Затерянный аэродром

— Ах! Мх, Russia, хв-ватит! It's hurt for me! Fucking… Ах! — кричал я, царапая всё подряд короткими ногтями, таким образом пытаясь хоть как-то унять боль внизу. Одной рукой Россия прижимал мои локти к полу, а другой давил на спину, чтобы я прогибался в ней, — I-it's hurt, Russia! Ах! No, pleas- Ах! Stop it! Please, stop it! — слёзы стекали по лицу, а в душе жгла обида, из-за чего становилось ещё больнее. Почему он так поступает? Почему?! — Please! — кричал я изо всех сил. — Только что ты плакал от возбуждения, а теперь что? Что произошло, м? — Росс едко засмеялся и продолжил вдалбливаться уже с новой силой, несмотря на мои просьбы остановиться. На его лице я видел улыбку садиста. Я не мог поверить, что такой светлый, как мне казалось, человек может отдаться инстинктам и просто изнасиловать. От одной такой мысли хотелось завыть. Мне так больно… — Мне… Ах! — вскрикиваю я при особо сильном толчке, — Прошу тебя, остановись! — продолжал кричать я, хоть и понимал, что никто мне не поможет. — Молчи, сука текущая! — процедил сквозь острые зубы русский, перевернув меня на спину и, впившись ладонями мне в горло, начал сжимать то, параллельно делая более грубые толчки, — Или я заставлю тебя молчать. — Russia! — еле проговорил я из-за кома в горле и кашля, что вызван удушением. Слёзы хлынули с новой силой. Я схватился своими руками за ладони альфы, пытаясь ослабить хватку тех, но всё тщетно… Полностью обессиливал бешеный темп и порванный зад, что сейчас адски болел и истекал кровью, — Неужели вся эта Ах! Доброта, к-которая была… Ах! Please! Кха-кха. В тебе — маска? Ах! — уже начинал задыхаться я, но в последний момент Россия убирает руки от горла. — Я сказал тебе молчать! — тот бьёт меня кулаком по щеке, заставляя заскулить и продолжать стонать и вскрикивать от боли, заливаясь слезами. Я так разочарован. Как доверять людям после этого? Моё тело больше не могло сопротивляться, и я смирился, откидывая голову назад, продолжая кричать. Я знал, что никто мне не поможет. — Why? Ах! I trusted you. Fuck… It's so fucking hurt…! — Америка. Чувствую, как меня касаются. Открываю глаза, сразу начинаю осматриваться: я нахожусь в нашем домике передо мной Россия, он слегка улыбается. Всё ещё эти белые стены, с которых в некоторых местах отпадает краска, пол, что у входа весь в песке, а сам я лежу на кровати. Боли в анальной зоне нет, дотрагиваюсь до шеи — как и раздражения, и синяки тоже отсутствуют. Ещё пару секунд пытаюсь сложить все кусочки пазла, не понимая, что происходит и осознаю, что то изнасилование — был всего лишь сон. Я немало так ахреневаю. Ничего себе сон. Надо же такому присниться. Поднимаю корпус с кровати и ловлю на себе обеспокоенный взгляд русского. Как же теперь сложно воспринимать эти добрые глаза после настолько реалистичного сновидения. Неужели вещий? Нет-нет, не может быть, все эти вещие сны — бред, не так ли? А что, если не бред? Я не знаю. Я запутался. — Ну как ты? Как твоя нога? Как спалось? — расспрашивал меня Росс, всё ещё смотря беспокойными глазами. Эти глаза всё такие же тёплые, полная противоположность того, что было во сне: бесчеловечные и жестокие. — Я спал? — потёр глаза я, всё ещё не веря в происходящее. — Да, решил, что тебе нужно полежать, отошёл, чтобы принести тебе что-то на завтрак, прихожу, а ты уже спишь. — Точно, — улыбнулся я, вспоминая, как Россия говорил, что сейчас придёт, и я отрубился. Зеваю и мысленно радуюсь, что всё оказалось глупым сном, что приснился мне на почве переживаний. — Как нога? — снова спросил Росс. — Вроде так не болит. Да и там не было ничего серьёзного с самого начала. Сейчас попробую встать, — на это мой оппонент лишь кивает и протягивает руку. Недолго я буквально пялился на русского в шоке, но, тут же придя в себя, протянул свою в ответ, при это смущённо улыбнувшись. Это так мило с его стороны. Я наконец встаю на ноги, — Ну вот види… Ай! — вдруг, даже неожиданно для себя, я скрутился на пополам от резкой боли в низу живота, схватившись за него одной свободной рукой. — Что такое? — чуть ли не подпрыгнул на месте Россия, тут же присев передо мной на корточки и положив свои руки на мои плечи. Я медленно сел обратно на кровать, продолжая держаться за живот. Было ощущение, будто мои кишки связали в один большой узел и тянут вниз, желая вырвать. Знаю, звучит достаточно странно и даже омерзительно, но по-другому свои ощущения я описать не в состоянии. Мои губы начали дрожать, настолько сильно было больно. Я прекрасно знал, что со мной, эти симптомы перепутать с другими просто невозможно. Началась вторая фаза течки, а таблетки, что я принял в самолёте, только ухудшили состояние. Не зря мне всю жизнь говорили не пить никакие лекарства перед второй стадией. Мол, организм перестраивается и эти таблетки ему мешают. Боже, я тогда настолько разнервничался, что и забыл про последствия. Идиот! Идиот! Идиот! — Это течка, — сквозь боль прошипел я, смотря куда-то в пол и изо всех сил стараясь не заскулить, как брошенный щенок. — Тебе настолько больно? — Да! Не видно, что ли?! — крикнул я, посчитав вопрос, который был задан, настолько глупым, что он даже выбесил меня. Мне было плохо, поэтому я совсем не задумывался, как себя веду и какие чувства могут вызвать у собеседника мои агрессивные выкрики. — Я могу чем-то помочь? — спустя несколько секунд молчания я взглянул на русского. На меня смотрела пара растерянных глаз. Как же он бесит со своим волнением за мою жизнь. С чего он такой заботливый?! Я ему никто, но тот продолжает беспокоиться за каждый мой вздох. Тяжело вздыхаю. Сейчас не время для ссор. Нужно успокоиться. — Нет, всё равно мне ничего не поможет. Мне остаётся только надеяться, что всё побыстрее пройдет, — я нахмурился, надеясь, что голос не дрогнет от боли, иначе выглядело бы это странно и низко. — Тогда ложись, — тот махнул головой в сторону кровати, — Кстати, я совсем забыл тебе сказать хорошую новость. — Хорошую новость? — переспросил я, откидываясь на матрас кровати и удивлённо смотря на Россию, одновременно в мыслях пытаясь угадать, что же он хочет сказать. Как давно я не слышал хороших новостей. — Пока ты спал, я успел дойти до аэродрома и поискать заглушку для камеры сгорания. Я нашел что-то подходящее, поэтому, если сегодня мы сможем отодрать ту, и с ней двигатель будет работать нормально, значит, уже послезавтра ты сможешь улететь. — Неужели? — обрадовался я, что мои глаза загорелись оптимизмом, которые плевать хотели на течку, — Ха-ха, неужели я смогу вернуться домой?! В ответ Росс лишь грустно улыбнулся. — Что-то случилось? — опешил я, никак не ожидая такой реакции. — Не беспокойся, всё нормально, — в этот момент и так улыбка, что появляется очень редко, вовсе ушла с лица, — Я очень рад, что ты скоро вернёшься домой. — Эй, ну я же вижу, что что-то произошло. — Ну, может, потом расскажу, сейчас это не важно. Главное, чтобы ты себя хорошо чувствовал. — Хорошо, не буду заставлять. Тогда составишь мне компанию? Полежи со мной. Расскажи мне что-нибудь, я так мало о тебе знаю. И, к тому же, если ты это сделаешь, то боли будут проходить намного проще, ведь ты меня отвлечешь разговором. — Если тебе хочется, — посмеялся Росс и прилёг рядом. — Я тут никак понять не могу, почему ты всё-таки похож на СССР? Конечно, приглядевшись, я понял, что на РИ ты похож больше, но если СССР, по факту, тебе никто, то почему? — Это длинная история, в которой даже я ещё не до конца разобрался. Я родился и жил до встречи с Союзом в Питере. СССР настоял на переезде в Москву спустя год моей жизни с ним, так как это была столица, и ему бы было удобнее работать оттуда. Москва — совершенно другой город, в котором совершенно другие люди. Было сложно привыкать, но я сейчас не об этом. Всё произошло, когда мне было уже за восемнадцать. Совет никогда не запрещал мне выходить на улицу и общаться с людьми, но запрещал общаться с другими странами. И как-то просто прогуливаясь, я встретил одну из слуг, что растила меня всё детство. Она была всё ещё такая же милая и добрая, хоть и немного постарела. Конечно, столько лет прошло. Она была так счастлива меня видеть, что даже расплакалась. Мы отправились в местное кафе, и я поделился своей историей жизни за все это время. Оказалось, что после штурма дворца, всех слуг отпустили и разослали по родным городам. Всё произошло так быстро, что никто не успел меня забрать, как это планировалось изначально. Все, кто знал о моем существовании, подумали, что я умер, — тот ненадолго замолчал, облокотившись головой о стену и посмотрел куда-то в пустоту, будто размышляя. — Так что насчёт СССР? — выдал я, не выдержав интриги, одновременно хлопая глазами, уставившись на Россию. — Ах, да, точно, — вышел из транса тот, — Так вот. Эта женщина, как услышала, что я живу у Союза сразу предложила переехать к ней. Я пытался объяснить, что он неплохой и даже заменил мне отца, но выяснилось, что всё не так просто. По словам моей бывшей няньки, у брата РИ, по совместительству моего дяди, была интрижка с какой-то европейской девушкой в военном походе. Так вышло, что эта девушка оказалась беременна от дяди и тот просто бросил ее, даже не поддерживая её морально и финансово. В общем, ещё тем козлом он был. Этим ребенком и оказался Совет. Всю информацию о СССР дядя старался скрывать, так как в те времена все ещё был на престоле, поэтому известно об этой ситуации очень мало. Ходили слухи, что Союз именно из-за этого устроил революцию и теперь хочет выждать момент и отомстить мне за дядю, — усмехнулся Росс. — Почему ты смеёшься? — в удивлении вскинул брови я. — Потому что после разговоров с той женщиной, я, естественно, пошел расспрашивать на эту тему самого Союза. Да, всё вышесказанное оказалось правдой, кроме теории про революцию. Всё-таки тот хотел света для народа, а не жестоко отомстить своему отцу. Да и умер этот отец задолго до революции, что делало теорию ещё более глупой, — далее последовал вздох, — Тогда мы первый раз нормально поговорили про моё родство, ведь до этого я боялся поднимать эту тему. Но, знаешь, эта информация помогает объяснить причину жалости ко мне с его стороны: тоже был брошен. Совет сказал, что сначала он боялся оставлять меня у себя, так как я могу отобрать у него власть, но потом, вспомнив своё тяжёлое детство, окончательно решил помочь в этой непростой ситуации. — Неужто всё настолько запутано? Никогда бы не подумал, — я отчаянно пытался переварить всё вышесказанное, но безуспешно. Всё так сложно! — Именно поэтому мы не рассказываем об этом никому. Даже мои братья, что, на самом деле, мне вообще не братья, не знают об этом всём. И так же по этой причине мы с Союзом прикрылись сыном и отцом. Боже, я сейчас рассказываю всю эту историю и понимаю, что это полный бред. — М-да, действительно звучит, как какая-то выдуманная история. — Согласен, только сейчас я собрал всю эту информацию в кучу и адекватно проанализировал, — помолчав какое-то время, Россия добавил, — Пожалуйста, не рассказывай это никому. Это действительно может стоить нашей жизни с СССР, кто знает, как поведёт себя народ, узнав, что два члена царской семьи живы и по сей день. — Да, конечно, это останется тайной и об этом никто не узнает, — я положил руку тому на плечо, увидев, как мой оппонент помрачнел. Возможно ему действительно важна приватность этой истории, но русский отказывается мне доверять, — Послушай, я очень ценю тот факт, что ты поделился такой важной для тебя информации со мной. Но, мне кажется, ты не рад тому, что я теперь знаю это. Я правда никому не скажу, — пытался я хоть как-то подбодрить Росса.  — Нет, я не жалею, так как я хочу тебе доверять. Я просто разочарован в себе, клялся же, что всё это останется тайной, а теперь об этом знает враг Совета, — Россия взглянул на меня, — Но ни в коем случае не думай, что ты виноват. — Я ему не расскажу, что знаю, честно, — во мне не угасала надежда переубедить этого глупого русского. — Ладно, давай сменим тему? Терпеть не могу всё это нытье по поводу моего прошлого. Теперь ты что-нибудь расскажи. Может, какие-то смешные моменты в детстве были… Ну, чтобы разбавить атмосферу. — Хм, — протянул я, посмотрев вверх, одновременно вспоминая, — Нет, наверное, ничего нет. — Как нет? Ну хоть что-то же должно было быть, — удивлённо поднял одну бровь русский. — Моё детство было не из лучших. Хороших моментов в то время нужно было ещё поискать. В основном, меня травили в школе и унижали дома, считая, что это хороший способ воспитания. — Прям реально травили? — Да, только, пожалуйста, я не хочу говорить об этом, — выдохнул я, положив руки к себе на живот. Всем, кому я рассказывал о своей травле, реагировали одинаково: «Боже мой, бедный, не обращай внимания, хорошо?». Поэтому слышать эти слова в сотый раз мне бы не хотелось. Слишком устал от жалости в свою сторону, которую я совсем не привык получать. — А из-за чего тебя травили, если не секрет? — Глаза, — монотонно ответил я. — Из-за этого у тебя такие комплексы? — С чего ты вообще взял, что у меня есть какие-то комплексы? — лишь фыркнул я, слегка нахмурившись. — Когда ты упал в обморок, в первый день, помнишь? Я принёс тебя сюда и пошутил про твои глаза. Ты сразу занервничал и попросил не смотреть, отчаянно пытаясь найти очки. А когда я сказал, что те разбились, ты так расстроился и растерялся. Тут было сложно не понять, что у тебя реальный комплекс, так ещё теперь зная про травлю, мои догадки подтвердились. — Какой ты догадливый, — надул щёчки я. Не люблю, когда обсуждают мои слабости. Был бы на месте России кто-то другой, то я на полном серьёзе мог ему вмазать, может, не очень сильно, но вмазал бы просто из принципа, чтобы тот заткнулся. Но сейчас такого желания почему-то не возникало, из-за чего мне оставалось только дуться. — Но знаешь, мне наоборот нравятся твои глаза. Они такие особенные, таких нет ни у кого другого. И с ними, если честно, ты ещё больше напоминаешь мне куколку: светлого оттенка кожа, будто фарфоровая, а глаза — две бусинки. И ты такой маленький и аккуратный, к тому же. Поэтому я считаю, что это совсем не недостаток, а наоборот то, чем можно гордиться, — мягко улыбнулся Росс, посмотрев на меня. — Ты правда так думаешь? — смущённо улыбаюсь я, чувствуя, как моё лицо покрывается розовым румянцем. Впервые я почувствовал себя действительно нужным, а не ошибкой природы. Ещё никто никогда не говорил мне что-то приятное. Особенно, насчёт глаз. — Да, я думаю, они милые, — добавил Россия. — Спасибо. — Как твой живот? — Он всегда болит спазмами: то болит, то не болит. Пока он перестал, но через какое-то время заболит заново. — И сколько это будет продолжаться? — Пока организм полностью не перестроится на время течки, то не перестанет. Так будет весь день. — Хорошо, давай тогда сегодня отдохнём, а завтра примемся за работу с новой силой? — Да, давай, но, думаю, под вечер всё образуется, и мы сможем отодрать ту железку, про которую ты говорил. — Посмотрим, — выдает русский, тем самым обрекая наш разговор на завершение. Так и произошло. Мы оба смотрели в потолок, пытаясь найти хоть какую-то тему для разговора. Или это делал только я? Ну вот опять молчит, почему он такой молчаливый? Я бы хотел узнать его получше, но из-за этих моментов, когда Россия одним словом обрывает весь разговор, это получалось очень плохо. — Россия, — грустно говорю я. — Да? — Почему ты такой молчаливый, м? Мы уже так долго живём бок о бок, а до сих пор о тебе ничего не знаю. — Я молчаливый? Не знаю, в детстве мне можно было рот не заткнуть, а с возрастом я понял, что лучше держать язык за зубами и не разбалтывать всё сразу. — Но сейчас обратная ситуация, — я перекатываюсь на живот, тем самым приблизившись к Россу и снизив дистанцию между нами, подпираю свою щеку рукой и пристально смотрю в глаза оппонента, — Я хочу узнать тебя поближе. — Неужели? Мне наоборот все это время казалось, что я тебя только раздражаю, поэтому и молчал, — вскинул брови тот, уставившись на меня. — Нет-нет, ты меня не бесил. Я просто первое время все никак не мог принять, что никто не прибыл ко мне на помощь, хоть и у меня есть определенные люди, которые должны были сделать это. Ну и ещё я думал, что ты — сын моего врага, это тоже раздражало. Но сейчас все хорошо, я понял, что ты — не тот самый стереотипный русский, который постоянно пьяный и грубый, а достаточно милый и добрый, — улыбнулся я, оправдываясь. На самом деле, всё было совсем не так. В первое время он действительно бесил, и пару раз в моей голове была мысль всадить тому в спину те две неиспользованные пули, но знал, что никто больше мне не поможет, поэтому терпел. Терпел, терпел и терпел, пока резко, в один момент, не потеплел к персоне русского. Я до сих пор не знаю, что произошло, мне даже стало его жалко после истории про сложное детство и теперь я действительно хочу узнать его получше. Чёрт, неделю назад я бы не позволил появление этих мыслей, но и сейчас мне кажется это неправильным. — Да? Мне казалось, наоборот, — как-то недоверчиво окинув меня взглядом, Росс встал с кровати. И тут мне стало… Стыдно? С чего это? В обычном случае я бы просто фыркнул и отвернулся, закатив глаза, но я опять не могу это сделать! — Ты будешь завтракать? — Да, — я сел на кровать, сложив руки на коленях, растерянно наблюдая за действиями России, — А что мы будем есть? — Выбирать не приходится, поэтому тушёнка, — Росс достает из своей куртки, что аккуратно лежала на табуретке, складной нож и определенными махинациями вскрывает консерву, прорезая железную крышку одним лёгким движением. — А ты будешь есть? — Нет, поем вечером. — Но тебе же хочется. — И свалить отсюда тоже хочется. Но, как видишь, такой возможности нет, — русский плюхается ко мне рядом, протягивая открытую консерву. Я молча достаю вилку из своей куртки, протираю прибор об ткань футболки. — Давай, поешь, — набираю немного на вилку и протягиваю ту в сторону России. — Я сказал: «Нет», — вовсе отвернулся в другую сторону Росс. — Ну что ты как маленький, а? — Я тебе уже объяснил свою позицию насчёт гуманитарии. Пару раз я сделал поблажку, просто чтобы тебя не обидеть, но есть это на постоянной основе я не буду, — отрезал тот посмотрев в потолок. Сначала я сидел в непонимании, пока ненароком не засмотрелся на красивый профиль русского. Прямой нос, глаза с бликами от солнца, что прорывается в помещение через дверь и небольшое окно, и просто шикарные волосы, которые больше не скрывает ушанка. Они лежат не ухоженно, что придаёт персоне России какой-то непринужденности и свободы. Полная противоположность меня. Я наоборот должен быть идеален от прически до интонации, с которой говорю. Я знаю, это ненормально, но комплексы заставляют. Мне всё ещё страшно, что кто-то узнает о моих тайнах, слабостях, и снова начнется травля и угнетение. Я и без того каждый день получал достаточное количество домогательств в свою сторону просто из-за того, что я омега, а эти придурки считают сия действия «проявлением внимания», постоянно говоря, что: «Вам же это нравится, не стесняйтесь». Нет, блять, мне совсем это не нравится. Хочу, чтобы все эти уебки посдыхали в тяжких муках. — Понятно, тебя не переубедить, — фыркнул я, начиная есть. Тушёнка была холодная, так как подмерзла ночью и ещё не успела согреться, но моему голодному желудку было всё равно, и тот жадно поглощал всё. *** Мне никогда не казалось провожание солнца чем-то необычным, когда в то же время мои друзья и знакомые описывали этот процесс, как что-то нереальное и потрясающее. По этим же причинам я никогда не видел настоящего заката. Не того, что скрыт за домами мегаполиса, а тот, что показан во всех красках за городом. Спускаясь всё ниже к горизонту, солнце теряет яркость и становится всё более красного цвета. Вместе с изменением цвета самой звезды, происходят перемены и в окраске неба. Вблизи солнца оно окрашивается в красные, жёлтые и оранжевые тона, а над противосолнечной частью горизонта появляется светлая, бледно окрашенная полоса, что, дойдя до самого горизонта, становится тёмно-красным, а в разные стороны разливается ярко окрашенная полоса зари. Но, знаете, настоящий закат действительно стоит увидеть хоть раз в жизни. Этим мы и занимались с Россией, сидя на все том же крыльце, что сначала было засыпано песком, но теперь чистое, после активного смахивания того. Я смотрел и не мог оторваться, одновременно понимая, как я был не прав. Цвета зари меняются последовательно снизу вверх от ярко-оранжевого до зеленовато-голубого. Над ней появляется почти бесцветное округлое сияние, и в это же время над противоположной частью горизонта начинает вставать темная тень Земли, которую отделяет от светлой части неба розово-оранжевая полоса. Сейчас я наконец был расслаблен и спокоен. Я не думал о том, что боюсь не улететь отсюда, не думал над своими чувствами, и что заставило поменяться моё поведение и отношение к Россу, даже прошлое не трогало меня. Я впервые за всё время, что находился тут был спокоен и даже счастлив. Представляете, эта бесконечная и неизвестная пустыня больше не казалась страшной и неуютной, а наоборот какой-то родной, что ли? — Раш, — делаю что-то среднее между английским и русским наименованиями, — Ты не против, если я буду так тебя называть? — М? — отвлекся от рассмотрения заката тот, — Странно, но я не против, если тебе будет так удобно. — Я столько лет изучаю русский, но до сих пор русские имена вводят меня в ступор. Не знаю, так было с самого начала, — неловко улыбаюсь я. — Тогда ладно, — русский слегка машет головой, тем самым убирая с лица мешающие пряди челки, — Кстати, желание играть на гитаре всё ещё осталось? — наконец убрав чёлку, спрашивает русский. — Да, — вспоминаю про гитару я. — Давай, а то не зря же ты её сюда тащил. Я протягиваю руку к инструменту, что стоит в пару метрах от меня, и беру. — Смотри, возьми её вот таким образом, — начал объяснять Россия, кладя гитару правильно в моих руках. Получилось так, что гриф я держал левой рукой, а сам корпус инструмента лежал на моей правой ноге, — Ага, теперь правую ногу ставь на мысок. Да, вот. Запоминай, так правильно держать гитару. Понятно? — Да, — подтвердил я, — Пока легко. — Пх, — посмеялся Росс, — Пока. Так-с, ну давай я научу тебя зажимать самые простые и основные аккорды. Ты ведь знаешь, что это? — Знаю, — киваю я. — Хорошо, уже что-то, — тот берёт мою руку в свою, правильно ставя пальцы на грифе, а я, как будто выпал из реальности. Мне стало беспокойно, но одновременно внутри я визжал от радости, пока тепло разливалось по телу. От переизбытка чувств я заволновался ещё больше, но басистый голос России заставил отвлечься от чувств, — Это аккорд «Dm», вот так правильно его зажимать, — тот указал на положение моих пальцев. Первая, третья и вторая струны были зажаты на первых трёх ладах, — Попробуй провести по струнам и послушай, как он звучит, — послушно провожу, но звук получается глухой. Наверное, я что-то не так делаю, ведь у Росса все было звонко и весело, когда он играл вчера у самолёта. Пробую ударить по струнам сильнее, но звук получается ещё более глухим, хоть и более громким. — Я что-то делаю не так? — разочаровавшись в себе, уточняю я. — Прижимай струны на грифе сильнее, тогда всё будет хорошо. Так и делаю, но подушечкам пальцев в момент становится очень больно, постаравшись не обращать внимания, делаю, как сказал русский. Звук и вправду вышел намного звонче и чище. — Больно, — отдергивая руку от струн, как от огня, жалуясь, — Почему никто не говорил, что играть на гитаре больно? — Я тоже, когда учился, был в шоке, ведь думал, что всё просто. — Это нормально? — показываю подушечки пальцев, но которых продавлена кожа прямо по форме струн. Продавленные места были ярко красного цвета и сильно болели. — Да, не волнуйся. Если будешь тренироваться, то через какое-то время боль уйдет, и ты не будешь чувствовать дискомфорта при зажимании струн. Молча киваю, продолжая слушать лекции России связанные с правильным зажатием струн, одновременно пробуя на практике новые знания. Пальцы сильно болели, но мне хотелось научиться играть. Я хотел исполнить мечту своего детства… Хотя бы одну. Я понимал, что буду действительно счастлив, если освоюсь хоть немного на этом инструменте. Правда, было сложно справиться с воспоминаниями. Каждый раз, когда я чувствовал боль от струн, в моей голове всплывали кадры, где отец бьёт меня по рукам, за не выученную песню в срок. Это сначала пугало, и я даже хотел попросить прекратить первый урок, но я загорелся идеей прийти как-то к папаше в кабинет, встать и нагло сыграть что-то на гитаре. Хочу увидеть его гнев, ведь он ещё тот старик, который застрял в прошлом и до сих пор считает гитару инструментом для шутов. Поэтому усердно продолжал слушать и пытаться. Я отчаянно старался сыграть хоть один аккорд действительно хорошо, но этому так и не было суждено свершиться. Я расстроился, ведь считал гитару чем-то простым. Россия меня подбадривал, что: «С первого раза не всё получится, нужно тренироваться», и так далее. Росс нарисовал мне графическое обозначение некоторых аккордов, чтобы я мог заниматься сам, в своём блокноте, откуда позже вырвал лист и отдал мне. Аккуратно сложив в квадратик, я спрятал тот в карман штанов, убедившись, что там он будет в безопасности. Русский учил меня до полной темноты, когда видимость стала уже плохая и разглядеть струны было сложно. Тогда мы отложили гитару и стали разжигать небольшой огонь. В этот раз я хотел приготовить что-то вместе, потому что в обычные дни пока я разжигал огонь, Россия готовил незамысловатый супчик. — Ты сказал, что у тебя было трудное детство. Наверное, это не моё дело, но почему? Мне Великобритания казался всегда таким воспитанным и спокойным, хоть и видел я того только пару раз. Никогда бы не подумал, что он начнёт унижать собственного сына дома, — в коем-то веке начал первым разговор Росс. — Сначала он был хорошим. Но не только он — мой родитель. У меня есть мать — Испания. После моего рождения мать и отец очень сильно ругались, и когда мне было всего лишь два года, те развелись. Я остался с матерью и жил у неё. Испания с самого начала была странной женщиной, но дальше какого-то недопонимания между ними это не заходило, как один раз всё переросло в издёвки надо мной. Очень странно воспринимать это на слух, но я действительно был у неё как раб — я должен был трудиться и делать работу за неё: убираться в доме, что-то готовить, несмотря на мой небольшой возраст, тогда мне было только четыре года. Хорошо, она не заставляла заполнять какие-то документы, иначе я мог поставить перед смертью весь народ. С одной стороны, это были всего лишь домашние обязанности, но будучи четырехлетним вымывать весь особняк каждый день было ужасным. Но это не самое страшное, также эта женщина и вовсе поселила меня в подвале, где я вынужден был спать на старых одеялах, хоть и дом у нее был большой и роскошный, с большим количеством комнат. Я не очень хорошо помню то время, ведь был маленький, как никак. Но эта ситуация показывает весь маразм моей мамаши, — рассказывал я, разрезая картофель на части. — Ужас, а что насчёт Великобритании? — обеспокоенно спросил тот. — Всё мое «рабство» закончилось к первому классу школы, в то время родители опять сошлись и мы с матерью переехали к отцу опять. Всё стало хорошо: была отличная школа, хорошие друзья, любящий отец и мать, что стала редко появляться дома. Да, я был этому рад, ведь кроме работы, что я должен был делать и ужасные условия, в которых должен был жить, меня оскорбляли. Говорили, что я подкидыш, что я ей не нужен и при любом удачном случае она бы избавилась от меня. Пару раз она даже выкидывала меня из дома, потом говоря, что это шутка. А я тогда реально очень сильно боялся: плакал, бил в двери руками, ногами, клялся, что буду делать всё, что только мне скажут, и буду самым послушным. А эта мразь просто смотрела на это через окно своей комнаты и смеялась с такими же долбанутыми подругами. — Почему ты не рассказал Британии? — Боялся. Мне было тогда страшно, правда. Да и ребенком всё прощается и забывается быстрее, чем во взрослом возрасте. Только сейчас я понимаю насколько ее действия были садистскими. Но тогда я был маленьким, а поэтому спустя год хорошей жизни и позабыл про все эти ужасы. А потом случился кризис. От него пострадала большая часть Европы, в том числе и моя семья. Мы очень много потеряли, из-за чего меня перевели из частной школы, которую я любил, в обычную, для детей среднего класса. И именно тогда моя жизнь пошла по наклонной. В школе начали травить из-за глаз, избивать после уроков, а дома отец стал очень раздражённым. В основном я был у того, как человек, на которого можно выругаться, снять стресс и доказать свое достоинство и превосходство. Тогда, после первой течки, ещё и выяснилось, что я омега, после чего папаша вообще разочаровался во мне, изначально считая, что я стану наследником всего его имущества, а тут такие новости. Пока отец стал заставлять скрывать мою сущность и был чересчур требовательным, мать начала вбивать мне в голову, что я никому никогда не буду нужен, и что я буду только подстилкой для альф. Сложно описать всю ситуацию в двух словах, но жизнь тогда реально была не лучшей, — погрустнел я, как будто переживая всё это по-новой. — Эй, ну ты чего? — обеспокоенно спросил Росс. — Просто, ты прав. У меня очень много комплексов, и до сих пор я никому не рассказывал о своём детстве. Мне это в новинку, из-за чего мне боязно. Пожалуйста, не рассказывай никому, — чуть ли не прошептал я. Наконец я кому-то выговорился, отчего на душе стало намного легче. — Конечно, я никому не расскажу, — Россия встал с табуретки, подойдя ко мне и заключив в объятия. Не ожидая этого, я даже вздрогнул, — Мне, конечно, тоже пришлось пережить многое: и в концлагере побывал, и мне приходилось мириться с тем, что живу в доме у убийцы своего же отца, и внимания мало уделяли, и даже как-то похищали, но сейчас я тебя слушаю и эти проблемы становятся такими глупыми. Мне действительно тебя очень жаль, ведь такое буквальное издевательство не каждый может пережить. Я считаю, что ты очень сильный, раз остаёшься человеком после этого. — Нет, — тихо отрезал я, — Ты же прекрасно видел, какой я. Какой я ужасный и подлый. Нельзя называть меня человеком после этого, слышишь? Я соврал тебе утром, — я прижался к русскому в ответ, обняв, желая, чтобы тот выслушал меня, — Я действительно тебя ненавидел первое время, прости. Я даже хотел убить тебя, но ты мне нужен был, чтобы починить самолёт. Какой я человек после этого? Из-за меня умер РИ, из-за меня страдают многие страны, всё просто из-за того, что я обижен на эту жизнь с детства. Нельзя называть меня человеком после этого! — с комом в горле говорил я, прижимаясь всё сильнее к телу оппонента, — Я ужасный, отвратительный, наглый, самовлюблённый, — я отстраняюсь и смотрю на реакцию русского. Он смотрит на меня грустными и разочарованными глазами. Нет… Нет-нет, я не хотел этого. Какой я идиот, зачем я всё это рассказал, — Раш? — Значит, мои догадки оказались правдой, — пристально смотря мне в глаза, говорит Россия, поглаживая меня по голове, — Но я рад, что ты признался в том, что врал. Это смелый поступок. — Я изменил своё мнение к тебе, правда. Я узнал тебя получше… — Да ладно тебе, не оправдывайся, — перебил меня Росс, — Каждый имеет право на своё мнение. Если ты меня ненавидишь, то значит, на это есть причины, — тот отстраняется, кладя все нарезанные овощи в котелок и идя к костру. — Я правда поменял своё мнение о тебе. Почему ты мне не веришь? — крикнул я вслед ему.