Затерянный аэродром

— Да ёб вашу мать, как я мог её там забыть?! Блять, я снова наступаю на те же грабли! Почему я не проверил все инструменты?! — ругал себя Россия, быстро идя в сторону того самого здания починки самолётов, в котором мы были ранее, даже не обращая внимания на боль в ноге, только изредка шипя при особо быстром шаге. Русский, после небольшого отдыха, отправился продолжать чинить самолёт, пока я учил новые аккорды на гитаре, но, уже будучи в процессе закрепления камеры сгорания, Росс не нашёл отвёртку в ящике с инструментами, и начался этот концерт. — Ну успокойся ты. Где-то же должна быть эта отвёртка! В доме не оказалась, значит, однозначно будет там, — я шёл за русским, одновременно пытаясь как-то успокоить его пыл. Мне на полном серьёзе кажется, что если я не сделаю это, то тот разнесёт тут всё к чертям! — А если она выпала по пути?! Мы её уже не найдём в этом песке! — Тише, думай оптимистичнее. Мы ещё даже не дошли, чтобы поискать её, а ты уже себя ругаешь! — Да, ругаю, потому что, если мы не найдем эту ёбанную отвёртку, то я не смогу прикрутить камеру сгорания болтами, понимаешь?! У нас просто напросто больше нет прямой отвёртки! А это означает, что я не сдержал обещание, что починю тебе самолёт! Это будет так подло с моей стороны и я не хочу, чтобы ты остался помирать здесь от безысходности, как я! — на секунду Росс остановился, чтобы закончить мысль, но, посмотрев на мои растерянные и немного грустные глаза, потупил взгляд на несколько мгновений. Его брови выгнулись, а губы поджались, — Эй, ну не смотри на меня так! — поняв, что такая манипуляция хорошо действует на собеседника, заставляя перестать кричать, я смело сделал ещё более грустное выражение лица. Россия отреагировал с небольшим запозданием, но итог всё равно меня порадовал. Голос оппонента стал более мягким и спокойным, нежели несколькими секундами ранее, — Да, я, возможно, погорячился. Извини. — Обещай, что ты больше не будешь себя ругать, пока мы не проверим все места, где могли оставить отвёртку, — я с лёгкостью продолжал играть роль «испуганного зверька». — Я больше не буду, обещаю, — ещё раз вздохнув, русский продолжил свой путь, пока я, не скрывая гордости за произошедшее, пошёл вслед за тем. Мне никогда не давалось возможности манипулировать людьми с помощью своих эмоций, ведь, в основном, все они были спрятаны и наглухо заколочены под улыбкой и очками. Но сейчас я чувствую себя по-новому. Теперь я понимаю тех омег, что постоянно обижаются на партнёров и грустят о каждом грубом слове, которое вырвалось из уст альфы. Это доставляет нереальное удовольствие власти над эмоциями личности. А ведь все окружающие меня омеги, на самом деле, не такие уж и глупые, как я считал раньше. Они используют слабость, что подарило им общество, против сильных. Но всё же я презираю этот вид манипуляции. Я не посмею никому считать меня слабым и тонким листиком, что от каждого порыва ветра, даже незначительного, прогибается. Я привык уничтожать, брать власть с помощью уловок и унижения. Чёрт, как же я устал ходить по песку. Мои ноги так болят, а сапоги уже начали натирать из-за того, что я не снимал их уже около… Стоп, а сколько я уже здесь дней? Один, два, три… Не помню! Совсем сбился со счета! Но, вроде, это сейчас неважно. Мне осталось потерпеть пару дней эту жару и песок. Думаю, Россия сможет установить камеру мне за день, я испытаю, улечу, переконтуюсь у Союза, пока тот будет принимать остаток гуманитарной помощи, затем отправлюсь в Великобританию, там найду нужных людей, они заберут отсюда русского, и будет всё хорошо. Правда, чем больше я об этом думаю, тем меньше мне это приносит радость. Ощущение, будто я поступаю неправильно. — Постой здесь, я быстро зайду и поищу, — я даже не заметил, как мы дошли, снова утопая в мыслях. Росс сосредоточенно смотрел на меня, ожидая ответа. — Я тебе помогу. Быстрее же будет, — на это собеседник только кивает и проходит в помещение. Сначала мы окидываем пол здания взглядом, внимательно ища нужный предмет, а потом договариваемся разделиться и искать в разных частях помещения. Мне достался кусок территории, где как раз и работал Росс. Внимательно осматривая каждый угол я, к сожалению, даже спустя десять минут активных поисков так ничего не нашел, кроме обломков запчастей и другого мусора. Уже собравшись сообщить о неудачном итоге России, как слышу короткий, но громкий русский мат. — Блять! — Что такое? — быстро подхожу я к русскому. — Да из-за этой хрени чуть не споткнулся! — оскалившись, оппонент показывает пальцем на торчащую из пола заржавевшую железяку, и, нахмурившись идёт дальше. Я, лишь кинув быстрый взгляд на Росса, что, хромая, идёт дальше осматривать территорию, подхожу поближе к железке, на которую ранее налетел собеседник. Она отдаленно напоминала ручку чего-то, за которую можно потянуть и открыть люк. Неужели тут есть потайная комната? Хм, интересно. И в правду задумавшись о таком варианте, присаживаюсь на колени, раскапывая все вокруг возле железной ручки. Огромное количество застывшей грязи и песка, что смешались, летели в разные стороны. Наконец, я достигнул поставленной цели, хоть и измазавшись целиком и полностью. И знаете, что? Мои догадки оказались верны! Это действительно была какая-то дверца. Чуть ли не подпрыгнув на месте от такой радостной находки, я встал, пожелав поделиться своей небольшой, но искренней радостью с русским. В детстве у меня было мало друзей. В основном, этими личностями являлись богатенькие дети из старой школы. Какие-то были адекватными и даже местами милыми людьми, но остальные — прогнившие, просто буквально зажравшиеся и помешанные на деньгах своих родителей. Я тоже первое время был таким, ведь это — было единственным, чем я мог гордиться и самоутверждаться среди остальных. Ну, а что мне ещё оставалось? Нормальной и любящей семьи у меня не было, друзей, как таковых, тоже, какими-то талантами я не выделялся, только глаза отличали от остальных. Пока я был маленьким ребёнком, мои необычные глаза наоборот привлекали внимание любопытных детей. Им нравилась такая особенность, что и способствовала дальнейшему общению и даже иногда дружбе. Основным моим кругом общения были дети других стран, с которыми торговали отец или мать. Они были гостями у нас дома, а так как договоры могли запросто обсуждаться по несколько часов, то и дети волей-неволей хотели поиграть со мной или просто поболтать от скуки. — Раша! — звонко кричу русскому, привлекая внимание того. — Чёрт, представляешь? Отвёртки нигде нет! — даже не желая меня слушать, начал о своём собеседник. — Как нигде? — мои глаза округляются в разочаровании, а весь бодрый и весёлый настрой сменился на грусть, которую я пытался скрыть, чтобы ещё больше не заставить Россию чувствовать себя виноватым. — Вот так, — взявшись за голову, тихо отвечает тот, пряча глаза. — Ты точно везде посмотрел, все углы проверил? — с нотками надежды решаюсь спросить я. — Да, как я понял, ты тоже её не нашел, — Росс присаживается на один из стульев, что прикручены к стене, ставит локти на колени и зарывается пальцами в свои волосы, со вздохом произнося ещё несколько русских матов. Неужто действительно всё потеряно? Не может быть… Но сейчас мне совсем не думается про возможную скорую смерть, меня волнует исключительно подавленное состояние оппонента. Он берет всю вину на себя, хоть отчасти я тоже виноват в случившемся. Только об этом русский молчит. Я впервые вижу собеседника в таком состоянии. — Мы что-нибудь придумаем, — я неловко пытаюсь хоть как-то поддержать того. Россия всегда делал это, если я нуждался в добрых словах, даже несмотря на то, что я по факту ему совершенно незнакомый человек. Я обязан отплатить той же монетой, — Росс, пожалуйста, не убивайся так. Мне больно видеть тебя в таком состоянии, — русский все так же продолжает смотреть в пол без хоть какой-то реакции. Это меня сильно напрягает, ведь невольно сразу начинаешь задаваться вопросом: «А слышит ли он тебя вообще?». Я, присаживаясь на соседний стул и внимательно пытаюсь понять, что за эмоции сейчас испытывает оппонент. Разочарование в себе, да это ни с чем не перепутать. У меня в жизни тоже был случай, когда казалось, что все, это конец, а как вспоминаешь о людях, что пострадали из-за тебя, становится вовсе противно от своего существования. Это были тяжёлые годы революции. Тогда я хотел, чтобы кто-то просто выслушал меня, а потом нежно обнял и сказал: «У тебя всё получится», — Всё будет хорошо, я тебе обещаю. Мы сможем что-то придумать. — Да что мы можем уже придумать? — слегка улыбается Россия после продолжительного молчания, — Спасибо, конечно, за поддержку, но я всё испортил снова. Тц, — недовольно цокнул тот, поднимая голову и смотря в пустоту, — Я настолько жалок, что мне даже сказать нечего. — Ну, Россия. Посмотри, здесь столько железок и старых инструментов. Может, из этого нам может что-то пригодится. Я же тебя не бросаю, я всё ещё здесь, — кладу руку на плечо оппоненту, поглаживая, спокойным голосом и продолжая твердить слова поддержки. На эти действия русский вздрагивает, переведя взгляд на меня, — Я тебя ни в чем не виню. Мне вообще очень повезло, что звёзды сошлись, и я встретил тебя, — кладу голову на плечо собеседника, слегка надувая губы. Чувствую себя максимально неловко, так как такая близость очень странная для меня, но может, это действие его отвлечёт? Так и происходит, русский успокаивается и нежно улыбается, пока на лице того постепенно отрицательные эмоции исчезают. Посидев так еще какое-то время, мне в голову приходит мысль, — Эй, смотри! — я вскакиваю с места, подбегая к той самой коробке, в которой Росс и нашел железяку для моего двигателя. Достаю некоторые предметы, что могут заменить отвёртку, возвращаясь к Россу, быстро начинаю рассказывать все мысли о возможностях этих вещей, даже особо не задумываясь. Мне было главное удержать его внимание, чтобы тот снова не закрыл руками лицо в нежелании говорить со мной. — Америка, — всё шире улыбаясь в течение моего недолгого повествования, а после его окончания произносит русский, коротко смеясь. С такой нежностью, осторожностью и некой любовью ещё никто не произносил моё имя. Я, широко распахнув глаза, готов был на месте упасть в блаженстве прямо здесь, но, боюсь, меня поймут неправильно, — Иди сюда, обниму, — после этого Россия расставил руки в разные стороны, как бы приглашая. Я распахнул глаза ещё шире, ну вообще не ожидая таких слов, но всё-таки подошёл, посчитав, что если не подойду, то это будет выглядеть невоспитанно и нахально. Ох, неужели Соединённые Штаты Америки задумывается о таких вещах, как «не показаться грубым»? Россия заключает меня в объятия, хоть я и до последнего считал, что тот шутит и максимум потреплет меня по голове. Я, конечно же, отвечаю на такой знак внимания и кладу голову на плечо русского. — Спасибо большое, — благодарит оппонент, но я до сих пор не понимаю, за что. Неужели ему никто никогда не говорил приятных слов, раз на банальные «Всё будет хорошо, я рядом» у него такая яркая реакция? — Возможно, ты прав. Не стоит опускать руки. Мы можем сделать аналог и из подручных средств, если очень захотим. Ты такой завораживающий был, когда яро пытался мне объяснить свою задумку. Мне с первого дня нравилась эта активность в тебе: в любой момент готов встать и куда-то рвануть, а твоя речь, что начинает ускоряться и буквально тараторить, пытаясь скорее рассказать нечто новое — тоже что-то невероятное. — Ну вот и отлично, — хмыкаю я с мыслью: «Миссия выполнена». Из-за стыда, что нахлынул от красивых слов, я пропустил комплимент и даже не сказав за него «Спасибо», — Пойдём, я тебе кое-что покажу! — беру собеседника за руку, начиная тащить в сторону своей необычной находки. — Да? — посмеивался Россия, послушно идя за мной, — Что же ты мне такого хочешь показать? — Вот, смотри! — я останавливаюсь, не выпуская из своей хватки руку русского, подсознательно подумав, что тот может уйти. В его выразительных глазах все ещё читалась печаль и обречённость, но я хочу всё исправить. — И? — недопонимая, задаёт вопрос Росс, оглядываясь, видимо, пытаясь найти, что я хочу ему показать. — Глупый, ниже смотри! — с улыбкой произношу я, указывая пальцем на дверь в полу. — Извини, я не понимаю, — хмуря брови говорит собеседник, всё ещё оставаясь в неясности. — Это же дверь, разве ты не видишь? — присаживаясь, берусь за ручку той, — А это то, с помощью чего можно её открыть! — чуть ли не засветившись от радости, восклицаю я. — Интересно, — присаживаясь рядом, Россия осматривает дверцу из красного дерева, а за тем подёргав её за ручку, с небольшим разочарованием добавляет, — Заперта изнутри. — Обидно. Стоп, изнутри? Но как? Там что, кто-то есть?! — Я не знаю, может, замок просто заклинил и закрылся, хотя… — Россия щурит глаза, смотря на меня. — Чёрт, а вот открыта ли она, я не проверил. Неужели тут кто-то еще есть, кроме нас? — в испуге я смотрел по сторонам, надеясь, что никого рядом нет. — Не знаю. Можно только проверить. — Нет-нет, я теперь не хочу знать, что находится за этой дверью! Давай просто уйдём и больше не вернёмся? — жалобно проговорил я, молясь о том, чтобы оппонент согласился со мной. — Знаешь, теперь мне интересно, что же здесь происходит. — Тебе разве не страшно? — Я люблю острые ощущения. Да и я, в принципе, не особо парюсь о своей безопасности. Я страшусь совсем не смерти. — Даже те «острые ощущения» ты любишь, что могут стоить жизни? Ты поэтому на фронт ушел? — всё ещё испуганным тоном говорю я. — Да ладно тебе, успокойся, всё будет хорошо. Можно будет вооружиться фонариком и позже посмотреть, что же тут такое, — договорил Росс, как я чувствую, что до моего локтя кто-то резко коснулся. По телу пробегается табун мурашек, я вскрикиваю, одновременно быстро отскочив в сторону, на что русский начинает громко смеяться. Я так испугался! Уже подумал: «Пока, жизнь», — а это всего лишь Россия решил пошутить! — А! Ты совсем? Ты же видишь, что я и так на нервах из-за этого! — Ха-ха-ха, я просто пошутил. — Мне неприятны такие шутки! Я, в отличие от тебя, боюсь за жизнь и свое здоровье! Мне не плевать на это! — Всё, тише-тише. Я больше так не буду, ха-ха, — всё ещё тихо смеясь собеседник, пытается меня успокоить. — Точно? — Точно, — подтверждает оппонент проходясь рукой по моим волосам. Поджав губы, я отвёл взгляд. Эти участившиеся знаки внимания от России хоть и заставляют моё сердце биться чаще, но с каждым разом мне становится всё стыднее и стыднее. Я просто не могу принять тёплые слова и нежные жесты в мой адрес. — Скоро стемнеет, — я кидаю взгляд на свои часы, растерянно пытаясь сменить тему. 18:47, — Мне и так боязно находиться при темноте, ведь без постороннего освещения и так ничего не видно, а ещё и это! Я же теперь не усну с мыслью, что здесь есть ещё кто-то кроме нас! — Не беспокойся все хорошо. Никого тут нет. По крайней мере, я бы уже заметил незнакомца. — Мне от этого легче не стало. Давай уйдем отсюда? Спокойно поужинаем, отдохнем, ты так много сегодня сделал, ляжем спать, а завтра уже на свежую голову и найдем альтернативу отвёртки, с чем я тебе помогу, и посмотрим, что же за этой дверью, если ты так хочешь, ладно? — Я согласен, — Россия встаёт, выпрямляет и разминает спину, что сопровождается хрустом хрящей, отчего я морщусь. Уф, все никак не могу свыкнуться с его привычкой. — Неужто ты такой смелый и ничего не боишься? — Боюсь, конечно. — И чего же? — я также встаю на ноги. — Зачем тебе об этом знать? Это низко — давать понять, что тебя страшит. Может, тебе захочется использовать это против меня? — нахмурившись резко отрезает Росс. — Мне просто интересно, бояться — это нормально. У всех есть страхи. Ну, Раша! — Ладно-ладно, убедил. Самый мой большой страх — это потеря родных, смысла жизни и остаться в одиночестве. Я очень сильно мучаюсь в одиночестве, если честно. Если его немного, то это даже в пользу, но днями на пролет быть одному… Это для меня очень сложно. Плюс, все ранее сказанные страхи укрепились событиями из детства. Остальные я просто считаю незначительными, их есть некоторое количество… Хм, например, я боюсь врачей и у меня слабая в проявлении блаптофобия. — Блаптофобия? Что это? — Боязнь сделать кому-то больно, нанеся физические повреждения. — И откуда у тебя такая фобия взялась? — Я как-то подрался в детстве и мальчику, с которым была драка, я зарядил в глаз так, что тот перестал видеть через какое-то время и выглядел, в принципе, ужасно. Тогда РИ меня очень сильно отругал и наказал, поставив коленями на сухой горох. Мало того, что когда я осознал всё, что произошло, очень испугался и подумал, что мальчик умрет, так меня и добили криками. Потом было какое-то время, что дети из города, в который я сбегал, дразнили меня, говоря, что я пришел их убить и вообще являюсь серийным маньяком, называли разными колкими словами и распускали слухи. Они не знали, куда я ухожу после дня общения с ними, так к тому же я устраивал целые погони за мной, когда слуги осознавали, что снова потеряли меня и пытались вернуть. Сейчас вспоминаю это и даже смешно. Но раньше это было так обидно, тем более, я столкнулся с буллингом впервые. Хорошо, что никто не грозился меня побить, хотя видел очень многих, кого за слово, что не нравилось главарю банды избивали до полусмерти. Но ведь никто из тех пацанов не имел право так говорить обо мне. Жалко, я только раньше этого не понимал. — А меня вот били, — тихо произношу я, не желая, чтобы эти слова услышал оппонент. — Да? Кто это были, я бы им задал. — Что ты им задашь-то? Столько лет прошло, — глубоко вздыхаю, слегка улыбнувшись, — А комплексы остались. Дай угадаю, из-за роста тебя дразнили? — Да, уже тогда я был выше не то, что сверстников, но и некоторых взрослых. Поэтому фобия укрепилась. Знаю, она странная, но какая есть. — Я тоже боюсь потерять близких. — Значит, мы похожи в некоторых моментах, — я и Россия вышли из здания. Я ещё пару раз оглянулся, в надежде, что никого рядом нет, на это собеседник лишь нервно выдохнул, и мы, вдвоем, быстро направились в сторону домика, ведь темнеет здесь быстро, и если мы не успеем разжечь костер, то уже не сможем приготовить еду и вообще вряд ли что-либо увидим. — У тебя есть родные, кроме братьев и сестер? — как не кстати я забыл их количество. А я ведь уточнял в самом начале это число. Чёрт, не помню. А переспрашивать вообще стыдно! Ладно, надеюсь, разговор на потребует назвать количество родни у русского. — Нет. Говорят, что ты общаешься только с одним из своих братьев. Это правда? — М? Ну отчасти, это верно. Канада — единственный брат, который меня поддерживал всю жизнь, и с которым у меня сохранились хорошие отношения. А насчёт остальных… Ну, общаемся иногда, поздравляют с Днём рождения, сотрудничаем. Как-то так. У тебя что за отношения между своими? — Ну, в основном, спокойные. Я живу с Союзом, хоть у меня и есть свой дом, так как из соседних комнат работать проще, чем из разных концов Москвы. Да и мелкие все ещё появляются, с ними тоже надо помогать: кормить, спать укладывать, играть. Конечно, остальные тоже помогали, но большинство все еще маленькие. Например, Беларусь и Украина уже взрослые. Им по двадцать лет. Они, в основном, живут сами, в личных домах на своих территориях, что выделил СССР, но с приходом войны, они возвратились к Союзу. Дальше родились Узбекистан и Туркменистан, им восемнадцать, потом Таджикистан, которому тринадцать, затем вообще появились пятерняшки Казахстан, Грузия, Азербайджан, Киргизия и Армения, сейчас им по шесть лет. Самое сложное, что буквально за год до войны родились четверняшки Литва, Латвия, Молдавия и Эстония. В настоящее время им по два года. — У Совка в доме, как я понял, целый детский сад с постоянными криками и плачем? — Ха-ха-ха, да. — Ужас. У меня конечно тоже было много сестер и братьев, но чтобы вот так вот кучами рождались… Не было. Ты ещё и нянькой у Союза подрабатываешь? — Я люблю свою семью и рад нянчиться с мелкими, мне нравятся маленькие детки, особенно, если они спокойные. Правда, дети не всегда меня любят из-за вида. Хорошо, что последние четверняшки редко кричат и дают хотя бы ночью поспать. — Ко мне наоборот дети всегда тянулись. Не знаю, что их так привлекает во мне? Я-то сам их не особо люблю. — Маленьких привлекает, в основном, характер и какие-то отличительные черты. Может, их дивят твои глаза? — Без понятия. Раньше, когда я был в возрасте двадцати лет, маленькие дети родных или союзников так и липли ко мне. Не отодрать было, если честно. — Ну видишь, как хорошо. — Возможно. Вот ещё я хочу спросить. Некоторые территории Совета уже захвачены и как я понял многие из них были поделены между его детьми и тобой, верно? — Ну это что-то вроде наследия, что сможем забрать мы после смерти СССР. Допустим, у меня достаточно большая территория, которой я могу свободно командовать. Она у меня есть, потому что Союз пытается присваивать новые земли и находить свои зоны влияния, а так, у него на половину проблем меньше. Всё-таки, мы не совсем семья с ним, мы — сотрудники с элементами родственности и заботы, если так будет правильно выразиться. А вот, например, Украина и Беларусь являются старшими после меня. У них нет зоны, которой они могут править, но есть территория, что уйдёт к ним позже. Возможно, они, когда будут постарше тоже смогут управлять выделенными землями. — И что же стало с территориями после захвата? — Союз ушел в глубокую печаль, а я потребовал девчонок немедленно отправить в Москву, в дом СССР. Их дома уже разрушены и разграблены, как и те земли, где они были, — далее Россия вздохнул, — Что за ужас сейчас творится? А я ведь даже не знаю, что происходит дома. Может, всю мою семью уже захватили фашисты и расстреляли, а план Барбаросса сработал и теперь Рейх захватит весь мир? — По крайней мере, когда я был ещё не здесь, то советские солдаты хорошо сдерживали оборону. А сейчас я так же отрезан от всего мира, как и ты. — Почему же все до сих пор не уяснили, что войны — не игры и от них страдает огромное количество людей? — фыркает русский. Наш диалог закончился как раз, когда мы пришли. Взглянув на небо, я узрел уже начинающийся заход солнца. Слегка толкнув собеседника в плечо, указываю на закат. Тот в ответ кивает и предлагает сегодня не мучиться с едой и просто поесть из консерв. Я соглашаюсь, так как очень хотел есть, а ждать, пока продукты сварятся и образуют собой незамысловатый супчик, который еле-еле удаляет голод, мне не очень хотелось. По классике Россия разжигает из двух таблеток небольшой костер, берет большие щипцы, которыми держит сначала одну банку над огнем, а потом и вторую. Наконец вздохнув с облегчением, присаживаюсь на песок, устало переводя взгляд то на русского, то на костер. Сам же Росс внимательно следил за пламенем, чтобы то не смогло разгореться сильнее. — Как ты себя чувствуешь? — вдруг неожиданно спрашивает собеседник. — Нормально, а что? — Просто вчера из-за течки у тебя живот сильно болел, вот я и решил спросить. — А, ну я сам удивлен, что сегодня день был спокойный в этом плане. Обычно первые три дня я себя достаточно плохо чувствую, если не приму лекарства. — Это хорошо, — русский поднимает на меня глаза, что встречаются с моим взглядом. Он смотрит долго и пристально, будто пытаясь что-то проглядеть во мне. Я лишь молча гляжу на него, ведь слова для ответа найти я не смог. Когда Росс смотрит на меня, хочется постоянно улыбаться и дарить всему миру позитив. Комплименты, сказанные оппонентом всегда так мотивируют быть лучше, — Готово, держи, — собеседник протягивает мне готовую тушёнку. Чёрт, такой красивый момент обломался. Благодарю, открывая банку, пока Россия начинает греть новую, тихо насвистывая. — Ты свистишь? — Да, а что такого? — А у русских же говорят, что нельзя свистеть, а то денег не будет. — Пока никого нет можно и посвистеть, — хмыкает Росс. — Вы же все суеверные. — Не все. Я особо не верю в это всё, но, из-за того, что многое говорили мне с самого детства, в некоторые получилось поверить. — Ну, допустим, — вскидываю брови, продолжая есть, пока собеседник продолжил тихо свистеть. Знаете, что я заметил? Русский стал часто поглядывать на меня. И главное не мимолётно, а долго. Этот взгляд похож на тот, с которым я столкнулся секундами ранее. Такой пристальный и тёплый. Я чувствую себя по-особенному: в груди разливается тепло, а смущённая улыбка тут же расплывается на лице. Появляется чувство полета, то самое которое снилось в детстве, когда я только смотрю на оппонента. Будто вытягиваешь руки, и тебя поднимает ветер. Такое необычное и давно забытое чувство. Россия никогда, даже при наших ссорах не говорил ничего плохого в мой адрес, не оскорблял, меня это притягивает. Чёрт, вот даже сейчас думая об этом, на лице появляется глупая улыбочка, а сердце готово выпрыгнуть из груди. Он такой добрый, сильный, красивый, я просто таю. А ещё, что я тоже заметил: с началом течки Росс начал притягивать к себе больше, хочется его обнять и никогда не отпускать. Ох, а его улыбка. С одной стороны, такая странная, не подходящая под нынешние стандарты красоты, но, на самом деле, является всем для меня. Я так счастлив, когда вижу её. Стоит себе признаться, что я никогда не испытывал сексуального или обычного влечения к кому-либо, хотя это является одним из обязательных пунктов, что должен быть в эти дни. Наверное, это из-за отвращения ко всем. Я просто ещё не находил людей, что принимали меня таким, какой я есть, со всеми изъянами. А сейчас же всё наоборот. Меня в глубине души так радуют изменения в себе и… Он. Ах, чёрт! Хорошо! Да! Я влюбился по уши, как подросток и не могу принять это! Вот такой я идиот, что сам мешаю себе жить! Всё своё существование я сваливал вину на других, что, мол, они виноваты в моём несчастье! Но, оказалось, это я держу себя в клетке и запрещаю жить так, как я хочу из-за неудачного прошлого. Мои психологи всегда мне говорили, что, если я даже сменю свой образ жизни: перееду, сменю круг общения, то все равно буду несчастлив, потому что не могу простить себе прошлых ошибок. Я всегда отвечал, что виноваты лицемерные личности, какими является каждый второй, а не я сам. Если бы я тогда не перечил, то сейчас, возможно, не был таким опечаленным, без друзей, семьи и любимого человека. — Америка, — прерывает меня Россия, присаживаясь рядом. — Да? — У тебя была мечта в детстве? — смотря на небо, что начинало окрашиваться в розовые тона, спросил Росс. — Ну, если хорошо подумать, то всё, что я тогда хотел — это человека, что будет, как лекарство от всех болезней. У меня было трудное детство, думаю ты уже понял, я хотел того, к кому можно было убежать и поплакать или высказаться. Кто, поддержал бы всегда и просто сказал, что я — не никто. — У тебя в детстве всё было настолько плохо? — Да, — со вздохом произношу я, доедая последнюю вилку тушёнки. — Сочувствую. Ой, у тебя ресничка выпала, — вдруг переключился русский, показывая на себе, место, куда она упала. — Спасибо, что сказал, — провожу рукой по указанному месту, пытаясь смахнуть ту, — Всё? — Нет, — с улыбкой отвечает собеседник, на что я снова прикасаюсь к коже, ведя по ней пальцами, пытаясь нащупать эту чёртову ресничку. — Да нет же, ха-ха. Давай помогу, — после чего Россия протягивает руку к моей щеке, проводит пальцами по той, сам же улыбаясь чему-то своему, — Вот, теперь, всё. — Мне кажется или никакой реснички не было? — почуяв подвох, уточняю я с лукавой улыбкой. — Возможно, — в шутку пожав плечами, тот убирает с лица упавшие пряди чёлки. — Эй, так нечестно. Ты мне танец обещал и не сдержал слова, так ещё и тут врёшь, — ради смеха я хмурюсь и изображаю великую обиду. — Точно, танец. Я и забыл совсем. Ну раз тебе так хочется, то можно прям сейчас. — Прям сейчас? — Да, давай. Ха-ха, вставай, ну! — встал и протянул мне руку тот. Я неловко подаю свою, ведь ну никак не привык к таким «почестям», — У тебя есть какая-то любимая композиция под которую можно станцевать вальс? — ведя меня в домик, говорил Росс, не переставая улыбаться. Ох, что я заметил! У него ямочки на щеках! Боже, никогда бы не подумал. Да я вообще до сих пор не верю, что он такой улыбчивый. Ни одно слово не обходиться без его лучезарной улыбки. — Нет, я не особый ценитель классики. И откуда ты музыку возьмёшь? Будешь напевать мне? Ха-ха. — Обижаешь. Смотри, что у меня есть! — оппонент останавливается возле кровати, опускается на колени, залезает под неё, недолго роется и в итоге достает небольшой, потрёпанный, серый магнитофон, гордо протягивая его мне. — Это откуда у тебя? — в момент я повеселел ещё больше, беря из рук эту священную вещь, которую надо ещё раздобыть в эти времена. Что ещё скрывается под кроватью у России? Может, сокровища? — Представляешь, в самолёте нашел. Он был там один, затерянный. — Вижу, народ Союза совсем не страдает от войны, раз, в принципе, отправил гуманитарную помощь, так ещё и такие достаточно антикварные вещи с Родины. — Не знаю, что у него в голове было, но он оправдывался, мол, не хочет потерять лицо. — Ладно, это сейчас неважно. Тут много песен? — Да, и в основном, русские. — Ничего страшного, — я провожу пальцами по корпусу магнитофона, что был очень тяжёлый, потому уже через мгновение я отдал его обладателю. — Ещё не пропало желание танцевать со мной? — усмехнувшись, уточнил Росс, нажимая некоторые кнопки на приборе. — А тебе так хочется сделать это? — Честно? Очень. — Но я сразу предупреждаю, что не умею хорошо двигаться в танце, — поджав губы, оправдываюсь я. — Да ладно тебе, я уверен, что ты преувеличиваешь. Вот! — воскликнул русский, когда какая-то тихая мелодия начала исходить от магнитофона, — Наконец. А то я уже подумал, что сломался, — нажав ещё одну комбинацию кнопочек, собеседник продолжил, — Выбирай, какая композиция тебе нравится. Я присаживаюсь на кровать, положив руки на колени. Россия переключает мелодии, песни, пока я молча слушал и под каждую представлял свои движения. Мне будет очень неловко, если я неожиданно наступлю на ногу Росса или оступлюсь и вовсе упаду во время танца. Нет, я сгорю от стыда! Чёрт, очень волнуюсь, и, похоже, уже не хочу, чтобы этот вальс случался, но, если посмотреть иначе, мне греет душу от осознания того, что должно произойти. Это чувство, как перед чем-то экстремальным в жизни: бабочки в животе не дают покоя, руки и ноги трясутся, но ты всё ещё счастлив, что это произойдет через считанные секунды. Сейчас я испытываю что-то похожее, только сейчас я не один. Я перевожу взгляд на оппонента, что с расслабленным лицом и лёгкой улыбкой перематывает всё новую и новую песню, ожидая, когда я выберу подходящую. Он меня так успокаивает и даже завораживает тем, что не похож на меня. Я достаточно вспыльчивый и эмоциональный человек, а он наоборот спокойный и мягкий даже в конфликтах. — О, вот эту оставь, — я услышал знакомую мелодию. Это, по-моему, Чайковский, но могу ошибаться. Его произведения достаточно популярны даже у меня на территории, поэтому некоторые я даже знаю наизусть. — Чайковский? Хороший выбор, — Росс делает погромче, поднимая на меня глаза, а я, как по щелчку пальцев, ещё больше занервничал, отводя взгляд. Эта непривычная обстановка, что даже походит на романтическую, заставляет чувствовать себя смущённым, но у меня это хорошо получается скрывать. Только смотреть в глаза русского боюсь из-за неведомых мне причин. Агхт, лучше бы я тогда не напоминал про танец. Встаю, ожидая от оппонента всех первых действий, ведь волнуюсь я уже серьёзно, и это волнение сковало настолько, что боязно даже двинуться. Видимо, проглядев мои настоящие чувства, Россия согревает меня очередной улыбкой, беря всё в свои руки, — Ты не против, если я возьму тебя вот так? — тихо, практически шепотом, аккуратно спрашивает Росс, стараясь не нарушить чувственную ауру, которая витает в воздухе. Правую руку тот кладет мне на талию, а левой берёт мою кисть в свою ладонь, приподнимая вверх. — Не против, — также тихо отвечаю я, проникнувшись обстановкой. Кладу левую руку тому на плечо, осознавая, что из-за большой разницы в росте всё это выглядит нелепо. Но какое это имеет значение, когда русский искренне счастлив? Сейчас между нами есть только небольшое расстояние и прекрасная музыка. Вальс перевернул все представления о танцах, как только появился. Историки так и не решили, какой танец послужил основой для вальса, но это не мешало критикам осуждать вальс. Конечно, общество впервые увидело танец, где партнёры по танцам танцуют практически в объятиях друг друга. Вальс такой чувственный и необычный. Он полюбился мне сразу, но я до сих пор не научился исполнять его в совершенстве: вечно запинаюсь на поворотах и вращениях. Ха-ха, у такого холодного, как Россия даже руки холодные, хоть на улице жара. Двигаемся по квадрату, а я всё никак не могу расслабиться, в мыслях повторяя: «раз-два-три, раз-два-три». Пока я справляюсь хорошо, да и партнёр не отстаёт. У нас выходит неплохой дуэт. Приходит время поворота, как, подняв глаза, уставляюсь на прекрасное лицо Росса. Но вдруг запутавшись в своих ногах, выбиваюсь из строя, чуть ли не падая, в последний момент сумев сбалансировать. — Ну ты чего так напряжён? Получай удовольствие от происходящего, — произносит русский. — Я стараюсь. Только… Мне стыдно. — Чего же? Меня стесняешься? Боишься ошибиться? Можем перестать, если тебе приносит дискомфорт процесс, — подняв густые брови, в ответ предлагает собеседник. — Нет. Просто скажи, нравится ли тебе танец со мной. — Я в восторге. Музыка автоматически переключается на красивую спокойную мелодию с хорошим темпом. Получив небольшую мотивацию с услышанных слов, окончательно отдаюсь танцу, поняв, что здесь никто не собирается осуждать меня. Одинаковые шаги, что выучены на корочку, с помощью которых образуется такой красивый танец с милыми моментами. Редко переглядываясь с партнёром, я утопал в его глазах, пока тот прижимал меня ближе к себе. Прекрасная музыка, компания человека, что тебе оказывается небезразличен и закат, окрашивающий комнату в оранжевые и жёлтые тона, образуют собой что-то невероятное. То, о чём я мечтать не мог. Неужели и я нашел своё небольшое счастье? Сейчас, осмысляя все свои чувства, что испытывал на протяжении всего прибывания здесь, понимаю, влюбился уже достаточно давно, просто до последнего утверждал, что мне никто не нужен. Такое приятное чувство — эта влюблённость. Будто крылья за спиной выросли. Мы кружились и кружились под разнообразные песни и мелодии, что одну за другой воспроизводил магнитофон. Незаметно для себя танец перешёл во что-то большее, мы уже не соблюдали правила вальса, а просто обнимались, иногда переговаривались, смеялись, дарили друг другу улыбку. А знаете, что? Я не хочу улетать из этого рая. Никто не поймёт меня так, как понял он. Никто не будет на меня смотреть, как смотрит он. Никто не сможет заставить меня чувствовать по-настоящему счастливым и свободным, как он. Мне так легко в компании России.