Затерянный аэродром

— Эээ, — начал мяться я, скрестив руки в замок на груди, одновременно поглядывая на Россию, — Ну извини! — только недовольно буркнул я. — За что? Он издевается надо мной? — За всё! — отвернулся я. — Извинения не принимаются, — как-то безэмоционально проговорил русский, как ни в чем не бывало. Я просто опешил от такой реакции. — Ты играешься со мной? Тебе весело выводить меня на эмоции?! — недовольно прокричал я на него. Я хотел по-хорошему, а он меня выбешивает! И самое интересное, что он делает это специально! А Росс продолжил идти, — Ты — мудак! Ты сам обещал мне помочь, а теперь, когда я извиняюсь, в том, в чем совершенно не виноват, ты мне отвечаешь: «Извинения не принимаются», — последние слова я пытался сказать его голосом. Но реакция России все ещё была равна нулю. Я пошел за ним, чтобы тот мог меня слышать, — Тебе ведь весело, верно? А мне — нет! Если ты уже никогда отсюда не выберешься, то у меня есть шанс! — С чего ты взял, что я не могу отсюда выбраться? — даже как-то слишком спокойно спросил тот. — Ты же не можешь починить самолёт, потому что не взял запасные части для мотора! Или это ты тоже забыл, как и возраст? Амнезия, что ли? Рановато, — усмехнулся я. На этом моменте лицо России наконец поменяло выражение, теперь скривившись в немом шоке. Походу, он был удивлен. Но чему? Или я что-то снова не так сказал…? Пару секунд и до меня наконец доходит, почему же мой оппонент сейчас находится в таком состоянии. Чёрт! Идиот! Идиот! Идиот! Зачем я про это сказал?! Какой я идиот, не умеющий держать язык за зубами! — Откуда ты это знаешь?! — прорычал тот и стал быстро, для своей хромой ноги, подходить, только уже в мою сторону. «Хоть какая-то реакция с его стороны» — обрадовался я, что не с деревом разговариваю, но, одновременно, русский подходил всё ближе и ближе, а я лишь начал беспомощно пятиться назад, когда тот находился в пару шагов от меня. Лицезрея разгневанное лицо Росса, что не сбавлял темп, а только его увеличивал, я в любую секунду готов был удрать, так как у меня появилось совсем не хорошее предчувствие. — Да так. Твой папа рассказывал, — соврал я, не найдя лучшего решения, чтобы хоть как-то избежать нарастающей злости со стороны России. Тот подошёл ко мне вплотную, всё-таки догнав, схватил за локти и, приблизившись, прошептал, нет, наверное, больше прошипел: — Он не знает об этом. Меня охватил страх. Я сглотнул вязкую слюну и посмотрел России в глаза. По привычке я уж хотел нагло улыбнуться, но тут же вспомнил, что очков на мне больше нет, а значит и испуганные глаза прятать не под чем. Я всей силой пытался скрыть тот факт, что мне страшно, но не получилось. Я словно опять стал тем запуганным мальчишкой, которого сейчас снова вот-вот побьют хулиганы. И этот мальчик не сможет себе помочь, всё, что ему оставалось — терпеть и пытаться не заплакать навзрыд от унижения и побоев. Опять все ноги будут в огромных синяках и болеть, а руки неметь и стираться в кровь, от верёвки, которую иногда использовали мои обидчики. Наверное, они ловили больший кайф с этого, ведь во время моих избиений в их глазах было ничто иное, как наслаждение. Часто эти идиоты затягивали верёвку настолько сильно, что невозможно было подвигать запястьем или как-то дернуться без сопровождения жгучей боли. Я всегда боялся, что мои руки просто отомрут в один прекрасный день от этих зверских пыток. — А я-то думаю, куда пропало моё письмо, — продолжил тот, уже хватая меня за ворот футболки и начиная скалить острые зубы. А я в шаге, чтобы не забиться в конвульсиях испуга. — Какое письмо? — предательски дрогнул мой голос, чего я никак бы не хотел. Я все ещё не терял надежды выйти сухим из воды. — Не притворяйся, что не знаешь, о чем я! — приблизился Россия. — А-а-а, — протянул я, включая дурачка, — Т-ты про то письмо? — уже готовясь принимать удары по своему лицу, промямлил я. — Был бы ты не омегой, я бы тебя ударил. Но удача на твоей стороне. Повезло. Я бы бил очень сильно, — прошипел ещё раз русский и, сверкнув злыми глазами, отпустил меня так, что я даже пошатнулся. Пока я отходил от шока, Росс добавил: — Запомни раз и навсегда: я — не все те европейские страны, которые будут вылизывать тебе зад. Хотя, тут ещё надо будет подумать, не делаешь ли это ты, чтобы оставаться сверхдержавой? Поэтому никогда не бери мои вещи без спросу, понял? — Но всё же, у меня есть шанс выбраться… — Вот именно, этот шанс — я. И тебе не кажется, что такой подарок судьбы нужно беречь? — Мне тебя на руках носить, что ли? Извиняйте, Вы слишком тяжелы, сударь! — Я такого никогда не говорил. Минимум, уважение. А то, я тебя и кормлю и чиню тебе двигатель и какое-никакое жилье предоставляю, а ты только постоянно чем-то недоволен. Вот, кроме ребенка, ты мне никого не напоминаешь! — повысил снова тон тот, — И ладно это, но блять, я ебусь о твоём здоровье уже, похоже, больше тебя, чтобы тебе не стало плохо. А если тебе напечет так, что голова потом целыми днями болеть будет? Я ведь не врач, и медикаментов у меня никаких толком нет, чтобы помочь тебе, если что произойдет, — говорил Россия это уже с небольшими нотками разочарования, — И это самое бесячее в сложившейся ситуации! Так ещё и эта ситуация с письмом! Как можно тебе доверять после этого, а?! И даже, если честно, любое желание отпадает тебе помогать после этого. — Ах, он меня кормит и жилье предоставляет?! Мало того, что ты меня оскорбляешь, так тебя помогать мне не просил! Ты сам этого захотел — мне помочь. Тогда какие вопросы? — Хорошо, раз ты меня не просил, то можешь не приходить, если тебя что-то не устраивает! — Я и сам разберусь, что мне делать! — подошёл вплотную я и тыкнул пальцем ему в грудь. — А хули ты тогда сразу побежал передо мной извиняться, когда понял, что сам ничего сделать не сможешь, м? — едко улыбнулся Россия, беря меня за кисть руки, которой я секунду назад тыкал в него, и отстраняя ту от себя. — Не трогай меня! — выдернул руку я, хмуря брови, — Ты думаешь, что я — лицемер и могу извиниться только ради выгоды? — Да, по крайней мере, по твоему тону было это слышно. — Это неправда! — Хорошо, ты учись извиняться, а я пока пойду. Так нога разболелась, — артистично изобразив тот факт, что рана болит, показушно потирая ногу, Россия снова развернулся и пошёл в сторону дома. Опять он уходит. Ещё какое-то время я смотрел на отделяющуюся фигуру. Я хотел как по-хорошему, а он… В первый раз за большое количество лет я почувствовал тоску от сказанных мне слов. Почему? Не знаю, на секунду мне показалось, что я поступаю неправильно. Боже, Аме, что с тобой?! Ты не виноват, всё из-за него, ясно? Тебя унизили, как тогда, в детстве. Сейчас во мне бились, как будто ангел и демон, только совесть и нахальство. Совесть тут явно в первый раз, точнее, слушаю её в первый. После тех детских травм я никогда не позволял кому-то сломать меня или как-то задеть. А, если такое и происходило, то я мстил. Но сейчас мне настолько больно после слов России, что я не могу ни о чем больше мыслить кроме них. Почему, если я слышал выражения в свой адрес и похуже? Во мне что-то снова сломалось, как тогда: тело опять охватила дрожь, а сердце будто вырвали, но я все ещё чувствовал как оно быстро бьётся. Что же я натворил? Вместо того, чтобы извиниться, я просто начал этот конфликт. А с другой стороны, я и в правду могу сам разобраться, что мне делать. Резко рванув с места, сам такого не ожидая от себя, я побежал за ним. Мои ноги устали уже через пару секунд бега, но я продолжал бежать. В моей голове все перемешалось, но одна мысль была ясна: «Я поступил неправильно». Что-то внутри меня толкало бежать дальше, одновременно находя в голове слова, с помощью которых я буду выпрашивать прощение. Наверное, после всего что я сказал и сделал, мне нет пощады. А что, если русский не захочет мне больше помогать? А ведь и правда, он меня и кормит, и двигатель чинит. Боже, с чего я стал таким сострадательным? — Раш, — крикнул я, будучи от него в пару шагов. Тот обернулся, смотря на меня непонимающим и, одновременно, злым взглядом, — Извини меня, пожалуйста — проговорил я… С сочувствием? — Я виноват. Россия смотрел на меня изучающим взглядом, глядя прямо в душу, возможно, раздумывая над моими словами. В его глазах можно было прочитать скрытое удивление, но, в то же время, и радость. — Хорошо, я тебя прощаю. По крайней мере, в этот раз твои извинения звучат более искренне, — сложил руки на груди Росс. — Спасибо, — слегка улыбнулся я. До сих пор не понимаю, что меня двигало. В адекватном состоянии я бы никогда не извинился перед ним. А, может, мне всё-таки напекло? Да, надо будет забрать ту кепку, а то с такой добротой я ему половину земли отдам даром только за то, что он мне захотел помогать. — Ты есть хочешь? — Да. — Тогда пошли обратно. Мы опять развернулись и, наконец, пошли к самолету. Шли мы молча, и эта тишина, как обычно, давила на меня. Сейчас русский, как мне кажется, всё ещё злится на меня, поэтому, молчание давало двойной эффект. Я, как ни стыдно мне было это признавать, боялся что-либо сказать, пугаясь последствий в виде избиения, хотя тот уже сказал, что бить не будет. Но, мало ли, передумает. Ведь тут уже будет не как в детстве. Он больше и сильнее физически, это видно и невооружённым взглядом. Именно поэтому я его и боюсь так сильно, ведь, как я говорил ранее, у всех есть темная сторона. Из-за этого всего, всё что мне оставалось делать — это разглядывать золотистый песок и пытаться не сдохнуть от жары. — Америка, — начал что-то говорить Россия, что меня очень удивило, ведь обычно он так не делает. Как я понял, он не очень-то и разговорчив, тем более, на личные темы. — Да? — Вот до сих пор понять не могу, зачем ты прочитал моё письмо? — Я же уже извинился. И ты простил, как бы. — Это да, но мне просто интересна твоя мотивация. — Не знаю, — обиженно фыркнул я, — Я сначала даже не понял, что это письмо. Просто оригами какое-то. — Ты никогда такого не видел? — с его стороны был слышен смешок. — Да. Почему они сложены в треугольник, а не в конверте упакованы, как нормальные письма? — Ну, у меня привычка осталась с войны. Там мы их так складывали, потому что конвертов не хватало, ну и военную цензуру никто не отменял. Особенно у отца. — Все письма прочитывались? — Конечно, а теперь, — тот остановился, — можешь мне вернуть моё? Как вижу, американскую проверку оно не прошло. — Тц, — цокнул я языком, одновременно закатывая глаза, — Очень смешно. У меня его нет. — А где оно тогда? — Оно как упало под стол, так под ним и лежит. — Понятно, — продолжил идти Россия. — Ты и вправду хотел покончить с собой? — спросил я спустя несколько мгновений неловкого молчания. — Нет, я люблю жизнь. — Даже после всего, что с тобой произошло? — Да, я счастлив, что живу. Но, тогда я просто начал сходить с ума, я, по-моему, даже писал про это. — Писал, — подтвердил я. — Вот. Ты знаешь, что если человека изолировать, то крыша едет уже на третьи сутки? У меня было примерно то же самое. Начинались галлюцинации в виде каких-то левых звуков, и даже боль усиливалась. Поэтому мне бы пришлось убить себя, просто, потому что я бы всё равно умер, понимаешь? Еда с водой закончились, или я бы сошел с ума окончательно. Я решил, что не хочу мучиться. Извини, мне неприятно об этом говорить, становится противно от самого себя, — нахмурился тот и сплюнул. — Почему же противно? — Ненавижу чувствовать себя слабым, — рыкнул Росс. — Ладно-ладно, закрыли тему, — решил сменить мотив разговора я, пока не разозлил Россию ещё больше, — Кстати, почему ты так отреагировал на свой возраст? Или я действительно ошибся? СССР всегда скрывал свою семейную жизнь и детей в том числе, но ты родился, по-моему, в 1922. Это кто-то узнал и объявил на очередном собрании. — А тебе прямо все знать надо, да? — наигранно и так противно улыбнулся русский, — И нет, даже по логике я не мог родиться в 1922, не то, что по-реальности. — В смысле «по-реальности»? — недоумеваю я. — Тебе это знать не нужно. Все намного запутаннее, чем ты думаешь, — выдохнул Росс. — Ну раз ты сказал «а», теперь говори и «б». — Я не могу тебе доверять. Ты же язык за зубами держать не умеешь. Да я теперь и на своем опыте понял, что ты нахал и используешь всю имеющуюся у тебя информацию против других. Поэтому, нет, — отсек Россия. — Слушай, ты. Перестань говорить какую-то хрень! Ты ничего не знаешь обо мне! — возмутился я, повышая тон. — Заебал орать, истеричка. Чуть что, ты сразу обижаться! — рыкнул русский. — Это я — истеричка? То ребенок, то истеричка, то ещё кто-то! Тебе не надоело?! — снова начал кричать на того я. Как он смеет такое говорить про меня?! Он никто по сравнению со мной! Ах, он меня ещё и не слушает, вообще страх потерял! И вправду, Россия шёл и смотрел вдаль на самолёт, к которому мы уже начали подходить. Но я всё равно не переставал кричать на русского и поливать грязью со всеми матами, которые я только знаю. Мне наплевать на тот факт, что он мне помогает! Я не позволю так с собой обращаться! Я даже начал думать перейти на сторону Рейха, ведь я до сих пор не решил на чьей я стороне. Мне важна выгода. Вот именно из-за Росса мне резко захотелось разгромить его папашу к чертям собачьим, объединившись с немцем! А потом плюнуть России в душу со словами, что это все произошло именно из-за него. Да, мне действительно все равно на нравы приличия и тому подобное, только лишь отомстить. — Всё, достаточно. Прекращай кричать, а то чувствую, скоро твой словарный запас придет к концу, — перебил меня русский. Как некультурно! — Мы уже пришли. И вправду, я стоял перед огромным самолётом, что был больше моего в два раза точно. Точно русский, поэтому название у меня определить не получилось. — И ты действительно боялся, что еда закончится? Этим самолётом можно накормить целый Вашингтон! — воскликнул я. — Представляешь, еда умеет портиться. И на солнце этот процесс происходит быстрее, — фыркнул Россия и пошел к задней части самолёта. — Ты меня за идиота держишь? — все ещё хмурился я. — Ты и сам с этой ролью справляешься. — Эй! *** После завтрака, во время которого мы кое-как помирились и извинились друг перед другом за сказанные ранее слова, Россия полез копошиться с двигателем, благо в этот раз бесшумно, а меня чуть ли не насильно затащил в грузовой отсек, мол, чтобы не перегрелся. Видимо, самолёт был новый, последней модели, так как в грузовом можно было включить охлаждение, что русский и сделал. Пару раз он сам заходил охладиться. Естественно, заняться мне было нечем, поэтому я решил разбирать свое продовольствие, что было упаковано и рассортировано по коробкам. Вооружившись ломом, который почему-то валялся нескольких метрах от самого самолёта, я вырывал гвозди из деревяшек. Вот, например, в первой коробке были овощи и фрукты, половина из которых загнили. Во второй оружие, в основном, тоже русское. Некоторые экземпляры мне даже очень понравились, хоть я уже и разучился правильно стрелять с окончании революции, но всё же пару пробных выпустил в воздух, за что получил по рукам. Чёртов идиот, даже стрельнуть нельзя. В дальнейших коробках ничего интересного не было, но в последней из них было то, чего никак нельзя было ожидать. Эта коробка была намного меньше, чем остальные. Например, если классическая коробка примерно мне по плечо, то эта была до середины голени и вытянутая, хотя все остальные квадратные. Да и сама она лежала где-то в углу так, что я ее сначала не заметил. Всё-таки открыв коробку, я увидел 6, вроде бы акустических, гитар. Откуда они здесь? Зачем они понадобились Греции? Взяв один инструмент в руки, я повертел его в руках, разглядывая. Верхняя дека была телесного, персикового цвета, гриф, обечайка, голосник и головка грифа — черные; колки, как лады и розетка — белые. В целом, гитара выглядела очень даже симпатично. Ещё какое-то время повертев ее в руках, я заметил, что в голоснике написано «Сделано в СССР» и поставлена какая-то печать в форме ромба, с надписью «ГОСТ». ГОСТ? Что это? Название фирмы? Наверное. Ох, а были времена, я так хотел научиться играть на гитаре. Мне всегда нравилось, как она звучит, да и выглядит весь этот процесс достаточно эстетично, как по мне. Но моё желание присутствовало по молодости, а тогда гитара считалась непрестижным музыкальным инструментом, на котором могли играть только холопы и разные чудаки, что развлекают короля. Естественно, когда я изъявил желание научиться играть на столь чудном инструменте, мой отец лишь прыснул и нанял мне учителя по фортепиано. Да, тогда это было модно и считалось знаком статуса, ведь простые люди тогда не могли себе позволить купить целое фортепиано и нанять частного учителя (естественно, ни о каких музыкальных школах и речи не шло). Конечно, как это? Сын самого Великобритании — одной из самых влиятельных стран столетия, мог себе позволить играть на холопском инструменте? Такими темпами я проучился игре на фортепиано целых три года! Мне это времяпрепровождение совсем не устраивало. Я просто возненавидел музыку в тот момент. Так ещё и отец, оказалось, тоже в юношестве играл на фортепиано, поэтому оказался помешанным. Батя, как сам тот рассказывал, добился больших успехов в этом деле и даже играл в церкви, что раньше считалось очень почётным. Поэтому, посчитав, что я должен быть, как он, добивался от меня идеального результата. На выучивание песен мне давали буквально неделю, заставляя сидеть целыми днями сначала за учебой, а потом и за фортепиано. Я света белого не видел тогда! Так, в тот период мой отец начал лететь с катушек, превращаясь в отца-тирана, поэтому за любую ошибку или спутанную клавишу меня сильно били по рукам. В моей голове всплыли все флешбеки, и мне захотелось со всей силы разбить эту гитару об пол самолёта, но я сдержался, положив ее обратно в коробку. Как-то я даже начал думать насчёт того, чтобы отрубить себе руки. Да, это точно ненормальные мысли, но когда твои руки перевязывают веревкой, а потом, тем же вечером, по ним бьют… Это ужасно, они были все в крови из-за чего я всегда, даже летом, носил рубашки с длинными рукавами, чтобы попросту никто ничего не узнал. Но потом, видимо поняв, что я безнадёжен, отец перестал со мной заниматься фортепиано. Я наконец смог выдохнуть с облегчением. — Аме, — позвал меня Россия, я так задумался, что даже его не заметил. — Я здесь, — отозвался я, выдохнув с облегчением, зная, что всё плохое в прошлом. — Ты чего тут? О-о-о, — протянул гласную русский. — Что такое? — Откуда тут гитары? — с нескрываемый радостью выдает тот, подходя и беря одну из гитар в руки. — Не знаю, сам в шоке. А ты чего такой радостный? — Да так, просто, — ответил Росс, вертя в руках музыкальный инструмент, рассматривая его, — Давно я не играл на гитаре, — добавил тот, присев на одно колено, на которое русский положил боком гитару. — Ты умеешь играть? — Да. — Знаешь какие-нибудь песни? — Конечно, но тебе не понравится. — Почему же? — Они русские. — И что? Сыграй что-нибудь, — сложил руки на груди я, всё ещё слабо веря ему. — Подожди, не все так быстро. Надо сначала её настроить. Сажусь перед ним, думая, что ждать придется долго. Россия принимает позу для игры на гитаре, осматривает струны, ставит пальцы на определённые лады и начитает играть, как бы «щипая» и перебирая струны, останавливается, крутит несколько колков и снова переходит на струны. Я не особо понимал зачем и что он, в принципе, делает, так как представление о гитаре я имел нулевое. А русский продолжал вышеперечисленные махинации с каждой струной. Заняло это времени меньше, чем я подозревал, но это не самое важное. Его пальцы левой руки зажимают несколько струн на ладах, что прямо у головки грифа, а правая рука один раз провела по струнам в районе розетки, как бы «начало для начала». — Есть какие-то пожелания по поводу песни? — улыбнулся тот. — Я не знаю русских песен, за исключением «Катюши». — Хорошо, — усмехнулся Росс, — Тогда, сможешь отгадать, что это за песня? Русский начал ударять по струнам, не как в прошлый раз просто перебирая их. Сначала вверх, потом вниз, затем ещё раз вниз. Было видно, что рука у него набитая поэтому звук получался громкий и чистый. Другие пальцы же «скакали» по ладам и сменяли комбинации зажатия. Я даже не думал, что его пальцы могут делать что-то настолько прекрасное и элегантное, мне казалось, что ему, как и моему брату, деревья в лесу рубить. Не думайте, что мой брат лесоруб, у него просто странные замашки выезжать в леса и рубить деревья. Что-то вроде хобби. Меня он тоже звал, но мне не понравилось, слишком сложно. Он меня и крупнее и физически сильнее, да и рука набита. А, тем временем, Россия всё продолжал играть, и мелодия, что издавали струны под, как оказалось, ловкими пальцами, стала казаться мне знакомой. Где-то я её слышал и точно не один раз. Что же это? — Что-то знакомое, — нахмурился в размышлениях я. — Давай я слова напою и тогда, может, станет понятнее? — остановился играть Росс. — Ну давай, — соглашаюсь я, поднимая брови. Русский снова играет ту же самую мелодию, но спустя уже несколько мгновений проигрыша, начинает тихо подпевать. Я ожидал услышать пение на уровне павлина, мол, красивая обложка, а голос такой, что слушать невозможно. Но, оказалось, и голос у него не плохой, правда меня напрягает тот факт, что он пока поет, чуть ли не давится слезами от смеха. — «…Сильный, державный, Царствуй на славу…», — продолжал петь тот, смотря мне в глаза. Точно. — Why are you doing this? (Зачем ты это делаешь?) — нахмурился я. — Я думал, у тебя реакция насыщеннее будет, — как бы разочарованно вздыхает тот. Во время моей революции, когда страны выбирали на чью сторону встанут: мою или отца, я ни на что не рассчитывал. Я ожидал, что все встанут на сторону отца, так как он имеет авторитет, а я… А кто я по сравнению с ним? Но, в один момент, Российская Империя изъявил желание быть на моей стороне. Возможно, для него это было выгодно, я исключаю тот факт, что он мне посочувствовал. Но именно из-за его помощи у меня и получилось выиграть. Мы даже сдружились, оказалось, он не такой злой, как мне всегда думалось. Он мне даже помог наладить государство в первое время, за что я ему до сих пор благодарен. Он стал мне… Товарищем, что ли? Я дорожил нашем общением, но в один момент мы отдалились друг от друга. Просто дела, да и пути разошлись, наверное, это было из-за разногласий по поводу Аляски. Он держал на меня некую обиду за то, что я отобрал его значительный кусок земли, который тот сам открыл и основал. Я уже думал, что всё, конец дружбе, но как-то он лично появился передо мной. В те времена это значило очень многое. Он просил помощи с бунтующем народом. РИ, как и СССР, всегда скрывал свою семью и не показывал, поэтому никто не знал, будет ли наследник или русскому роду придет конец. Я внимательно его выслушал, но отказался помочь. Это могли рассчитать, как вмешательство в дела чужой страны, да и желания особого не было. Тогда я плохо все обдумал, я посчитал, что РИ справится со своим народом, но это оказалось не так. Спустя неделю мне доложили, что Российская Империя был убит. Кто это сделал, никто так и не смог узнать, но теперь народ торжествует, а наследника всё нет. Мх, зачем я вспомнил об этом? — Ещё именно из-за этого я не хочу тебе рассказывать, — усмехнулся русский, видимо, добившись, чего хотел, — Ты же всё равно этой историей попробуешь покрыть ту промашку в прошлом, не так ли? — Я не мог ничем помочь, — начал оправдываться я. — Мог, и мало того, что ты это знаешь, так я ещё это и видел, поэтому соврать не получится. — Много стран, что любили его, винили меня в его смерти. Они совсем не понимают сложившуюся ситуацию, только лишь делая вывод из результата, — хмурюсь я, вспоминая, какое количество претензий приходило мне в письмах. — Я тебя не виню, всё-таки, что прошло, то и прошло. С одной стороны, ты поступил правильно, — улыбнулся Россия, положив свою руку мне на плечо. — Ты противоречишь сам себе, — тоже слегка улыбнулся я, отводя взгляд. — Возможно, но что правда, то правда. — Так, стой, — обдумывая все его слова, я застыл в непонимание, — В смысле «ты это ещё и видел»? — Обещай, что никто об этом больше не узнает, — серьёзно посмотрел мне в глаза Росс. — Хорошо, — кивнул я. — Помнишь, говорили, что у РИ нет правоприемника? — Да, но это же, как оказалось, твой отец. — Самое интересное, что не он наследник. — А кто же тогда? Он же его сын! Или есть ещё один? — Нет. Он — не сын РИ. Я даже не уверен, кто он. — Так, в смысле? Россия лишь молча улыбнулся, продолжая что-то бренчать. — Ну так, что за песня узнал? — продолжал улыбаться русский. — Да, гимн Российской Империи. — Правильно. — Россия, я сейчас помру от любопытства, — немного грозно выдал я. — А ты чего такой? Надо уметь усмирять свой пыл, — тыкнул тот меня в нос, встал на ноги, отдал мне в руки гитару и пошёл обратно на улицу. Пробыв в секундном шоке, я резко опомнился, помахав головой из стороны в сторону, отгоняя всякие дурные мысли: — Эй! — возмутился я и, положив гитару к остальным, пошел за Россом. — Что «Эй»? — Прекрати дразнить меня! — Ну ты же реально всю эту информацию будешь использовать против СССР. А зачем мне это? — Я же пообещал! — начал злиться я. — Тс, — приставил тот палец к своим губам, показывая, что нужно помолчать. Я лишь вопросительно на него посмотрел, — Может, если смогу тебе доверять, то расскажу. А пока, ты и так слишком много знаешь, — Россия хмыкнул и пошел в сторону выхода. Я лишь фыркнул и обиженно надул щёчки. Это несправедливо! Почему он мне рассказать не может, а? Ведь уже начал! Это всё из-за того, что я когда-то не помог его деду? Или не деду. Я уже запутался, кто есть кто в их семье. А может СССР — это просто левая страна, что решила воспользоваться моментом, когда менялась власть и, промыв всем мозги, ввела свой коммунизм? Но это ладно, не моё дело решать, кто и как правит чужой страной, мне интересно совсем другое. Россия был ещё при РИ? Но как, если он сын Совка? А возможен тот факт, что Союз запустил своего сынка к РИ, чтобы ослабить власть того. Хотя, кем вообще приходится Росс для Российской Империи? Другом? Родственником? Внуком? Или Россия окажется вообще не сыном СССР, а каким-нибудь инопланетянином, что пришел захватить мир? Столько вопросов, но так мало ответов! Аж бесит. Нервно выдохнув, я осознал, что уже начинаю замерзать. Как-то очень сильно включено охлаждение. Я решаю выйти и погреться на солнышке, надеясь, что русский меня не увидит и не погонит обратно. Быстрым шагом покидаю грузовой отсек и прыгаю на золотистый песок, что блестит на солнце. Тот в мгновение разлетается от удара моих сапог об землю. Солнце сейчас приятно греет все открытые части тела, больше не сжигая их из-за пониженной температуры тела. Такое приятное чувство. Повожу кистями рук по своим локтям, кожа ещё холодная, мне нравится этот контраст. Кстати, интересный факт, что немного вводит меня в ступор: я нахожусь под этим солнцем чуть ли не двадцать четыре часа в сутки, а ни одного ожога не словил. Странно, никаких кремов от загара у нас нет, а у меня кожа тонкая, обычно сгорает моментально. Я присел на песок, подставляя лицо солнцу, что приятно жгло. Сегодня не так жарко, как обычно, это хорошо. Я сидел, пригреваясь на солнце и прокручивая рандомные мысли в голове. И вот я вспомнил тот момент, когда я хотел научиться играть на гитаре ещё в детстве. Я попросил одного шута сыграть мне, хороший был человек, я вот также сидел перед ним и слушал, а тот просил отгадывать песни. У всех гитаристов один способ демонстрации своих способностей, что ли? В то время я очень вдохновился этой игрой и также решил начать учиться, чтобы мы могли играть вместе. Сейчас то же детское «хочу» проснулось во мне. Что-то опять ёкнуло у меня в голове и мне захотелось исполнить детскую мечту, ведь на данный момент преграды в виде отца нет. — Аме, — позвал меня Росс. — Да? — подошёл я и присел на корточки рядом с ним. Россия лежал на песке и сверлил взглядом мотор. — Хоть немного понимаешь? — спросил русский показывая рукой на двигатель. — Чисто теоретически, — поджал губы я. — Понятно, — сказал тот, вздохнул и добавил, — Тогда сложно будет. — Прости, — стыдливо проговорил я. — Ничего страшного, справимся. Вот смотри, — Росс взял в руки блокнот, что лежал недалеко и тыкнул пальцем в страницу, — Видишь, сам объем моей камеры меньше, чем твой? — Ну. — Вот, и считай если её даже и переставить, то моя держаться в месте, отведённом для твоей, не будет, understand? — А что делать тогда? — начал паниковать я, — Значит, мне суждено умереть здесь? И об этом даже никто не узнает! Почему меня ещё не спасли, почему мои люди меня не нашли? — затараторил я, хватаясь за голову, — Все они предатели! Я не хочу умирать! Зачем я только согласился доставлять товар? — накатывались слезы на моих глазах, я не думал, что говорю, выдавая первое, что приходило в голову. Тогда эмоции снова взяли вверх. Слабак. В таком состоянии я пробыл ещё пару минут, пока меня не перебил голос. — Америка, хватит, пожалуйста. Я попытаюсь что-то придумать, — пытался хоть как-то утешить меня русский.