Грани Пустоты

Люсьен, чье призрачное бытие не включало в себя плотных контактов с окружающим миром, кроме, пожалуй, убийств, был частенько предоставлен собственным мыслям. Воспоминаниям, единственным ярким пятнам в этом черно-белом мире посмертия. Следуя за новым Слышащим, сопровождая его неотступно, порой незримо, он не мог не сравнивать его невольно с тем, кто сменил в свое время Анголима на посту Слышащего. Со своим протеже, лучшим (после Беламона!) учеником. Терес, невероятно талантливый данмер. Внимательный и исполнительный, исполненный веры в Догматы и порядки Братства. Оказавшийся в итоге марионеткой в плену паучьих нитей предательства, но всё равно не предавший Семью. Люсьен знал, что Тересу удалось не просто возродить, но и возвеличить Темное Братство во славу их Нечестивой матроны. Жаль, что ненадолго. Он часто вспоминал его, некогда мальчишку, который с жадным блеском в глазах вслушивался в его слова, впитывая их, пропуская через себя – в самое сердце. Что-то с ним стало, с его пепельнокожим протеже? Как сложилась его судьба дальше? Люсьен никогда не встречал тень Тереса в чертогах Матери Ночи, не чувствовал его присутствие. Теперь, находясь в Сиродиле, лишенный даже возможности отвлечь себя беседой, он воскрешал в своем разуме сцены из минувшего ​ прошлого: голоса, взгляды, ощущения… всё казалось слишком далеким, но и каждая деталь смотрелась ярче – издалека. Терес тогда не успел, совсем немного опоздал, и тело казненного Лашанса даже остыть не успело, когда он вернулся, разоблачив Матье. Дух Люсьена тогда ​ стоял рядом, и видел, как стремительно бледнел Терес, как в глазах его отчаяние поражения сменялось пылая праведным гневом. Он, Люсьен, гордился им в тот момент. И из Пустоты пытался оберегать нового Слышащего, делиться с ним своей верой, своей силой. Насколько мог. Слышащий Скайрима был иным. Ингемар был по-нордски прямолинейным, немногословным, но глаза его, светлые и холодные, как небеса над Винтерхолдом, были внимательны и мудры. Он предпочитал выслушать всех, прежде чем принять решение самому, чаще всего, конечно же, действуя по собственному усмотрению. В отличие от тонкого и гибкого Тереса, Ингемар был (в лучших традициях своего народа) мощным, несокрушимым. Несгибаемым. Его интересовало, кажется, всё: он легко брался за новое дело и так же легко мог потерять к нему интерес. В сравнении с тем же Тересом, Люсьен никак не мог понять, что вело их нынешнего Слышащего. Вера? Несомненно, она была – искренняя и сильная. Желание восстановить справедливость, обелить себя, защитить тех, к кому привязался. Не ради позабытых Братством Догматов, но ради самой правды. Иногда Люсьену казалось, что если этих двоих поменять местами, всё бы пошло прахом, в обоих случаях. Они оба были на своих местах – и были теми, кто был нужен в тот или иной момент существования Семьи. Но, конечно, любил он всё же Тереса. Которого он сам привел в Семью – и кто потом вырезал её почти полностью. В том не было его вины, только вина Люсьена. Всё же, у него слишком много того, что он так и не смог простить себе даже спустя два века пребывания за чертой жизни. Что-то он, быть может, всё-таки исправит, но далеко не всё. Впрочем, попытаться стоило. Из бархатной тьмы выступили пики башен замка, некогда принадлежащего Карвейнам. Правит ли их династия до сих пор? Любопытство унесло с первым же порывом холодного ветра: сейчас перед Люсьеном стояла задача, которая не требовала отвлечения, и он свернул с тракта, обходя крепостную стену в поисках тайного входа. После прикосновения призрачной ладони дверь осыпалась трухой: от полного разрушения её все эти годы удерживало только защитное заклинание. Беззвучно ступая по покрытому густым слоем каменной пыли полу, он скрылся во мраке переходов пещер.