Затерянный аэродром

Небо — такое величественное и всегда притягивающее взгляды людей. Бескрайнее, далёкое, неизведанное, и поэтому еще более манящее. Оно может быть разным — ярким, ласковым, весёлым, зловещим, пасмурным, хмурым. Но при этом никогда не перестает интересовать людей. Ночью, в ясную погоду, небо усыпано тысячами звёзд, различных по яркости и цвету, здесь, в пустыне я смог разглядеть всю их красоту. Сейчас я бы рад любоваться светом манящих и таких красивых звёзд, но мне совершенно не до этого. Тело накрывает новая волна боли, из-за чего мне остаётся только сжаться в комочек и, тихо скуля, молиться, чтобы всё это закончилось быстрее. Переворачиваюсь на другой бок, лицом к стене, одной рукой сминая простыню под собой, желая этим движением хоть как-то унять боль. К сожалению, все препараты, которые, пусть и немного, но могли помочь, остались дома, а таблетки для понижения запаха не спасут, если не сделают всё ещё хуже. Ситуацию ухудшали холод и бессонница. Как я выразился ранее, в пустыне я смог разглядеть всю красоту звёздного неба, из-за чего, если мне не спится, то я просто встаю на кровать и смотрю в то самое маленькое окошечко, что находится над нами. Благо рост позволяет увидеть всё, иначе приходилось бы перелазить через этого огромного русского и идти наружу. Кстати о русском. После тех слов, которые я сказал ему вечером, пока мы резали овощи для ужина, он так и не заговорил со мной. Я извинялся, просил прощения, но тот просто откидывал меня пустым взглядом и продолжал молчать. Это заставляет меня чувствовать ужасно, хоть его и можно понять, он вряд ли теперь когда-либо поверит такому лгуну, как я, тем более, простит. Мне так жалко Россию, у него добрая душа, а ему попался такой самовлюблённый урод, который не думает, что говорит, как я. Из-за стрессового состояния живот начинал болеть ещё сильнее, что меня немного напугало. Потому что, куда ещё больнее?! До этого дня ещё ни разу я не чувствовал себя настолько плохо. Мне хотелось просто сейчас умереть и не чувствовать болей, что смешались с постыдными чувствами. — Эй, ты чего не спишь? — в полудрёме, потирая глаза кулаком, тихо спрашивает меня Россия, приподнимая свой корпус над кроватью. Видимо, я разбудил его очередным переворотом на другую сторону, посчитав, что так мне станет лучше, и скулёжем. — Живот болит очень сильно, — также тихо проговариваю я, прижимая руки к груди. Сначала я хотел соврать, что просто не спится, но вспомнив о и так непростой ситуации, что сейчас между нами, решил не ухудшать ту очередной ложью, — Он никогда ещё так сильно не болел. Какое-то время русский просто смотрит на мою спину, которой я повернут к нему, лишь бы только не видеть в глазах того осуждение. Затем, поглаживая меня по плечу, растерянно начал: — Некоторые мои братья и сестры тоже омеги и тоже сталкивались с болезненными днями течки, — рука Росса аккуратно приподнимает мою футболку, затем начинает медленно поглаживать мой живот, — Они говорят, что если каким-то образом согреть животик, то боли становятся тише. Обычно те просто принимают горячую ванну, но так как такой возможности у нас сейчас нет, будем согревать по-другому, — отвечает Росс сонным голосом, после чего, зевнув, ложится обратно, продолжая гладить теплой рукой мой низ живота. Сказать, что я был в шоке — это ничего не сказать. У меня не было слов, только эмоции. Противоречащие эмоции. С одной стороны, мне было неловко, я снова провинился, а русский продолжает опять помогать мне, но с другой, меня радовало внимание с его стороны. Будто я этого всю жизнь и хотел. Черт, я так устал от непонимания себя, что происходит? Создаётся впечатление, что сейчас за меня живёт какой-то другой человек, а я только второстепенно могу воздействовать на какие-то отдельные моменты. А ведь всё начало происходить именно после встречи России. Может, это из-за него? Что же он такого делает, что я меняюсь в лучшую сторону? Да, сначала я это отрицал, но я действительно становлюсь добрее, сострадательнее, мягче. Ещё эти постоянные мысли о нем, иногда я даже засматриваюсь на Росса, этого я тоже отрицать уже не могу. Когда он рядом, я больше не чувствую себя пустым местом, которое нужно всем для выгоды, как происходит на мировой арене. — Ну, ты чего? — неожиданно для меня задал вопрос Росс. — Ты о чём? — отвечаю, пряча лицо за воротом куртки от нависающей неловкости. — Ты весь напряжён, расслабься, — добавил русский, после чего продолжил гладить мой небольшой живот. — Прости меня ещё раз. Пожалуйста, я правда поменял своё мнение о тебе, — из последних сил выговариваю я, наконец осмелившись посмотреть в глаза собеседнику. — Хорошо, на этот раз я тебе поверю, — выдыхает тот, уже начиная прикрывать глаза от накопившегося желания спать. Лишь проговорив тихое «Спасибо», я, уставившись в стену, снова прикрыл лицо воротом куртки. Надеюсь, Россия не увидит мою неконтролируемую улыбку, которая расплылась на лице. Боже, я как идиот, не могу перестать улыбаться в стенку. На душе в момент становится теплее и легче, я так рад осознавать, что теперь всё хорошо, ведь эта ситуация заставила меня знатно понервничать. А ведь раньше я бы не придал обиде какого-то человека, что появилась из-за моих стервозных действий, и малейшего значения, а за желание извиниться, тут же пресекал бы все благие мысли, вбивая себе в голову, что я не виноват. Сейчас, прокручивая всё это в голове, я начал осознавать, каким мудаком я на самом деле являюсь. Первое время я думал, что это нормально, что у меня такой характер, нет, это всего лишь ненависть ко всему живому из-за детства. Но я не могу оправдываться сложным детством, я сам позволил стать себе таким. А Росс другой. У него мягкий, милый характер и большое сердце. Несмотря на все мои капризы, тот не перестал мне помогать и даже сейчас пытается решить проблему с моим животом, который, кстати, начал постепенно проходить. Хоть мне до сих пор неловко, что русский так близко и даже дотрагивается до меня (как я говорил ранее, касания для меня много значат), я постепенно начал принимать этот факт, расслабляясь. Руки России были тёплые, хоть немного грубые. Интересно, он занимается спортом или это из-за войны на его ладонях столько мозолей? Скорее всего, первый вариант подходит больше, ведь чтобы такую мускулатуру нарастить, нужно долго трудиться. «Боже, я так много думаю о нем, неужели влюбился?», — пошутил у себя в голове я, но замерев на несколько секунд, начал обдумывать такой вариант. Возможно, действительно влюбился? А может нет и мне это кажется? Я не знаю… Что испытывают, когда любят кого-то? М-да, к сожалению, ещё никто не смог завоевать моё сердце, из-за чего я не знаю, что такое быть влюбленным. Многие говорят, что когда почувствуешь, тогда и поймёшь. Но что чувствуют, когда любят? *** Потягиваюсь, выходя из домика. К счастью, сегодня будет простой день в плане течки. Конечно, может низ живота иногда побаливает, но ведь это такая мелочь по сравнению со вчерашним днём. Сегодня у меня было хорошее настроение, поэтому радостно выхожу на солнце и, улыбнувшись, раскидываю руки в стороны, греясь. Позже выходит Россия, заставая меня в такой необычной позе, на что тот усмехается, «разглядывая» меня. Наконец, заметив русского, улыбаюсь ему, на что получаю улыбку в ответ. Вижу, мой собеседник сегодня тоже в хорошем расположении духа. Приятно видеть его радостным, хоть тот и стал чаще улыбаться в принципе, но этого всё ещё было мало. Молча поглядев друг на друга ещё пару секунд, но опомнившись, зачем мы встали в такую рань, принялись собирать весь инвентарь в кучу. Как и планировалось, мы идём отдирать какую-то железку, про которую вчера говорил русский. Честно, не представляю, как мы будем это делать, но если у нас ничего не получится, то я не улечу отсюда. Всё утро я думал над своей возможной влюбленностью, пытался копаться в себе, сопоставлять факты, но, чёрт, запутался ещё больше. Росс вроде меня привлекает, я правда восхищаюсь им, но, что если я все преувеличиваю? Агхт, не знаю, голова по швам трещит! Нахмурив брови, я начал оценивающе смотреть на русского, что сейчас доставал из-под кровати топор, которым мы позже будем отрубать железку. Заметив мой изучающий взгляд на себе, Россия, вставая на ноги и кладя себе на плечо орудие, вскидывает одну бровь в недоумении. — У меня тут назрел вопрос: ты занимаешься спортом? — постарался разбавить ситуацию я, зная, что поступил некрасиво, начиная откровенно пялиться. — Да, РИ вообще сначала отдал меня на танцы, — поджимая губы, отвечает тот. — Ты и танцы? Вообще бы никогда не подумал, — усмехнулся я, беря со стола деревянный ящик инструментов из моего самолета и блокнот русского, но в ту же секунду ящик у меня забрал Росс, аргументируя это тем, что он тяжёлый. Недоверчиво посмотрев на моего собеседника, я лишь вздохнул, беря в руки только блокнот. — Раньше было нужно уметь танцевать хотя бы базовые танцы, по типу вальса, — продолжил свой рассказ мой оппонент, — Иначе, как же тот меня женить будет? По крайней мере, РИ всегда оправдывал мои занятия именно такими словами. — Это да, — кивнул в ответ я, подтверждая слова России, да, так раньше было модно. Мы направились к самому корпусу аэродрома, выйдя из домика. Я ещё ни разу там не был, а видел его исключительно издалека, поэтому мне было жуть, как интересно, — Кстати, какие-нибудь танцы помнишь? — Да, тот же вальс. — Я просто тоже какое-то время занимался танцами. — Хочешь, можем станцевать потом как-нибудь? Конечно, супер из-за ноги я не смогу, но почему не попробовать? — Станцевать? — удивлённо переспросил я, отводя взгляд в сторону, раздумывая, — Ну можно, — скомкано отвечаю я, слабо улыбаясь. — Хах, вот и отлично, — выдает Россия, перекладывая топор на другое плечо. — А кроме тех танцев ты больше ничем не занимался? — Занимался, с возрастом я перестал гнуться, как бы это странно не звучало, и так как РИ настаивал и на растяжке перед каждым занятием, всё это становилось очень болезненным. Ну, а потом я наконец смог отговорить его от всей этой мути и меня отдали в легкую атлетику. Вот она мне понравилась, особенно, бег. Затем, после революции, СССР брал меня с собой на пробежки и турники. Как-то так я и влюбился в спорт. — У меня брат тоже любит бег. А я вот не могу себя заставить сделать хоть что-то, — пробурчал себе под нос я. — А тебе разве надо? У тебя же всё вроде с телом хорошо. — Да нет, я бы хотел быть с мускулатурой, кубиками и всеми прочими прелестями. — Зачем это тебе? Ты же омега. Я, конечно, не вешаю на тебя стереотипы, но это немного странно, — посмеялся Росс. — Ну, понимаешь, — протянул я, — Долгое время я был единственным ребенком в семье и когда выяснилось, что я ещё и омега, отец обозлился на меня так, будто это была моя вина. Он запретил мне рассказывать о своей сущности, так как других наследников не было, а всё, что было у него, он хотел отдать мне. Думаю, ты знаешь, как ущемляли омег, да и сейчас тоже, хоть ситуация и стала лучше. Потом ещё мать рассказывала страшные истории, как омегами пользуются, насилуют, убивают, считают никем или просто игрушкой для ублажения. И я сам принял решение скрывать, что я омега, в своё же благо. Это помогло, в мире со мной все считаются и никто не посмеет сказать мне что-то едкое в лицо. — Ясно, — русский приподнял брови в небольшом непонимании, — А я ведь думал поначалу, что ты гамма, но потом увидел подавители, а твой запах стал походить больше на омежий. Честно, до последнего считал, что брежу. — Приятно слышать, что мои старания хоть чем-то оборачиваются. — Старания? — Да, ведь непросто сделать так, чтобы тебя считали за кого-то другого. Нужно постоянно мыться, смывая с себя запах, выливать на себя чуть ли не тонну духов и глотать таблетки. — И ты так морочишься всю жизнь? — Приходится, — отрезаю я, не видя смысла что-то ещё разъяснять русскому. Мы слишком разные, чтобы тот понял насколько тяжело быть омегой в наше время. Но я его не виню в этом, он — альфа, перед ним открыты все двери: нет никаких запретов, да и проблем меньше. Это я боюсь ходить вечерами по улицам, не желая встретить какого-то ненормального, что изнасилует или вовсе убьёт, а ему-то что? К нему такому высокому мало кто захочет подходить. Да и вот это его расслабленное выражение лица уже может напугать. Мне тоже сначала было страшно находиться рядом с Россом, всё-таки я не знал, что от того ожидать. — Да, это конечно страшно. Жить омегой в мире таких придурков, что оправдывают своё отвратительное поведение и невоспитанность инстинктами. В какой момент мы стали настолько животными, что используем инстинкты тех, как основной критерий? — Я так рад, что кому-то это понятно, — смущённо улыбаюсь я, глядя на серьёзное лицо Росса. — Я сильно сочувствую тебе из-за того, что общество заставило тебя скрывать свою настоящую сущность, а не быть тем, кем ты по-настоящему являешься. — Спасибо. Спасибо, правда. За то, что ты делаешь для меня, хоть мы даже не были знакомы и, я думаю, СССР не рассказывал про меня что-то особо хорошее, но ты все равно меня не бросил. И даже после моих капризов, не кинул на произвол судьбы. А ещё отдельно хочу поблагодарить за то, что ты меня не трогаешь во время течки и за поддержку, конечно же. — Боже мой, Америка, не стоит благодарности. Я просто поступил и продолжаю поступать, как человек. Как я сказал тебе в первый день нашей встречи, я просто не представляю, как можно бросить кого-то в такой ужасной ситуации. А насчёт течки, это даже не обсуждается. Не нужно за такое благодарить, это наоборот, как должное. — Просто, до омег сразу начинают домогаться, если почувствуют хоть малейший запах течки, поэтому твое спокойное поведение мне в новинку, — поникшим голосом, начинаю оправдываться я. — Это отвратительно, никогда таких не поддерживал и считал, что те должны гореть в аду. Эти идиоты продолжают оправдываться инстинктами, хотя все идёт из головы и рамок, которые они себе ставят. Мы все равны, несмотря на гендер. Поэтому, не бойся, я тебя ни в коем случае не трону, только обязательно говори, если тебя будет что-то пугать в моем поведении. — А должно? — Я на всякий случай. Меня многие опасаются из-за роста и вечно раздражённого вида. Я уже привык, поэтому просто предупреждай, если будешь чувствовать себя некомфортно в каких-то ситуациях. Весь остальной путь мы прошли молча. Я, пиная по пути песок сапогами, размышлял насчёт сказанных ранее слов России. Он первый человек, которого я встретил, что говорит про омег не с презрением или отвращением, а с некой любовью. Это благородно, как я считаю, и определенно делает его лучше в моих глазах. Ещё чуть-чуть и русский станет Богом для меня, ха-ха. Уже подходя к центру обслуживания самолётов, насколько я понял, ведь надпись, что свисала на одном гвозде и вот-вот грозилась упасть, была на каком-то другом, неизвестном мне языке. Я споткнулся об один из булыжников, что были разбросаны в нескольких метрах от «крыльца» здания. В последний момент, когда мой лоб уже был готов поцеловать землю, Росс хватает меня и быстро поднимает. Как я заметил позже, эти булыжники были остатками небольшого, но длинного порога, при входе в здание. — Америка, ты всегда так часто падаешь?! — хмурясь и отряхивая мои штаны от песка, что уже успел прилипнуть, спрашивал меня Россия. — Я просто задумался, — успокаивал того я, чувствуя какую-то неловкость за то, что сейчас делает собеседник. Мне, хоть и однозначно приятно его внимание, тем более, такое, но это непривычно, что и заставляет волноваться, из-за чего становится неловко. — То руку обожжешь, то подбородок разобьешь, то теперь, если бы я не среагировал, ещё бы себе что-нибудь покалечил! — продолжал отчитывать меня тот. — Но всё же, спасибо, что поймал. Я в последнее время каким-то невнимательным стал. — Кстати, как подбородок с рукой? — Всё хорошо, только вот про руку, насколько я помню, ты ещё не спрашивал. Чего так забеспокоился? — позволяя выдать тихий смешок, когда мой в который раз спаситель закончил свои махинации с моими штанами, я ближе подхожу к надписи над входом. — Не спрашивал, потому что не доверял тебе ещё тогда, — теперь уже оправдывался Росс, — Надеюсь, тебя это не обижает? — Нет, я понимаю, — всё ещё рассматривая надпись над входом, коротко отвечаю я. Это были иероглифы, но точно не китайские, японские или корейские, а арабские…? — Почему здесь написано на каком-то другом языке? — спросил я у России, дёрнув того за майку. — Ну, потому что так написали. А на каком там, по-твоему, должно быть написано? — озадаченно ответил тот. — Я не знаю, русский, он же официальный в СССР. — При чём тут СССР? — собеседник продолжил смотреть на меня с непониманием. — А мы разве сейчас не на территории Союза? — продолжил доказывать свою точку зрения я. А затем настала тишина. Русский смотрел на меня, как на полного идиота, всё ещё, видимо, отходя от моих слов. Что я такого сказал? — Америка, — выдыхает Россия, — если бы мы сейчас были на территории Совета, то я бы не сидел тут, а хоть как-то бы пытался дойти до какого-нибудь населённого пункта пешком или вовсе связаться по рации. Но так как мы сейчас никак не на территории СССР, то мне остается сидеть здесь, в этой чёртовой Саудовской Аравии. — Саудовской Аравии? — в шоке округляю глаза я, — Стоп-стоп-стоп. Я не мог оказаться в Аравии, ну никаким образом! Я летел совсем другим маршрутом! Это ты что-то путаешь. Мы по-любому на территории СССР. — Нет, по координатам мы сейчас в пустыне Руб-эль-Хали, насколько я понимаю. — Я летел по другому маршруту, слышишь? Я просто не должен был пролетать мимо Аравийского полуострова. — Может, ты попал в магнитную бурю, из-за чего показания твоего компаса изменились? — Я не знаю, — вдохнул я, сложив руки на груди и опустив голову, — Я так уже устал от этого всего, я просто хочу домой. — Хэй, ну чего ты расстраиваешься? Ты же здесь не один и я починю тебе самолёт, заодно и проверив компас. Нужно взять себя в руки, понимаешь? Если только сидеть и страдать, то так и помрёшь здесь. — Да, ты прав, — смотрю тому в глаза, успокаиваясь, — Сейчас не время раскисать. — Зайдём, а то что мы тут стоим? — спросил меня тот. — Оно такое старое. Не обвалится, если мы что-то отдерём отсюда? — обеспокоенно уточняю я. — Нет, по крайней мере, мы же не из основания будем что-то брать. — Надеюсь. Подхожу ближе ко входу, аккуратно переступая раздолбанный порог, и осматриваюсь. Помещение было огромное, здесь могло с лёгкостью поместиться около трёх больших самолётов, как грузовых, так и пассажирских. Стены и балки уже в каких-то местах покрыты ржавчиной, ведь те были сплавлены из металла. Пол же устелен чем-то наподобие кафеля, но более прочного, стыки были промазаны строительной пеной, между них проглядывала плесень. Видимо, сам аэродром и это здание строили на скорую руку, так как всё вышеперечисленное было выполнено небрежно и неаккуратно. Как истинный перфекционист, удивившись такому пофигизму, я прошел вглубь. На потолке, что обтянут непонятной материей, красовались огромные светильники, лампочки которых все перебиты. В самом здании осталось очень мало вещей: только несколько стульев, винтами прикрученные к стене, коробки и обрывки ткани, которые я уже присмотрел, как одеяло. — Пойдём, покажу, где эта железка, — махнул рукой Россия, зовя меня с собой, перед этим поставив ящик с инструментами возле входа (из-за того, что тот достаточно тяжёлый). Я, лишь положив блокнот русского к инструментам, послушно пошел за оппонентом, шаркая сапогами по поверхности пола. Росс привел меня к одной из коробок, начиная выкладывать из нее весь хлам, бурча: «Где же она?». В основном, на пол летели сломанные винты, части двигателя, что уже вряд ли можно было использовать, и кривые инструменты. Взяв одну из частей двигателя какой-то прям древней модели, кручу ее в руках, пытаясь понять, что это было. Возможно, турбина, а может и компрессор, они между собой похожи, поэтому отличить сложно, — Вот она! — восклицает русский, держа в руках какой-то обломок, — Видишь эту сторону? — трепетал Россия, проводя пальцем по одному из рёбер железяки. — Да, — киваю я, наклоняясь ближе к железяке, отчаянно пытаясь понять, как она поможет спасти мой двигатель. — Смотри, её толщина как раз подходит к тому промежутку, что получится, если я поставлю свою камеру сгорания к тебе, — всё ещё с небольшим огнём в глазах говорил собеседник. Это меня немного смешило, Росс хоть и такой грозный с виду, но в душе радуется мелочам, прям как ребенок. Мне нравится этот контраст. — Хорошо, тебе нужно чем-то помочь? — улыбнувшись, спрашиваю. — По-хорошему, тебе нужно было подержать эту штуку руками, а я бы каким-нибудь образом попытался «отрезать» нужную длину топором. Но подумав вчера, я понял, что ненароком могу попасть тебе по пальцам. Поэтому сейчас я попытаюсь сам, без твоего участия, а вот когда я буду подпиливать эту железку, ты мне поможешь её держать, хорошо? — Да, конечно. Что-то ещё от меня надо сейчас? — Нет, а ты куда-то идти собрался? — Да, там ткань какая-то лежит. Я просто устал трястись от холода ночью, потому хочу посмотреть, может из неё получится одеяло. — Ну давай, — хмыкнул Росс, — Ах, да. Раз уж ты ещё не сел, принесёшь мне, пожалуйста, карандаш, блокнот и рулетку из ящика? — Угу, сейчас, — сорвавшись с места, я побежал к ящику, что был оставлен возле входа, пока русский что-то прикидывал и пальцами измерял на железке. Быстро добравшись до места назначения, я положил себе на колени блокнот, что лежал сверху, и начал копаться в инструментах, ища нужные мне вещи. Быстро перебирая те, я случайно уронил записную книжку с колен, задев её рукой. Уже готовясь поднять её, увидел, что раскрылся один из разворотов блокнота. До этого у меня не появлялась возможность посмотреть, что же написано у Росса на этих страницах, поэтому сейчас моё любопытство заиграло, как никогда раньше. Чёрт, Соединённые Штаты Америки, нет, тебе не нужно читать чужие записи. Помнишь, чем это обернулось в прошлый раз, когда ты решил прочитать его письмо? Он был огорчён и разочарован в тебе! Разве тебе снова хочется видеть эти эмоции на его лице? Тем более, вы только-только помирились после прошлой ссоры, а ты хочешь затеять ещё одну? А что, если его терпение и вовсе закончится и тот перестанет помогать тебе?! Посмотри, сколько он делает для тебя, идиот! Я невольно оборачиваюсь, послушавшись свои мысли, и, глядя, как русский все ещё возится с той железякой, начинаю раздумывать. Но ведь я только посмотрю, ничего плохого не будет. Я не скажу о том, что узнаю, пронесёт. «Всё будет хорошо, я только взгляну», — пытаясь успокоить себя, я беру блокнот в руки разворотом, который открылся, всё ещё глубоко в душе понимая, что поступаю неправильно. Я заметил, что страница оформлена, как то письмо Росса, что было предназначено Союзу. Так как времени у меня немного, быстро пробегаю по строчкам глазами, чтобы была возможность понять хотя бы общий смысл написанного, зная, как сильно могу ухудшить наши отношения, если меня спалят. «Дорогая моя, пожалуйста, не плачь по мне. Как же больно читать твои письма, где ты просишь вернуться домой и больше не заставлять тебя страдать. Ты прекрасно знаешь, что я хочу помогать Родине в борьбе с этим чёртовым фашистом, что держит в страхе всю страну. Я скоро вернусь, помни это, прошу. Осталось немного, милая. Передай отцу, что я в порядке и очень скучаю по вам всем. Мы скоро обязательно победим и, как только я вернусь, мы заживём, как в старые времена. Люблю тебя. Твой Россия» «Дорогая», «Я скоро вернусь», «Осталось немного», «Мы обязательно победим», «Твой Россия», обрывки ласковых фразы летели перед глазами, пока сердце отказывалось принимать ту информацию, что сейчас была прочтена. Это и вправду было письмо, адресованное какой-то девушке, с которой у России были явно больше, чем дружеские отношения. Сердце отчаянно забилось быстрее, а тело пропустило дрожь после фразы «Люблю тебя», на которой закончился текст. На душе в момент стало неспокойно от появившегося чувства тревоги, пока мозг, всё ещё пытаясь обработать информацию, не понимал, что происходит. Также и я был в шоке от нахлынувших чувств. Я не могу объяснить словами, сколько эмоций почувствовал за одну секунду: грусть, страх, обида, злость и ещё огромное количество смешанных ощущений являлись ими. Неужели я ревную его? Говорят, что человеку достаточно четырёх-восьми секунд, чтобы влюбиться, а именно — распознать в объекте воздыхания свой внутренний идеал. Он формируется с раннего детства под влиянием нашей семьи и отношений с родителем. В этот идеальный образ входит всё самое лучшее, что есть в родителе от физических характеристик до мимики и жестов. Со временем добавляются черты идеализированных персонажей кино, литературы, кумиров, а также реальных людей, оказавших на тебя эмоциональное влияние. Когда я ещё ходил к психологу лечить свои детские травмы, тот сказал, что у меня могут возникнуть проблемы с семейной жизнью, так как этот самый родитель, про которого говориться выше, был тираном и тем, кого я ненавидел больше всего на свете. Это всё в действительности поспособствовало не нахождение того самого. Но в то время я не особо придал этому значения, посчитав, что мне нужен просто добрый и понимающий меня человек, но найдя такой образ в своём прошлом кавалере, полностью почувствовал на вкус, что такое лицемерие. Уже после освобождения от этих ужасных отношений мне снова пришлось посещать врачей. Мало того, что у меня появилось огромное количество проблем со здоровьем, так ещё и психологическая травма на всю оставшуюся жизнь. На мне живого места не было, благо Канада помог и организовал полное лечение, оберегая от всяких насмешек в мой адрес и слухов, что распространял бывший. Спустя полгода лечения, когда мне наконец разрешили отправиться домой и вернутся к работе, на собраниях многие стали смеяться в след и пускать колкие фразы. Тогда я просто возненавидел общество вокруг. Какого хрена они смеют говорить обо мне что-то, даже не зная всей ситуации?! Ах, да, точно. У нас же: «Жертва виновата в насилии, спровоцировала». В тот момент во мне что-то переломилось, отчего я закрыл своё сердце на замок, не разрешая людям или странам хоть как-то сближаться со мной. Всех, кто поддержал моего бывшего кавалера, пришлось уничтожить политически. Тогда я уже имел авторитет на мировой арене, а неплохие деньги, что пришлось заплатить некоторым организациям взамен на помощь, только помогли. Жестоко? Нет, ни капли. Я ненавижу практически всех вокруг, зная, что пока они улыбаются тебе в лицо, в голове уже продумывают план по устранению тебя. Что уж говорить, факт того, что я — омега, стал строжайшим секретом, который знали только три человека: отец, Канада и мать. Про отца и мать мне волноваться не приходилось, ведь те и без того до сих пор не принимали, что я омега, поэтому молчали, а вот с Канадой пришлось долго беседовать. Сначала он меня отговаривал, ведь сам брат по природе своей добрый и может простить даже самый ужасный поступок, к чему и призывал меня. Конечно, я никак не собирался прощать никого, ведь легко говорить, когда не испытывал ничего из того, что ты сказал ранее, на себе. Я, если быть честным, до сих пор завидую Канаде, у него жизнь была такая гладкая, простая и счастливая, в отличие от меня. Думаю, будь он на моём месте, изменил бы своё мнение. Так о чём я там говорил? Точно, тот самый «идеал». Пропитавшись своей же ненавистью, я не видел в окружающих ничего хорошего, из-за чего даже намёк на чувства не мог вызвать у меня никто. Но знаете, как говорят? «Как ты относишься к людям, так и они к тебе». Да, это верно. Многие меня не любили из-за моего характера, хоть и слушались в политическом плане. Но я-то знаю, что они просто слабые личности, которые боятся, потому и слушаются. По этим причинам пришлось забыть и о хорошем отношении к себе со стороны других (кроме Канады, что продолжал терпеть мой отвратительный нрав). Особенно становится неприятно, когда коллеги при мне обсуждают, как будут этой ночью драть своего омегу, так как он — вещь и нужен только ради секса, а на следующий день становятся милыми и пушистыми со своими возлюбленными, говоря, как любят. Бывает так, что я даже отказываюсь сотрудничать с такими личностями, зная, как они думают обо мне на самом деле. В этой пустыне я встретил Россию. Как и всех, его я ненавидел и относился с пренебрежением, считая помощь того чем-то обязательным, поэтому даже не удосужился поблагодарить за неё. Но постепенно моё мнение менялось. Я больше не чувствовал себя царем мира, коим меня заставила почувствовать власть. Тут меня настигает прошлое, заставляя осмыслять нынешние проблемы и смотреть на мир по-новому. Росс такой добрый и отзывчивый. Каждый раз, когда у меня случались срывы, и слёзы начинали катиться по лицу, тот не прессовал меня фразами по типу: «Ты мой наследник, а ведёшь себя, как истеричка», «Успокойся, сопля», какими меня «отучал» просто выплёскивать свои эмоции отец, после того, как Канада рассказал ему, что я рыдаю у себя в комнате по ночам. Росс просто наоборот поддерживал и успокаивал. Даже, когда я начинал рассказывать свои тупые проблемы из детства, которые ранее никому не были интересны, тот внимательно слушал и высказывал своё мнение. Было так приятно осознавать, что хоть кто-то меня мог выслушать, тут же не начиная смеяться или стебать потом. Неужто Росс — тот самый человек, что заставил меня почувствовать самое прекрасное чувство на свете? Влюблённость. Но на смену чувству облегчения от того, что я наконец немного разобрался в себе и не умру в одиночестве с десятью кошками, пришло разочарование. «Он занят», — с сожалением пришлось признаться себе. Только я обрадовался, что судьба предоставила мне возможность хотя бы раз в жизни почувствовать себя по-настоящему счастливым, как всё рушится, из-за чего радостное чувство окрыленности тут же перерастет в гнев. Конечно, такой понимающий и нежный альфа, как он, одинок не будет! Всем же нравятся такие: и девушкам, и омегам, и остальным гендерам! Да, сейчас таких очень мало и на что я вообще мог надеяться?! Всё-таки РИ напрасно боялся не женить своего сынка. Помню, как мне тот рассказывал, что не хотел бы обрекать будущее своих детей в исключительную работу, а напротив желал, что бы они, несмотря на королевский престол, имели семью, детей и друзей, чего не было у самого РИ. — Ну, ты где там? — крикнул мне Росс, отчего я вздрогнул, выронив из рук блокнот. Взгляд бегал по пространству ящика, впопыхах ища в нём рулетку с карандашом. Благо, они лежали неглубоко, поэтому быстро схватив те, я встал, медленно подходя к России с нужными вещами, всё ещё обдумывая то письмо. Кто эта девушка? Русский не рассказывал, что у него есть кто-то. Чёрт, она же, наверное его ждёт, а я, здесь так некстати влюбился. Всю жизнь я боялся именно этого: влюбиться и получить отказ. Быстро отдав всё, что ранее просил русский, я поспешил уйти от него как можно дальше. Хорошо, Росс был занят, из-за чего даже толком не посмотрел на меня, не лицезрев мои одновременно злые и грустные глаза. «А на что надеялся? Все хорошие, добрые, милые альфы уже давным давно разобраны, потому остались одни безмозглые придурки, которым нужен только секс, вроде моих коллег», — снова повторил я, тем самым сделав себе ещё больнее. Присев возле ткани, которую я так хотел посмотреть, я начал гнобить себя за то, что снова полез не в своё дело. Вот зачем?! Зачем я прочитал это?! Вечно я лезу не туда, куда надо! Может, сейчас бы я не злился и не проклинал ту ни в чем не провинившуюся девушку глубоко в душе, всё ещё пытаясь отрицать, что мне никто не нужен! Я один! Никто не сможет никогда тебя полюбить, слышишь, Америка! Тебя уже один раз полюбили! Но тогда ты ещё хорошо отделался, что на самом деле никогда ничего не чувствовал к нему, а если Россия сделает подобное?! Как ты это переживешь, а?! Поэтому просто забудь его! Скоро ты вернёшься домой и никто тебе снова не будет нужен, ведь так?! Да, так. В ту же секунду гнев резко сменился на отчаяние. Я выговорился сам себе, отчего стало легче, и устал, потому все гневные эмоции в момент улетучились. Захотелось закричать, от того, насколько всё тупо получается. Я весь день раздумывал над вариантом влюбленности, сопоставлял факты, пытался вспомнить, книги, где говорилось о любви. Как-как, а таким глупым образом я совсем не хотел узнать о своих чувствах. Моя ненависть к людям просто не позволяла думать о собеседнике больше, чем ни о ком. Возможно, я бы понял всё и раньше и сейчас было бы проще, но я подсознательно не мог себе признаться в том, что Россия меня зацепил. Я банально даже его доброту принять не могу, будучи привыкшим к плохому отношению ко мне. Нет, я сейчас себя истязаю не из-за того, что объект, как оказалось моего обожания, занят, а от того, что мне просто страшно. Первую любовь все испытывают будучи подростками, тогда намного проще взаимодействовать с людьми и набираться опыта, но я в свои подростковые годы думал совсем не о альфах, а о том, как бы отвоевать независимость. Сейчас же, я взрослый пацан и чувствовать влюбленность в первый раз в моём возрасте просто постыдно. Да и в юношестве все ошибки и неудачные моменты прощаются проще, но если сейчас я натворю глупостей из-за того, что мне просто вскружило голову, мне этого никто не простит. Я запутался снова. Я не знаю, чего хочу, чего боюсь, и что чувствую. Прошлое тянуло назад, желая, чтобы из-за старых оплошностей, я не мог жить как раньше, и не давало открыться самому себе. Я боюсь себе доверять, боюсь доверять людям вокруг, боюсь быть использованным. Вот бы всё это прекратилось. Мысли путаются. Мозг припоминает всю ту «любовь», что мне дарили в течение всей жизни: от избиений в школе до конфликтов с родителями. А сердце твердит своё: оно горит и быстро бьётся только от мысли о русском.