Восемь лет назад в Галлии.
Мы с Сингериксом развлекались игрой в кости. Чем дольше мы играли, тем больше я видела тоску во взгляде брата. Он зло выдохнул сквозь зубы: – В такие времена я еще сильнее скучаю по Таллию. Он всегда знал, как из простой игры сделать веселое представление. Он был сильнее меня. Он умер в бою, в то время как я трусливо сбежал. Сингерикс схватил кости и яростно швырнул их куда-то в лес. Мое сердце переполнялось его страданием, оно сочилось из меня. Но что-то в глазах Сингерикса говорило мне, что я на самом деле чувствовала до смешного малую часть той боли, которая сжирала его самого. – Сингерикс, какая польза была бы от твоей смерти? Если бы ты остался, – я вдохнула, прежде чем сказать жестокие слова, – стал бы еще одним убитым телом на нашей земле. А сейчас ты сидишь тут. Страдаешь, но живой. – Я мог страдать там! И как я смогу почтить память Таллия, если прячусь в лесу, как плешивая трусливая белка?! – Почти его память, оставшись в живых. – Зачем? – Брат все больше распалялся и уже мерил порывистыми шагами поляну. – Как мы остановим римлян, укрываясь в лесу? ЧТО МЫ ВООБЩЕ ДЕЛАЕМ ТУТ?! – Выживаем. – Меня как будто заело. – Мне нужно больше, чем это! Мне нужна цель. И в тот момент было бы правильно прислушаться к брату, а не своим чувствам – но я не могла сдержать неожиданную обиду. – А защищать нас тебе не достаточно? Защищать меня? Сингерикс оскалил зубы – как дикое животное – и хотел сказать что-то грубое. Мной овладело детское желание расплакаться, но я не успела – брат пристыженно опустил голову. – Я… Я хочу защитить тебя, конечно. Но мне нужно больше. Цель. Задача. Эти разговоры и мысли, что мы должны выжить – они сводят меня с ума. Боги, как же я хотела в ту секунду сделать что-нибудь, чтобы ему стало легче. Я была готова отдать все, стать кем угодно, сделать абсолютно все, что мне велят Боги или даже сами ублюдки Рима – лишь бы избавить Сингерикса от этой жестокой боли в сердце. Боли, которую он не заслужил. Я сжимаю кулак брата в своих ладонях и сдерживаю слезы. Но не злости, а тоски. – Это тяжело, но мы должны быть сильными. У нас ничего не осталось, кроме нас самих, ты же видишь. Мы не можем позволить себе забыть об этом. Мы должны помнить. Несмотря ни на что.Рим, вилла Помпея.
Я смотрю – и не верю. Сингерикс стоит передо мной – живой и невредимый, в доспехах нашего врага. Того, кто умирает позади меня. Я помню о Цезаре только потому, что черные глаза Сингерикса в ужасе перескакивают с меня на хрипящего на полу мужчину. – Сингерикс? Ты… что ты тут делаешь? – я пытаюсь говорить, но от сухости в горле слова едва слышны. И вдруг Сингерикс бросается в мою сторону – но не ко мне. А точнее – брат полностью игнорирует меня, приросшую ногами к узорчатой плитке. Он падает на колени около Цезаря, твердо берет его за голову, вытирает с губ красную пену. Я вижу, как бьется жилка на его шее – чуть повыше распахнутых крыльев знака Валор. – Ты? Ты это сделала? – Сингерикс практически рычит. Если бы я не видела, как шевелятся его губы – не поверила бы, что он действительно это сказал. Первые слова после стольких лет разлуки. Я смотрю на брата и не узнаю. Его полный ярости взгляд я видела не раз, но прежде он ни единой секунды не был направлен… на меня. В таком глубоком шоке я не сразу нахожусь с ответом – я не верю, что это все реально! Совершенно не знаю, что сейчас делать. Защищаться? Отрицать все? – Это же Цезарь! Наш враг! Сегодня Валор будет отмщен!.. – я запинаюсь, когда Сингерикс достает что-то, похожее на землю, и с усилием заталкивает в рот Цезаря, чтобы оно впитало яд. – Что ты делаешь?! – Цезарь – мой командир! Я поклялся служить ему. Каждое его слово впивается в грудь стрелой, а брат своим чужим взглядом прокручивает их и заталкивает еще глубже. В памяти моргают картинки прошлого – наши разговоры у костра, его откровения и мои слезы постепенно растворяющейся надежды на выживание. Наши слова ненависти. Наши клятвы, что мы уничтожим наших врагов. И мой брат стал одним из них. – Что?... Ты… Ты бросил Валор?! Впервые за бесконечные секунды нашей встречи Сингерикс смотрит на меня немного растеряно – и этот взгляд мне не чужой. Одну драгоценную секунду я вижу в солдате передо мной своего маленького брата. – У… у меня не было выбора. – Но мой брат сразу исчезает под маской беспощадного римлянина, Сингерикс ожесточается еще сильнее, чем раньше: – От Валор ничего не осталось – наше племя мертво. Теперь я служу Цезарю. Я с мольбой смотрю в небо, прося дать мне сил. Но у меня ощущение, что изящный серп луны неотвратимо перерезает мне горло. Я качаю головой, возвращаю взгляд на Сингерикса. – Это не правда! Отец, Мама… Мы все теперь в Риме! Поверь мне, они тут. Я их видела! Тень неуверенности падает на его лицо – Сингерикс снова смотрит на Цезаря. – Я-я должен спасти его. Я принес клятву в верности… – Сингерикс. Что с тобой стало? – я не удерживаю всхлипа. Впервые за все время в Риме я чувствую себя настолько слабой. Тоска и боль вытесняют все мысли, кроме одной. Брат. Я нашла его. Нашла. И я неуверенно тянусь, чтобы взять его за руку. И едва не задыхаюсь, когда через секунду острие меча упирается мне в горло. Я снова всхлипываю и плетью роняю руку. Невыносимо больно, но не физически – а внутри, так, что хочется бросить все, сдаться, перестать бороться. Сесть и замереть каменным изваянием. Ждать – до тех пор, пока правосудие Рима не найдет меня. За собственными слезами смутно вижу перекосившееся от страданий лицо Сингерикса. Его голос едва слышно дрожит, когда он произносит мое имя. – Я не могу, София. Не смогу дать тебе то, что ты хочешь. У нас больше нет дома и семьи. Тебе надо уйти отсюда… Он отпускает меня? И правильно было бы уйти. Повернуться и исчезнуть – пока Сингерикс все еще помнит, что я – его сестра. Но… Покинуть его? Сейчас? Нет. Я не могу оставить все так. Я должна хотя бы понять, почему я потеряла своего родного брата. – Сингерикс, он… – я указываю на Цезаря, который лежит на полу без сознания и тяжело дышит, – …он уничтожил наши жизни. Как ты можешь защищать его? Цезарь вдруг издает тихий трудноопределимый звук, и Сингерикс рывком поворачивается к открытой двери. И орет так, что я жмурю глаза, глупо прячась от происходящего: – Помогите! Кто-нибудь, приведите целителя! Уходи отсюда, София. Уходи, пока есть шанс! Я делаю два шага – но не к двери, а прочь от нее. Сингерикс не дает мне подойти к нему ближе и снова приставляет меч к горлу. Но кусающая холодом сталь – последнее, о чем я думаю. – Сингерикс, пожалуйста. Скажи мне, почему все получилось вот так после всех клятв, которые мы принесли! Сингерикс отвечает сразу же, как будто боится дать себе время на раздумья. – После Триумфа, когда Легат продал всех вас… он оставил меня себе. Сказал, что хочет насладиться тем, как сломает меня. – В глазах Сингерикса вспыхивают воспоминания – я ясно вижу боль. – Он пытал меня. Долго. Месяцами. Наша клятва отцу – единственное, что не давало мне окончательно сойти с ума. Что мы должны выжить, чтобы отомстить за Валор. Легат не мог сломать меня… По крайней мере так, как он хотел. Сингерикс сжимает губы в тонкую линию, и я вижу, что его подбородок дрожит. – Но что случилось потом? – Я сказал, что он не смог сломить мою волю так, как ему хотелось, – тихо повторяет Сингерикс, я киваю. – Он хотел послушного раба. Он его не получил, но он смог изменить меня. – Что это значит? – Я сломан, София. – Он едва заставляет себя произнести мое имя, будто оно жжет его язык. И прячет взгляд. – Я не стал рабом, но больше всего на свете я хотел, чтобы все это закончилось. Я сдался. Вскоре я надоел Легату, потому что я отказывался как покоряться ему, так и сражаться с ним. И он продал меня на рудники. Сказал, что я умру там. Я… я надеялся, что он прав. Я жутко устал, у меня не оставалось сил. Я постоянно думал о Таллии – и все, чего хотел – быть рядом с ним. Я слышу в отдалении шаги, но смотрю только на Сингерикса – он упорно избегает моего взгляда. Я говорю в такой спешке, что некоторые слова звучат невнятно: – Сингерикс, я хорошо понимаю это чувство усталости. Иногда я мечтала о том, чтобы мне не нужно было ничего делать, что я могу просто опустить руки, забыть прошлое и жить настоящим – а не мыслью о мести. Я хотела оставить эту участь кому-то другому, а сама уйти куда-нибудь. Сбежать и начать тихую спокойную жизнь. – Если бы все было так просто… – Но я все же не понимаю. Если ты хотел, чтобы все кончилось, то почему стал частью легиона? Как? – Кучер каравана не отвез меня в шахты. Вместо этого он продал меня в легион. Моя жизнь полностью поменяла направление, потому что этот человек хотел заполучить несколько монет. – Сингерикс расправляет плечи по мере того, как говорит. Оружие все сильнее упирается мне в горло, и дышать становится все труднее. – Я начал службу рабом одного из чиновников, и он довольно неплохо ко мне относился – по крайней мере, не был жесток. И все же, когда появился шанс завербоваться – я им воспользовался. Потому что я служил Риму, но при этом был свободным. У меня появилась цель. Последнее слово влетает в солнечное сплетение. – Но Рим полон наших врагов. Тут все люди – враги нам. Ты это понимаешь, Сингерикс? – мысль об Антонии заставляет поморщиться. Я сама себя предаю. – Ты больше не должен служить им. Мы снова можем быть вместе. И в этот раз у нас есть возможность закончить все иначе. Шаги становятся громче, я невольно вздрагиваю – острие меча сильнее впивается в кожу шеи. Как птица в клетке, в голове бьется мысль, что я могу развернуться и убежать – у меня есть несколько секунд. Но я поднимаю лицо выше и смотрю в глаза брата – я хочу, чтобы моя участь была в его руках. И если он окончательно откажется от своей семьи – я приму этот выбор. Но убегать от брата я не стану. Его глаза распахиваются шире, он приковывает взгляд к открытой двери за моей спиной. И вдруг на одном дыхании произносит: – Спрячься. Я разберусь с этим. Когда я не двигаюсь, Сингерикс ударяет меня мечом плашмя по плечу, чтобы вывести из оцепенения. Я сразу же убегаю в дальнюю часть балкона – и прячусь в тени. Ледяной камень, к которому изо всех сил прижимаюсь спиной, пробуждает от шока, в голове крутится все, что произошло. На балкон вбегают солдаты и лекарь. Они не успевают ничего сделать – их расталкивает Клеопатра и с размаху падает на колени около Цезаря: – Моя любовь! – она трясет его за плечи, пока лекарь пытается вразумить ее и дать ему осмотреть Цезаря. Мои губы кривятся от такого обращения – мне оно кажется до смешного неискренним. Клеопатра порывисто встает, сжимая кулаки и метая грозным взглядом молнии. – Что тут произошло?! – Я… – Сингерикс сглатывает. Я вижу, что он сдерживает порыв повернуться туда, где, едва дыша, прячусь я. – Я не знаю. – Ты не знаешь?! Что ты за страж? – Я нашел его уже таким, – Сингерикс берет себя в руки и отвечает так спокойно, что я невольно восхищаюсь. Но Клеопатра с опасным прищуром подходит к нему ближе – и я хорошо вижу это сбоку – не верит не единому его слову. – Лжец! Стражи, уничтожьте его! – и без того низкий голос Клеопатры хрипит, и в сочетании с ужасными словами проникает мне в сердце чернотой, которая мешает глазам видеть, а мозгам соображать. Один из стражей изумленно таращится на Клеопатру: – Но, Ваше Величество, должен быть суд… – Суд?! – Клеопатра машет рукой на Цезаря, ее плащ взлетает распахнутым золотым крылом. – Мой любимый лежит на земле отравленный! Я хочу, чтобы кто-то умер! Прямо сейчас! Я невольно подаюсь вперед – и встречаюсь взглядом с Сингериксом. И брат делает то, от чего у меня начинает кружиться голова. Он покорно склоняет голову, подставляя шею под меч, который предназначается мне. Не думаю. Не чувствую. Есть лишь брат. И его надо защитить. Я отталкиваюсь от стены и с разбегу хватаюсь со спины за плечи одного из охранников. Он удивленно вскрикивает и пытается обернуться. Я смотрю на брата и одними губами произношу: «Беги». Сильнее вцепляюсь в плечи охранника, но вдруг меня хватают со спины. Я не чувствую опоры, рукам зацепиться не за что – и я падаю на ледяную плитку. Удар спиной вышибает воздух из легких, а в глазах моргают звезды. Когда прихожу в себя настолько, чтобы встать – мне в грудь упирается меч. С каждым моим рваным вдохом лезвие сильнее впивается в ткань платья. Сингерикс… Я оглядываюсь – и зло смотрю на брата. Он не убежал! Снова напоминает мне непокорного мальчишку! Шокированный вдох сбоку заставляет посмотреть на Клеопатру – ее скулы багровеют, когда она смотрит на меня взглядом, полным ненависти. Чистой, ощутимой. Искренней. – Ты! Я должна была догадаться, что ты не больше, чем простая убийца! – она порывисто оборачивается к Сингериксу: – Убей ее! Сингерикс сглатывает и напускает на себя испуганный вид. – Ваше Величество, вы не думаете, что Великий Цезарь захочет сам с ней разобраться, когда оправится? – Стражи! – Клеопатра снова машет рукой, но на этот раз на меня. – Уберите ее с моих глаз! Когда солдаты поднимают меня и уводят прочь – я даже не сопротивляюсь. Иду вперед в странном оцепенении. Единственное, что могу – на секунду обернуться. Сингерикс смотрит на меня так зло, что я понимаю – он сердится, что я вышла из тени, и сейчас готов сделать все, чтобы занять место своей бестолковой сестры. В этот момент Цезарь тяжело открывает глаза…Спустя некоторое время. Тюрьма.
От влажности и темноты трудно дышать, смотреть и просто существовать. Тюрьма сдавливает каменными стенами, факел в коридоре так далеко от меня, что с трудом различаю свою вытянутую руку. От холода уже давно не чувствую пальцев на руках и ногах. Единственное, что греет, хоть и совсем немного – распущенные волосы. Тонкая ткань платья истрепалась, пока я металась по камере или пыталась найти забитее во сне на неровном полу. Я понятия не имею, сколько прошло часов. Может, дней. Мне трижды приносили еду и воду, но я только пила. Есть что-то трудноопределимое и дурно пахнущее я заставить себя не смогла, и сейчас уже перестала чувствовать голод. От хождения по кругу меня ведет в сторону, темнота в глазах мутнеет. За последнее время я думала – обо всем. Вспоминала свою жизнь до Рима – ту, о которой думать физически больно, будучи запертой в камере. Леса, ветер, охота и свобода. Сон под открытым небом в теплые ночи и сладковатый запах костра. Мамины молитвы. Жгучая боль на ключице, когда горячая игла оставила там метку Валор. А потом война – потеря дома, ориентиров и целей. Выживание, которое привело к рабству, расставанию с семьей. К новой боли. Новой жизни. Сифакс? Он стал мне ближайшим другом и обретенным братом. Он защищал меня – столько раз, что я никогда не смогу ответить ему, чтобы отблагодарить. Сколько дней он маялся в клетке, как сейчас я? Моя судьба все же нашла меня – и вот я сижу на полу, поджав под себя онемевшие ноги и глядя на едва различимые в темноте ржавые прутья. А Лена? Лена никогда не относилась ко мне, как к рабыне, и поэтому мы смогли достичь отношений, которые можно назвать теплыми. Дружескими. Она всегда помогала мне, советовала в трудную минуту – а их у меня было слишком много, чтобы вспомнить все. Она давала мне выражать свою ярость в минуты, когда воспоминания овладевали и мешали сосредоточиться на настоящем. Она дала мне шанс на жизнь. Хорошую жизнь. Что бы со мной стало, будь все иначе? Меня купил бы какой-нибудь неприятный старик или жестокий воин. Меня бы избивали, кормили объедками, запирали и морили голодом за непослушание, использовали бы мое тело так, как заблагорассудится. Я бы стала никем. Песком под ногами. Измученным телом. Уничтоженной душой. Всхлип разносится вокруг, и я чувствую слезы на губах. Никогда еще не была так благодарна Лене. Она дала мне шанс стать не пустотой. Стать кем-то. Той, о ком все говорят. Той, кого заметил самый могущественный мужчина Рима. От которого мне все велели держатся подальше, а вместо этого я своими руками вручила ему собственные душу, сердце и тело. Антоний. Закрываю глаза, в памяти всплывает образ. Твердая линия подбородка, искривленные в хищной ухмылке губы, которые, я знаю, могут быть нежными. Тень от длинных прямых ресниц на смуглых щеках. И штормовая серость глаз после первого поцелуя. После касания, которое перевернуло всю мою жизнь вверх дном. А потом еще раз – когда он рассказал о своем детстве. О том, что, я уверена, не знает никто. Про глупого отца, несчастную мать, район города для бедняков, в котором он родился. И как он по головам шел на вершину. Жестокий. Сильный. Мой Марк Антоний. Он не может не знать, что со мной случилось. Что я сделала. Но ко мне никто не приходил. Внутри тлеет надежда, что Антоний не бросит меня. Надежда наивная – я слишком хорошо понимаю реальность и то, что со мной сделают за мое преступление. Я никому не признавалась в том, что пыталась убить Цезаря. И может Боги покажут мне путь, по которому я смогу пойти, чтобы остаться в живых. Когда в отдалении скрипит дверь, я невольно думаю, за какие преступления сюда попал тот несчастный, кого я не вижу. И не сразу понимаю, что никого не приводили – а центурион отпирает дверь моей темницы. Мысли галопом проносятся в голове. Суд? Рудники? Казнь? Встаю медленно – ноги жутко болят. Центурион дает мне время на несколько медленных неуверенных шагов по коридору. Невольно щурю глаза около факела. А потом центурион ведет меня куда-то по пустым улицам города… Свежий воздух опьяняет – и я слепо иду, сама не зная куда, нервно дергая руками – кандалы тихонько позвякивают. Вскоре узнаю дорогу, и по спине проходит волна иголок – и совсем не из-за прохладного ветра. Шум из амфитеатра слышен издали, и чем ближе мы подходим, тем крепче центурион сжимает мой локоть. Может, правильно делает. Кто знает, сбегу ли я? Я сама сейчас не отвечу на этот вопрос. Все, о чем могу думать – меня казнят на арене. Прилюдно и с позором. Эта мысль заставляет сцепить зубы и поднять подбородок выше. Значит, я умру так, но я не сдамся без боя. Слышать шум арены, находясь на трибунах – это как быть за одно с миром. Но крики, оглушающие со всех сторон, когда меня выводят в центр арены – не сравнить ни с чем. Как будто я одна стою лицом к лицу с Римом, который пылает желанием меня растоптать и смешать с пылью. Песок попадает в сандалии и обжигает, колет стопы, пачкает не до конца подсохшей кровью того, от кого осталось только воспоминание, и то – в лучшем случае. В худшем – очередная безымянная смерть. Я успеваю сделать одиннадцать шагов по арене – зачем-то считаю каждый, пока иду в никуда, белый песок ослепляет. Крики зрителей сменяются оглушающей тишиной. А потом тем, чего я не слышала ни разу на гладиаторских боях. Шепот. Смущенные вопросы. И даже они смолкают, как по щелчку пальцев – все взгляды обращаются мне за спину, и я разворачиваюсь. Цезарь встает со своего места и подходит к парапету, а я понимаю, что стою очень близко к его ложе. И мужчина возвышается надо мной, как башня. Не сложно прочитать на его лице открытое презрение. Он громогласно обращается к зрителям, не отрывая от меня убийственного взгляда: – Горожане, несколько дней назад я подвергся нападению этой убийцы, и, если бы не забота моих лекарей, меня бы не было сегодня с вами. И я созвал вас сегодня, чтобы вы все стали свидетелями казни. Мне на удивление просто смотреть на Цезаря – хотя инстинкт подсказывает опустить голову и избегать его взгляда, как будто он – дикое животное. Я вопреки собственному страху запрокидываю голову еще выше и чуть приподнимаю верхнюю губу, чтобы едва заметно оскалиться – чтобы видел только тот, кому предназначаются все мои темные мысли. Воздух снова наполняется шепотом. Недоверие, непонимание, страх. – Убийца… – в шоке произносит мужской голос. Ему вторит женский: – Но это же лучшая Куртизанка Рима… Как такое возможно? Цезарь повелительно поднимает руку, арена снова погружается в тишину – такую гнетущую, будто я нырнула в горячую воду. – Когда она отравила меня, она говорила, что является воином Галлии. Если это так, – Цезарь обводит публику беспощадным взглядом, прежде чем вперить его в меня, – я позволю ей умереть смертью воина. Я сглатываю. Это будет не просто казнь?.. Отчего-то забываю, что я воин. Что из Галлии. Что на моих руках кровь, а на совести – жизни. Оглядываюсь беспомощно – как потерявшийся ребенок. Ищу в толпе знакомые лица. И нахожу. Кассий смотрит на меня со смесью скорби и ужаса – как на мертвеца. Рядом с ним Сабина – цепляется за его локоть и морщит брови, безуспешно сдерживая слезы. Безымянная толпа – все шепчут мое имя, а я не знаю никого. Продолжаю искать в толпе кого-то. Не знаю, кого. И в ложе Цезаря натыкаюсь на взгляд серых глаз. Я видела Антония в гневе, в злости, в радости и в разочаровании. Но никогда – в печали. Выражение его лица говорит, нет – кричит – о том, что все не так. Что есть иной путь, и что Антоний хочет его найти. Но не может. Я смотрю на Антония – достаточно долго, чтобы затухающий уголек непокорности разжег в груди пламя. Я не стану преклоняться перед смертью, когда мой мужчина сморит на меня. Он полюбил достойную женщину, такой я и уйду к Богам, если им будет угодно наказать меня за правосудие. Но я не стану признаваться, что совершила преступление – в моих глазах это было попыткой восстановить справедливость. Неудачной попыткой. На секунду оборачиваюсь к Цезарю, а потом – к трибунам, и говорю так, чтобы меня услышали во всех уголках арены – мой голос поражает меня саму рычащей агрессией: – Как вы смеете обращаться со мной подобным образом? Я – София из Школы Лены. Вы все знаете меня! Кто-то из вас не раз мечтал возлечь со мной, а кто-то хочет быть на моем месте! Если Цезарь делает это со мной, – я демонстративно загребаю окровавленный песок и поднимаю скованные руки в воздух, – то как вы можете быть уверены, что сами находитесь в безопасности? – У Сабины из широко распахнутых глаз текут слезы, но она не замечает. Антоний внимательно смотрит на меня с невозможно притягательным прищуром. Я вдыхаю глубже нагретый солнцем воздух вместе с этими взглядами дорогих мне людей и черпаю силы и поддержу от них. Мой голос становится еще агрессивнее: – Все титулы, все награды и достижения и собственность, которыми вы обладаете, все ценности, в которые верите – все это может быть отнято у вас по команде этого человека! – кулаком с песком указываю на Цезаря. – Это то, чего вы хотите? Я обвожу арену взглядом – безмолвную. Оборачиваюсь к Кассию – он что-то напряженно говорит Сабине и вдруг встает со своего места и кричит: – Правосудие Софии! И вместо арены меня окружает разверзшийся хаос – люди кричат и машут руками, я не могу разобрать ни слова. Они хотят моей смерти, или наоборот? Могучий голос Цезаря перекрывает все голоса разом: – Стражи, уведите Принцессу Галлии прочь, пока мы не возьмем это сумасшествие под контроль! Ее бой будет во время проведения фестиваля Луперкалии*! – после чего Цезарь обращает на меня полный угрозы взгляд: – Готовься, воин. Несмотря на цепи на руках, я иду, гордо подняв голову и расправив плечи. От рева толпы закладывает уши, и я с облегчением захожу в знакомые туннели. Стражник указывает мне на ближайший барак, а когда я туда захожу – немедленно оказываюсь в объятиях Сифакса. – София! – Он зарывается носом в мои растрепанные волосы, его голос хрипит. – Я слышал, что тебя поймали во время атаки на Цезаря, и боялся худшего. Как же я рад, что ты в порядке. – По крайней мере, я пока жива, – осторожно отвечаю я. – Значит, у меня еще есть время, чтобы придумать, как выпутаться из этого. – Не сомневаюсь, что у тебя получится. – Сифакс еще сильнее сжимает меня, прежде чем отпустить. – Я сам сделаю все, что угодно, чтобы ты выжила. – Нет, Сифакс. – Я твердо качаю головой. – Ты достаточно помогал мне и рисковал собой. В этот раз я сама буду вести свои битвы. – Я приглушаю голос до шепота. – Напасть на Цезаря было моим выбором, и последствия ложатся только на мои плечи. Но… – я тепло улыбаюсь другу, – …я буду не против, если ты будешь меня поддерживать. Сифакс запрокидывает голову и звучно смеется, снова притягивая меня в медвежьи объятия. – Я знаю, что ты умеешь пользоваться кинжалом, но тебе понадобиться нечто большее, чтобы выжить на арене. Ночью встречаемся тут, я научу тебя паре приемов, которые выручали меня в боях. Я выхожу вслед за Сифаксом на арену – она уютно подсвечена факелами по кругу, а в центре нас встречает Евфимий с трезубцем на плече. Я задумчиво смотрю на него, прикидывая, что бы я делала в реальном бою, но не могу представить себе этого самого боя. Оба мужчины внимательно смотрят на меня, Сифакс кивает: – Покажи, что умеешь, и мы будем смотреть, что делать дальше. – Что? Почему мы не будем просто сражаться? – Мы все сражаемся по-разному, хотим того или нет. Мы не знаем, как ты будешь вести себя на арене, поэтому нам надо это увидеть. Сифакс отходит назад, а Евфимий выступает на меня, подняв трезубец. Я растеряно смотрю на свои пустые ладони, потом оглядываюсь в поисках оружия – и не нахожу. – И что я должна использовать?.. – нервно обращаюсь сразу к обоим гладиаторам. – Себя, – пространно отвечает Сифакс, я недоуменно вскидываю брови. – Попытайся избежать ударов трезубца. Колотые раны очень неприятны. – Я бормочу про себя, а какие раны вообще доставляют удовольствие, пока Евфимий медленным кругом приближается ко мне. Я немного припадаю вниз, готовая отпрыгнуть. Сзади слышу сосредоточенный голос Сифакса: – Смотри на ноги соперника, а не на оружие. Движения ног соперника расскажут тебе все, что тебе нужно знать, чтобы предвидеть его действия. Я осознаю, что мой взгляд был прикован к трем остриям оружия Евфимия и послушно переключаю внимание на ноги Евфимия – как раз чтобы заметить, как он едва уловимо переносит вес на заднюю ногу, готовясь нанести удар. Я стремглав отпрыгиваю в сторону – получается неловко из-за длинной юбки – и я падаю. Прохладный песок царапает ладони, сзади слышу приближающиеся шаги. Не успевая подумать, сгребаю в ладонь песок, швыряю через плечо и перекатываюсь из-под удара. По тяжелому звуку падения понимаю, что попала, и довольно оборачиваюсь на упавшего Евфимия. Он растеряно моргает покрасневшими глазами, а я бросаюсь к нему и хватаю выпавший из его рук трезубец – и направляю на горло Евфимия. Он поднимает руки, сдаваясь, и радушно смеется: – Ты воистину дочь своего отца! Я отвожу трезубец и с довольной улыбкой помогаю гладиатору подняться. Его глаза слезятся, и мне становится стыдно. Оборачиваюсь в поисках кувшина с водой, но взгляд выцепляет стоящую в тени фигуру. Я невольно сильнее сжимаю оружие, когда тень начинает приближаться. Орел на нагруднике отражает свет факелов тусклыми бликами. Далеко не сразу узнаю того, кто медленно, будто с опаской, подходит ко мне. И не верю своим глазам. Сингерикс? Брат подходит вплотную, глядя мне в лицо со смесью сожаления и злобы. – София! Мне очень жаль, что ты оказалась в таком положении. Это моя вина. – Конечно же, это не так! Ты не должен извиняться, ведь я сама пошла на то, что привело меня сюда. – Я зло взмахиваю трезубцем в сторону Сингерикса, острия со звоном утыкаются в его нагрудник. – А ты! Самонадеянный мальчишка! Я не могу поверить, что ты собирался взять мою вину на себя! После чего я откидываю оружие в сторону и притягиваю Сингерикса к себе – и обнимаю. Так крепко, как мечтала все эти годы. Быть рядом с моим маленьким братом. Сингерикс колеблется не долго – почти сразу сжимает меня в таких крепких объятиях, что мне становится тяжело дышать, но я даже не думаю жаловаться. – Прости, что не смог сделать большего. Я никогда не был хорош во лжи. Чувствую сзади какое-то движение и оборачиваюсь – Сифакс настороженно оглядывает Сингерикса с ног до головы, его рука сжимается на рукоятке меча. Я улыбаюсь ему: – Сифакс, познакомься с моим братом. Сингерикс, это Сифакс. Он был моим охранником, когда я была куртизанкой. Сифакс неожиданно широко улыбается нам обоим: – Я не ожидал, что твой брат из легиона. Я тоже провел там какое-то время. – Заметно, – Сингерикс тоже радушно улыбается, а я недоверчиво смотрю на них по очереди. Как они так легко поладили? – Служащего в войске человека видно сразу. Полагаю, ты – тот, кого я должен благодарить за то, что София была в безопасности все это время. И они крепко пожимают друг другу предплечья. Чувствую себя лишней, но не испытываю ни малейшей грусти. Для полного счастья мне не хватает рядом родителей. И Антония. Хотя, если он будет тут – на песок обязательно прольется чья-то кровь. – Самое сложное София делала сама. Большую часть времени я просто стоял рядом и старался выглядеть грозно. – Сифакс криво улыбается и подмигивает мне. К нам подходит Евфимий – тоже непозволительно счастливый – и протягивает руку Сингериксу: – Почему бы тебе не потренироваться вместе с нами немного? Брат в замешательстве смотрит на протянутую руку, а потом в лицо гладиатора. Смотрит довольно долго – и я невольно замечаю сверкнувший в его глазах интерес. – Ну… – Сингерикс неловко топчется на месте. – Я надеялся потренироваться с Софией, но я полагаю, что сейчас тут буду лишним. – А я полагаю, – с удивительным напором, смягченным улыбкой, Евфимий сжимает руку Сингерикса, – вместо нее тебе лучше сразиться со мной. Покажем им, что такое настоящий бой? Брат неуверенно оборачивается на меня, и мы одновременно улыбаемся друг другу красноречивыми улыбками. Это определенно интересно… Брат кивает Евфимию, и гладиаторы отходят от нас, а Сифакс встает напротив меня и протягивает меч. Я беру его и внимательно смотрю на брата – они с Евфимием уже начали бой. Но эти улыбки на их лицах… Невольно вспоминаю про Таллия. – София? Ты слушаешь? – Нет, – не думая, выпаливаю я, и тут же трясу головой. – В смысле, да. Слушаю. – Сосредоточься. Начнем медленно. Не бойся меня ранить – мечи не заточены. – Я снова невольно оборачиваюсь к брату, Сифакс вдруг плашмя бьет мечом по плечу. Не больно, но достаточно, чтобы я с сердитым шипением повернулась к нему. Сифакс поднимает меч: – Никогда не отводи взгляда от соперника. – И он начинает атаковать – медленно, давая мне понять его движения и подстроиться под выпады. Уроки отца с кинжалом помогают быстро сообразить, как управляться с мечом, и что-то горделивое проскальзывает на моем лице, потому что Сифакс усиливает нападение и выплевывает: – Не задирай нос. Никогда. – Сифакс переводит атаку вправо, и я стремительно кручусь, чтобы уйти от удара, и выставляю свое оружие для защиты. И сразу осознаю, что попала в ловушку: меч Сифакса устремляется ко мне с другой стороны – незащищенной. Инстинктивно прыгаю ближе к Сифаксу, чтобы избежать удара его меча, и наношу удар рукоятью по животу Сифакса, а потом толкаю локтем. С удивленным вздохом Сифакс отступает назад, и я снова толкаю его, одновременно подставляя ногу под его пятку – друг падает на песок. Пользуясь секундным преимуществом, выбиваю оружие из его руки и приставляю свое к его горлу. Сифакс довольно улыбается: – Неплохо. Как будто ты не один год училась сражаться на арене. Я помогаю Сифаксу встать, когда сзади разносится низкий вскрик – Евфимий лежит на земле, а Сингерикс с довольной улыбкой отводит свой меч. Я не видела таких озорных искорок в его черных глазах очень давно… Сифакс зовет меня и принимается показывать, как легче и безопаснее обезоружить противника.Следующее утро. Бараки.
Я смотрю через крошечное окошко, прислушиваюсь к своим чувствам. Через пару дней мой бой, но я не чувствую… ничего. Вместо логичного страха и волнения в моей душе царит небывалое спокойствие. Почему-то думается, что я умру – но мысли о смерти Аквилы и Руфуса от моих рук облегчают мысли о собственной кончине. Вспоминаю все, чему меня учил Сифакс ночью, когда за спиной раздается знакомый низкий голос: – София… Я резко оборачиваюсь – спокойствия как не бывало, сердце подскакивает к горлу. Антоний стремительно подходит с широкой улыбкой, которая, однако, не может меня обмануть – Антоний сильно беспокоится. За меня. Он притягивает меня к себе, и я с готовностью прижимаюсь к нему. Пустое спокойствие последних минут заменяется светлым счастьем. – Я рада, что ты пришел, – шепчу я, сильнее прижимаясь щекой к прохладному металлу его нагрудника. – Я боялась, что что-то случилось. Что Цезарь выместит свой гнев на тебя вместо меня. Антоний молчит с минуту. Он гладит меня по голове, запускает пальцы в волосы, и я чувствую, что теряю связь с реальностью. – Не волнуйся за меня. Не я заперт в клетке. Я поднимаю голову и трусь носом о колючий подбородок Антония. Немного щекотно – и так приятно, что я закрываю глаза. Оказывается, я безумно скучала по его приятному запаху, по теплому дыханию около моего лица. – Я не волнуюсь, пока ты рядом, – мурлычу я. – Хотелось бы мне сказать то же самое. – Он говорит так, словно его что-то терзает изнутри, и я не хочу открывать глаза, чтобы увидеть выражение этой муки на его лице. – Почему ты сделала это, София? Ты предала меня. – Резко распахиваю глаза и впиваюсь взглядом в его темно-серые радужки. Антоний не злится, и это пугает. Со мной он стал уязвимым. – Мы играли в эти игры с тобой, но это действительно было представление? Все это время ты исполняла свою роль? Я пытаюсь прочитать выражение его лица и понимаю ясно, как никогда прежде – я ни одной секунды не притворялась рядом с этим мужчиной. Только он знает меня настоящую. – Антоний, – когда я шепчу его имя, он до боли сжимает пальцы на моей талии, ища ответы в моих глазах. – Я сделала это для тебя. Не отрицаю, что искала мести, и ты это знаешь. Но… когда я отравила Цезаря, я думала не о Галлии. Я думала о тебе. Если бы его не стало, Рим был бы твоим. А этот город… – я встаю на мысочки и хитро улыбаюсь, – … он стал бы нашей игрушкой… Антоний прерывает мое объяснение настолько неожиданным и яростным поцелуем, что я невольно вцепляюсь в плащ на его плечах в поисках поддержки. Язык Антония исследует мой рот, как будто в первый раз – жадно. Но поцелуй заканчивается слишком быстро словами на моих влажных губах: – Ты всегда знаешь, как лучше соврать. От его довольной улыбки я теряюсь. – Но… это была правда! То есть… частично. – Ложь – лучшая часть, – он ухмыляется, но сразу серьезно сдвигает брови. – Но этому не суждено случиться. Я обязан Цезарю всем. Я бы не согласился на его смерть так просто, даже если у меня появится возможность взять все могущество Рима в свои руки. – Конечно, не согласился бы, – я закатываю глаза. – Именно поэтому я тебе не сказала о своих планах. И если бы все пошло так, как было запланировано, ты бы никогда не узнал. – Если бы жизнь была так проста. – Если бы, – тихо вздыхаю я, нежно поглаживая щеку Антония кончиками пальцев. Мне мало его. И сейчас чувствовать его руки на своей талии, его кожу под своими пальцами – важнее, чем дышать. Даже если это будет последнее, что я сделаю перед смертью. В груди больно щемит. – Ты должна знать, что Цезарь приложил немало усилий, чтобы настроить горожан против тебя. Расположение людей к тебе быстро сошло на нет. – Меня волнует расположение только некоторых людей. Мне плевать на горожан. – Многие все еще на твоей стороне – оправдывают твои действия. Но Цезарь быстро заткнет им рты. Я недовольно пожимаю плечами, впервые за минуты с Антонием чувствуя раздражение. – Он отплатит тебе за верность своими пустыми словами. Антоний морщится от этой неприкрытой и неприятной правды – слишком умен, чтобы отрицать мою правоту. – Полагаю, довольно сложно догадаться, что я могу скучать по могуществу, которое было в моих руках, пока Цезаря не было в городе. – Ему – не сложно. Он никогда не сможет доверять тебе. Он знает, что ты уже почувствовал вкус власти. Антоний задумчиво смотрит в окно за моей спиной, я засматриваюсь на его недовольно сжатые губы. Хочется провести по ним кончиком языка, чтобы заменить эту прямую твердую линию улыбкой. Той, которую он дарит только мне. – Я надеялся сохранить часть могущества, но Цезарь решил присвоить себе почти все мои должности и имущество. И теперь, когда война окончена… – Антоний запинается – впервые вижу выражение беспомощности на всегда уверенном лице, – …я чувствую тревогу. Мне нужно делать что-то. Планировать, обсуждать будущее, плести интриги, пытаться понять, как переспорить и победить Сенат… Бездействие причиняет мне боль. Он сжимает зубы, как будто они у него действительно болят. Я жадно рассматриваю его лицо – запоминаю малейшие черты, которые и так уже знаю наизусть. Хочется прижаться к Антонию так сильно, чтобы слиться с ним, укрыться от реальности в его могучих руках. Мне в голову приходит неожиданная идея, я поворачиваю лицо Антония к себе пальцем за подбородок и игриво склоняю голову к плечу. – Почему бы тебе не отдать часть твоей неуемной энергии мне? Дыхание перехватывает, когда зрачки Антония заметно расширяются, а от хорошо знакомой хищной улыбки на его лице – Боги, только он умеет так улыбаться – я невольно сглатываю слюну. Антоний крепче прижимает меня к себе, и я прикрываю глаза, кусая собственные губы. – Мальчишкой, я часто прокрадывался сюда. Мне хотелось узнать, как живут гладиаторы, когда не сражаются на арене, – он наклоняется к моему уху и касается хряща теплыми губами, разжигая огонь внутри меня еще ярче. – Один из них показал мне подземный священный источник, где они просили благословения перед боями… Я отклоняюсь назад и красноречиво смотрю в его глаза – Антоний прерывается на полуслове и понимает мой взгляд. Я с готовностью беру протянутую руку, и Антоний стремительно уводит меня прочь. Пещера находится чуть дальше арены, и когда мы идем по неровному полу, я внимательно разглядываю светло-серые каменные стены. Вдали слышу методичный звук падающих капель в сочетании с тихим непрерывным плеском и вскоре подхожу к источнику. Вода в нем настолько прозрачная, что каменное дно видно в мельчайших деталях, разве что рябь от падающих с потолка капель размывает рисунок и пускает танцующие блики по стенам. От входа сюда проникает достаточно света, чтобы неприятная темнота привычных пещер превратилась в уютный, сверкающий водными переливами полумрак. Я вытягиваю руку – удивительно теплые капли разбиваются о мою ладонь на крошечные сверкающие кристаллы. Обращаюсь к Антонию, впрочем, без особой надежды: – Полагаю, бесполезно спрашивать, сможешь ли ты помочь мне выпутаться из этого? Антоний долго не отвечает, приходиться обернуться. Он тяжело смотрит на меня и с заметной неохотой качает головой. – У тебя нет права на неудачу, если ты пытаешься убить самого могущественного человека в мире. Если ты веришь в Богов, я могу только предложить тебе помолиться им. Я киваю и стряхиваю с ладони теплые капли. Мне отчего-то тяжелее смотреть, как мучается бессилием мой любимый мужчина, чем думать о собственной скорой смерти. Я не пытаюсь себя обманывать – да, я умею сражаться и не сдамся на милость смерти без боя. Но сражаться со мной будет один из тех, кто учился этому годами. – Мне сейчас только одно важно, – я полностью поворачиваюсь к Антонию и улыбаюсь – искренне, и внутри что-то взрывается, оставляя за собой приятное томление. – То, что я тут с тобой. Для меня не может быть лучшего напоминания о том, что мне есть, ради кого сражаться. Сейчас мне кажется, что я готова сразиться с сотней гладиаторов, если буду знать, что после этого ты будешь со мной. Антоний отвечает мне улыбкой – впервые расслабленной – и подходит вплотную. Радужки его глаз в полумраке и отсветах воды завораживающе светятся серебром. – Давай надеяться все же, что их будет куда меньше, чем сотня. Я хочу забрать тебя к себе так скоро, как это возможно. – Дюжина? – подначиваю я. – Приемлемо, – подумав, Антоний растягивает губы в дерзкой ухмылке. И я вдруг понимаю: при всем, что Антоний рассказывал мне о себе, я знаю о нем поразительно мало, в то время как хочу знать абсолютно все. Вплоть до названия любимой театральной постановки и возраста, когда он впервые познал любовь. – Зачем ты приходил сюда, когда был ребенком? Ты мечтал стать гладиатором? Антоний задумчиво кидает в воду камень, копаясь в воспоминаниях. Неожиданно громкий всплеск в уютном спокойствии кажется неестественным. – Тогда я был безымянным смутьяном. Никем. Люди думали, что я окончу свои дни за решеткой или мертвым посреди ночной улицы. У меня было ощущение, что гладиаторы схожи со мной по духу. Некоторые из них добивались величия, становились известными. Мальчишке, каким я был, это казалось настоящим могуществом. Невольно представляю его на арене и облизываю пересохшие губы. Они сами собой изгибаются в улыбку. – Меня привлекает идея того, как ты мог бы выглядеть на арене. В бою. Без туники, всех этих тряпок. – Я подхожу на полшага ближе к Антонию и дергаю за его плащ. Антоний запрокидывает голову и звучно смеется – словно раскат грома заполняет пещеру. – Если бы я сражался без доспех, что-то совершенно точно пошло бы не так. Но я не могу сказать, что не хотел бы устроить шоу для тебя. Я со смехом качаю головой и расстегиваю бляшки на плечах Антония – плащ падает на пол. – Я предпочту сохранить этот вид только для себя. Мне совершенно не хочется, чтобы за этим наблюдали все женщины Рима, готовые ползать у твоих ног и целовать обувь, – не могу сдержать ревнивых ноток в голосе, и Антоний, конечно, замечает перемену моего настроения. Его улыбка из веселой становится опасной. – Как будто они могут сравниться с тобой. – Я хочу протянуть руку к его доспехам, но не успеваю – Антоний сам быстро расстегивает их и скидывает на пол. – Присоединишься к купанию? Гладиаторы верят, что этот источник очищает дух и повышает твои шансы на победу. – Никогда бы не подумала, что суеверия и ритуалы имеют для тебя значение, – отвечаю, едва понимая, о чем мы вообще говорим – Антоний как будто нарочно именно сейчас стягивает тунику, оставаясь в набедренной повязке, и мой взгляд намертво приклеивается к смуглой коже торса. Пальцы сами собой сжимаются от желания ощутить тепло его тела под своими ладонями. – Я готов поверить в подобные вещи, если это значит, что ты выживешь, – с обезоруживающей прямотой заявляет Антоний и поднимает руку. Проводит мозолистым кончиком большого пальца по контуру моих губ, и я невольно приоткрываю их. – Тем более я готов поверить во все, что ты мне скажешь, лишь бы быстрее снять с тебя эти вещи. Антоний тянется к лямкам платья, но я отстраняю его руку и тянусь к его набедренной повязке. Одно движение, и ткань падает на пол. Примерно туда же валится и мое самообладание, поэтому молча указываю на воду, прикладывая все силы, чтобы не накинуться на него с поцелуями. На удивление послушно – учитывая, что это не кто-то, а Марк Антоний – он заходит в воду и выжидающе смотрит на меня. А я наслаждаюсь этими секундами нашего времени. Каждое мгновение – общее, а жадный взгляд Антония прожигает потрепанное платье насквозь. Он смотрит на меня так, будто в этом мире никого больше не существует. Есть только эта минута. Пещера. Хрустальный звук капель по поверхности воды. Платье, быстро скользящее по телу. Я – обнаженная под тлеющим желанием взглядом. И я тоже горю – телом и душой, готовая отдать все, что у меня есть, что еще не отдала – этому человеку. Тому, кто нетерпеливо протягивает ко мне руку. Тому, кто впечатывает мое тело в свое так, что вода брызгает во все стороны и бьет мягкой волной по шее, капает с губ и подбородка. Тому, кого я обвиваю руками, чтобы навсегда остаться в его воспоминаниях и запомнить крепкую хватку на моих бедрах. Тому, кто целует меня, как будто от этого зависят даже не наши жизни – а наш следующий вдох. Один на двоих. Антоний собирает языком капли воды с моих губ и не может насытиться – каждый поцелуй глубже предыдущего, ласки становятся все более нетерпеливыми. Где-то в глубине моего горла рождается стон – и я отрываюсь от его губ, впиваюсь в шею и кусаю – жадно и жестоко. Сжимаю кожу зубами, а потом – губами, будто прося прощение за боль – а потом снова кусаю. Антоний низко рычит, и от вибрации на моих губах все тело начинает дрожать. Впиваюсь ногтями в его плечи и сильнее прижимаюсь телом, Антоний отвечает мертвой хваткой на моих ягодицах. – У нас… – голос Антония срывается, когда я облизываю его ключицу. – У нас совсем мало времени. – Значит, нам надо мудро им воспользоваться, – отвечаю я на одном резком выдохе. Обхватываю Антония одной ногой и трусь животом об твердый член. Под водой ощущения иные – и я невольно откидываюсь назад, хватая губами влажный воздух. И следующее, что чувствую – тайфун от груди и по всему телу – Антоний кусает сначала один сосок, потом другой – и втягивает в рот. Из моего горла вырывается нечто хриплое, кажется, на родном языке. Я обвиваю шею Антония и крепче прижимаю к себе, прогибаясь еще сильнее – почти повисаю на его руке под моей поясницей. И мне все мало. Он дразнит мою грудь невесомыми поцелуями, а потом обрушивает лавину укусов. Еще сильнее, до синяков. Жаркие выдохи остужают кожу, а прохладные вдохи делают соски до боли чувствительными. Если любить, то только так – до потери сознания. В ушах смешиваются всплески воды, наше шумное дыхание и мои стоны. Антоний притягивает меня к себе и прижимает – воспаленные возбуждением и провокациями соски трутся о крепкий торс Антония, и я шумно хватаю губами воздух. Когда мужчина громко шепчет мне на ухо, я распахиваю глаза, которые до этого, оказывается, закрыла: – Я скучал по тебе. По всему, что касается тебя. Твой запах. – Он зарывается носом в мокрые волосы у моей шеи, слышу в опьяненном страстью голосе улыбку и до боли кусаю собственные губы. – То, какая ты становишься в моих руках. Мягкость твоих губ. Твое тело. – Слова ласкают наравне с касаниями – чувствую их кожей и сердцем. В голове взрывается нечто яркое, а в животе – болезненно горячее. Я подпрыгиваю и обхватываю торс Антония ногами, не даю ему договорить и впиваюсь поцелуем в губы, ласкаю его язык – такой же нетерпеливый, как мой. Антоний невнятно бормочет, когда я на секунду прерываю поцелуй, чтобы жадно потянуть зубами за его верхнюю губу. – Скучал по тому, как ты отдаешься мне. Что принадлежишь мне. Его слова – каждое по отдельности – новый выстрел в меня. И больно лишь от того, насколько приятно каждый звук впитывается в меня – через кожу и поцелуи, жадные вдохи и жесткую хватку. И я не выдерживаю пытки первая – кладу руки на щеки Антония и заглядываю в его глаза – от черноты и голода в них у меня еще сильнее кружится голова. – Сейчас же. Я хочу тебя сейчас же. Наши губы снова сталкиваются в поцелуе – словно объявление войны. Судьбе, предрассудкам, чужим мнениям. Антоний прижимает меня к стене, моя спина впечатывается в холодный камень слишком резко – лопаткам становится больно, и я выгибаюсь, резко вдыхая. Антоний целует мою шею – и лижет место поцелуя так яростно, что у меня не остается ни сил, ни шансов помнить секундную боль – я немного подтягиваюсь на руках, цепляясь за его шею – он в унисон поднимает меня одной рукой за талию, второй – за бедро. Его жадные пальцы впиваются в кожу, и я отчего-то надеюсь, что там останутся следы. Как только чувствую, что головка члена упирается между моих ног – снова выгибаюсь и насаживаюсь сама. Так резко, что одновременно с моим громким стоном с губ Антония слетает удивленный возглас, а потом мое имя – звук чистейшего удовольствия. – София… И выпад. Припадаю губами к щеке Антония и всасываю приятно-колючую кожу. Еще один выпад – не менее сильный, и я растворяюсь в поднимающихся вокруг волнах. Антоний скользит рукой с моего бедра к талии – выпад. Ведет пальцами по груди – выпад. Сжимает сосок между пальцами – выпад. Собственные стоны царапают пересохшее горло, с каждой секундой я сгораю заживо в опьяняющем удовольствии, яростно пожирающем нас без остатка. Антоний скользит рукой выше, сжимает шею одновременно со следующим выпадом, таким мощным, что я вскрикиваю и запрокидываю голову, упираюсь затылком в камень. Воздуха не хватает – я забываю, как дышать, да и зачем мне вообще кислород. Выпад, выпад… Что-то хриплое мне в шею, сильная рука сжимает волосы на затылке и надавливает – опускает мою голову. Выпад, я вскрикиваю уже в рот Антония и впиваюсь зубами в его язык. Выпад. И я умираю. Тело и сознание попадают под власть Антония и его движений – окончательно, и я могу лишь сильнее сжимать его бедрами и вцепляться руками. Вталкивать свой язык в его рот в ритм выпадов между моих ног и стонать в унисон с выплескивающимися на камень волнами. Ближе к краю – и Антоний толкает меня с него моим собственным именем – произнесенным таким голосом, что я распадаюсь на частички – и все до единой принадлежат Марку Антонию. Он следует за мной сразу – едва слышно рычит – скорее чувствую вибрацию своими губами, чем слышу этот низкий звук. Он клеймит меня, метит собой, заливает горячей спермой и оставляет синяки на шее и бедре – и я согласна. На все, лишь бы остаться с ним, принадлежать ему. Внутри все пульсирует, собственное тело чувствую как никогда сильно. Каждая капля воды на коже ощущается тяжестью, сердце стучит сразу везде – особенно сильно в висках, груди и животе. Или мне в грудь снаружи бьется такое же сошедшее с ритма сердце Антония. Мужчина цепляется за меня, сжимает крепко – но нежно, будто я – самое хрупкое сокровище этого мира. Держит так, как будто никогда не отпустит. И, все еще часто дыша, я провожу дрожащими пальцами по его щеке. И целую. Так медленно и нежно, что все тело прошивает острой болью, пальцы сводит от желания запустить их в Антония – под кожу к самому сердцу – и остаться там. Потому что отдалась без остатка и полюбила. Всей душой – той любовью, в которую уже давно перестала верить и тем более не пыталась найти. И я сама не замечаю, как капли воды из источника на моих щеках разбавляются горькими слезами, а Антоний собирает соленую влагу горячими губами. – Нет, – тихо говорю я после того, как мы оба приходим в себя и одеваемся. Я качаю головой и повторяю, глядя на страдание на лице Антония, когда он кидает ненавидящий взгляд в сторону выхода. – Нет, не говори этого. Я знаю, что мне пора уходить, но… – я поддаюсь слабости и утыкаюсь носом в ткань около ключицы Антония. Он пахнет ключевой водой, металлом доспехов и горько-сладкой вербеной, – …я хочу остаться тут навсегда. Антоний крепко обнимает меня и целует в макушку. Я жмурюсь, сдерживая новую порцию слез. Я не хочу умирать. – Еще одна вещь, которая нас объединяет, – говорит он настолько проникновенно, что в носу щекочет от упорно подступающих слез. Антоний наклоняется и целует в уголок губ. Сейчас или никогда. У меня не хватит сил уйти, если пройдет еще хотя бы секунда. Я мягко отстраняю Антония и молча отхожу к выходу, глотая слезы. Слышу сзади шаги – хочу, чтобы он догнал меня, украл, предложил сбежать. Но я точно знаю две вещи: то, что он этого не предложит, ровно как и я сама никогда на это не соглашусь. И все же я благодарна, когда он на ходу притягивает меня к себе и обнимает за талию одной рукой. Всю дорогу до арены он не отпускает меня, а я вдыхаю его запах – глубоко, до головокружения и дрожи в пальцах. Как будто это единственное, что я унесу с собой к Богам, если им будет угодно забрать меня к себе. Перед ареной Антоний поворачивает меня к себе и целует – так беспощадно сминает мои губы, что я едва могу отвечать. Когда он отклоняется, его глаза душат меня своим блеском, а руки – крепкой хваткой на пояснице. – Если перед твоим боем мы не сможем встретиться, – шепчет он мне в губы, – считай это моей официальной командой, что я не позволяю тебе умереть. – Конечно, господин, – отвечаю едва слышно, поднимаюсь на цыпочки и оставляю на его губах целомудренный поцелуй. Позволяю себе несколько секунд насладиться зрелищем полного любви взгляда – он не говорит то, о чем кричат его глаза. Мне не нужны его слова. А ему не нужны мои. Мы оба без них знаем, что уже отдались друг другу без остатка. Неимоверным усилием воли высвобождаюсь из объятий и, не оглядываясь, ухожу в бараки.День битвы. Бараки.
Я поднимаю голову, когда слышу приближающиеся шаги. И не верю своим глазам, когда ко мне подходит Лена. В своем кроваво-красном платье она кажется видением в тесной неуютной комнате, больше похожей на тюрьму. Еще больше удивляюсь, когда следом за ней заходит Кассий. Оба широко улыбаются, а я не успеваю прийти в себя – и уже оказываюсь в объятиях Кассия. – София, я рада тебя видеть! – Лена ласково касается моих волос. Кассий сжимает меня еще крепче, утыкается носом в волосы за моим ухом и бормочет: – Я пытался прийти к тебе с того дня, как тебя заперли тут. Я больше ни дня не мог вынести без тебя. – Вы… – все еще оглушенная, пытаюсь выпутаться из объятий, но Кассий бесцеремонно берет в плен мой рот и целует, заглушая протестующий писк. Со второго раза у меня все же получается отвернуться – меня едва не выворачивает от невиданного до этого отвращения. – Я тебе кое-что принесла, – Лена делает вид, что не замечает моего перекосившегося после действий Кассия лица. – Знаю, сейчас сложно об этом помнить, но ты можешь вернуть себе расположение народа. Все еще возможно или обольстить толпу, чтобы она прислушалась к тебе и пощадила, или убедить их принять твою сторону. Но ты… Ты можешь сделать и то, и другое. – Лена подает знак рукой, и раб что-то приносит. Одежда? Или скорее… доспехи. Нечто удивительно элегантное, учитывая назначение. Лена кивает на нагрудник. – В этом ты сможешь напомнить людям, что ты не просто воин, но что ты – лучшая Куртизанка всего Рима. Раб помогает мне надеть доспехи, и я оглядываю себя со всех сторон. С точки зрения защиты это одеяние не идеально – ноги открыты почти полностью. Бордовая кожа льнет к моей собственной на руках, груди и животе. Нечто вроде плотной юбки закрывает ягодицы и не доходит даже до середины бедра. Поверх кожи закреплены доспехи золотого цвета – больше похожие на произведение искусства. Переплетенные линии металла обрисовывают очертания груди, плотно обхватывают живот, ключицы и руки от запястья до локтя. Такая же крупная паутина покрывает бедра с боков. Я касаюсь ладонью прохладных ножен на поясе. Потом подпрыгиваю, проверяя ощущения, и удивленно поворачиваюсь к Лене: – Они не тяжелее платья! Чувствую прикосновение к предплечью сквозь метал – Кассий касается золотого узора и, снова застав меня врасплох, оставляет на моих губах легкий поцелуй. – Ты никогда не перестанешь меня восхищать, София. Лена встает между мной и Кассием – так ненавязчиво, что он не понимает, что она делает это нарочно. – Я обратилась к лучшему кузнецу Рима. Эти доспехи легки, но не сомневайся – они защитят тебя не хуже тех, что носят мужчины-гладиаторы. – Спасибо, Лена… Я не знаю, как смогу отблагодарить тебя. – Я бросаюсь ей на шею, чем вызываю у нее приятный грудной смех. – Отблагодари тем, что останешься живой.Утро праздника Луперкалии. Бараки.
Я нервно перебираю пальцами, глядя в стену, когда ко мне заходит Флавий и небрежно ставит на пол тарелку с заметно несвежей едой. Он гадко ухмыляется: – Твой последний завтрак. Уверен, ты привыкла есть с пола, дикарка. Я пытаюсь сохранять спокойствие, хотя руки чешутся схватить тренировочный меч. – Не зли меня, Флавий. Я очень ранима, а обиды просто так никому не прощаю. – Глупая девчонка! – улыбка Флавия сменяется гримасой злобы. – Ты не представляешь, что запланировал Цезарь! Ты никогда не сможешь покинуть арену живой! И Флавий в ярости выбегает прочь, оставляя меня наедине с дурно пахнущей едой. Как бы неаппетитно она ни выглядела – живот сводит голодной судорогой. Проходит примерно пара часов, от ожидания и нервов у меня начинает болеть голова, но я стараюсь морально подготовиться к битве, когда в бараки с разбегу влетает Локуста – я сначала не верю своим глазам. Локуста выглядит безумно, ее волосы спутаны, перья из прически торчат в разные стороны. Она таращит глаза и до боли вцепляется в мое плечо, встряхивает, как сливовое дерево. – София! Ты уже ела? – кричит Локуста, я нервно киваю. – Д-да, они кормили меня раньше. А что? – Еда была отравлена! – Отравлена? – переспрашиваю я, чувствуя холод страха и ярости, пробирающий до костей. – Цезарь ни перед чем не остановится, чтобы увидеть меня мертвой. Этот трус даже не позволил мне сразиться в честном бою! Но… – я удивленно смотрю на Локусту. – Как ты узнала? На лицо Локусты набегает тень, она виновато морщит брови. – Они купили его у меня… Я не поняла, что к чему, пока Сабина не сказала мне, что сегодня у тебя будет бой. – Локуста принимается лихорадочно рыться в карманах и достает из кармана маленький пузырек. – Я сделала противоядие так быстро, как смогла. Если ты выпьешь его прямо сейчас, то оно остановит симптомы, яд не успеет подейство… – Не смей! – раздается животный вопль, мы с Локустой обе резко поворачиваемся к двери – Флавий мчится к нам. Локуста впихивает мне в руку склянку: – Быстрей, София! После чего она закрывает меня от Флавия и поднимает руки, сдаваясь. Я быстро подношу склянку к губам, когда замечаю стальной отсвет в руках Флавия. Меч?.. Мысли путаются, я не успеваю ничего сделать – Флавий подбегает к Локусте, и она издает нечеловеческий крик боли – и сразу тело падает на пол. – Нет! – ору я, глядя на стремительно увеличивающуюся лужу крови под Локустой – я уже сама стою в крови. – Противо…ядие… – едва выдыхает Локуста. Я быстро поднимаю пузырек. Флавий бросается вперед и мечом вышибает его из моей руки. С ужасом смотрю, как зеленоватая жидкость растекается по полу и смешивается с алой кровью Локусты. – Цезарь шлет тебе поклон, – выплевывает Флавий. Я его едва слышу за возрастающим шумом в ушах. Кидаюсь к Локусте, падаю на колени в лужу крови – перед глазами все плывет. Кое-как сосредотачиваюсь на открытой ране в животе Локусты и пытаюсь зажать ее, но кровь продолжает вытекать, заливает мои пальцы. Свои руки вижу нечетко – как два размытых алых пятна. Чувствую, что Локуста сжимает мои руки, как будто ее жизнь зависит от меня. – Нет, пожалуйста, – выдыхаю я, по щекам что-то течет, я вижу, как мутнеет взгляд Локусты. Внезапно меня хватает сильная рука и оттаскивает от умирающей женщины – мои ноги слабеют, и я спотыкаюсь, вместо комнаты видя лишь ее очертания. – Выведите девчонку на песок! И приберитесь тут! – орет Флавий где-то, кажется, вдалеке.Рим, гладиаторская арена, амфитеатр.
Имя Софии, объявленное так громко, что его наверняка услышали небеса, заставляет сердце Дельфинии пропустить несколько ударов. Толпа ревёт, когда София выходит на арену, глядя вперед – в никуда. Доспехи ослепительно отражают солнечный свет, а заколотые наверх тёмные волосы обрамляют застывшее бледной маской лицо выпавшими волнистыми прядями. Дельфиния неосознанно вцепляется в руку своего мужа. Во взгляде Виктуса сверкает заметная гордость. – Она достойна звания королевы воинов. – Она и есть короле... – начинает Дельфиния и тут же тревожно осекается, глядя на дочь. София вдруг спотыкается о песок, а выглядит... выглядит она так, словно с трудом может стоять. Цезарь громогласно объявляет: – Принцесса Галлии прибыла, да начнутся игры! С радостью объявляю, что сегодня будет свободный бой! Все будут биться друг против друга! Каждый мужчина... или женщина – сами по себе! Дельфиния в самом настоящем ужасе смотрит, как на арену выходят десять гладиаторов, а София с заметным трудом поднимает меч. Виктус замечает, что что-то не так, и подаётся вперед, щуря глаза и внимательно вглядываясь в бледное лицо дочери. – Что с ней? Дельфиния достаточно знакома с травами и ядами – и сразу понимает, в чем дело. – Ее опоили. Или отравили. Трýсы! – Дельфиния сжимает кулаки – муж делает то же самое и собирается выпрыгнуть на арену: – Я защищу ее. – Подумай, у тебя нет оружия! Дельфиния тащит мужа назад, он резко вырывает руку и впервые за все годы зло повышает на Дельфинию голос: – Значит, я закрою ее собой! – И тогда вас обоих убьют! – кричит Дельфиния вне себя от страха. – Я не стану стоять в стороне и смотреть, как ты отдаёшь свою жизнь напрасно – у тебя нет шансов сейчас защитить ее! – И что теперь? Будем молча наблюдать, как нашу дочь насмерть заколют мечами?! Дельфиния качает головой и отпускает руку Виктуса. – Нет. Я справлюсь с этим. Оба резко поворачиваются на первые звуки удара стали об сталь. На Софию уже несётся ближайший к ней гладиатор – мощный темнокожий мужчина. Рядом с ним София может сойти за совсем молодую хрупкую девушку. Гладиатор заносит топор на бегу и орет: – Умри! София едва успевает неловко уйти из под удара и снова спотыкается. Другой гладиатор нападает на первого, давая Софии слабо опереться на стену фундамента амфитеатра позади себя. Дельфиния поднимает руку к небу и обращает все свои мысли в свою душу – туда, где живет ее вера и сила Богини. – Исида, великая Мать, очисти сознание и кровь моей дочери от грязи и отравы. Я умоляю тебя не устранить эту боль, а передать ее противникам моей дочери. Дельфиния закрывает глаза и сжимает в кулак поднятую руку, неистово взывая к своей безграничной вере и всемогуществу великой Матери. Жрица неистово молится, вверяя жизнь дочери Богине. Молится на языке Галлии, египетском. И чувствует, как связывает себя с дочерью – дотягивается до ее недуга невидимыми руками. Тело Дельфинии начинает мелко дрожать – и с каждой секундой сильнее, и вот она уже не может стоять без поддержки мужа – и трясется в руках Виктуса. Он не отводит взгляд от арены, когда целует лоб жены, готовый отдать ей все свои силы до последней капли – лишь бы помочь дочери, которая чудом избегает еще одного удара. Дельфиния сжимает зубы, когда все усилия уходят на попытку передать боль Софии ближайшему гладиатору. Он спотыкается. – Работает, – напряжённо шепчет Виктус, вглядываясь в дочь. София вдруг поднимает голову и удивлённо оглядывается – словно не понимает, где находится. Когда она поднимает меч навстречу одному из соперников – ее рука почти не дрожит. Она отбивает атаку – и не замечает гладиатора позади нее. – Нет! – ревёт Виктус, Дельфиния вздрагивает в его руках, но глаз не открывает, губы лихорадочно шепчут молитвы. Вдруг из гущи боя выбегает темнокожий воин – кидается к гладиатору за спиной Софии и закрывает ее собой, словно щитом. Но поднять меч он не успевает...Арена.
У меня ощущение, что кровь превратилась в лаву – и выжигает меня изнутри. Если это действие яда – то я о таком не слышала. И не сразу понимаю, что зрение потихоньку проясняется, а боль в теле медленно стихает. Все еще не совсем соображая, умудряюсь выставить меч и отбить атаку – и одновременно слышу за спиной крик. Голос слишком хорошо знаком, и я в ужасе оборачиваюсь в момент, когда чужая кровь окрашивает песок у моих ног. – Сифакс! – кричу я и кидаюсь к нему. Импульсивно подныриваю под меч атаковавшего гладиатора – и с размаху всаживаю свой короткий меч в его горло. Перед глазами все кружится, а в ушах шумит мысль не громче шепота: «Ты убила еще одного». Я не жду, когда поверженный тяжело завалится на песок. Падаю на колени около моего друга и непроизвольно задерживаю дыхание, как будто запах крови из раны на его боку обжигает мне ноздри. – Сифакс! Посмотри на меня! Говори со мной! – я трясу его за плечи. Друг распахивает глаза, и я вдыхаю до головокружения резко. – Я с тобой, – шипит Сифакс – и я знаю, что его ярость направлена не на меня. Я помогаю ему встать, Сифакс морщится. Кровь заливает его бок, но он кивает и выпрямляется. – Мы справимся с этим вместе. Нечто необъяснимое заставляет меня обернуться – туда, откуда Антоний прожигает Сифакса недовольным взглядом. Но заметив, что я смотрю на него, он поощрительно кивает и даже едва заметно улыбается. Чуть поодаль Кассий смотрит на меня полным веры взглядом. А потом вижу родителей. Оба выглядят так, словно ни на секунду не допускают мысли, что я могу не выжить. Губы мамы непрерывно движутся, а отец скалит зубы и сжимает кулаки. Я снова оборачиваюсь к Сифаксу и поднимаю меч. Жжение в крови исчезло, слабости в теле и пятен перед глазами больше нет. – Да, справимся вместе. Сегодня я не готова умирать. Атакуем. – Киваю на центр арены, где кипит кровопролитный бой. – Ты... уверена? – Сифакс смотрит на меня, как на умалишенную. – Доверься мне. Нам нужно попасть в центр. И я кидаюсь в середину арены. Горло обжигает – и понимаю, что издаю животный рёв. Кровь моментально закипает – но теперь не смертью, я желанием жить. Убивать ради выживания. Ближайшие два гладиатора сразу принимают наш бой – и один из них бьёт меня в грудь, но я чувствую лишь толчок – доспехи выдерживают удар. Я разворачиваюсь и наношу резкий удар по ноге соперника – он спотыкается, в то время как к нам приближаются еще два гладиатора. – Сначала тот, что слева, – быстро говорит Сифакс и пинает ногой песок – он попадает в лицо правого. Пока он трясет головой, я делаю, что велено – поставляю свой меч под трезубец соперника, не давая ему опустить оружие и защититься. Сифакс без колебаний наносит жестокое ранение ему в живот. После чего мы вместе лишаем жизни второго – все еще дезориентированного мужчину. Меч немного скользит в руке от пота и крови, а поднявшаяся во время боя пыль сушит глаза. Я чувствую себя зверем – тело изнутри горит желанием прикончить всех – лишь бы добраться до того, кто не умер – из-за кого я попала в это логово льющейся крови, горячего песка и звенящего металла. Время летит мимо меня, но вместо секунд – удары оружия, атаки, отступления. И каждый мой шаг мне кажется последним – пока я не останавливаюсь, растерянно глядя вокруг. Песок устилают бездыханные тела, глаза ближайшего мужчины смотрят сквозь меня в вечность. Глаза того, кого я убила первым. Цезарь кричит: – Двое гладиаторов остались в живых! Кто из них останется в живых? Я даже не оборачиваюсь на тяжело дышащего позади Сифакса. Все мое внимание направлено на улыбающегося Цезаря. И я низко кричу: – Оба! – Ропот шока и злости поднимается с трибун. Повышаю голос сильнее: – Я не позволю Сифаксу умереть! Сегодня мы оба победим! Я уверена, что сейчас подписала себе смертный приговор, и меня закидают камнями – но вместо этого толпа кричит мое имя. Восхищенно. Оглушительно. – Я люблю тебя, София! – орет пьяный плебей и вместе с группой своих единомышленников неуклюже пытается выбраться на арену. – Люди Рима! – кричу я, вдохновляясь поддержкой и зажигаясь надеждой, что выживу. Поднимаю к сияющему голубизной небу окровавленный меч. – Боги доказали мою невиновность! Девять мужчин умерли, чтобы вы увидели, что я чиста в глазах Богов! Или вы хотите отправить на смерть еще девятерых? Отправьте целый легион и смотрите, как они умрут! – Я кричу неожиданно низко и резко. Зрители неистовствуют и поворачиваются к Цезарю. Меня морскими волнами омывают ярость и облегчение. Вспоминаю, как Сабина упоминала имя Римской богини. – Немезида одарила меня своей благосклонностью! Неважно, с чем еще мне придется столкнуться во имя вашего правосудия – я выживу в любом испытании. Зрители выскакивают с мест и поднимают в воздух кулаки. – ДАРУЙТЕ ЕЙ ЖИЗНЬ! Какая-то женщина кричит признания в любви, которые тонут в требовании народа пощадить меня. Я оборачиваюсь назад – туда, где Антоний что-то шепчет Цезарю. Даже на расстоянии вижу, что Антоний борется с победной улыбкой, а Цезарь с каждой секундой становится все злее. Мельком замечаю, что Сабина в каком-то нервном припадке дёргает за руку Кассия и неистово убеждает его в чем-то. Оба выглядят так, словно готовятся к моему погребению. Цезарь встает – и толпа замолкает настолько резко, будто Боги выключили звук или лишили меня слуха. – Люди сказали свое слово. Боги показали нам свою волю. София доказала свою доблесть и чистоту духа своим мечом. – Цезарь сжимает зубы, как будто слова причиняют ему боль. И возвещает: – София и Сифакс-Истребитель сегодня заслужили себе свободу. И толпа сходит с ума окончательно – вопли отдаются в голове звоном, от рукоплесканий в глазах рябит – кажется, что трибуны превратились в буйствующее море. Вижу даже полуголых патрициев – они машут своими цветными тогами, как победными флагами. Я закрываю глаза. Вдох. Жива. Выдох. Я дышу. Вдох. Солнце ласкает кожу и приветствует меня, словно я рождаюсь заново – прямо сейчас на этом окровавленном горячем песке. Выдох. Воздух остается на губах приятной прохладой, и я невольно улыбаюсь. Когда я открываю глаза, кажется, что я впервые вижу этот мир. – Спасибо! – кричу я и поднимаю вверх вторую руку. К трибунам – людям, которым я обязана жизнью. – Спасибо вам, жители Рима! – я едва перекрикиваю толпу, но после моих слов люди с довольным бормотанием замолкают, и мне уже не приходится кричать. – Без вашей поддержки моя кровь сейчас бы высыхала на этом песке. Я обязана вам своей победой и жизнью! Мое имя раздаётся рёвом, но Цезарь взмахом руки велит толпе молчать. Он смотрит на меня таким взглядом, который мог бы убить. – Но не сомневайтесь, что я накажу того, кто покушался на мою жизнь! Если Богам было угодно пощадить эту женщину, то это только потому, что она обхитрила их! Зрители в этот раз не замолкают – недоверчивый гул заполняет пространство. Пока вдруг один голос не раздаётся куда громче остальных: – Ты это заслужил! Я в шоке распахиваю рот. Кто этот безумный храбрец? Цезарь выглядит так, словно его ударили – и рыщет пылающим яростью взглядом по толпе: – Кто это сказал?! К первому голосу присоединяется второй: – Ты убивал хороших и невинных людей Рима из армии Помпея! – Найдите их! – рычит Цезарь центурионам. За моей спиной раздаётся третий голос – на этот раз женский: – Боги отвернулись от тебя! Еще голоса, и еще. Дюжина – и больше. Цезарь на этот раз молчит – лишь всматривается в трибуны. И люди понимают опасность так же ясно, как я вижу с близкого расстояния – угрожающее молчание и метающий молнии взгляд диктатора обещает страдания всем, кто попадет ему под руку. И люди, как сговорившись, вскакивают с мест, чтобы ринуться к выходу. Боги, что я натворила?.. Я поворачиваюсь к Сифаксу: – Нам надо убираться отсюда! Это похоже на бунт. – Будь позади меня, – велит Сифакс. – К выходу, быстро! – И мы бежим вперед, но в безумной толпе происходит что-то немыслимое – нас толкают со всех сторон, мне несколько раз наступают на ноги. И я теряю Сифакса из виду – мое запястье выскальзывает из хватки друга. Толпа несёт меня на улицы Рима, а я пытаюсь сопротивляться и кричу: – Сифакс! Но ответа нет – только ор паники и страха вокруг. Замечаю, что солдаты схватили нескольких человек – очевидно, тех, кто кричал с трибун. Неизвестно как, но у меня получается выбежать из течения толпы и прижаться к ближайшей стене. Хочу убежать, но меня останавливает кое-что. Голос. Марк Антоний стоит вместе с Цезарем у выхода с арены и отдаёт приказы солдатам. – Остановите это! – велит Цезарь – и его едва не трясет от ярости. Антоний же настолько зол, что, кажется, превратился в лед. Его приказы резкие, слова бьют хлыстом: – Арестуйте их. Несколько ночей в клетке остудят их кровь. Крики толпы обращаются в слоган: – Смерть тирану! Покончить с Цезарем! – Я не спущу подобного! Необходимо преподать им урок! – Цезарь поворачивается назад, и я замечаю за его спиной неестественно бледного Сингерикса. Он становится серым, когда Цезарь отдаёт ему приказ: – Схвати тех двоих, которые это сказали. Отведите их в Храм Марса и принеси в жертву в честь наших прошлых и будущих побед! Из амфитеатра выбегает Брут – как раз в момент, чтобы услышать этот приказ. И сжимает кулаки, подходя к Цезарю: – Это безумие! – Я не потерплю мятежа! – не менее яростно отвечает Цезарь. Я возвращаю взгляд к Сингериксу – брат колеблется исполнять приказ. И вдруг замечает меня. В глубине души я хочу сказать ему, чтобы исполнил приказ, ведь эти люди – кровь Рима и наши враги. Но не могу позволить брату взять на себя еще две смерти – потому что какие бы действия он ни совершал в прошлом – он выживал. Мой маленький брат обладает слишком доброй душой, чтобы заколоть людей, как жертвенных коз. Поэтому я крадусь вдоль стены и подхожу к нему со спины так, чтобы никто меня не видел. – Это убийство. Ты не можешь следовать этому приказу, – шепчу я. Сингерикс вылавливает за тунику из толпы одного из смутьянов и приставляет к его горлу меч. Но я слишком хорошо его знаю, чтобы не заметить, с какой неохотой брат угрожает. – Ты идешь со мной! Приказ Цезаря. – Когда Сингерикс уводит смутьяна, я слышу его шепот: – Прости... Позади раздается грустный голос: – Я видела Сингерикса в Египте. Он отвернулся от Валор и забыл все, чему мы его учили. Я резко оборачиваюсь. – Мама! Она стоит рядом с отцом – и они крепко держатся за руки, словно заявляя всему миру, что больше не позволят никому и ничему их разлучить. Отец кидает на маму полный любви взгляд: – София, Боги вернули ее нам! В голове крутятся догадки, и я спотыкаюсь о слова, когда обращаюсь к маме: – Так... это была ты? Когда я была на арене, я... что-то чувствовала. Как будто яд исчезал. – Богиня показала мне твою победу, София, а не смерть на песке. – Мама нежно гладит мою щеку, а потом с режущей грустью смотрит в след брату: – Но она сохранила молчание, когда я спросила про Сингерикса. – Мама, он заодно с нами, – я качаю головой. – Что?.. – Он служил Цезарю, потому что не было другого выбора. Он не сделал ничего хуже того, что совершил каждый из нас. – Но... откуда... ты говорила с ним? – в глазах мамы загорается искра надежды и попадает прямиком мне в душу, чтобы осветить мир вокруг. Киваю и улыбаюсь: – Он учил меня, как выжить на арене. Он бы никогда не предал свою семью ради Цезаря. – Тогда почему он все еще служит ему? – отчаянно спрашивает мама. Она похожа на потерянную девочку – я ее не узнаю. – Потому что Цезарь ему доверяет. И это будет преимуществом, когда мы сделаем свой ход, чтобы уничтожить тирана.Следующее утро, площадь у базилики.
Я встречаюсь с Кассием около здания Сената – закрытого из-за вчерашнего бунта. Кассий до того радостный, что невольно задаюсь вопросом: я его видела таким счастливым хоть раз? Довольным – да. Но такая сияющая радость – определённо нет. – София! Слава Богам, ты жива! Не смел и надеяться, что увижу, как Цезарь дарует тебе помилование! Кассий обнимает меня, а я изящно изворачиваюсь, чтобы избежать поцелуя, и улыбаюсь: – Даже Цезарь не смеет идти против народа. – А ты снова показала свой талант обводить вокруг пальца кого угодно! – Кассий смотрит на меня с восхищением. – Если быть честной, то я думала, что настал мой конец. – Спустя день об этом говорить так легко, будто я обсуждаю список покупок или моду. – Ты не одна, кому Боги оказали свою милость вчера. – Кассий внимательно оглядывается, прежде чем шепнуть на ухо: – Брут вчера приходил ко мне. Он готов. – То есть... сейчас? – растеряно уточняю я. Отчего-то была совершенно не готова к такому. – Цезарь принёс в жертву жителей Рима, которые посмели ослушаться его. Это насмешка над людьми и издевательство над законами. Скулы Кассия от злости розовеют. Я натянуто улыбаюсь: – Значит, последняя часть мозаики встала на место. – Кассий притягивает меня к себе за талию и трётся щекой о мою скулу. Я едва обращаю внимание на прикосновение, занятая только что услышанным. – Кассий, Брут готов обсудить план? Где и когда? – Сегодня в полночь. Храм Немезиды. Я закрываю глаза, воскрешая в памяти лицо Цезаря. Его прикосновения. Его взгляд, полный угрозы. Его неживая улыбка. Он отнял у меня дом, семью и жизнь. Семья снова со мной. И я все еще дышу. Но дом... он потерян для меня навсегда. Ярость. Распахиваю глаза и говорю сквозь сжатые зубы: – Цезарь думает, что вчера даровал мне помилование. Но на самом деле он написал свою собственную смерть.