Затерянный аэродром

Чувствую, как по моим волосам проходится рука, мягко гладя их. В глаза сквозь веки бьют тусклые лучики света, исходящие от солнца, что пробиваются через окно. Руки, будившие меня, были такие тёплые, хоть и суровые. В движениях тех была какая-то осторожность, что скрывала природную грубость, если так можно выразиться. Мне сразу вспомнились ручки мачехи. Франция. В один момент перед глазами пробежали все теплые мгновения детства, связанные с ней: как меня будили её мягкие ручки, что гладили по лицу, трепали прямые волосы, и прекрасный голосок, который пел, сладко прося проснуться. Она была прекрасна. Я однозначно любил её больше чем свою родную мать, да и отца, что уж там скрывать. Особенно, на контрасте с жестокой Испанией, Франция была ангелом, спустившемся на землю. Наверное, добрее её ко мне никто никогда не относился. С помощью этой девушки я смог почувствовать на себе материнскую любовь, которую я не получал ранее. От неожиданно нагрянувшей ностальгии, меня пробило на теплую улыбку, но её моментально стёр с лица низкий мужской голос: — Эй, давай, вставай, — услышал я просьбу поднять свою задницу с кровати. Она заставила меня невольно разодрать глаза. Передо мной стоял все тот же русский и смотрел немного добрым, но всё ещё отстранённым взглядом. Глядя на своего оппонента спросонья, я узнал в этом взоре СССР. Если честно, то мне даже стало не по себе от таких галлюнов. А ведь и вправду, у его папаши точно такой же недоверчивый взгляд. Этим взором Совок окидывает меня при каждой нашей встрече, отчего становится не по себе. Чёрт, меня даже передёрнуло. Глаза СССР всегда меня пугали. Думал, что только у него взгляд такой, но, оказывается, сын перенял ту же херню. Правда, при Союзе мой испуг можно было скрыть под очками, а сейчас на мне те отсутствуют, показывая все мои эмоции. — Ты чего такой испуганный? — переспросил меня Россия. Только сейчас я догнал, что пялюсь на него охваченным лёгким страхом взглядом. Боже, как меня уже бесит их семейка: что этот ебучий Союз, который вызывает у меня страх, что его сынок. — Ничего! — сонно крикнул я и приподнял свой торс с кровати, опираясь на руки и одновременно отводя взгляд, насупившись. Я вчера был так измотан, что даже не заметил, как уснул. Оглядевшись, теперь понимаю, что так и ушел в царство Морфея под двумя куртками: моего спасителя и моей. Этот русский без куртки, что ли, спал? Пф, это невозможно! Он бы простудился как минимум. Стоп, а спал тот, собственно, где? Эта кровать вроде может вместить два человека… Постойте. Вот это я сейчас спал с этим грязным Россией? На меня нахлынуло отвращение. Нет, даже не из-за того, что я спал с каким-то левым мужиком, а из-за того, что у меня даже не захотели спросить, как я смотрю на эту ситуацию и что об этом всём думаю! Что он себе позволяет?! Кто он такой, чтобы спать с таким, как я, а?! Единственное, что держит меня сейчас в шаге от попытки разбития ему морды, так это то, что он — моя последняя надежда на выживание. Ладно, сегодня ему повезло. Полностью подняв свой корпус с кровати, я потянулся и посмотрел в окно. «Всё то же самое», — прошипел я, будто надеясь увидеть за этим чёртовым окошком свой родной район, а не пустыню. Затем, взглянув на свои наручные часы, из моих уст вырвалось: — Ёб твою мать, почему так рано?! Но это высказывание лишь ушло в пустоту, ведь Россия удалился из помещения уже как несколько секунд назад, закрыв дверь, поэтому тот вряд ли услышал мои возмущения. А мне, как любителю лечь в два ночи и проснуться под обед, было непривычно наблюдать на своих часах восемь утра. Может, у этого русского другие привычки, но почему я должен под них подстраиваться? Хули так рано? Я встал с кровати и оглядел помещение. Вчера я не смог полностью окинуть своим взглядом эту комнату и изучить ту поподробнее. Зато сейчас у меня уйма времени, раз меня подняли в такую рань. Так как стены и потолки я прекрасно рассмотрел в прошлый раз, теперь можно перейти и на мебель. Передо мной стоял стол, сплавленный из какого-то металла: ничего особенного, простая столешница на ножках, но зато на самом столе было много чего интересного. «Да-да, знаю, в чужих вещах нельзя рыться, но это так увлекательно. Нет, а вот, что если он меня убить захотел? У этих русских может всё что угодно быть на уме. А вот правда! А если у того будут какие-то тайные данные, что не должны быть? Да, я делаю это в целях безопасности. Точно», — рассуждал я сам с собой, полностью снимая с себя чувства вины. Оглядевшись и поняв, что Россия точно не увидит, чем я тут занимаюсь, подхожу поближе к столу. Сначала я увидел военный рюкзак цвета хаки, открыв его клапан и узрев, что внутри тот оказался пуст, поспешил перейти к рассматриванию других вещей. На столе много раскиданных разных военных «атрибутик», как я люблю их называть, что разжигало интерес ещё больше. Вот например посередине столешницы лежит кисет, явно брошенный между делом, из которого выпало некое количество махорки смешанной с табаком из-за небрежного отношения. Сам мешочек был темно-зелёный, я бы даже сказал, черный, посередине вышит какой-то узор, но его полностью закрывал значок, что был прикреплен поверх. Это была красная звезда с серпом и молотом. Мне, естественно, захотелось вырвать ни в чём не повинный значок вместе с тканью кисета и раздавить. Что-что, а вот упоминание коммунизма для меня — это больное место. Презираю я это всё, как вы поняли. Сдерживаю себя в руках: значок не буду портить, а вот махорку не соберу. Сам разбросал — вот сам и убирай. Фыркнув своим же мыслям, смотрю чуть правее, там валяется портсигар. Буквально валяется: крышка раскрыта, папиросы раскиданы. Видимо, чувства порядка в русской крови не предусмотрено. Не буду зацикливаться на этой безделушке: обычная алюминиевая коробочка с простеньким замочком. Правда, интересно, что портсигар не подписан. Могут ведь и украсть. Хотя, какая мне разница? Закатив глаза, смотрю дальше. Котелок. Ничем себе не приметный, обычного коричневого цвета, внешняя поверхность дна и стенок снизу немного подгоревшая и заляпана пеплом. Ну, тут я не могу упрекнуть обладателя в свинстве. Такие засранные котелки у всех. А если заглянуть внутрь, то окажется, что изнутри он достаточно чистый для этих времен. О, тут и ложка с вилкой. Тоже чистые. Кстати, если приглядеться, то вилка выглядит новой, почти нетронутой, а ложка более потрёпанной жизнью. Неужто подарок? Дорого, насколько я знаю дарить такие подарки сейчас. Без вилки не проживёшь, хотя я тут вспомнил одну фразу, что «Нам, простым смертным, ложка подойдёт для всего». Её обычно я слышал только пару раз, когда наведывался к РИ. И говорили её только холопы. Неужто кто-то опустился до такого уровня? Подле всего вышесказанного добра лежали компас, опасная бритва, часы, карандаши и полевая сумка. Ничего из этого меня не заинтересовало. Обычные вещи. Вот только ход часов сверил. У русского они отставали на минуту (у меня было точное время). Опасно-опасно, молодой человек, в каких-то моментах нужно точное время, но переводить не стану. Потом, может, скажу, и сам переведёт. Я ему не мама, чтобы следить за ним. Я собирался уже уходить, но тут заметил кое-что. Это был свёрток бумаги в виде треугольника. Взяв клочок бумажки в руки и поднеся поближе к глазам, я прочитал надпись «для СССР». Что это? Никогда такого не видел. Может, документ какой-то? Но зачем его тогда мять? Почему нельзя просто отправить письмом? Я уже было хотел раскрыть треугольник, но услышал из-за двери: — Ты там уснул, что ли? Меня пробрала дрожь. «Всё, мне капец», — пронеслось у в голове, но, обернувшись, я понял, что дверь была закрыта, а голос звучал с улицы. Значит, Россия не видел, как я копаюсь у него в вещах. «Пронесло», — повторил себе я, ещё раз взглянув на свёрток. — Нет, — крикнул я тому в ответ и положив треугольник в карман штанов с мыслями: «Потом прочитаю», взял свою куртку с кровати, не забыв захватить и куртку России, вышел из помещения. Распахнув дверь и встав на достаточно большое крыльцо, я посмотрел вдаль. Песок, посадочная полоса и где-то далеко аэродром. Сам же Россия сидел на крыльце и курил. «Вот почему там была рассыпана махорка и папиросы. Я должен был догадаться», — наконец допетрил я и, от отвращения к своей же тупости, немного скривился в лице. — Ты чего? — выдыхая едкий дым, спрашивает тот меня, видимо заметив изменения в моем лице. — Я? — отвечаю, выйдя из своих мыслей, — Нет, ничего. Кстати, вот, — протянув куртку русского, продолжаю я. — О, спасибо, — поблагодарил меня Россия и, выхватив куртку из моей руки, сделал новую затяжку. Я лишь снова поморщился, на этот раз уже от холодного ветра, что подул. Мое тело покрылось мурашками, поэтому пришлось накинуть свою куртку. Теперь тепло, я поёжился от приятных ощущений защищённости и уюта. Слышу, как Россия снова выдыхает дым. — Слушай, а ты куришь? — спросил тот у меня. — Нет, здоровье берегу. — Серьёзно? Ни разу не пробовал даже? — укоризненно произнес Россия, чуть посмеиваясь. — Да, говорю же, здоровье берегу, — ответил я ему и повернул голову уже в сторону собеседника, нахмурив брови, до этого любуясь пейзажем пустыни. — Здоровье? Сейчас война на всей планете, а он здоровье бережёт. Ах да, точно, — сначала Россия говорил непонимающим голосом, а затем, тот нагло начал мне улыбаться и чуть ли не смеяться в лицо, — Как я мог забыть? — добавил русский, видимо, чтобы сильнее разозлить. — Что? — Ты же не воюешь. Ты до сих пор даже сторону не выбрал, что уж там говорить о боях, — заулыбался тот и, откинувшись, облокотился спиной на стену будки. — Ты там думай, что говоришь. Мои солдаты помогают всем странам, что просят об этом, я тоже терплю потери, как и многие другие в этой войне, поставляю гуманитарную помощь, как сейчас твоему папке, хотя уже жалею, что согласился на это! И после этого ты говоришь: «Не воюешь»?! — разгневался я. — Та хуйня с твоей базой в Тихом океане не считается. Это всего лишь база, а не часть территории. Никто не посягает на твои границы, никто не берёт твои города в блокады, не морит их жителей голодом, раз у тебя есть возможность поставлять гуманитарку. И вообще, ты же сам не выходишь на поле боя, только сверху где-то царствуешь! — доказывал свою точку зрения Россия мне в ответ. — Тебе откуда знать? — удивлённо ответил я. Нет, не от того, что тот сказал что-то, что заставило меня задуматься, а из-за того, что всё это — неправда. И мне даже стало смешно. — Просто знаю, — отрезал русский и поднял одну бровь, не отрывая взгляда от меня. — Чувак, да, мои города не берут в блокады, как этот Ленинград твоего бати, да, мои территории не захватывают всё больше с каждым месяцем, но и ты себе достижения отца не приписывай. Ты так говоришь, будто это твоя территория. — Да, не моя, но я воюю за неё, как за свою, с болью переживаю за каждую захваченную улицу. Потому что я сам участвовал во всех боевых действиях, до того, как сюда попал. Потому что там мой дом. — Вот, ты тоже утверждаешь, что я никогда не выходил на поле боя. Я — пилот, и я бился за территории своего отца. У меня даже шрам остался! Если не веришь — могу доказать! — продолжал гневаться я. — Нет, спасибо. Поверю твоим словам, — хмыкнул тот, — Чёрт, пока с тобой спорил, вся сигарета прогорела, — русский сплюнул куда-то в сторону и выкинул остаток бычка в кучу таких же искуренных бычков. — Извини, но ты сам начал это спор, — ухмыльнулся я самодовольной улыбкой, почувствовав, что вышел победителем. Мы ещё пару раз переглянулись. М-да, это был достаточно глупый спор. Из-за какой-то фигни начали чуть ли не ругаться. Боже, Америка, держи себя в руках. Где твоё ораторское искусство сейчас? Почему именно при нём у тебя не получается сдерживаться? Давай, ты не должен поддаваться и так реагировать на его провокации. Плюс, тебе нельзя потерять его. Соберись, ты же ведь всегда такой холодный в этом плане на мировой арене. Что же теперь? «Он — твоя последняя надежда», — повторял я про себя, будто внушая. Сделав глубокий вдох, я ещё раз посмотрел оппоненту в глаза. Но тут мой живот издал стыдный звук. Услышав урчание, я смутился и быстро вжал в себя живот, чтобы звук прекратился. Но, к сожалению, Россия всё услышал. — Есть хочешь? — хмыкнул тот, вставая на ноги и делая развороты в спине, заставляя суставы хрустеть, видимо разминаясь. Боже, сколько ему лет, что у него суставы хрустят похуже деда старого? Даже у меня ничего не хрустит, а прожил я дофига. — Если честно, то да. Последний раз ел нормально только вчера утром, а холодной тушёнкой, которой я ужинал вечером, сильно не наешься. — Сильно не наешься? Завидую тебе. Ну пошли, — Россия махнул свободной рукой, в другой он держал и иногда сминал свою куртку, в сторону посадочной полосы. Тот начал движение первым и, спустившись с невысокого крыльца, широкими шагами пошел в сторону полосы. Только сейчас я заметил, что тот хромает на правую ногу. Вспомнил! Он говорил про какую-то рану, что он дезинфицирует водкой, помните? Может, это она? Даже несмотря на свою хромоту, русский удалялся достаточно быстро. А ведь даже не повернётся, сука, продолжает идти. Наверное, даже не заметил, что я всё ещё здесь. Встряхиваю головой, выводя себя из очередных мыслей. — Эй! Подожди! — кричу тому в след и догоняю. Наконец, подбежав, хвастаюсь за его руку, чтобы не упасть, так как при торможении споткнулся о свою же ногу. Бегать по песку трудно, знаете ли, тем более быстро. М-м-м, а руки у него сильные, мускулистые, рабочие. Хорошего сына ты сделал, СССР, мне нравится. А если Россия схватит меня и потащит? То я даже противостоять не смогу! И задушит он меня с лёгкостью! Что? А вы о таком не задумываетесь, когда идёте куда-то с малознакомым человеком? Стоп, а куда мы идём? А что, если он меня убьёт? Так, спокойно, не заводись, сейчас узнаем. Русский лишь остановился и как-то странно посмотрел на меня. — Упал я и всё, — нахмурившись отрезаю я на даже не заданный вопрос и отпускаю его руку, если ему так уж сильно не нравится. Дальше какое-то время мы идём молча, но у меня на душе неспокойно. Будто предчувствие какое-то. И, знаете, оно совсем нехорошее. Оглядываюсь, но вижу только песок. Даже будки уже не видно. А мы продолжаем ход вдоль полосы. — А куда мы идём? — наконец спрашиваю я. — К твоему самолёту. — А, ну ладно, — с облегчением выдыхаю я, но всё ещё боясь его. Идти в тишине мне вообще не нравилось. Надо как-то начать разговор. — А ты давно тут? — спросил я первое, что пришло мне в голову. — Около месяца, не знаю точно, — отвечает мой оппонент с лёгкой грустью в глазах. — Около месяца? — обалдел я. — Да, — наконец русский посмотрел на меня с взглядом «Не веришь?». — Ахуеть можно. А как ты жил и живёшь здесь так долго? Что ты ешь, если тут ничего не растёт? И вообще, как ты сюда попал? — начал тараторить и спрашивать я, мне хотелось задать ещё много вопросов, но Россия перебил меня. — Хватит вопросов. Отвечу на все, если перестанешь задавать новые. Я послушно закрыл рот и приготовился слушать. Его рассказ начался со вздоха. — Месяц назад я повздорил с отцом и он отправил меня на переговоры к Великобритании вместо него, в наказание. Ну, а что я? Мне пришлось лететь. Велик тогда- И на этом моменте я заржал, тем самым перебивая русского и заставляя приостановить рассказ. — Велик? Я думал, что я один так его называю. Интересно, а Совок также выражается? — Нет, он так не говорит, — с недопониманием ответил Россия. — Ой, а я так надеялся. Я думал они хотя бы на «ты» перешли после того случая, — нагло улыбнулся я, зная, что русского заинтересует эта информация. — После какого случая? — Да не важно, — специально отрезал с радостным лицом. — Ну знаешь, раз сказал «а» — говори и «б». — Ладно-ладно, но ты сам меня попросил, — подмигнул я Раше и ещё шире заулыбался. Его точно взбесит эта информация. Что? Почему я хочу его разозлить? Я люблю делать людям плохо. И мне интересно, как он отреагирует на эту новость про его отца. — Ну? — Короче, иду я к бате в кабинет. Ты же знаешь, что Велик — мой папа? — Знаю. — Блять, откуда? Что ты ещё обо мне знаешь? Но ладно. В общем, иду, иду, несу ему какие-то бумаги по поводу договора, который мы втроём должны были подписать на следующий день, и вдруг слышу стоны. И главное, не понятно, чьи, — посмеивался я, пока рассказывал и смотрел на меняющиеся эмоции на лице России. Сейчас у него застыла эмоция «уже догадался, но надеюсь на лучшее». Это так смешно выглядит, — Ну вот, думаю, может батя опять какую новую девушку подцепил. Просто он делает это на протяжении всей моей жизни. Одна уйдет — он уже другую приводит. Ну да, девушкам нравятся джентльмены, вроде него. Так вот, я отошёл от темы. У меня на лице расплывается улыбка от мысли, что сейчас будет что-то интересное. Вот уже вплотную подхожу к двери в кабинет и прислушиваюсь. Вблизи я смог понять, что стоны похожи на мужские. Вот на том моменте меня чуть не вынесло. Мой отец всегда был против геев, а сейчас сам ебется с каким-то мужиком. Открываю дверь, — слово «дверь» я специально растянул, — А там твой папаша моего в стол втрахивает. Россия внимательно слушал и не перебивал, будто узнавал не историю про своего батю, что оказался геем, а смертный приговор. Я закончил речь, а лицо русского поменялось уже в откровенную эмоцию «блять, какого хуя?». Сначала он смотрел на меня распахнутыми от удивления глазами, затем отвёл их в сторону песка, потом тот снова посмотрел на меня и почему-то улыбнулся. — Ты врешь? — посмеялся он. — Нет, абсолютно нет, — помотал головой я. После этого оппонент снова отвёл взгляд и его улыбка пропала. — Понятно, — лишь вырвалось из его уст. «И всё?», — пронеслось у меня в голове. И ради ЭТОГО я так старательно все рассказывал? Какая-то реакция у него холодная, будто он знал об этом до моего рассказа. А может, он знал? Хотя, вряд ли так просто Совок расскажет об этом своему сыну. Нет, я ожидал любое: гнев, обиду, отвращение, но не подобное! — Значит, и ты такой, — решил я точно выбесить Рашу. Я уже понял, что тот вряд ли мне что-то сделает, да и не прогонит. — Нет, с чего ты взял? — уже более раздражённо ответил русский. — Это все по наследству передается, — улыбнулся я. — Значит, и ты тоже пидорас, — ухмыльнулся тот и глянул на меня. — Хах, а я этого и не скрываю. — Любишь экспериментировать, значит. А знаешь, что с такими, как ты, делают на моей Родине? Расстреливают. — Да? Ха-ха-ха, тогда твой отец должен себя застрелить. Ой, а мы уже пришли! В нескольких метрах от нас стоял мой самолёт. Я был настолько рад его видеть, будто был ребенком, а передо мной стояла новая дорогая игрушка, что скоро будет куплена только для меня. Мне захотелось рвануть к этой машине, завести мотор, а потом улететь. Улететь далеко и неважно, куда, ведь я до сих пор не могу принять тот факт, что я оказался здесь и что мне помогает сын моего заклятого врага. — А что мы тут делаем? — поинтересовался я. — Ну, я хочу посмотреть, что у тебя с мотором, а ты поесть вроде хотел, да? — Ага, я же сказал, что там камера сгорания накрылась? — Да. Слушай, а у тебя есть какие-то инструменты? Хотя бы самые банальные. — Конечно, подожди. Я подхожу к самолёту, подпрыгиваю, хватаюсь за край крыла и подтягиваю немного свой торс на руках, ставлю ногу на крыло и с помощью неё поднимаю сначала свою грудь, а затем и остальное тело. Встаю на ноги и уверенной походкой иду к кабинке. Забираюсь в неё и ищу инструменты. — Чёрт, да где же они? — выругиваюсь я, после какого-то времени поиска заветных предметов. — Найти не можешь? — окликает меня Росс, видимо услышав. — Да. Они тут были, — выглядываю из кабинки и отряхиваю песок с куртки. Ночью был сильный ветер, а так как кабину я не закрыл, её благополучно засыпало. Хорошо, что не очень сильно, иначе пришлось бы чистить радиаторы и другие отверстия в панели управления. — Хочешь, я поищу в кабине ещё раз, а ты посмотришь в других местах? — Хорошо, давай, — выпрыгиваю я из кабинки, освобождая место, и направляюсь в багажный отсек. Конечно, мала вероятность, что они там, но посмотреть стоит. Тем временем Россия с лёгкостью забирается в кабину, благодаря своему высокому, 2-метровому росту. Чем его так СССР кормил, что таким высоким вырос? Я лишь фыркаю своим мыслям и осматриваю багажную. Ящики, коробки, ящики. Ничего такого. Прохожу вглубь — тоже ничего. Ищу по углам, в щелях между коробками — и тут ничего. Где же я их просрать мог? — Я их нашёл, — слышу крик русского. — Отлично, — кричу ему в ответ и подхожу к ящику с едой, посчитав, что оставить Россию наедине сейчас будет лучшим решением, чтобы не мешать тому. Беру лом, что лежит неподалеку и начинаю открывать коробки, вырывая гвозди из дерева. Спустя несколько минут стараний одна из четырех стенок наконец поддалась и отвалилась. Внутри было напихано огромное количество консерв с мясом и овощами. Мой взгляд пал на синюю консерву, что содержала тушёнку. Если честно, то сейчас мне было всё равно, что есть, главное — наконец поем. Беру две банки и иду наружу. Надо будет нагреть их чем-нибудь. Может, Россия что-то знает? Выхожу из багажного отделения на улицу, русский уже копается у меня в двигателе. Подхожу к нему и присаживаясь на корточки. — Как успехи? — спрашиваю я. — Тут камеру сгорания только заменять, починить ее никак не получится. — А у меня нет запасной! — испугался я, неужто я правда тут останусь навсегда? Нет, я не хочу этого, — Россия, милый, ты можешь с этим что-то сделать? Я не хочу умирать, — хватаюсь за его руку, как за свой спасательный круг, проговаривая любые просьбы и молитвы, что вспоминаю. К горлу подступил ком, если честно, то хотелось сесть и зарыдать от безысходности. Я никогда больше не увижу свою семью? Нет-нет, я не хочу! — Остановить панику! — рявкнул на меня тот. Я послушно замолчал, — Не умрёшь. Я тоже на самолёте, помнишь? Ах, да, ты же мне не дал рассказать до конца. — Прости, прости меня, пожалуйста, — опять перебил его я, извиняясь, будто это нам поможет. — Тихо! — снова крикнул он, — Я тоже на самолёте сюда прилетел, — продолжил уже спокойнее тот, — Я переставлю свою тебе, и ты сможешь улететь. — Спасибо, спасибо большое, — улыбнулся я. — Пока не за что меня благодарить. Один нюанс: это займет достаточно много времени. Может, неделю. — Ничего страшного, я подожду. Россия вылез из-под самолёта, и отряхнул песок со спины и плеч. — Слушай, — начал я, — а ты знаешь, как еду подогреть? — Держи, — русский сунул руку себе в карман, достал оттуда какие-то таблетки и протянул мне. — Что это? — Это сухое горючее. — А как этим пользоваться? — поинтересовался я, взяв в руки таблетки и начав рассматривать их. — Сейчас всё сделаю, иди смотри, — ответил тот и, взяв обратно у меня таблетки, вышел с асфальта на песок. Он выкопал небольшую ямку в песке и положил на дно какую-то железку, что тоже достал из кармана. По словам русского, «она обеспечит полное использование топлива, так как, если таблетки положить на голый песок, песчинки могут препятствовать полному сгоранию горючего». На эту железяку он положил две таблетки, затем, попросил у меня спички. Я отправился за их поисками снова в кабину самолёта. Всё тем же способом залезая, я начинаю искать их. Из-за ветра все раскидано, ничего не найдешь! Но тут я натыкаюсь на свои подавители, что аккуратно лежали на пилотском сидение. Пару раз ударив по карманам своих штанов, я не нащупал заветной коробки. Я всегда ношу их при себе, а тут они, видимо, выпали, когда я приземлялся и буквально вылетел из кабинки, чтобы не задохнуться. Стоп, а значит, Россия видел их. Твою мать! Если быть честным, то я скрываю тот факт, что я родился омегой. Омег никогда не воспринимают всерьёз. А я хочу славы, я хочу, чтобы со мной считались, а не просто вытирали ноги. С самого детства я видел, как в школах издеваются над омежками. И меня страшил тот факт, что то же самое будет и со мной. Я мылся по два раза каждый день шампунями и дезодорантами с сильным запахом, всегда использовал духи, прятал худое женственное тело под толстой одеждой. Поэтому альфы по запаху и телосложению или не могли определить, кто я, или просто считали меня бетой. Конечно, я всегда врал, отвечая на вопросы о том, кем являюсь. И видите, мои старания дают плоды. Я — король на мировой арене, меня боятся и уважают, а те, кто этого не делают, долго не живут. И пока меня ещё не раскусил никто. До этого момента. Я взял подавители и сунул их себе в карман, положив туда и спички, вылез и отправился обратно к русскому. — Ты чего такой подавленный? — спросил меня Росс, пока разжигал огонь из горючего. — Я? Нет, ничего, тебе кажется. — Точно? — Да, — улыбнулся я. Хоть улыбку натягивать я умею и на том спасибо. — Да! — вскрикнул Россия, когда маленькое пламя загорелось, — Давай, что ты там хотел погреть? Я молча протянул ему одну из консервов, тот взял её в руки и начал держать над огнем. — Ты что делаешь? — воскликнул я, — Ты же себе так руки обожжёшь! — этот идиот голыми руками держит чёртову банку над огнем. А если у него останутся ожоги? Я выхватил у него из рук эту консерву, правда сам обжёгся, пока делал это, — Чёрт, — прошипел я. — Ты куда полез? Сам и обжегся, — ругал меня тот, будто мама ребёнка, что по глупости сделал какую-то хуйню. Он потянул свои руки к моей обожжённой ладони, но я отдернул её, сказав сидеть здесь и не трогать ничего. Вот теперь из-за него ещё и рука дня два так точно болеть будет. Я снова встал и пошёл к самолёту. Скоро я уже заебусь бегать туда-обратно. Вернувшись уже с большим щипцами, что что-то делали у меня в кабине. С помощью них можно было нормально держать банку над костром. Наконец, мы нагрели одну консерву. Открыв, я почувствовал приятный запах еды. Как же есть хочется. Достаю из внутреннего кармана куртки швейцарский армейский нож. В наборе были не только ножи, но и вилка. — М-м, знаменитая американская тушёнка, — улыбнулся Россия. — Знаменитая? Ничего себе, — отвечаю ему, засовывая первый кусок себе в рот. — У нас на фронте одну такую банку на троих выдают. — Одну на троих? — снова ахуел я, пережевывая. — Ага. А ты ноешь, что холодной не наешься. А у нас хотя бы холодную. — А ты когда вообще последний раз ел? — поинтересовался я, проглотив кусок. — Вчера. А что? — А ты завтракать не будешь? — Я только один раз в день ем. — Один раз? А почему? — А чем мне тут питаться? — Тогда открой рот. — Зачем? — Кормить тебя буду, — посмеялся я. — Не надо. Ты эту тушёнку из гуманитарки взял. А такая банка была предназначена для 3 солдат моего отца. Я просто не смогу съесть ничего из того, что ты предложишь, зная, что кто-то умрет без всего этого. А сейчас надо защищать границы, немцы под Москвой и нужны силы любого. — Оу, — я был тронут. Настолько любить свою Родину и людей вокруг, что быть готовым отказаться от еды. Это благородно и достойно похвалы, — Я каждую банку возмещу, если смогу улететь, обещаю. Но, если ты умрёшь от голода, то я не улечу. А значит, не смогу доставить гуманитарную помощь. Поэтому не отнекивайся и открой рот! — настоял я на своём. — Точно? — Да. На это он вздохнул, видимо поняв, что спорить не получится и послушно открыл рот, оголяя свои острые зубы, похожие на клыки зверя. Я наколол ещё один кусок и положил тому в рот. — Нихера у тебя клыки. Ими можно сырое мясо рвать. — Ты так думаешь? — У твоего бати такие же. — Я знаю. — Ты очень похож на него, я заметил. Взгляд такой же, характер чем-то похож, зубы, телосложение. — Спасибо.