Затерянный аэродром

Я психовал ещё какое-то время, желая в который раз проснуться и забыть всё, как страшный сон, после чего более менее успокоился. Почему? За столько лет ни одной симпатии, а теперь, как снег на голову! Буркнув себе под нос, расправляю ткань на полу, чтобы хотя бы примерно прикинуть размер, какой нам нужен, так как та была слишком большая. Даже после долгих раздумий, я всё ещё считаю, что нужно проверить эти чувства. Может, я себе всё придумал и теперь ещё и убиваюсь из-за этого! Да, Росс мне определенно симпатизирует, но вдруг просто как знакомый или друг? Пусть у меня и не было хороших друзей уже около ста лет, но этот факт мне не мешает раздумывать именно так. Всё-таки это лучше, чем какая-то влюбленность, в существование которой я уже и не верил. Но действительно, почему? Почему я начал ревновать русского к какой-то девушке? Мне никогда не было дела до других. Тем более, с кем кто встречается и имеет тёплые связи. Обычно, я просто молча наблюдаю за такими на собраниях и выстраиваю схемы у себя в голове. Ничего не подумайте, это просто в действительности интересно, особенно, если тебе не с кем поговорить, ха-ха. Почему именно он? Почему не кто-то из тех, кто окружает меня большую часть времени (например, на собраниях), а тот, с кем я встретился случайно? А может, это судьба? А может, любовь и вправду существует и эти все бабочки в животе, алые от смущения щеки только от вида объекта своего обожания — не выдумка? Помню, как сложно далось мне решение перестать верить в то, на чем держится весь мир. Да, было грустно и тоскливо сидеть в одиночестве, пока все вокруг имели классных и весёлых друзей, что всегда поддержат, но через пару месяцев свыкся. Было достаточное количество личностей за всю мою жизнь, что желали сблизиться и найти общий язык, но я пресекал все их попытки. А здесь мне просто было некуда деться, из-за чего и пришлось идти на контакт и как-то довериться. Возможно, именно потому я за огромное количество лет смог завести знакомство с Россией? Агхт, чёрт, не знаю! Встаю на ноги, поняв, что здесь нужна рулетка и карандаш, чтобы наметить ровную линию, по которой позже можно будет отрезать кусок ткани, который нам как раз. Отряхиваю и без того грязные штаны от прилипшей пыли, что ровным слоем лежала на кафеле, окидываю грустным взглядом фигуру Росса, что сидела в три погибели и гремела железками. Можно было засмотреться на грациозные и ловкие движения его крепких рук, но, тут же выйдя из транса, целенаправленно подхожу к русскому, узнать, как всё проходит и попросить нужные инструменты. С каждым шагом, что приближал меня к России, мне становилось всё беспокойнее и беспокойнее на душе. После переосмысления на эмоциях всей ситуации, в моих глазах тот стал восприниматься как-то по-другому. Теперь он мне кажется не таким простым, не знаю, как правильно выразиться. Сейчас я горю желанием узнать что-то о его личной жизни и вообще обо всём. Хочу говорить с ним сутками напролет, а не сидеть в неловком молчании, боясь что-то спросить. — Как всё проходит? — с лёгкой улыбкой спрашиваю я, чтобы собеседник не догадался о глупом срыве, что произошел десятью минутами ранее и испорченном настроении. — О, я как раз хотел тебя позвать помочь. Всё нормально, теперь подержишь железку? А я подпилю, — не отрывая глаза от инструментов и железяки, спрашивает тот сосредоточенным тоном. — Да, конечно, — отвечаю притворным голосом и беру ту в руки так, как показал Росс, крепко держа, — Вот так? — Ага, всё правильно, — подтверждает русский, поднимая на меня глаза. Встретившись взглядом с Россией, чувствую, как в груди что-то сжимается, а по телу бежит дрожь, резкие недовольство и разочарование в себе охватывают меня. Ещё сам не успел понять, что значат эти чувства, как оппонент уже всё проглядел, заставив врасплох, — Всё хорошо? — вскидывает одну бровь, что была рассечена ближе к началу. — Всё в порядке, — отрезаю в замешательстве, не переставая удивляться способностям русского, пока перед глазами плывут строчки письма, что не дают покоя. Милые фразы и обращения. — Ты какой-то поникший. Точно ничего не произошло? — Всё в порядке, говорю же! — повышаю голос, тут же надувая щеки и отвернувшись в сторону, лишь бы Россия не продолжил и ни в коем случае окончательно не смог понять, что происходит. Проницательности ему не занимать. — Пф, хорошо, — в шутку закатывает глаза тот, начиная работу над железкой, подпиливая её и постоянно измеряя. Ну вот, я всё снова испортил! Почему я не могу контролировать эти агрессивные выкрики?! И что теперь ему сказать? А может, стоит промолчать и подождать, пока Росс закончит работу? Но это будет выглядеть невоспитанно, а если он подумает, что я его ненавижу? А что, если он всё-таки увидел, как я читал его блокнот? — Знаешь, — выдержав паузу альфа продолжил, — Ты так смешно дуешься, когда раздражен. — Никогда бы не подумал, — продолжаю бурчать я, всё ещё злясь. — Ха-ха-ха, — звонко засмеялся тот после моих слов, что заставило меня вздрогнуть. — Ты умеешь смеяться? — на полном серьёзе спрашиваю я, пытаясь закрыть рот от удивления. — Естественно умею! — отходя от порыва смеха, восклицает русский, продолжая работать. — Ты только не посчитай за грубость, но ты такой угрюмый с виду, что ли? Я просто ни разу не слышал, как ты смеёшься, только редкие смешки. Я и вправду уж подумал, что не умеешь. — Мне все так говорят, по наследству передалось, — договорил тот, после чего радость с лица Росса куда-то медленно исчезла, заменившись на небольшую печаль, которую тот отчаянно старался подавить. Что-что, а разглядывать эмоции людей я умею хорошо. — РИ? Да, у него тоже была каменная мина. — Да, по-моему. Не помню точно, я и так редко его видел так ещё и потерял в таком раннем возрасте, — так вот, что, оказывается, заставило эмоциям резко смениться! Он тоскует, Боже, понимаю его. Кинутый всеми на обеспечение прислуги, ни друзей, ни общения. Напоминает моё детство, хоть и отдалённо. Мне в один момент так жалко его стало. Хоть я считаю, что докапываться с очень личными вопросами, тем более, о наболевшем — некультурно, но выговориться никогда не помешает. Я обычно так и снимаю стресс, просто выговариваясь себе. — Можно я задам про него вопрос? — Давай, — физиономия России снова стала безразличной и расслабленной. Впрочем, как всегда. — В каком возрасте ты был, когда… Ну, — я попытался сказать это помягче, но не смог подобрать слов, поэтому говорю прямо, — РИ убили? — Мне тогда было четырнадцать. — Ты такой ещё маленький был. — Маленький? Не смеши, сам же уже в эти года над революцией подумывал. А я всё прекрасно видел, понимал и мог сам себя обеспечить, правда, никто считаться не спешил с такими же словами: «Ты ещё маленький». — Да, извини. Ты прав. Тогда можно ещё вопрос? — Валяй. — Как тебе жилось с Союзом? Ну, фактически он — убийца твоего отца. Как ты смог у него остаться без угрызений совести? — А кто сказал, что угрызений совести не было? Мы встретились с СССР, когда я был уставший, растерянный и подавленный горем. РИ в моём детстве учил меня никогда не позволять брать эмоциям вверх и решать за меня. Но тогда я впервые встал лицом к лицу перед жизнью и смертью. Естественно, я решил, что пойти с тем, ещё неизвестным мне, революционером — лучшее, что может произойти. Конечно, потом эмоции прошли, дав понять, что я нахожусь у убийцы моей бывшей нормальной жизни, что уже не станет прежней. И сейчас этот убийца ещё и искал документы обо мне, постоянно куда-то звоня. Зная, что многие из тех были уничтожены, так ещё и перестройка в стране, я начал придумывать план побега, так как, что на уме у этого революционера никто не знает, а я всё ещё член царской семьи. Я хотел удрать ночью, но Союз меня поймал, а потом и вовсе предложил остаться у него жить. Мне пришлось согласиться. — Было тяжело? — Как я говорил ранее не убить меня, Совета сподвигло его прошлое. Как он потом мне рассказывал, когда уже вся информация прояснилась, что ни в коем случае не убивал РИ, если бы знал о наследнике. СССР просто не мог свыкнуться с мыслью, что поступил так же, как и тот, кого он ненавидел больше всех — его отца. Я был обиженным и даже агрессивным ребенком, сразу дав понять, что просто со мной не будет, и я никак не рад тому, что живу с Союзом. Постоянно сбегал, ругался, протестовал, огрызался. Да, тогда мне было очень сложно, что потерял единственный смысл жизни — отца, то есть РИ. Помню, как он, пока я был ещё ребенком, занимался мной, чему-то учил, играл, читал мне. А потом дела пошли не так и ему пришлось полностью уйти в работу. Так мы и отдалились. Вновь и вновь проматывая это в голове, я ощущал боль, потому и на выходе получилось такое поведение. Но затем начали появляться братья и сестры, которых я полюбил, как родных. Теперь они стали моим смыслом жизни. Позже я и узнал, что Союз мне родственник и жить после этого стало легче, тем более тогда я смог разглядеть всю заботу, коей меня окружил тот, заменив отца. — Это так трогательно, честно. — Я ранее никому не рассказывал это всё. Но, возможно, правильный был поступок, что я тогда проговорился. Всё-таки сложно держать всё в себе долгие годы. Рад, что могу выговориться кому-то, спасибо. — Не за что, приятно слышать, — узнать о нём хоть немного больше действительно было интересно. А я и не подозревал, что сближаться с людьми и понимать, что они доверяют тебе свои секреты, так приятно. Но меня всё-таки интересует один момент, что я не могу выкинуть из головы, — Раш, а у тебя есть омега? — решаюсь задать личный вопрос. В ответ собеседник удивлённо смотрит, затем хмыкает. — Нет. А что? — Просто интересно. — А у тебя есть партнёр или партнёрша? Просто, не знаю, кого ты предпочитаешь.* — Нет. У меня были не лучшие прошлые отношения, из-за чего я никогда никого больше не смогу завести, — жалобно вздыхаю я, переводя взор на железку. — А что произошло, если не секрет? — слегка нахмурив брови, собеседник отрывается от работы, желая узнать подробности. — Это долгая история, — поджав губы, киваю, не желая раскрывать своё постыдное прошлое. Я не люблю говорить с альфами про свои отношения, дабы не получить очередные слова осуждения по типу: «А что ты не ушёл? Куда ты смотрел, когда партнёра выбирал?». Тем более, я не стану разговаривать на тему моих изнасилований с приближённым Союза, ведь могу все оставшиеся дни нахождения в пустыне подвергаться насмешкам, или вовсе потом Росс расскажет мой секрет СССР, и что же будет с моей репутацией на мировой арене? — В любом случае, чтобы не произошло тогда, сочувствую тебе. Но, может, всё-таки не стоило рубить так с плеча? Конечно, больно, но это же не повод ставить крест на всей жизни? — Нет, я больше не доверяю людям. В момент, когда я смог уйти, меня начали оскорблять. Это было последней каплей. Что в детстве я был никем, что тогда. — Но сейчас же всё не так. — Ты откуда можешь знать? — Я работаю, помогаю Союзу с бумагами и прекрасно вижу твоё политическое влияние. Я бы не сказал, что ты — никто, — хмыкнул тот. — Вот это Союз хитрый. Сам ничего не делает, только тебе всё отдает? — усмехнулся я. — Почему ничего не делает? Мы вместе работаем, тем более, у меня есть часть его территории, за которой я слежу. — Тебя заставили? — Нет, мы просто доверяем друг другу. Да и к тому же, почему бы не помочь и не отплатить тому, кто спас твою жизнь? — Ну не знаю, звучит странно. По крайней мере, мои знакомые не практикуют такое. А что насчёт остальных? Они тоже так работают? — Когда началась война, то да. Украина, Беларусь, Казахстан помогают, до этого мы и сами справлялись. — М-м, — протянул я, беря железку в руки по-другому, как, опять же, показал Россия, — Кстати, как Союз отреагировал на объявление войны? — А зачем тебе это? — не отвлекаясь от работы, нахмурил брови собеседник. — Просто интересно. Мы вообще с тобой обо всём подряд разговариваем, прошу заметить. — Ну, как отреагировал? Его реакции как раз таки я и не видел. Когда ему донесли о нападении, то тот закрылся у себя в кабинете на целую неделю. Сестры пытались его оттуда как-то выманить, покормить, утешить, но лицо СССР оставалось всё таким же безэмоциональным, а в ответ он только отказывался. Честно говоря, Совет вообще — очень неординарная и непостоянная личность. Он параноик ещё тот, всё боится, что его свергнут, из-за этого расстрелял лучших офицеров прямо перед войной. Так ещё и неделю не отдавал никаких приказов, пока немцы за это время практически дошли до Москвы. Удивительно, как его паранойя до сих пор не пересилила, и тот не убил меня? — М-да, он всегда казался мне странным. — Он не странный, он адекватный человек, просто, — Росс на секунду задумался, — Пуганный. У него было отвратительное детство, его паранойю можно объяснить. Да, он иногда бывает странным, но это не делает его плохим. — Как хочешь, всё равно у меня пока нет оснований менять своё мнение о нём. Россия делает несколько последних движений напильником и объявляет о готовности работы. Теперь железка представляла собой длинный прямоугольник из немного ржавого в некоторых местах металла, блестящего на солнце. Благодарю альфу за проделанную работу, но русский снова отмахивается, говоря, что пока не за что его благодарить. Вспомнив, зачем я всё-таки сюда пришёл, прошу инструменты, что были мне нужны, тот протягивает всё нужное, затем спрашивает, как продвигаются дела у меня. Быстро рассказываю свои намерения, Росс, внимательно выслушав, предложил помочь, на что я, естественно, согласился. Выравнивая ткань на полу и натянув рулетку между двумя концами той, прочерчиваю линию карандашом. Всё это время Россия внимательно смотрел, иногда что-то подсказывая. — Я тут подумал, — начинаю я, вставая с пола, разминая плечи, — Я слышал, что пленных концлагерей, которые смогли сбежать, не принимали обратно семья и правительство. Ты сбежал и тебя тоже не принимали? — Да, — коротко ответил тот, видимо желая перевести тему, но я не позволил этого сделать, хоть и было это нахально с моей стороны. — Как? Ты же родственник! Как Союз и другие могли не принять тебя?! — Ему было всё равно на это. Если бы тогда сестра не вступилась за меня, я бы был выгнан на улицу и назван «позором семьи». — Но почему? Ты столько пережил, как я подозреваю, в этом лагере, так тебя после этого и домой не хотят принимать! — Я не знаю, — опустил глаза русский, — Он — фанатик, его невозможно переубедить. Из-за своего влияния Совет заставлял других тоже ненавидеть бывших заключённых, потому теперь все, кто побывал в концлагерях, обречены на вечный гнобёж и презирание со стороны всех. — Расскажи поподробнее, пожалуйста, про то, как ты сбежал. — Как я говорил, немцы каким-то образом прознали, что я — сын Союза, почему я и достаточно легко отделался. Пока все работали как проклятые, мне в первое время обеспечивали хорошие условия, пытались этим заставить перейти на их сторону и рассказать все планы СССР. Со мной даже лично Рейх говорил, но потом, как понял, что я буду стоять на своём и не поменяю позицию, сразу после нашей беседы отдал приказ о моих пытках. Сначала, после всех издевательств, на ночь меня кидали в одиночную камеру, а потом у них в плен попал кто-то очень важный и меня перекинули в камеру с умирающими, посчитав, что мне осталось недолго. Да я и сам думал, что скончаюсь в скором времени, но в той камере были хорошие люди, которые мне помогли, чем смогли, естественно. В итоге все забили на меня и отправили работать, как и остальных. Тогда я со своими сокамерниками создали подпольную организацию побега заключенных, в которую могли вступить все, кто пожелает. Моей задачей было раздобыть компас и карту, с чем я и справился. Бежали мы ночью, пока все спали. Нас было две группы, та, в которой был я, бежала первая, это и спасло. Всего людей в группе было семнадцать, добрались мы только десятерыми. — А почему вас спасло, что вы бежали первыми? — Вторую группу услышали и половину из них застрелили на месте, а ещё какое-то количество поймали. Оказалось, только пять человек смогли сбежать, а что было с ними дальше не знаю, у нас были разные пути. Потому что разделялись на две команды по принципу «Куда кому бежать». Если у них был дом и остались родные, то те бежали на восток, а если — нет, то в ближайший тыл к нашим. — Это ужасно. Почему Союз не принял тебя? У него были какие-то причины или он просто с катушек слетел? — Когда я смог сбежать на территорию сестры, то её люди меня сразу узнали и на поезде для солдат, что ехали на фронт в Москву, отправили и меня. В конце концов, из последних сил придя в дом сестры, на территории которой и был, так как её предупредили, и она сказала идти к ней, повалился на пороге. Потом были долгие разборки, лечение моих ран, слёзы родных, разборки с Советом. Сначала он был рад меня видеть, но через какое-то время начал упрекать в том, что я был на земле немцев, что ел их еду, спал на их кроватях, разговаривал с Рейхом. Затем завязался огромный скандал, где тот говорил, что я предал его, а потом и вовсе меня обвинил, что всю информацию уже рассказал и что я теперь фашитский шпион. Когда я говорил об обратном и просил мне поверить, Союз предложил пройтись по минному полю в знак моей правоты. Если бы тогда не Беларусь, то меня бы вышвырнули и забыли, даже не вспомнив, что мы прошли вместе. — Как можно передать, если тебя насильно повезли в этот лагерь?! Ты же туда не самовольно пошел! — Я ему об этом тоже говорил, но он даже не хотел меня слушать, говоря, что предал его как только сбежал на фронт. И, по его логике, я должен был предвидеть такой расклад событий. — Капец, — лишь смог выдать я. — Хорошо, что Беларусь всегда была любимицей и смогла отстоять мою правоту, пользуясь тем, что СССР ей доверяет. Обидно правда, что он до сих пор делает вид, что этого скандала не было, а когда я хочу поговорить обо всём, что случилось, он просто меняет тему. — Как я понимаю, ты потом снова ушёл на фронт. — Да, оттуда и рана на ноге. — А если бы тебя там убили? — выгнул в отчаянии брови я, внимательно смотря на выразительное лицо собеседника. — Ну, значит убили бы, — пожал плечами тот, сложив руки на груди. Это была в достаточности печальная нота в нашем разговоре. До сих пор не могу поверить, как мог прилететь сюда и увидеть труп мужчины, что застрелился днём ранее, а затем так же уйти в могилу по тем же причинам. Благодарю судьбу, что прилетел на день раньше и не отложил полет, иначе был бы мне конец без русского. А что, если бы он умер на фронте или в концлагере? Боже, даже не хочу думать об этом! Я бы умер, потому что не пожелал взять нужные детали из-за лени! Да и к тому же, я не умею толком чинить двигатели, я всё-таки пилот, а не механик. Но всё же обернулось хорошо, почему я думаю об обратном? — Тогда я не понимаю одного. Почему в письме для СССР ты всё ещё благодарил его за всё? Разве тебе не обидно после всей ситуации с «предательством»? — ставя руки на бедра, поднимаю глаза на высокую фигуру Росса. — Неважно, — выдыхает тот. — В смысле неважно? — Это значит, что неважно, Америка. Я не обязан рассказывать всё. — Ну скажи! — Ты слов не понимаешь? Я сказал: «Нет», значит «нет», — досадно произносит Россия. — Пф, да пожалуйста! — задираю нос я, снова повысив голос. Иду к ящику с инструментами, припоминая, что там должны быть длинные ножницы. Так и оказалось, беру те и возвращаюсь. — Ты обиделся? — тихо усмехнувшись, поинтересовался собеседник. — Нет, — поджимая губы, я быстро и раздражённо отвечаю, садясь на колени и начиная резать ткань. Нет, я не обижаюсь, с чего он взял?! Я не обижаюсь из-за глупостей! Ножницы были старыми, поэтому резали плохо, из-за этого получался неровный разрез, что ещё больше выбесил меня. — Ну Америка, — с уже нескрываемой улыбкой протянул тот, присаживаясь рядом на корточки. — Что? — нахмурившись спрашиваю я, быстро окончив работу. — Ну обижаться на чьи-то секреты — это глупо, — всё ещё улыбался Россия, — Как ты живёшь-то, если из-за такой фигни дуешься? — Я не обижаюсь, говорю же, — уже хочу подняться, как меня неожиданно валит обратно неожиданный приступ смеха, вызванный щекоткой со стороны оппонента, — Ха-ха-ха! Росс… Ха-ха! Прекрати! — пытался что-то сказать я, беспомощно валяясь на полу, громко смеясь и вцепившись в руки русского, иногда пытался отстранить те. — Больше не будешь обижаться? — не останавливался русский, продолжая «пытку». — Ха-ха-ха! Нет, только… Ха-ха! Прекрати. — Точно? — Да! Ха-ха-ха! — Точно-точно? — Да! Да! Да! Ха-ха-ха! Пожалуйста! Ха-ха-ха! На этот раз Россия слушается и отстраняется, довольно смотря на меня. Наконец поднимаю голову, вытирая капельки слёз с лица, что успели выступить из-за смеха. Всё-таки это хорошая терапия заставить не дуться на человека, ведь после такого эмоционального всплеска сложно злиться или грустить. Глубоко вдыхаю, пока пытаюсь отдышаться. Хоть все это длилось и недолго, но я очень боюсь щекотки, потому и получился такой эффект. Росс заулыбался шире, довольно глядя на меня. Я хотел тому что-то возразить по типу: «Зачем ты это вообще сделал?», — но не стал ломать такой красивый момент. Всё же правду говорят, что когда человек улыбается, то становится намного краше и привлекательнее. Я счастлив, что русский стал улыбаться чаще, по сравнению с первыми днями, для меня это многое значит. Сразу вспоминаются моменты, как поначалу я боялся России из-за неприветливого выражения лица. Какая же это была глупость. Сейчас от личности Росса исходит тепло и свет. Хочется улыбнуться в ответ и навсегда запечатлить лицо русского с улыбкой у себя в голове. Ох, как давно я не видел настоящих, искренних улыбок. На мировой арене многие ходят с дежурными улыбками, с которыми можно делать гадости и подлости. Я знаю стран, беспринципных, коварных, наглых, что все время улыбаются такой улыбкой. Отвратительное зрелище. Но мне не привыкать, тем более, я сам такой. Я сам улыбаюсь всем своей голливудской улыбкой. Что врагам, что коллегам и сотрудникам, поэтому осуждать других не могу. Но также я знаю стран, что не скупы на чистую и лучезарную улыбку. Например, мой младший брат Канада. У него практически нет врагов ни в экономике, ни в политике, из-за чего многие ему завидуют. Но Кан всегда был таким: неподдельным Божьим одуванчиком. Кстати, интересный факт: у брата после помывки головы, волосы становятся вьющимися и объемными, потому он всегда напоминал мне одуванчик, особенно в детстве, когда тот был ещё совсем маленьким. — Ты не против, если камеру сгорания я начну вечером в твой самолёт прилаживать? А то я всё это время сидел на корточках, и нога жутко разболелась, мне нужно отдохнуть. — Конечно, какие еще вопросы? Мы даже не позавтракали с тобой, между прочим. Надеюсь, сегодня ты поешь, а то вчера вечером даже ничего толком в рот не положил, — наконец восстановив дыхание, отвечаю я. — Да, не волнуйся. Вздохнув и посмеявшись над всем, что случилось, я поднимаюсь на локти, в который раз разглядывая, теперь тоже радостное лицо России, отмечая, что тот начал часто улыбаться. Вдруг я почувствовал, как ткань на моей ноге еле-еле «зашевелилась», создавая впечатление, что по той кто-то ползет. Вздрогнув и посмотрев на одну из штанин, я узрел какую-то дрянь приличных размеров, что реально ползла по моей ноге. Вскрикнув, увидев перед собой все воспоминания о жуках в своей постели, что любезно подкладывал младший брат Австралия, я в панике дёрнул ногой, пытаясь таким образом смахнуть этот ужас на крыльях ночи. Естественно, у меня ничего не вышло, поэтому, осмелившись беру того в руку и выкидываю в сторону, ещё раз вскрикнув, после чего с просьбами убить «это» ринулся за спину Росса, что вызвало у него сильное удивление. — Ты чего? Кого убить? — в непонимание смотрел на меня русский, который собирал инструменты и уже собирался уходить. — Там! Кто-то полз по моей ноге! Убей его! — всё ещё вцепившись в собеседника, молил я. — Да где? Я никого не видел, — вставая с пола, осматривался тот. — Я зато видел! Вон он, у стены! — Ладно-ладно, не кричи. Так реагируешь, будто он тебя съел, — вскинув брови, Россия отправился на поиски этого чудовища, пока я медленно шел за ним. — А кто знает! Я даже не успел разглядеть, кто это, может, змея. Или кто-то ядовитый! — Не паникуй, успокойся, — осматривая площадь, в которую упало «это», что я обозначил ранее, Росс вздыхал, — Чего ты такой пугливый? Шуму чересчур много разводишь по пустякам. — Это не пустяки! Я боюсь всю живность. У меня таких на территории немного, зато мелкий брат любил шутить надо мной, пихая всех насекомых, что находил, мне в кровать или в карманы! — Хорошо-хорошо, не беспокойся. Сейчас найдём, что за чудо решило покорить твою ногу, — наклонившись и взяв за хвост пробегающего мимо скорпиона, что, видимо, и был тем самым монстром, Россия проводил тем у меня перед лицом, пугая. — Да! Вот он был! — отойдя подальше от скорпиона, воскликнул я, — Убей его! Он может быть ядовитым! Выкинь его, он тебя укусит! — Да не укусит, — животное беспомощно болталось в воздухе, пока русский крепко держал того за хвост. Размер скорпиона был небольшой, возможно, ещё молоденький, а тело того было чёрное с оранжевыми пятнами, расположенными на всему пространству кожи, — Давай отпустим его и не будем убивать? Всё равно сейчас отсюда уйдём. — А он на меня больше не заползёт? — Нет, я же говорил, что тут животные — редкость. А ты видишь, какой счастливый, хотя перед таким красавцем, как ты никто не устоит, и скорпион не устоял. — Да? — улыбнулся я, — Мне наоборот кажется, что он бы скорее испугался, всё же такие ужасные глаза не каждый день увидишь. — Они не ужасные. — Как знаешь, но спасибо, — улыбаюсь шире, пока на душе всё как будто расцвело. *** Меня всё ещё достает то письмо в блокноте. Кто эта девушка? Родственница? В тексте говорилось: «Передай отцу», — значит, она знала Союза. Но никто не отменяет, что любовница могла быть знакома с СССР. Хоть Россия и сказал, что у него нет никого, но я ему не до конца верю. Альфы всегда врут про отношения, чтобы казаться какими-то особенными перед другим омегой. Им не чуждо играть на чувствах тех, сначала влюбляя в себя с помощью галантности и ухаживаний, а затем смеяться в лицо, говоря, что ты всё неправильно понял и вообще ты никому не нужен. Человек под чувствами очень уязвим, потому грубые слова ломают омегу и могут заставить обрести комплексы на всю жизнь. Обидно понимать, что вот такие случаи происходят очень часто. Кто-то оправляется и выносит урок, а кто-то остаётся сломленным, как я. Росс, не могу сказать, что ухаживает, но проявляет знаки внимания с помощью редких комплиментов, что несказанно приятны. Правда, никто не отрицает, что это — неправда. Мне кажется не осталось уже нормальных альф, что воспринимают омег всерьез, а не как вещь. Чёрт, неужели и Росс такой же? Пока я не заметил никакого подвоха, но как же сложно доверять кому-то, когда живёшь с постоянной мыслью о предательстве ближних. Вроде, тот открывает мне свои секреты, что определенно дорогого стоит, но Россия какой-то подозрительно добрый. Начать помогать человеку, которого видишь в первый раз? Бред, не так ли? А есть шанс, что на земле ещё остались адекватные альфы? Как же я хочу в это верить. — Что насчёт твоих родителей? Знаю, ты общаешься с Великобританией, а вот с Испанией? — спросил русский, облокачиваясь спиной о стену, грея банки с едой над огнем и держа те в щипцах. — Нет, с ней лично я не общался уже очень долгое время. Знаю, сын у неё появился, вот с ним мне приходилось иногда контактировать и могу сказать, что такой же идиот, как и моя мать. — Кто это? Не слышал про него ни разу. — Это Фашистская Испания, он совсем недавно начал править. Честно, вообще олух какой-то, что идёт на поводу у Рейха и его союзников. Мне кажется, он даже долго не думал, когда согласился сотрудничать с фашистами. Такой же, как и мать: если видит хотя бы малейшую выгоду, то сразу соглашается, даже не посмотрев на возможные последствия. — Я понял, да, был кто-то такой, — Росс снимает последнюю банку с огня, протягивая мне. Беру ту в руку и благодарю Россию. — Он меня бесит, — добавляю я с некой злостью. — Из-за того, что он — сын твой матери и фактически твой сводный брат? — отвечает Россия, открывая свою банку с тушёнкой, начиная есть. — Не говори так! Он — не мой брат, и я вообще не хочу иметь что-либо общее с этими двумя. Могу сказать больше: Испанию я за мать в принципе не принимаю. Женщина, которая издевалась надо мной, а потом ещё и бросила не может быть мне кем-то родным. — Хорошо, закроем тему, раз тебе она так не по душе. М-м-м, вот ты общаешься с Великобританией. Почему? — Мне проще было сохранить с ним нейтральные отношения, чем иметь во врагах личность, что знает все мои слабости. Не помню, говорил ли я это ранее. Да и к тому же, наши «нормальные» отношения сохранились по его инициативе. Сначала, после того как мы не общались около двух лет, он вдруг решил подойти ко мне на одном из собраний и обсудить какие-то моменты в моей торговле с другими странами. Тогда отец был ещё влиятельной страной, и тому нужно было знать всё и вся. — Ха-ха, так вот в кого ты такой любопытный, — усмехнулся собеседник. — Очень смешно, — закатываю глаза в недовольстве, кладя в рот новую вилку мяса. — Ну так, а что дальше? — Как я и ожидал, отец хотел поговорить совсем не об этом. Тогда я вытерпел, но все эти разговоры на какие-то политические темы, что были совсем не про это, повторялись снова и снова. Из-за этого мы немного сблизились и так получилось, что через какое-то время нам нужно было сотрудничать для выживания моей, тогда ещё слабой, экономики, это тоже принесло свои плоды. Ну и как-то до сих пор через раз общаемся, но я не забываю про мое детство, что стало таким отвратительным из-за Великобритании. — В общем, у вас всё сложно и по сей день. — Ага. Далее мы продолжили есть молча. Лично я не люблю говорить за принятием пищи, так как мне это мешает, и, видимо, русский просёк этот момент, потому закончил разговор. Росс, поднимая очередную вилку с порцией из консервы, вдруг роняет мясо прямо себе на майку. Сначала тот растерянно смотрит, а затем хмыкает и расплывается в улыбке. Дивлюсь с того, какой Россия неаккуратный и как пофигистически относится к беспорядку. Разве так можно? Есть, есть, уронить еду на себя, так ещё радоваться этому? Я и так в свободное время навожу порядок на столе в домике, так как смотреть на весь этот срач у меня уже сил нет, так тут ещё и это. Ну молодец он, что ещё сказать? Теперь будет ходить в грязной одежде. Всё-таки спросив, что же так веселит моего оппонента, тот лишь, посмотрев на пятно, ответил о том, что нужно относиться ко всему проще и раз что-то уже произошло, то зачем себя корить за это. М-да, снова убеждаюсь, что опрятности в русской крови не предусмотрено.