдержи клятву, а потом покинь Рим. Начни новую жизнь, теперь вы есть друг у друга, – Сифакс незаметно для Флавия указывает взглядом на отца, который берет меня за локоть:       – София, нам надо идти. – Он тащит меня к выходу, а солдаты Флавия уводят Сифакса в бараки. Я не смотрю, куда иду – мой взгляд намертво приклеен к двери, за которой исчез мой друг. Я обязана ему теперь еще больше, чем раньше. – Он храбрый человек, София, и верен тебе. Без него нас бы тут не было.       Я это знаю. В груди жжет болью. За что Боги наградили меня таким другом, как Сифакс? И чем он провинился перед богами, чтобы заслужить такое наказание, как я?..       Идя по пустынным ночным улицам, беспрестанно оглядываюсь. Отец слепо следует за мной по этому лабиринту – совершенно не ориентируется, что вполне объяснимо.       – Не отставай. Не хочу снова потерять тебя, – отрешенно шепчу я.       – Этого не случится. Я последую за своим вождем на край земли.       Я благоговейно касаюсь ожерелья, но ничего не отвечаю. Вскоре дома расступаются, мы выходим к берегу Тибра. Отец долго смотрит на горизонт – туда, где вода встречается с небом, но в ночи этого не видно – лишь бархатная однотонная темнота.       – Отец, это самый быстрый путь из Рима. Теперь ты свободен, воспользуйся этим, – я веду его к деревянной пристани.       – Свободен, – медленно повторяет отец и кривит губы в несмелой улыбке. – Какое красивое слово.       Я со счастливым замиранием сердца наблюдаю, как он огибает пристань и заходит в воду. Его смех неожиданно бьет прямо в душу порывом горячего ветра. Как давно я не слышала этого звука – гортанного, родного. Смеха свободного человека.       – Отец, прости, что не помогла тебе раньше.       – Не смей говорить это! Ты спасла меня, хотя могла не делать этого. И ты дорого заплатила за это.       – Как… как ты можешь говорить такое после восьми лет?       – Если твоя мать и научила меня чему-то, так это тому, что мы делаем все, что можем, пока Боги дают нам цель, ради которой мы пойдем на что угодно. Поняла? – я всхлипываю и киваю. Отец зачерпывает огромной ладонью воду. – Иди сюда, сегодняшняя ночь – особенная, ты уже не та, кем была прежде. Ты знаешь, что это значит. – Отец с улыбкой поднимает руку, с пальцев хрусталем капает вода. Я недоверчиво распахиваю глаза шире:       – Обряд перерождения?       – Боги показали, что сейчас они на нашей стороне. С их помощью мы очистим наши души, – отец кивает. Я неуверенно подхожу к берегу. Вспоминаю, как мама велела мне зайти в ручей в день, когда я стала женщиной. Мужчины же погружаются в воду, чтобы очистить свой дух, когда возвращаются с войны. – Стыдно признаться, но я не помню молитву. Твоя мать всегда читала ее, а я никогда не думал, что мы будем разделены.       – Я тоже…       – Знаю, что она хорошо учила тебя. Поэтому прошу, София, проведи ритуал вместе со мной, чтобы мы вместе переродились.       – И возродим Валор, – тихо говорю я. – Все, что у меня осталось от мамы – воспоминания. И знания, которые она передала мне. Так я смогу почувствовать, будто она рядом с нами.       И я без колебаний захожу в воду, юбка колышется вокруг ног, мешает идти. Я останавливаюсь, когда вода доходит до груди. Отец встает рядом.       – Она всегда рядом с нами. И она гордится тобой, я это точно знаю. Ты отомстила, несмотря ни на что, и показала удивительную силу духа.       – Я никогда не забывала о своей клятве. Была терпеливой, но каждую минуту помнила, к чему иду.       – Эта клятва иногда была единственным, что не давало мне сойти с ума и бросить все, – отец опускает глаза, будто ему стыдно. – Она сохраняла мне жизнь, давала сил идти дальше. Когда я думал, что вы где-то там, в мире, живете и хотите вернуть наш дом, семью… Этого мне было достаточно.       Я беру отца за руку, мы обмениваемся понимающими взглядами и одновременно ныряем. Открываю глаза – впитываю кромешную тьму вместе с холодом воды, ее мощью и умиротворением. Она всегда меня завораживала и успокаивала, и сейчас выныривать не хочется. Вода немного замедляет движения, я вытягиваю руку перед собой, веду из стороны в сторону, стихия нежно ласкает чувствительную кожу между пальцами и благословляет, наполняет силой, уверенностью. Ожерелье на шее становится тяжелее, теплая бляшка прилипает к мокрой коже и становится холодной.       Отец тянет меня наверх, и я выныриваю, хватаю губами холодный воздух, он обжигает горло. Вода стекает по лицу, капает с потяжелевших волос и возрождает в памяти забытые слова. Я запрокидываю голову, закрываю глаза. Ощущаю единение с Богиней, с природой. Со своей семьей. Родная грубоватая речь ласкает язык, а ветер – мокрые губы, когда я шепчу молитву:       – Пожалуйста, Сирона, Великая Мать Галлии, исцели нашу боль. Пройди сквозь нас, наполни собой, как эта река. Мы очищаем наши тела, вода смывает грязь нашего плена. – Я достаю из-под воды свой кинжал и отрезаю прядь волос, потом веду лезвием по ладони. Сжимаю прядь в окровавленной руке, протягиваю кинжал отцу. Он удивленно вдыхает.       – Ты сохранила его? Столько времени…       – Конечно, – нежно глажу рукоятку, прежде чем отдать оружие отцу. – С помощью него я… знаешь… убеждала себя, что ты всегда рядом со мной.       – Я всегда был с тобой, и ничто в мире этого не изменит. Я надеюсь, тебе не нужен нож, чтобы помнить об этом. – Отец поднимает нож и тоже отрезает прядь волос, мы разжимаем ладони. Я смотрю, как вода уносит прочь мой локон.       – Нет перерождения без боли. Мы отдаем часть себя в знак жертвы, чтобы встретить наши новые жизни. – Я прикрываю глаза и опускаю руку в воду, прохлада успокаивает зудящий неглубокий порез. – Что ты теперь будешь делать?       – Найду твою мать и брата.       – Как? Мама очень далеко, а Сингерикс… – давлюсь словами, которые не могу заставить себя произнести.       – Нет, я не верю в это! – зло перебивает отец. – Если бы мой сын был мертв, я бы знал об этом! Я клянусь всеми Богами Галлии, что они оба живы, и мы найдем их! А что ты будешь делать? Какой у тебя план для Цезаря, когда он вернется? – отец все еще не согласен с моим решением, тоскливо смотрит мне в глаза. Интересно, мои сейчас такого же пронзительно-зеленого цвета?       – Я… – запинаюсь, вспоминаю, как отняла жизнь Трибуна. – Я буду осторожна. Собираюсь уничтожить Цезаря, но не хочу рисковать собственной жизнью и свободой.       – Я хочу быть рядом, когда ты останешься с ним наедине! С удовольствием заплачу любую цену за его кровь!       – Мы слишком долго ждали отмщения, – возражаю я, задумчиво водя кончиками пальцев по поверхности реки. Отблески воды завораживают, круги на воде медленно превращаются в овалы и расходятся, постепенно исчезая. – И мы можем подождать еще немного, если это значит, что мы оба останемся живы. – Резкий звук голосов грубо возвращает меня в реальность. Разворачиваюсь и в отдалении вижу моряков – они направляются к одному из кораблей. Я тащу отца к пристани, он вылезает из воды и помогает мне. Платье неприятно липнет к ногам тяжелым холодом, и мне довольно сложно достать их кармана кошель с монетами. – Корабли отсюда идут через всю Республику, и если хочешь…       Отец трясет головой и отводит мою руку, отказываясь взять деньги.       – Я не покину Рим, пока ты будешь в руках Цезаря.       – Я не могу взять тебя с собой! – отчаянно шепчу я.       – Я найду место, чтобы спрятаться, не волнуйся. Рядом с городом, достаточно далеко, чтобы меня не нашли, но не очень далеко от тебя.       – Хотела бы я пойти с тобой, но… – запинаюсь и прикусываю губу. Медленно и как будто нехотя, но понимаю, по какой причине я не могу уехать. И это отнюдь не месть.       – Но в Риме есть кто-то особенный, кого ты еще не готова представить своему старику-отцу? – он хитро улыбается, я вздрагиваю.       – Что?       – Я сам был влюблен, София, – отец ласково смеется, его глаза сверкают. – И знаю, каково это. Кто забрал твое сердце?       Я нервно оглядываюсь – детская попытка выиграть время. Кровь стучит по всему телу, я не знаю, могу ли признаться…       – Марк Антоний, – выпаливаю на одном дыхании. Даже сообразить не успела, а язык уже выдал мою тайну. И, Боги, лучше бы я молчала…       – Что?! – отец в полнейшем ужасе хватает меня за плечи, я вся сжимаюсь под его яростным взглядом. – Марк Антоний?! Наш враг? Да я лучше перережу ему горло, чем увижу, что он хотя бы смотрит в твою сторону!       – Пожалуйста, не кричи, – я отпихиваю его и твердо смотрю в его потемневшие от злости глаза. Пусть он и мой отец, но даже ему я не позволю говорить подобных вещей. У меня ощущение, что он сказал, что перережет мое собственное горло. – Ты его совсем не знаешь. Он другой, когда мы вместе. И… он презирает в Риме много вещей, как и я.       – Он сам – то, что мы презираем в Риме!       – Я не могу изменить то, что чувствую! – срываюсь на вопль, отец сразу смягчается.       – Мне не хочется видеть, что тебе причиняют боль.       Но мне больно. Действительно больно от его слов, и я жалею, что поделилась. Никто не знает Антония, как я, и никто мне не верит, когда я говорю, что он другой. Несколько месяцев назад я и сама бы в это не поверила…       Солнце еще не выглянуло из-за горизонта, но подступающий рассвет уже освещает поверхность реки, на пристани появляется все больше моряков. И многие подозрительно смотрят на нас – мокрых, на причале.       – Мы привлекаем слишком много внимания, тебе надо уходить. Когда найдешь себе укрытие, пришли словечко в Школу, чтобы я была спокойна. И возьми это. – Я против его воли оставляю на ладони отца несколько монет и быстро ухожу.

Египет

      Дельфиния останавливается у подножия широкой лестницы. У массивных дверей с золотым изображением Ра стоят двое. В женщине сразу видна Королева. И не только по массивной золотой короне на черных волосах, но по царственной осанке и богатым одеждам. Золотая ткань укрывает спину и плечи королевы, как сложенные крылья. Небольшой разрез в шелковой юбке небесно-голубого цвета приоткрывает до колена одну ногу, опоясанную золотыми нитями, как паутиной. Клеопатра стоит плечом к плечу с привлекательным мужчиной в коротком красном плаще. На его темных волосах в солнечных лучах сверкает золотой лавровый венок, а взгляд источает настороженность, силу и ум. На ногах – черные сандалии, от них до колен поднимаются перекрещенные темные ремни.       Дельфиния долго смотрит на королеву, потом – на Цезаря, после чего встает на колени. Марселла и Рена за ее спиной повторяют. Позади них – толпа, и все в один голос кричат:       – Слава королеве!       Клеопатра подходит ближе к верхней ступеньке и гордо смотрит на Дельфинию, у нее низкий и повелительный голос, она не скрывает своей ярости:       – Интриганы-советники моего брата настроили его против меня и усадили на мой трон! – толпа моментально замолкает, Клеопатра выдерживает паузу, обводя грозным взглядом народ, прежде чем вернуть свое внимание к коленопреклоненной жрице. – Мы – не куклы, не игрушки! Я не позволю ребенку и его «советникам» контролировать нас, играть с нами! – Народ бурно выражает согласие, кричит и топает ногами. Клеопатра ждет, когда снова наступит тишина. Вопреки ожиданиям, поддержка людей вызывает у нее грозный прищур вместо улыбки. Именно сейчас Дельфиния понимает, что эта женщина обладает очень острым умом. – Поэтому я заключила альянс с Юлием Цезарем из Рима!       Тишина становится пугающей, ее разрывает громовой голос Цезаря – он выступает вперед. От него исходит давящая мощь, сила, ощутимая даже на расстоянии:       – С моей помощью ваша королева дарует Египту небывалое величие и освободит его от малолетнего узурпатора и предателей, которые называют себя его советниками!       – КОРОЛЕВА КЛЕОПАТРА! – провозглашает народ.       Дельфиния все это время неотрывно смотрела на Клеопатру, как будто ожидая чего-то. И следующие слова королевы заставляют жрицу прищуриться.       – Договор с Цезарем – не только моя воля. Я хочу исполнить волю Исиды!       Клеопатра жестом велит Дельфинии подняться с колен – та встает и по-прежнему молчит. Проходит по меньшей мере минута, в давящей тишине слышно, как под ногами хрустит горячий песок. В толпе начинают роптать, но Клеопатра проявляет несгибаемую волю – и выдерживает тяжелый взгляд Дельфинии, не моргая. Наконец, жрица кивает и громко возвещает:       – Великая Мать поддерживает королеву Клеопатру! Верьте мудрости Исиды: она желает увидеть Клеопатру на троне. Но королева нуждается в вашей поддержке! – Дельфиния оборачивается к толпе. Нафрини на шее жрицы с громким шипением распахивает пасть, два клыка блестят на солнце. Толпа сохраняет шокированное молчание, прежде чем… взорваться довольными криками. Клеопатра хлопает в ладоши, потом поднимает загорелую руку к небу, а второй указывает на Дельфинию.       – Она действительно голос Великой Матери! – грозно объявляет королева, как будто выносит смертный приговор. – Прислушайтесь к ее словам… и я спрашиваю вас: кто согласен сражаться за меня? Кто согласен сражаться за Египет?       Народ взрывается разрозненными, но громкими воплями: «Я буду!..», «За королеву!..», «Мой меч – ваш!..», «За Египет!..»       Дельфиния внимательно смотрит на королеву, и под крики толпы ее зрение начинает мутнеть, веки становятся тяжелыми, и ее накрывает знакомая темнота…       Звуки металла, скрещенных мечей, крики… Египетское солнце ослепляет, песок разве что не дымится под ногами. Дельфиния оглядывается, битва вокруг кипит, льется кровь, тяжело пахнет смертью и нагретой солнцем кровью на безжизненных телах. Но Дельфиния смотрит лишь перед собой – клубящийся белый туман медленно обретает знакомые черты… Мощные плечи, шрам на щеке от уголка рта, черные глаза, так похожие на ее собственные. Искривленный яростным криком рот…       Сингерикс взмахивает мечом и яростно ревет, стоя на берегу Нила.       – Сингерикс? Тут?.. – Дельфиния хочет сделать шаг к сыну, ноги не слушаются. И тут она замечает то, что упустила сначала: Сингерикс одет в доспехи римского легионера. И он кидается в атаку – на Дельфинию. Она вздрагивает, но не успевает отойти – Сингерикс пробегает сквозь нее, словно она соткана из дыма… Дельфинию выбрасывает из собственного тела…       – Святая мать!       Дельфиния с трудом открывает глаза. Она видит, что толпа окружает ее, но Нафрини грозным шипением требует не подходить ближе. Марселла снова зовет – она стоит ближе всех и обеспокоено заламывает руки:       – Святая мать? Что вы видели?       Дельфиния не успевает ответить: толпа вокруг начинает шуметь и идет за Цезарем во дворец Птолемея, обнажив свои мечи, ножи, копья. Дельфиния отходит и смотрит на египтян, сжимая руки у груди.       – Великая мать, если он тут, приведи его ко мне… – неистово молится Дельфиния, вглядываясь в лица, идет рядом, ищет, пока не выходит к берегу реки в окружении солдат – египтян и римлян.       И вдруг…       Да, это он. Знакомая фигура, каштаново-рыжие волосы, короткий меч в поднятой руке. И он действительно в римских доспехах.       – Сингерикс! – вне себя кричит Дельфиния, оглушенная самыми противоречивыми чувствами, сердце радуется настолько сильно, что в груди щемит болью. Стоит Сингериксу увидеть ее, меч выпадает из его рук, и он с суеверным ужасом на лице пятится назад, тараща глаза.       – М-мама?... Но… Ты же мертва… – Сингерикс заикается, его губы бледнеют. И Дельфинии плевать на все: на войну, на то, что ее сын носит доспехи их врагов… Она кидается к нему.       – Сингерикс! Слава Богине, как я рада, что ты жив!       Дельфиния хочет обнять сына, но он еще быстрее отходит, неистово тряся головой.       – Нет! Прочь! Прочь, призрак! Если это какие-то игры Богов, то я клянусь… Моя мать умерла восемь лет назад!       – Что ты говоришь, сын? Я тут, живая! – Дельфиния снова неуверенно пытается подойти к Сингериксу, но на этот раз останавливается сама, с горечью глядя на его руки – Сингерикс тут же пытается оттереть уже высохшую кровь. Чужую кровь.       – Это мое наказание? – голос Сингерикса полон тяжелой безнадежности. – Я лишь делал то, что должен был, чтобы выжить.       – Это все, о чем мы тебя просили, – Дельфиния касается рукой крови на предплечье сына. – Не мне судить тебя за то, что ты делал, чтобы остаться в живых.       – Но ты должна! Я должен был умереть, будучи частью Валор! Я должен был умереть с честью! – из Сингерикса хлещет боль, презрение к самому себе. Громовой голос римского командира прерывает их, Сингерикс быстро поднимает меч и бежит к своему отряду.       – Подожди! – кричит Дельфиния.       – Во дворец! – ревет Цезарь, ведя за собой воинов. Дельфиния пытается догнать сына, но ее накрывает новой волной прохладной темноты…       Цезарь лежит на полу, узорчатую плитку и фиолетовую тогу заливает кровь из множества ран на его теле. Он хрипит и смотрит куда-то в угол зала. Туда, где в тени стоит фигура. Окровавленный кинжал сверкает в тонких пальцах, жестокая победная улыбка искривляет губы Софии.       Дельфиния все еще не может прийти в себя, когда неизвестно откуда взявшаяся Марселла тащит ее прочь от поля боя.       – Нам надо убраться отсюда! – в панике кричит девушка, прикрывая голову белым платком. Когда женщины подбегают к храму, Марселла вопросительно смотрит в глаза Дельфинии. – Святая Мать, что Богиня показала вам?       – Я срочно должна уехать в Рим.       – Рим? Но королева…       – Моя дочь в Риме, – хлестко перебивает Дельфиния, поворачиваясь к храму. На ступенях все еще стоит Клеопатра. Величественная, опасная. Марселла кивает.       – Как скажете, Святая Мать. Королева велела служителям Богини сопровождать ее и Цезаря во время их путешествия в Рим… Поэтому мы отправимся вместе.

Рим, Школа.

      Антоний приветствует меня напряженным взглядом, когда я выхожу к нему в холл, Лена сразу оставляет нас наедине.       – Корабль Цезаря видели ниже по реке. К закату он будет в городе.       – Сегодня? – не могу сдержать резкого выдоха, как будто меня ударили в живот. Я не ожидала, что так скоро. С нашего разговора на арене прошло всего несколько дней… Антоний удрученно кивает.       – Да. – Я нервно смотрю в окно, но Антоний притягивает меня к себе и целует. Настолько яростно, что я на минуту забываю, кто я и что мне предстоит. Он разрывает поцелуй и прижимается своим лбом к моему. – Ты уверена, что пойдешь на это? – шепчет Антоний в район моей щеки, у меня сердце трепещет. Я уже не передумаю, но он дает мне такую возможность. Искренняя улыбка искривляет мои губы.       – Я пойду к нему ради тебя, понимаешь? Мне нужен только ты.       – Не забывай об этом. – Его хищный оскал и штормовой взгляд выражают столько эмоций, что я едва ли замечаю бегающую вокруг Артемиду. Желание, ревность, злость. Обладание. Антоний хочет, чтобы я шпионила за Цезарем, но я собираюсь сделать нечто большее. Отдать Антонию корону. Интимность момента заканчивается, когда Антоний отходит и громко говорит, как будто выступает на сцене: – Мой подарок Цезарю будет особенным. – Он многозначительно мне улыбается, и тяжесть в груди почти исчезает, я отвечаю хитрым взглядом. Совсем обезумела, видимо: готова отдаться другому мужчине ради того, кого люблю. Антоний хлопает в ладоши, раб приносит сверток. – Я слышал, что королева Египта – самая прекрасная женщина в мире, и Цезарь ест с ее ладони. Говорят, что она уже родила ему сына – это больше, чем ему дала любая из его женщин.       – Богиня, – я сглатываю. – Я надеюсь, ты не попросишь меня соревноваться с ней в этом.       – Нет, во имя Юпитера! – Антоний в ужасе распахивает глаза. – Но я сомневаюсь, что теперь она сможет держать его на коротком поводке. Так уж случилось, что я знаю, что самая прекрасная женщина мира находится рядом со мной.       Я скромно прячу взгляд. Антоний раскрывает сверток и показывает мне платье в египетском стиле и множество украшений. Я с улыбкой касаюсь тонкой ткани.       – Моя мать из Египта, ты знаешь.       – Тем лучше. В этом ты затмишь любую королеву.       Я быстро переодеваюсь и выхожу обратно в холл. Ткань платья куда тоньше и легче, чем то, что я ношу обычно. Воздушная лазурная юбка до пола ласково касается ног, две вертикальные полосы ткани закрывают грудь, оставляя открытыми руки, плечи и линию от шеи до пупка. Вместо обычных завязок платье держится вокруг шеи на золотом широком ожерелье. Чуть ниже плеча блестит широкий браслет с синим камнем, гармонирующий с золотым поясом на талии.       – Мне кажется, в этом я могу сесть на трон в Александрии, – я кружусь на месте. Антоний широко улыбается, его глаза блестят восхищением, от которого я таю, словно воск.        – К сожалению, у вашего величества за плечами нет целой армии египтян, поэтому тебе придется использовать лишь свое очарование. Пойдем. Мы встретим его на причале.       К моменту, когда корабль причаливает, в порту уже собрались, кажется, все жители Рима. И все, как один, кричат имя Цезаря и различные восхваления.       Цезарь первым сходит с корабля, не узнать его невозможно. Я внимательно оглядываю его, пока он радушно приветствует римлян широким жестом рук, улыбкой. Но ее мало, чтобы скрыть прямой взгляд уверенного в себе воина, тяжелую поступь, прямую осанку короля. Диктатора. Врага. Щурюсь, отмечая малейшие детали в его поведении, одежде, движениях бровей, рук. Антоний шепчет на ухо, пока Цезарь идет мимо толпы к нам:       – Помни, мне нужно, чтобы ты слушала все, что он говорит, когда вы наедине. Я хочу знать, что происходит, когда я не рядом с ним.       – Я сделаю то, что должна, – недовольная волнением Антония, я отвечаю слишком резко, все еще пристально глядя на приближающегося Цезаря. Но ощутимый тяжелый взгляд заставляет обернуться, я дарю Антонию ласковую улыбку, смягчая свою резкость. – Я помню, чего ты ждешь от меня.       Позади Цезаря идет высокая стройная женщина. Она действительно прекрасна. Черные, как ночь, блестящие глаза, такие же волосы. Царственная, но изящная поступь. Золотая мантия колышется при каждом шаге. Единственное, что отталкивает – краска. На ее смуглом лице ее столько, что сложно рассмотреть истинные черты Королевы. Моя мама красила себе похожие стрелки, только короче. У Королевы стрелки едва ли не до висков, а на одном глазу есть еще и изящный завиток к скуле. Видимо, в Египте такая мода. Цезарь берет Королеву за руку и провозглашает:       – Представляю вам Клеопатру, королеву Египта и сильнейшую покровительницу Рима! – На его слова Клеопатра благосклонно кивает, принимая почести, а Цезарь указывает на молодого мужчину позади себя. – И вы все знаете Марка Юния Брута, правую руку Помпея, а теперь – моего верного союзника.       Я вглядываюсь в молодого мужчину, пока Цезарь рассказывает, какую хорошую службу Брут сослужил в войне, а потом мой взгляд сам собой находит в толпе Кассия. Злого Кассия. Брут тоже замечает его и сразу пристыженно опускает взгляд в землю.       – Великий Цезарь! – раздается над моим ухом громкий голос Антония. В моей голове сейчас столько всего происходит, что я невольно отвлеклась от главной задачи. Антоний встает впереди меня. – Весь Рим рад приветствовать вас! Я заботился о Риме по вашей воле, Цезарь. В знак моей радости в честь вашего возвращения домой, я представляю вам мой дар. – И он величественным движением указывает на меня. Все взгляды сразу обращаются ко мне, и я мысленно благодарю Лену за то, что учила меня выдержке, и прохладно улыбаюсь, глядя на Цезаря. – Самая красивая женщина в Риме и во всех провинциях… София, лучшая Куртизанка из Школы Лены.       Цезарь внимательно смотрит на меня – медленно скользит взглядом по телу, я молча позволяю ему рассмотреть все, что ему интересно, пока он, наконец, не заглядывает мне в глаза. Улыбаюсь шире, чуть щуря глаза:       – Мне будет приятно служить вам, господин.       И под восхищенные крики народа я грациозно протягиваю ему руку. Слышу, кажется, что-то вроде «Счастливчик», «Первый человек Рима», «…быть на его месте…». На лице Цезаря появляется опасная улыбка, когда он берет мою руку.       – Я отдал Антонию Рим, а взамен он дарит мне женщину.       Тут же отнимаю руку и подхожу ближе к Цезарю: чтобы только он слышал мой шепот.       – Я стою всего Рима. Антоний никогда бы не предложил вам что-то меньшее. – Я не обращаю внимания на завывающую внутри совесть – мне жалко Клеопатру, ведь на ее глазах я оказываю внимание ее мужчине.       – У Антония всегда был потрясающий вкус, – улыбка Цезаря становится иной, более интимной, но он хмурится, когда за его спиной раздается тихое шипение. Королева выказывает недовольство, не могу ее винить. Пока Цезарь смотрит на свою королеву, я ловлю на себе мрачный взгляд Антония. Ты сам этого хотел. Значит, я все делаю правильно.       Клеопатра не скрывает своего презрения, когда смотрит на меня:       – И зачем Цезарю куртизанка, когда у него в руках сердце королевы Египта?       При всей своей красоте и уверенности, Клеопатра выглядит на удивление хрупкой. Запоздало понимаю, что она может быть не менее полезной, чем Цезарь: Королева наверняка владеет информацией, которая будет интересна Антонию. И если Цезарю я улыбалась более сдержано, то Клеопатре я дарю самую очаровательную улыбку.       – Возможно, я могу служить вам обоим…       Я красноречиво скольжу взглядом по лицу, шее, груди Королевы, она к моему удивлению и облегчению отвечает тем же. Ее пухлые губы изгибаются в коварной, но довольной улыбке.       – В таком случае, это прекрасный дар.       – Воистину, – Цезарь кивает, пожирая меня взглядом, и теперь Королева делает то же самое, но потом она обращается к Антонию, достаточно громко, чтобы толпа расслышала каждое слово:       – Мы принимаем твой дар, Антоний. У нас так же есть дар для Рима. – Она величественным движением руки указывает на корабль – с него сходит женщина, одетая в регалии жрицы. У нее на руках завернутый в одеяло малыш. – Цезарион! Сын Юлия Цезаря и правитель Египта и Рима!       Малыш как будто понимает, что говорят о нем – он довольно гулит на руках жрицы, но я едва ли замечаю мальчика – мой взгляд намертво приклеивается к лицу жрицы. А вот у толпы реакция противоположная – люди начинают в ужасе роптать.       – Никогда… – это, кажется, говорит Брут, я не уверена, да и не понимаю, что он бормочет – все мое внимание приковано к женщине, которая прижимает к груди Цезариона. Ее голова покрыта золотой короной, на шее греется темно-серая змея, а до боли знакомые черные глаза сверкают отражением солнца. Как бы богато ни была одета женщина, какие бы стрелки ни были нарисованы на глазах… Я всегда ее узнаю.       Маму.       Я жадно смотрю на нее и не знаю, как у меня получается стоять на месте. Я не могу насмотреться на эти родные черты, хоть они немного изменились. Мама выглядит старше, чем в день, когда нас разлучили. Но взгляд такой же, как раньше. Живой, горящий. Полный веры. И он обращен на меня. Ее полные губы беззвучно шепчут мое имя. Цезарь с Антонием уходят вперед, Клеопатра идет за ним, а следом – мама. И я с улыбкой присоединяюсь к ней. Счастье в груди лопается шарами, оглушает радостью. Поверить не могу!       – Мама… – совсем тихо говорю я, не до конца веря, что это не жестокая шутка Богов. Но она тут, живая, настоящая, сжимает мою руку своей – такой же горячей и нежной, какую я помню.       – София, дочь моя! Великая Мать привела меня к тебе! – мама жадно рассматривает мое лицо, вглядывается в каждую черту, как будто впитывает в себя.       – Но… как? Я слышала, что ты была продана в рабство в Македонию.       – Ты же знаешь, что Богиня приглядывает за мной, – мама тепло смеется, я как будто кутаюсь в бархатное одеяло.       – Мама, я так скучала по тебе! – я улыбаюсь до боли в щеках, а Цезарион на руках мамы начинает бормотать что-то вроде «ба-ба-ба» и пускать пузыри. Когда я хочу незаметно обнять маму, малыш хватается пальчиками за мои волосы, но не тянет, а задумчиво перебирает, разглядывая их.       – Я каждый день думала о тебе, София. И никогда не переставала верить, что найду тебя. – Мамина улыбка меркнет, она обеспокоенно сдвигает брови, снижает голос до едва слышного шепота. – Дочь моя, Исида послала мне видение. Ты станешь той, кто принесет смерть Цезарю.       – Что?.. – я даже спотыкаюсь. – Богиня одобряет такое будущее, раз показала его тебе?       – Возможно, – мама отвечает после короткого раздумья. – Но будь осторожна, впереди слишком много опасностей.       – Когда меня это останавливало? – я задорно смеюсь, и мама лучезарно улыбается, снисходительно качая головой.       – Ты слишком похожа на своего отца.       – Отца? Ты уже видела его? – на эмоциях забываюсь и повышаю голос, а мама останавливается до того резко, что ребенок на руках протестующе верещит.       – Твой отец… здесь? – ее голос даже хрипит немного от шока.       – Да! – приходится на секунду сжать зубы, чтобы не улыбаться слишком счастливо – на меня все еще смотрят из толпы. – Он был гладиатором, но я помогла ему сбежать. Он недалеко от города, хотел найти место и затаиться там.       – Я должна увидеть его! – мама вдруг начинает волноваться, как девочка в ожидании чуда, на ее смуглых щеках проступает темный румянец. Она отдает ребенка одной из жриц позади нас и после моего короткого объяснения, как найти отца, стремительно убегает прочь.       Тем же вечером Цезарь вызывает меня к зданию Сената, я встречаю его улыбкой. А внутри роятся темные мысли.       Это он. Он виноват во всех твоих несчастьях. Он должен заплатить за это справедливую цену.       – Господин. Надеюсь, вы оправились после тяжелого путешествия.       Цезарь не отвечает на мою улыбку. Наоборот – он насторожен и сосредоточен.       – Почему вы тут? Какой у Антония план?       Что-что, а его прямота вызывает невольное восхищение. Скромно опускаю взгляд, смотрю на Цезаря из-под ресниц.       – Я думала, это очевидно. Я тут для вашего удовольствия.       Он подозрительно смотрит на меня, но я вижу, что уголки его губ подрагивают от сдерживаемой улыбки.       – Это все?       Подхожу почти вплотную к мужчине и кладу руку на его плечо, томно смотрю в глаза до тех пор, пока его дыхание не учащается. Цезарь снимает мою руку со своего плеча и подносит к губам. Выглядит, как желание поцеловать, но мне кажется, что он проверяет, нет ли у меня в руке оружия или зелья. С ласковой улыбкой позволяю ему ласкать мое запястье. Как же отвратительно.       – Я не был тут больше десяти лет. Рим, может, вечный город, но даже тут кое-что меняется. Я собирался спросить Антония, чего ожидать, но возможно, вы представите мне более честное мнение.       Назвалась куртизанкой, так будь ей до конца... С Цезарем мне кажется безопасней притворяться бестолочью, поэтому я мило улыбаюсь.       – Обычно это не то, чего мужчины хотят от меня.       Цезарь обращает на меня голодную улыбку и целует внутреннюю сторону запястья.       – Будьте ко мне снисходительны, София. Что вы думаете об Антонии у власти? Я ошибся, доверив ему правление?       Я равнодушно пожимаю плечами.       – Антоний умён и проницателен. Хорошо знает, как завоевать поддержку плебеев, и в равной степени может напугать непокорных Сенаторов.       – Это больше относится к правлению, чем интриги и речи, – Цезарь задумчиво поджимает губы и пристально смотрит мне в глаза. Да уж, дурой с ним притворяться бесполезно. – Но может ли он оставить в стороне славу и сделать то, что дóлжно?       Осторожно, София, ты ходишь по тонкому льду. Внутри зажигается страх, что если я скажу что-то неверное? Цена будет высока. Что Цезарь хочет услышать? И что поможет мне развязать его язык так, чтобы он сам этого не заметил?       – Я думаю, что Антоний больше озабочен тем, как давать красивые обещания, чем тем, как их выполнять.       – Хм... – Мужчина постукивает пальцем по подбородку. – А Клеопатра? Это правда, что народ ополчился на меня за то, что я привёз в Рим королеву Египта?       – Вас это не может удивлять, верно? Вы знаете римлян куда лучше, чем я. Это же ваш народ.       – Мы никогда не будем править миром, если ограничим власть несколькими семьями создателей города. – Цезарь неожиданно грустнеет. Сказанное заметно его расстраивает, что меня искренне удивляет. Вдруг он озлобленно рычит: – Если мы хотим быть Республикой, то мы должны себе позволить быть ей и открыть всем путь, на котором их голос будет иметь значение. И неважно, беден человек или богат!       – Или... – неизвестно откуда появляется Клеопатра, ее наряд сверкает в лучах заходящего солнца, – ...стать могущественной империей, в которой один умный и способный властвовать человек заменит собой всех слепых глупцов вашего Сената.       – Моя королева! – Цезарь сразу же выпускает мою руку. Клеопатра едва ли замечает, что он вообще меня касался: она сердито морщит брови на Цезаря:       – Эти животные уже показали, что хотят тебя уничтожить, и потерпели неудачу! Почему тебя волнует их мнение?       Ее низкий голос завораживает, а акцент только усиливает эффект очарования. В сочетании с идеальными чертами лица, гладкой темной кожей и сверкающими яростью глазами Клеопатра притягивает к себе взгляд магнитом.       – Рим – не Египет, Клеопатра. Король не сможет править им, – Цезарь хмурится.       – Но кто ты сам, как не король? И кому ты мог бы доверить правление, как не самому себе?       – У нас есть законы...       – Да-да, законы, – брезгливо выплёвывает королева, на ее переносице появляются крошечные морщинки. – Которые удерживают тебя рядом с этой... женой. Кальпурнией. В то время, как я открыла тебе путь на восток и подарила сына твоей крови! А ты! – она яростно поворачивается ко мне, и я заставляю себя сохранять на лице спокойствие, хотя тон Королевы меня совершенно не устраивает. – Для этого Антоний подослал тебя? Чтобы соблазнить Цезаря, вернуть его в лоно Рима?!       Сами собой в голове всплывают слова Лены, сказанные когда-то давно на одном из ее уроков по очарованию: абсолютно все люди эгоистичны, и это – сильнейшее оружие против них. Поэтому вопреки обвиняющему тону Клеопатры, я скромно улыбаюсь.       – Ваше величество, может, он хотел, чтобы я соблазнила вас?       Клеопатра отвечает крайне неожиданно: мягко касается кончиками пальцев моей щеки. Ее кожа прохладная и нежная, как молоко, в котором она купается, если верить слухам.       – Кто я такая для Марка Антония, чтобы он сделал мне такой подарок?       – Я привыкла сама принимать решения, – многозначительно вскидываю бровь, Клеопатра довольно улыбается. Солнце окончательно садится, площадь погружается в уютный полумрак. Цезарь поворачивается к Клеопатре, которая, в свою очередь, неотрывно смотрит на меня. Я случайно соблазнила не того...       – Мы не будем обсуждать это здесь, моя королева. Идем, мы можем решить наш конфликт наедине.       Цезарь идет прочь, но Клеопатра, к моему величайшему удовольствию, бунтует и даже не думает идти следом.       – Я не стану низкопоклонничать перед тобой, как твои подхалимы-сенаторы, которыми ты можешь командовать!       Цезарь разъяренно оборачивается.       – Это не Александрия! Тут ты – моя гостья!       – Как и ты был у меня! Но я оказала тебе куда более теплый прием!       У меня ощущение, что я наблюдаю за постановкой в театре в качестве почетного гостя. Двое самых могущественных людей, сравнимых в глазах народа с Богами, ссорятся, как обычные смертные. Цезарь, очевидно, вспоминает, что они не наедине, кидает на меня взгляд и вместо агрессивного ответа королеве, явно рвущегося с языка, спокойно пожимает плечами.       – Я иду домой. А ты делай, как желаешь.       Клеопатра разъяренно машет руками – даже это у нее получается грациозно – и быстро уходит в противоположном от Цезаря направлении. Я несколько секунд смотрю ей вслед, быстро прокручивая в голове варианты. Понятно, что я должна сделать с Цезарем, но Клеопатра... Соблазню его – Королева Египта запишет меня в свои враги, а если останусь с ней – не смогу помочь Антонию узнать, что в голове Цезаря. Неожиданное решение шарахает по затылку. Голова кружится от страха – один неверный шаг, и я пропала. Я хожу по лезвию ножа уже давно, но сейчас особенно сильно чувствую его – остро заточенное – под своими босыми ногами.       – Подождите! – окликаю я, Цезарь и Клеопатра одновременно оборачиваются ко мне, Клеопатра изумленно вскидывает брови.       – Какое дело дару Антония до нашего конфликта?       Меня уже раздражает, как она меня называет, но виду не подаю и игриво склоняю голову к плечу.       – До конфликта – никакого. Но, возможно, мне есть дело до его разрешения.       Я протягиваю руку к королеве, она неуверенно подходит и берет ее в свою, а вот Цезарь брать мою ладонь не спешит, хотя и подходит ближе, задумчиво хмуря густые брови:       – Но разве Антонию не это было нужно? Рассорить нас, чтобы нас больше ничего не связывало?       Хм, так я попала в самый центр мишени своим решением! Хоть Цезарь и прав насчёт намерений Антония, я могу прямо сейчас безболезненно убедить Цезаря в обратном.       – Я не знаю, кто вбил вам в голову эту чушь, господин. В любом случае то, что я предлагаю, хочет не Антоний. Этого хочу я.       Глубоко вдыхаю и напрягаю шею, чтобы ключицы выступили резче. Не знаю, почему, но на всех мужчин это производит одинаковое впечатление. И Цезарь не исключение – он сразу берет меня за руку и тянет за собой. Мое тело никак не реагирует, в отличие от самого Цезаря и Клеопатры – они оба заметно загораются, жадно глядя на меня.       Меня пугает мысль, во что именно я влезла, но обратного пути уже нет. Пришло время проверить, насколько хорошо Лена обучила меня...       Когда Цезарь подводит нас к дому, который выбрал для проживания Клеопатры, мне становится дурно.       – Это... вилла Легата Аквилы? – спрашиваю недоверчиво, пока Клеопатра оглядывает уютный двор, полный египетских охранников, и безразлично пожимает плечами.       – Понятия не имею.       – После смерти Легата его поместье досталось мне в качестве уплаты долгов, – Цезарь равнодушно смотрит на белые стены. – Это последнее место, куда может прийти моя жена.       Стоит ли удивляться, что Клеопатра от его слов моментально загорается злостью. Я быстро встреваю, не давая им снова сцепиться, тем более что мысль о Сабине сама приходит в голову.       – А что с его женой? Она больше тут не живет?       Цезарь переплетает наши пальцы, а от моего вопроса на его лице поступает очевидная неприязнь, у меня от нее сердце подскакивает к горлу. Что с Сабиной?..       – Я ничего не знаю о его жене.       Его слова более-менее успокаивают – по крайней мере, он не сказал тех ужасов, которые я успела вообразить за полсекунды. Клеопатра морщит нос, умудряясь простой гримасой выразить все свое равнодушие к какой-то там женщине, и сама за руки ведет нас с Цезарем в дом. Я ожидала такой прыти скорее от него...       В холле на столе вижу кувшин с вином и несколько кубков. Мне хочется прильнуть к кувшину и выпить столько, чтобы голова стала пустой, а лёгкое напряжение покинуло тело. Но я напоминаю себе, зачем я тут. Вместо желания, с которым Клеопатра и Цезарь смотрят на меня, в ответ ощущаю лишь расчетливость, будто пишу сценарий и сама же исполняю главную роль. Тем более что оба замирают в нерешительности посреди холла. Я многообещающе смотрю на каждого, после чего наполняю кубки ароматным вином и поднимаю свой:       – За вас, господин и ваше величество!       Клеопатра пьет жадно, прикрыв глаза, а Цезарь наоборот – не спеша. Я ненавязчиво обращаюсь к нему, покачивая бокалом в руке – сама едва пригубила напиток.       – Вам, наверное, непросто вернуться в Рим после стольких лет, с такими огромными ожиданиями.       – Нет, – Цезарь немного напряжённо смотрит вокруг. – Я понимаю, что мне нужно будет многое сделать. Избавить Рим от излишеств, которыми Сенат заполонил Республику.       Я мягко забираю у него кубок, мимолетно лаская руку пальцами. Мне нужно, чтобы он полностью расслабился, сосредоточился на мне и не думал, о чем говорит.       – Излишеств? – мягко уточняю я, Клеопатра вдруг с размаху шарахает кубком об стол и зло щерит ровные белые зубы. На мой взгляд, она слишком импульсивна для королевы...       – Он самый могущественный мужчина в Риме, но когда дело касается этих Сенаторов, он становится другим человеком! Если бы это были мои советники, они бы уже все были на голову короче!       Я невесомо сжимаю плечо Клеопатры. Очевидно, этот конфликт у них зародился не вчера и закончится не завтра. Цезарь сердито качает головой.       – Сенат полностью под моим контролем. Я собираюсь восстановить силу, устои и мораль Рима, которые были потеряны в результате многих лет коррумпированного правления.       Цезарь со злобой ставит бокал на стол, тот сразу заваливается на бок. Я ставлю свой нетронутый напиток рядом и глажу мощное плечо Цезаря. Жду, пока он посмотрит на меня, и соблазнительно улыбаюсь.       – Ванная, – я говорю нежно, тихо. – У вас обоих позади изматывающее путешествие и... непростой вечер. Думаю, немного расслабления вам не помешает.       Последние слова я обращаю к королеве, ее чёрные глаза отражают огни свечей и выглядят поистине мистически. Ее я нахожу куда более притягательной, чем Цезаря...       Просторная ванная комната будоражит воображение интимностью. Стены из серого камня играют на удивление уютными тенями от свечей, посередине в полу – круглый бассейн. От прозрачной воды поднимается светлый пар, в комнате так влажно, что кожа сразу покрывается мизерным капельками воды, как утренней росой.       Клеопатра восхищенно вздыхает:       – Я много слышала о знаменитых Римских термах, банных комнатах... В Египте нет столько воды для подобных вещей, – с сожалением делится она.       – Верно, – мурлычу я, откидывая волосы за спину, чувствую прилипшие к шее тонкие пряди. – Ванные – поистине великое достижение Рима. Они дарят несказанное удовольствие...       – И мне не терпится разделить его с вами, – хрипло перебивает Цезарь и обращает говорящий взгляд на Клеопатру, потом на меня. – С вами обеими.       Я провокационно улыбаюсь и подхожу к Королеве. Если я хочу расслабить Цезаря, то пусть он получит максимальное удовольствие от представления. Клеопатра явно не возражает, даже наоборот – подходит ближе. Я снимаю с ее чёрных волос тяжёлую корону, потом расстегиваю замочек сзади шеи – тяжёлое украшение сверху платья больше не держит ткань. Тяну голубые ленты на тонких плечах Клеопатры, ткань скользит по смуглому телу вниз, я провожаю ее пальцами и задеваю грудь. Клеопатра резко втягивает воздух через нос одновременно со звоном украшений об камень. Оборачиваюсь на звук сзади – Цезарь скидывает с себя одежду, жадно глядя на нас. На его теле бесчисленное количество шрамов – ровных, изогнутых, длинных и коротких, одни темнее других. Я обращаю Цезарю порочную улыбку, прежде чем мягко поцеловать сгиб шеи Клеопатры, а руками погладить ее тонкую талию. Я хочу избежать контакта с Цезарем, поэтому обращаю все внимание на Клеопатру. Капаю на ладони масло и начинаю массировать ее плечи – она заметно расслабляется, а я постепенно спускаюсь ниже, массирую лопатки, потом бока, поясницу. Когда дохожу до ягодиц, Цезарь принимается за королеву спереди – буквально – массирует с маслом ее живот, а я сзади кладу руки на ее грудь. Клеопатра податливо выгибается и запрокидывает голову, жадно хватая тяжелый влажный воздух приоткрытыми губами. Пока Цезарь делает ей массаж, я все же скольжу руками к нему и ласкаю его грудь, прижимаясь к королеве со спины. Пользуюсь моментом, что Клеопатра совсем не воспринимает реальность и тихо стонет, едва слышно обращаюсь к Цезарю:       – Теперь, когда вы вернулись, что станет с Антонием? – Цезарь подозрительно хмурится, я качаю головой и захожу за его спину. – Обычное любопытство. Хозяин Рима – вы, но он не выглядит человеком, который просто так отдаст власть. А для Рима это может обернуться катастрофой.       Начинаю массировать шею Цезаря сзади, отвлекая его, а Клеопатра, под эффектом ласк Цезаря совершенно не обращавшая на нас внимание до этого, неожиданно реагирует на имя Антония:       – Он не больше, чем болонка, и будет служить до тех пор, пока полезен.       Меня откровенно злит ее пренебрежение к моему мужчине, и Цезарь тоже неожиданно хмуро смотрит на Клеопатру:       – Антоний – гедонист, только поэтому он не сможет стать настоящим лидером. Но он бесстрашен и скоро будет достаточно могущественным, чтобы к нему прислушивались больше, чем сейчас. – От таких разговоров становится не по себе, я сбила интимный настрой одним лишь упоминанием Антония. Глупая... Цезарь задумчиво смотрит на Клеопатру. – Рим становится больше, чем Республикой. Мы должны построить настоящую империю и при этом не потерять то, что делает нас римлянами.       Ну, нет, так больше продолжаться не может – это приведёт лишь к излишним подозрениям. Я подхожу к воде так, чтобы Цезарь и Клеопатра видели меня, и ослабляю цепочки за шеей, ткань приятно скользит по обнаженному телу, но куда важнее для меня прерывистое дыхание Цезаря, пока он с нескрываемым удовольствием осматривает меня с ног до головы, и широкая улыбка на лице Клеопатры. Я тяну Цезаря в воду, королева немедленно присоединяется к нам. К моему разочарованию, Цезарь не согласен так просто оставить тему, которую я неосторожно затронула.       – Зачем Антоний отправил тебя ко мне? Чтобы ты задала все эти вопросы?       – Нет, – я погружаюсь в воду, всем своим видом показывая, что этот разговор мне неинтересен. – Я тут лишь для того, чтобы служить вашим желаниям, не больше.       Встаю, вода стекает по груди обратно в бассейн, и я сажусь около мужчины, чтобы касаться ягодицами его бедра.       – Тогда служи мне, – хрипло велит Цезарь. Я даже не успеваю рта открыть, когда Клеопатра недовольно цокает языком и подходит к нам сбоку.       – Служи нам.       Цезарь твердо тянет меня, сажает спиной к себе – ягодицами чувствую его твердый член, внутри поднимается волна яростного протеста. Клеопатра наклоняется к моему лицу, с жадным блеском в глазах глядя на губы. Я беру с края бассейна ароматное мыло и массирую виски королевы. Вскоре Клеопатра прогибается назад, позволяя мне смыть с волос пену, в то время как Цезарь наклоняется к ее груди и страстно целует, но как только я заканчиваю с королевой, он жестко прижимает меня к себе, его губы почти на моих.       Ты слишком долго избегала его прикосновения. Помни, зачем ты тут.       Я первая подаюсь вперед, поцелуй получается неожиданно неспешным, похожим на знакомство. Цезарь быстро распаляется, поцелуй становится глубоким и страстным, а его рука до боли прижимает меня к его торсу, в то время как вторая сжимает одну грудь. Я кусаю его верхнюю губу – все мои движения, как механические. Тело реагирует и зажигается слабым желанием, но внутри себя ощущаю лишь тусклую пустоту. Все не то. Не тот мужчина.       Цезарь вдруг отстраняется. Пугаюсь, что из-за моего укуса, но нет, мужчина тянет меня за собой из бассейна. Клеопатра следует за нами.       Спальня не изменилась. Воспоминание о том, как Аквила в этой самой комнате хотел овладеть мной, провоцирует волну отвращения. Приходится напомнить себе, что Аквила мёртв, сейчас я с Цезарем и Клеопатрой. И что я пришла сюда с ними по собственному выбору. И ради Антония. Мысль о нем распаляет в груди огонь, сами собой всплывают ощущения. Его жадные, теплые губы на моей шее. Хриплый стон на ухо, пульсация члена внутри, когда он кончает...       Я чувствую, что разгораюсь, и пользуюсь этим. Игриво касаюсь бедра королевы.       – Весь мир говорит о красоте Королевы Египта. Сейчас я вижу, что слухи не передают и половины правды, – веду пальцем по чуть выпуклому животу королевы к округлой груди. Цезарь обнимает меня сзади и горячо шепчет в шею:       – Я столько же слышал о самой красивой женщине Рима.       Клеопатра тянется, как кошка, хитро улыбаясь мне:       – Мне не понравилось, что Марк Антоний подарил тебя Цезарю, чтобы ты согрела ему постель. Но как подарок для нас двоих, ты мне очень нравишься.       Перестанет она так называть меня? Я притягиваю ее к себе, моя грудь трётся об ее. Я целую Клеопатру в разные места, изучая, и вскоре чаще ласкаю лишь самые чувствительные ее точки – облизываю впадинку между ключицами, кусаю нежную кожу над грудью, глажу твёрдые соски кончиками пальцев. И добиваюсь того, что Клеопатра начинает мелко дрожать в моих руках. Цезарь прижимается торсом к моей спине, сжимает грудь, покрывает шею сзади поцелуями и сильными укусами. Я наклоняю голову, давая ему больше пространства, и шепчу, как заклинание, как напоминание:       – Я тут не по воле Антония, а по собственной.       И толкаю Клеопатру на постель. Она и без того рвано дышит, а когда я развожу ее ноги, наклоняюсь и начинаю ласкать ее руками и ртом, она почти задыхается в стонах. И вдруг приходится собрать все свои силы – я маскирую вскрик страстным выдохом – Цезарь пристраивается сзади и с довольным стоном вводит в меня член. Невольно сильнее сжимаю пальцы на бёдрах Клеопатры, поддаваясь ритму Цезаря сзади. Чем быстрее он двигается, тем ярче я вспоминаю ласки Антония – тело реагирует не сразу, как-то нехотя, но я начинаю получать откровенное удовольствие, двигаюсь навстречу каждому выпаду Цезаря, и в таком же ритме ласкаю Клеопатру языком и пальцами. Вскоре королева неистово выгибает спину и вцепляется руками в изголовье постели, хрипло выкрикивая что-то на своем родном языке, а Цезарь импульсивно притягивает меня к себе за волосы, поворачивает голову и яростно целует, ни на секунду не останавливая выпады...       Не знаю, сколько времени проходит, но когда мы лежим втроем на постели, у меня странное ощущение, что я прошла какую-то проверку, сдала экзамен. Клеопатра лежит головой на моем животе – изможденная, полусонная, но очевидно довольная. Моя голова лежит на плече Цезаря, он одной рукой обнимает меня и играет с волнистыми волосами.       – Незабываемое возвращение в Рим, – довольно тянет он, пока не восстановив дыхание и накрутив прядь на палец.       – Теперь я точно хочу построить ванные комнаты в Александрии, – сонно бормочет Клеопатра. Ласково массирую ее голову, она что-то мурлычет, а я задумчиво смотрю на полотенце на полу, в котором Клеопатра пришла сюда из ванной. Теперь у меня есть некоторое преимущество перед ними обоими, но как разыграть партию грамотно?       – Я буду ждать следующей возможности провести время с вами наедине. – Сажусь на краю постели и провожу пальцем по груди Цезаря, потом по низу живота, напоминая о только что разделенном удовольствии. Хотя он уж точно получил его больше, чем я. Мне для этого, очевидно, нужен другой мужчина. Цезарь тянет меня за руку и целует кончики пальцев, а только что сонная Клеопатра поднимается и целует меня в шею.       – Ты всегда будешь тут желанным гостем, наш дар.       Она неисправима...       – Верно, – Цезарь прикусывает мой указательный палец и касается ключицы. – Я сделаю все, чтобы у нас еще была возможность побыть наедине.       Я рассчитываю именно на это.       Антоний врывается в мою комнату быстрее, чем я ожидала. Я всего час назад вернулась в Школу, а он уже сверлит меня пристальным взглядом. Все это время я думала, как помягче все рассказать, но слова сами срываются с языка.       – Я заслужила благосклонность обоих. – Антоний недоверчиво расширяет глаза, я поясняю: – И Цезаря, и королевы.       Я красноречиво выгибаю бровь, Антоний вдруг хватает меня за руку и... рычит? Вымученно, зло. С одной стороны я ждала, что он обрадуется, но так же понимаю, что ему слишком неприятна моя новость. А точнее, способ завоевания этой самой благосклонности.       – Обоих? – хмуро повторяет он, я киваю.       – Да. Но все время думала о тебе, – тихо признаюсь я уже без прежней радости.       – О, Боги, София, ты станешь моей смертью! – с потрясающей, не то злой, не то гордой улыбкой стонет Антоний, я касаюсь его щеки.       – Я делаю лишь то, о чем ты просишь.       – Это было не лучшей моей идеей, но все же... ты выяснила что-то? – осторожность в его голосе незнакома – прежде Антоний всегда был уверен в каждом слове, а сейчас боится. Видимо, моей реакции. Но я спокойно пожимаю плечами.       – Цезарь ходит по тонкой грани между королевой и Сенатом. Идея быть королём кажется ему соблазнительной, но ему слишком нравится чувствовать себя частью Республики, относительно простым жителем Рима.       Антоний сосредоточенно сдвигает брови. Не замечаю, как начинаю любоваться его серьёзностью.       – В Сенате он будет упоминать Клеопатру только как покровительницу Рима. И не услышит ни слова против нее. – Антоний неожиданно тянет меня за руку и сажает к себе на колени. Я счастливо смеюсь уже в нежный поцелуй. Только лишь от поцелуя в груди разгорается такое пламя, которое Цезарь и Клеопатра не смогли вместе зажечь за всю ночь. Антоний отрывается от моих губ не скоро, его восхищенный взгляд кружит голову. – София, ты – мои глаза у той стороны Цезаря, которую он показывает только тебе. Как ты думаешь, есть какой-нибудь способ оторвать его от королевы?       Всеми силами скрываю свою ненависть к Цезарю – Антоний может почитать ее в моих глазах, и улыбаюсь.       – Да, думаю, что скоро у нас будет шанс разлучить их...

Вилла Кассия, несколько дней спустя.

      Кассий покрывает мою шею мягкими поцелуями, переплетает наши пальцы.       – Я провел с Брутом много времени со дня, как он приехал, – бормочет Кассий мне в ключицу. Прикосновения нежные, но колют, будто булатным ножом, и я не могу перебороть себя – встаю, чтобы избежать ласки.       – Цезарь выглядит весьма уверенным теперь, когда Брут официально присоединился к его лагерю, – я осторожно подбираю каждое слово, хоть и понимаю, что с Кассием мне бояться нечего. Эту осторожность я впитала в себя вместе с поцелуями Антония и взглядами Цезаря, видимо. Кассий заметно разочарован, что я не принимаю его ласк, но, к моему облегчению, не настаивает.       – Конечно, Брут много лет был для него, как сын. И он тем сильнее возмущен, что его заставили поклясться в верности. Ожог от поражения всегда будет причинять ему боль, сколько бы времени ни прошло.       Мне это напоминает двойное унижение. Проиграть, да еще и признать главенство того, против кого воевал, и мне даже жалко Брута – того молодого мужчину с несчастным взглядом светлых глаз и уныло опущенными уголками тонких губ, которого я видела на пристани – сжигающего Цезаря злым взглядом. И Кассия жалко – он несчастен больше, чем обычно, но в этот раз мне совсем не хочется смеяться над беспомощностью и слабостью друга.       – Что Брут будет делать, на что ты надеешься? – тихо спрашиваю я, снова садясь рядом. Рука Кассия безжизненная и холодная, когда я беру ее в свои. На мой вопрос он горько смеется.       – Что он послушает меня? Не думаю, что могу просить его еще о чем-то после того, что случилось. Брут больше всего в этом мире беспокоится о своей чести и незапятнанном имени семьи. Убедить его отказаться от своей клятвы будет непросто.       – Но ты думаешь, что сможешь убедить его?.. – полувопросительно уточняю я, пока Кассий из грустного становится задумчивым, а потом наклоняется ко мне и оставляет дорожку поцелуев от скулы к подбородку.       – Не так изящно, как ты убеждаешь меня, но да. Смогу. – В чем я его убеждала?.. Кассий не говорит, а почти мурлычет, но сразу отстраняется и задумчиво смотрит в окно. – Я думаю, в скором времени Брут поймет, что Цезаря невозможно победить ни в зале суда, ни на поле боя. Там его амбициям нет конца. И королева Египта сейчас играет нам на руку. Очевидно, она видит Цезаря королем Рима, и именно это Брут никогда не сможет стерпеть.       – Почему? Это так важно для него?       Кассий смотрит на меня, как на непроходимую дурочку.       – Брут – прямой потомок человека, который выслал последнего короля Рима и основал Республику. Объявление кого-то королем будет прямым оскорблением его семьи и всех его достижений.       Я не обращаю внимание на взгляд Кассия, хотя немного стыдно – после объяснения все до смеха очевидно. Интуиция подсказывает, что откровение Кассия может дать мне полезную информацию.       – А альтернатива?       На этот раз Кассий отпускает мою руку и отходит к алтарю, на котором горят свечи в память о погибших воинах армии Помпея. Терпеливо жду ответа, но вместо ожидаемой тоски Кассий взрывается яростью:       – Теперь есть только один путь избавиться от Цезаря! – Кассий сжимает кулак, а я медленно встаю, предвидя следующие слова. – Он должен умереть.       И резко замолкает, настороженно глядя, как я подхожу к нему. Не могу винить его за непонимающий взгляд и удивленно поднятые брови, когда я, до этого избегающая его прикосновения, сама обвиваю его шею руками и оставляю поцелуй на его губах.       – Это именно то, что я собираюсь сделать, – едва слышно признаюсь я, с улыбкой щуря глаза.              Именно эти мысли поглощают меня, когда я чуть позже иду к Локусте. Оружие использовать я не смогу – слишком много следов, а вот яд… У Цезаря хватает врагов, и отследить, кто именно его отравил, будет невозможно…        Кто-то выбегает из-за угла и налетает на меня, от неожиданности высоко взвизгиваю прежде чем понимаю, что лицо напротив мне хорошо знакомо.       – Сабина?       – София! – Сабина настолько же рада мне, насколько я удивлена.       – Что ты…       – Я не знаю, как… – Радость с лица Сабины улетучивается, и женщину начинает трясти от ярости, – …но мой муж продал себя Цезарю до бровей! Хотя нет, по самую макушку! Он все забрал! Дом, собственность. У меня не осталось ничего!       – Знаю, – спокойно киваю, Сабина давится воздухом и смотрит на меня, как на предателя.       – Что? Знаешь? Как?       – Понимаешь… – я прочищаю горло и стараюсь держать эмоции под контролем, но румянец на щеках все же выступает, стоит вспомнить, зачем я была в доме Аквилы. – У меня… было дело с Цезарем, и он упоминал, что теперь твой дом принадлежит ему. Мне очень жаль, – искренне добавляю, беря подругу за руку. Сабина вдруг лучезарно улыбается. Она что-то выпила? Какое-то зелье? Иначе как объяснить непредсказуемые смены ее настроения?       – Не сожалей. Локуста разрешила мне остаться у нее и изучать травы и зелья, – Сабина ведет меня в лавку. Ее темно-карие глаза блестят в полумраке помещения.       – Знаешь, – я задумчиво склоняю голову набок, – я никогда не думала, что ты настолько мудра.       Лицо Сабины вытягивается, она неуверенно улыбается. Комплимент действительно получился сомнительный.       – Да! – из дальней комнаты выходит Локуста и улыбается нам. – Я решила взять себе помощницу. Я не вечна и хочу передать свои знания кому-то, кто сможет использовать их с умом. Единственные, кому я доверяю – вы. Но у тебя, – Локуста кивает на меня, – другие заботы.       Раз она рассматривала меня, как преемницу, значит, считает меня достойной, и это тешит самолюбие. Сабина восторженно хлопает в ладоши:       – Я честно могу сказать, что никогда в жизни не хотела заниматься чем-то больше, чем… этим. – Она обводит рукой полки. Локуста недовольно цокает языком.       – И, тем не менее, ты отказываешься носить головной убор.       – Я… – Сабина неловко мнет юбку, глядя на перья в волосах Локусты. – Я не уверена, что это необходимо.       Приходится прикрыть рот рукой, чтобы не расхохотаться. Воображение само рисует перья в кудрявых волосах Сабины, и даже добавляет туда косточки – я видела, что в других племенах в косы вплетают кости мелких животных. А некоторые жрицы даже закрепляли в волосах черепа. Вдыхаю свободно и полной грудью – неожиданное облегчение как будто открывает второе дыхание. Тут подруга будет в безопасности.       – Это отличное место для тебя, Сабина. Помню, как мы впервые тут встретились.       – О, да! – Глаза Сабины загораются воспоминаниями. – Как я была напугана! Я даже не была уверена, станет ли Локуста мне помогать.       – Я знала, что тебе будет нужно, в ту минуту, когда ты пересекла порог. Но я не думала, что ты задержишься тут надолго, и, тем более, что станешь учиться у меня. – Сабина не успевает ответить – Локуста достает из мешка связку трав – они источают аромат – сладкий настолько, что он неприятно режет обоняние. После чего Локуста в упор смотрит на меня: – Итак, зачем ты пришла, София? Я слышала, что Антоний… хм... представил тебя Цезарю в честь его возвращения. Смею я спросить…?       Я ухмыляюсь и довольно откидываю волосы за спину, Локуста осекается на полуслове.       – Я сделала все, чтобы заслужить доверие Цезаря, и сегодня вечером иду на его праздник.       – Праздник? – Сабина в ужасе прикрывает губы ладонью. Я киваю.       – Да, праздник, на который приглашены все самые выдающиеся жители Рима. И я рассчитываю, что смогу остаться с ним наедине. – С каждым моим словом Сабина бледнеет все сильнее. Я твердо смотрю на улыбающуюся уголками губ Локусту. – И я хотела бы… подготовиться к этой встрече.       Локуста улыбается еще шире и кивает Сабине, которая пытается что-то сказать, но вместо этого безмолвно шевелит бледными губами.       – Аконит на третьей полке около шафрана. Надо растолочь его в ступке…       Сабина на каком-то автомате следует инструкциям Локусты, все еще испугано тараща на меня глаза…

Тот же вечер, вилла Помпея.

      Приходится приложить все усилия, чтобы щеки не горели огнем, причем я даже не знаю причины. Похоть, стыд? Воспоминания времени, проведенного в этом просторном холле вместе с Антонием… под Антонием…       Богиня милосердная!       Благо, у меня было несколько минут, чтобы взять эмоции в узду, пока я рассматривала Сенаторов, сопровождающих их Куртизанок, снующих по залу слуг, предлагающих кубки и золотые тарелки с закусками. А теперь смущение окончательно отходит на задний план, пока я перебираю струны кифары и пою песню в честь Цезаря. Он сам стоит ближе всех ко мне в окружении остальных участников праздника.       Конечно, я не забываю одарить Цезаря томным взглядом из-под ресниц во время пения, и к концу моего представления он довольно улыбается, пожирая меня жадным взглядом.       – Ваша музыка может очаровать даже самых черствых Сенаторов. Теперь у них нет выбора, кроме как быть верными мне, – Цезарь влажно целует мою руку. Не знаю, как меня не передергивает.       – Я лишь облекла в слова то, что все и так знают. Вашу верность, щедрость… Музыка заставляет иначе посмотреть на всем известные истины, ведь люди сами знают о ваших достоинствах, – пожимаю плечами, пока Цезарь переплетает наши пальцы, задевая тонкие струны.       – Не обо всех.       Едва вспоминаю о достоинствах Цезаря, на которые он, очевидно, намекает, к горлу подступает волна отвращения. Скромно прикусываю губу, прежде чем хитро улыбнуться.       – Некоторые привилегии доступны только мне. Только лишь останусь с вами наедине… – Я касаюсь указательным пальцем нижней губы и медленно веду по подбородку и шее, пока коготками не царапаю собственную ключицу. Рот Цезаря приоткрывается, глаза загораются похотливым блеском.       – Скоро, – он думает, что это звучит многообещающе?       – Я заметила, что вы не пригласили королеву Клеопатру.       Мое замечание вводит Цезаря в замешательство, он смущенно покашливает.       – Она только навредит моей репутации в Сенате. Ей сложно понять, что тут к ней не будут относиться как к королеве. По крайней мере, не так, как в ее краях.       – Цезарь! – подошедший Сенатор Луций смотрит на Цезаря с такой подобострастно-сладкой улыбкой, что даже мне хочется брезгливо скривить лицо. Какие же они все неискренние… А я чем лучше? – Я хотел поговорить с вами о том, какой вклад я привнес в Рим во время этого ужасного предательства Помпея…       Цезарь кивает и с извинением уходит вместе с Луцием, а мой взгляд падает на Брута. Он одиноко стоит у стены, холодно глядя вокруг. Без колебаний подхожу к мужчине, перебирая струны. Глаза Брута расширяются, когда я встаю рядом с ним.       – Куртизанка Антония…       – София, – я киваю. Весь Рим считает, что я принадлежу Антонию, но не в том смысле, в котором я принадлежу ему на самом деле.       – София, – Брут вежливо кивает, а промелькнувшее удивление исчезает – мужчина снова становится таким же эмоциональным, как стена позади него. – Я слышал, вы тут по просьбе нашего нового «Диктатора жизни»?       – Что? – наиграно удивляюсь. – Цезарь уже объявил себя Диктатором? Так скоро?       Вот оно, взрыв. Брут зло щерит мелкие зубы и сжигает спину Цезаря едким взглядом.       – Его ручные псы – Сенаторы – сегодня утром обсуждали это. Жизнь. И кто будет ей править. Предполагается, что это будет временной экстренной мерой на случай непредвиденных ситуаций!       – О, скажите мне, какие «непредвиденные ситуации» могут свалиться на Рим помимо самого Цезаря? – зло фыркаю я, чем заслуживаю удивленный взгляд Брута. Кожей чувствую, что мужчина оценивает, насколько я заслуживаю его доверия.       – Кассий говорил мне, что вы обладаете куда большим здравым смыслом, чем многим кажется.       – А мне он говорил, что вы никогда не встанете позади человека, который собирается назвать себя королем. – Брут настороженно оглядывается, и я разделяю его опаску – увеличиваю нажим на струны, прикрывая голос музыкой. – И он это сделает, вы знаете. В мире не существует достаточно высокого титула, который удовлетворит такого человека, как Цезарь.       – Если бы Сенат хотя бы попытался восстать против него… Но теперь он в Риме, и настроить Сенаторов против Цезаря будет еще сложнее. Они так легко сдаются…       Кого ни спроси – все относятся к Сенаторам, как к плешивым псам. И эти люди держат власть в своих потных ладошках… А Брут куда более ценен, чем мне казалось до этого. Я вскидываю бровь.       – Цезарь достаточно умен, чтобы стравить вас с Сенаторами. Он знает, какую любовь и привязанность вы испытывали к нему, и будет использовать это, чтобы контролировать вас.       Брут хмурится, тоскливо глядя через холл на беседующего с Луцием и Глицием Цезаря.       – Когда-то он был для меня отцом.       – Сомневаюсь, что он будет первым в истории отцом, который пожертвовал сыном ради собственного величия.       Ощущение, будто у меня в руках флакон с маслом, и я медленно выливаю его в огонь. Шорох заставляет обернуться – Кассий подходит к нам и довольно говорит:       – Вы не представляете, сколько людей в этой комнате презирают Цезаря и шепчутся против него за закрытыми дверьми.       Брут вытягивает губы, как будто хочет плюнуть себе под ноги.       – Зато на публике они весьма счастливы выпрашивать его благосклонность.       – Как и все мы, – я заговорчески улыбаюсь Бруту и незаметно беру Кассия за руку. Он целует меня в висок.       – Мы делаем то, что должны. Пока. – Кассий твердо смотрит на Брута, а тот в ответ разве что не рычит:       – Я уже говорил тебе, Кассий, что поклялся своей честью. Я не могу просто махнуть на это рукой и забыть, как страшный сон!       И он вихрем несется к выходу. Когда я выхожу, вижу, как Брут забирается на платформу, и его уносят прочь. Замечаю, что Кассий вышел следом, только когда ощущаю знакомые своей неприятной нежностью поцелуи сзади шеи.       – Его терпение на исходе, – шепчет Кассий. – Что бы Цезарь ни сделал дальше, Брут поймет, что нет никакой чести в том, чтобы слушаться тирана.       Прежде чем ответить, оглядываюсь на пустынный сад и террасу.       – Я не сомневаюсь, что скоро Цезарь даст нам достаточный повод отвернуться от него.       – Я найду вас завтра.       Кассий целует мою руку, прежде чем уйти к собственной повозке. А я трижды глубоко вдыхаю прохладный вечерний ветерок, прежде чем вернуться в зал, пропитанный двуличием, ложью и опасностью.              Большинство гостей уже покинуло праздник, а Цезарь дает распоряжение охранникам проводить оставшихся прочь. Мое сердце подскакивает к горлу, когда вижу позади Цезаря пустую комнату. Последний гость уйдет, и мы будем одни! Пока Цезарь выслушивает какие-то очередные любезности от незнакомого мне Сенатора, я подхожу к столу и наливаю в кубок вино. Заставляю себя не суетиться, незнакомый прежде страх не дает соображать. Руки трясутся, и это мешает, но я все же, осторожно оглянувшись на стоящего спиной Цезаря, выливаю прозрачную жидкость в вино. Быстро прячу скляночку в лиф и медленно вдыхаю – так глубоко, что легкие болят. Но это помогает, дрожь сходит на нет, и когда в тишине зала Цезарь подходит ко мне со спины, я наливаю вино во второй кубок.       – Они презирают меня. Все они. – Цезарь весело улыбается, обнимая меня за талию.       – Конечно, – я отклоняюсь назад, чтобы взглянуть в его довольное лицо и тоже улыбнуться. – Сейчас они на вершине мира, а ты хочешь перевернуть его вверх дном.       – Кто-то должен, – Цезарь пожимает плечом. – Лучше я, чем еще один Спартак. – Цезарь берет из моих рук протянутый кубок и недовольно смотрит в окно, за которым маячат стражники. Я за руку веду Цезаря на балкон, а на свежем воздухе делаю глоток. Цезарь задумчиво смотрит на ночной город и даже не думает пить, а я сгораю от нетерпения и ужаса. Я все продумала, и бояться мне нечего, но… Но с Цезарем никогда нельзя быть уверенной в чем то, в отличие от Аквилы, который по глупости мог конкурировать с индюком. Незнакомая тоска в голосе Цезаря заставляет на секунду посмотреть на него иначе. – Я солдат, а не политик, и предпочитаю встречаться с врагами на поле боя, а не на празднике.       – Господин, они все – твои враги, – тихо говорю я, кладя руку на плечо мужчины. Я сейчас не соблазняю, и он это понимает. – Ты – самый влиятельный человек в мире. Кого бы ты ни встретил – он тебе враг. Так будет всегда.       Я проникновенно смотрю ему в глаза, на минуту забывая про вино, но Цезарь напоминает мне о нем – резко вскидывает бокал и жадно выпивает до дна. Невольно задерживаю дыхание, когда он отдает мне пустой кубок, и я осторожно ставлю его на парапет – он едва не выскальзывает из потной ладони.       – Неужели нет никакого способа заставить их увидеть, что я хочу лишь лучшего для Рима? – Он говорит настолько искренне, что создается впечатление, что мы обсуждаем его собственного ребенка. Вдруг Цезарь хмурится, его лицо темнеет, как будто на него падает тень. Я завороженно смотрю, как мой злейший враг растеряно моргает и сжимает рукой горло, беспомощно раскрывает рот, будто ему не хватает воздуха. – Что… – через силу выдавливает Цезарь и валится на бок. В попытке удержаться хватается за парапет, кубок с оглушающим звоном падает на плитку. Я не чувствую ног, когда делаю шаг назад – Цезарь падает на пол и мелко дрожит всем телом, его глаза закатываются. На его губах бледно пузырится то ли кровь, то ли вино… Под хрип я тихо произношу одними губами:       – За Валор.       И быстро иду к двери балкона. Мне надо исчезнуть отсюда как можно скорее…       Я распахиваю дверь, кидаюсь вперед… и врезаюсь в нагрудник с золотым орлом. Откуда тут солдат Цезаря?! От столкновения я пячусь назад. Меня поймали. Эта дикая мысль туманит взор, в уши ввинчивается голос:       – Что происхо…       Знакомый голос. Тот, который я столько раз воскрешала в мыслях и снах. Я выпила отраву вместо Цезаря? Иначе почему я вижу перед собой знакомые черные глаза, каштановые с рыжиной волосы и губы, которые, если изогнутся в кривой улыбке, проявят до боли знакомый шрам на щеке?       И нет ни Цезаря, ни преступления, ни крови на руках и хрипящего тела позади. Есть только полные удивления глаза напротив и мой дрожащий голос:       – Сингерикс?..