Моё сердце из камня (всё ещё бьётся)

Лань Сичэнь часто думал о дне своей свадьбы. Романтиком, как Ванцзи, он никогда не был, но сердце его, нужно признать, было открыто любви. Лань Сичэнь не сомневался, что у алтаря рядом с ним будет человек, принявший его любовь и любящий в ответ. Эту золотую мечту он бережно хранил у сердца всю жизнь, с самого детства, несмотря ни на что. Любовь как пригоршня семян: только позволь, и она прорастёт в сердцах близких тебе людей. Ещё подростком, переживая первое расставание, Лань Сичэнь поклялся всегда, всегда слушать своё сердце. Если оно тянулось к человеку — там и стоило сажать семена любви. Без колебаний. Ему хотелось верить, что не было в настоящем счастье ничего сложного: нужно было только продолжать пытаться. И лишь история Ванцзи, который полюбил другого мужчину — мятежника, всеми гонимого, утопленного в ненависти и страхе — заставила Лань Сичэня в первый раз усомниться в своих наивных золотых мечтах. К тому моменту он уже знал, что любовь не всегда добра. Знал с тех самых пор, как дядя объяснил ему, ещё совсем мальчишке, почему их с Ванцзи родители жили в разных домах. Любовь могла быть жестока и безжалостна, кому-то она приносила бесконечное счастье, а кому-то — бесконечную боль. Сокровище, самое важное, но Лань Сичэнь до сих пор видел лишь, как оно разрушает жизни. Чтобы действительно полюбить, нужно сделать выбор. Ванцзи выбрал, и это стоило ему столь многого: он потерял три долгих года в уединении, а Вэй Усянь остался призраком в его сердце. Его смерть словно окутала Ванцзи траурной вуалью, тенью, которая никогда не исчезнет. Несмотря ни на что, Ванцзи всё ещё любил его, не мог отпустить, и продолжал искать его, несуществующего, на самых тёмных и затерянных тропах этого мира. Лань Сичэнь не думал о своей свадьбе с того самого момента, как Ванцзи оказался в уединении. А теперь… Может быть, он действительно свихнулся, как предположил Цзян Чэн? С этим сложно было поспорить. Лань Сичэнь с самого начала понял, в чём дело, и оба они знали, на что надеялся Цзян Чэн со своим предложением. Но… Цзян Чэн появлялся и исчезал из его жизни, подобно удару грома: оглушительный и прекрасный, за мгновение он пропадал из виду, оставляя за собой лишь отдалённое раскатистое ворчание. Его нельзя было поймать, нельзя коснуться, но он всё же был человеком, и Лань Сичэнь знал об этом получше всех остальных, которые предпочитали бояться жуткого нрава Саньду Шэншоу и его умения вести за собой людей. Достаточно было взглянуть на Юньмэн Цзян, чтобы понять, каким человеком был Цзян Чэн. Адепты его обожали, несмотря на резкость и твёрдую руку, а простые люди не уставали молиться на своего главу — даже когда во всём остальном мире за его спиной шептали проклятия, прячась по тёмным углам. Цзян Чэн был справедливым лидером, который никогда не требовал от своих людей большего, чем мог дать им сам. На собраниях кланов над ним издевались за готовность запачкать руки грязной работой, за то, что не чурался использовать свои изрядные духовные силы для управления смертоносными течениями и усмирения бурных рек. Однажды Лань Сичэнь даже держал в руках доклад, посвящённый тому, как Цзян Чэн целый месяц поддерживал своими силами целое поле риса, когда фермера с этого поля и всю его семью сразило болезнью, наведённой враждебной порчей. Он поднял своих людей на ноги, но, в отличие от многих других глав, не остановился на этом. Последовавшие слухи были полны жестокости и беспокойства. Лань Сичэнь позволил этим мыслям всплыть ненадолго — и отринул их без всяких сомнений. Цзян Чэн был настоящим предводителем, прекрасным главой, все мысли которого были о его клане. Если бы люди так отчаянно не боялись его растущей мощи, они бы перестали видеть в нём угрозу. Ведь Цзян Чэн был обычным заклинателем, усталым, вымотанным, одиноким. Несмотря на любые подвиги, ему не доверял его собственный совет: Цзян Чэн слишком сильно походил на свою маму — жестокий, резкий, не поддающийся контролю. Его не заботили политические игры. Он верил в свой клан, в своих людей, и этого было достаточно. Несправедливо, что дошло до такого. Неправильно было заставлять Цзян Чэна выбирать между репутацией и мирной жизнью — его выбор был неизбежен. Таким человеком он был. И от его удивления и смущения, последовавшего за согласием Лань Сичэня, было больно. Попросту мучительно было думать, что человек, без колебаний отдавший миру и окружающим людям так много, на самом деле сомневался в себе. Горе заковало сердце Цзян Чэна в камень, сделало его суровым и отчуждённым, но это вовсе не означало, что он плохой человек и не достоин любви. Но разве любовь предлагал ему Лань Сичэнь? Он помнил Цзян Чэна во время учёбы в Гусу: каким ярким тот был, как умел улыбаться, беззаботно смеяться, и не боялся угодить в неприятности. Он был просто мальчишкой среди таких же парней; окружённый друзьями и семьёй, Цзян Чэн радовался жизни, и от его улыбки веяло теплом, в глазах жили звёзды, а в душе — мягкость. Лань Сичэнь, бывало, наблюдал за ним: как Цзян Чэн злился, помогая Вэй Усяню с очередной шалостью, а Не Хуайсану — с учёбой — и представлял, каким он вырастет, взрослея среди любви. Наверняка он изменился бы не слишком сильно, полный доброго смеха и притворной суровости. И его тоже погубила любовь, разъела изнутри так, что больно было смотреть. Сияние Цзян Чэна угасло до тусклого огонька свечи, мерцающего с каждой утекающей каплей воска. Когда-нибудь, думал Лань Сичэнь, этот свет угаснет навсегда, и никто этого не заметит. Даже сам Цзян Чэн. Этот страх остался в его сердце насовсем , холодным осколком камня в груди. Найти их с Цзинь Лином в снегу было настоящим открытием. Лань Сичэнь всё ещё помнил нежность в глазах Цзян Чэна, снежинки, осевшие на его ресницах. Окружённый белизной и заливистым смехом Цзинь Лина, Цзян Чэн и сам сиял, как маленькое солнце. Он был так счастлив, что Лань Сичэнь на мгновение забыл, как дышать. Песня этих двоих была совершенно простой и почти неразличимой, но даже так, размытой далёкой мелодией, она словно коснулась его души. Умение по-настоящему слышать любую музыку было у Ланей врождённым, и песня Цзян Чэна согрела Лань Сичэня до самого сердца, словно тот пел, затерявшись в их маленьком мире, не только племяннику, но и ему самому. Тогда осознание и пришло к нему, безымянное, болезненное, но лишённое всяких сомнений. Каждая клеточка внутри отозвалась на тихое обещание: не позволить этой улыбке угаснуть. Не позволить этому свету пропасть. И ещё до того, как Цзян Чэн начал свою игру, до того, как они даже обменялись приветствиями, когда Цзян Чэн понял, что они не одни, и поспешно натянул свою маску, стоя под снегом, смущённый и такой красивый… Лань Сичэнь уже сделал свой выбор. Он выбрал сделать всё возможное, чтобы рядом с Цзян Чэном был кто-то, кто не оставит его одного. И Цзян Чэн сам предоставил ему решение. Конечно же, Лань Сичэнь не ожидал предложения, настоящего или фальшивого, но сердце не позволило ему отказать. Зная, что Цзян Чэн собрался пожертвовать своим будущим во благо Цзинь Лину, зная, как много он уже потерял… Согласие было очевидным выбором. Несмотря на то, что эти новости скорее всего не понравятся никому из тех, кому их придётся сообщить. Дядя будет в ужасе, и Ванцзи точно не одобрит этой авантюры, не говоря уже о совете Старейшин. Вот уж кто будет в ярости вместе с собранием кланов и другими главами. Лань Сичэнь должен был волноваться обо всём этом, он должен был чувствовать себя виноватым за то, что причиняет неудобство своим близким. Однако ходить по неуместности, не заступая за черту неприемлемого, оказалось удивительно волнующе. Скандал, против которого ни у кого не будет аргументов, неумолимо приближался. Старший брат когда-то предупреждал, что желание бунтовать застанет его уже во взрослые годы — подростком Лань Сичэнь эту фазу благополучно пропустил, но Не Минцзюэ настаивал, что так или иначе этого не избежать. Лань Сичэнь тогда пропустил предсказание мимо ушей, как обычную дружескую шутку, но старший брат, кажется, знал его лучше него самого. Вот кому бы понравилась вся эта затея, будь он рядом. От этой мысли становилось легче, пусть она и отзывалась внутри непрожитой болью. А-Яо будет взволнован и удивлён, но обязательно поддержит. Они, бывало, говорили с ним о Цзян Чэне, и Цзинь Гуанъяо уважал его способности, как главы клана — что может оказаться одним из главных плюсов этого брака. А если А-Яо встанет на их сторону, остальные последуют за ним, пусть неохотно, пусть с ворчанием, но последуют. Поддержка А-Яо и его одобрение обернутся принятием, жизненно необходимым для подобной аферы, которая наверняка навсегда останется в истории кланов. Об этом тоже стоило бы волноваться, но… Больше всего Лань Сичэнь переживал о Ванцзи. Они с Цзян Чэном всегда держались друг от друга подальше, а затем это усугубилось историей с Вэй Усянем, когда тот выбрал одного из них, а другого оставил далеко позади. И даже если отбросить обиду, Вэй Усянь упал со скалы из-за Цзян Чэна, и Лань Сичэнь знал: Ванцзи никогда не простит его, никогда, даже если Вэй Усянь чудесным образом восстанет из мёртвых. И Лань Сичэнь не посмеет просить его об этом. Ванцзи был упрям, и сейчас его сердце вели горе, любовь и злость, но несмотря на все свои опасения он не станет препятствовать свадьбе. Лань Сичэнь лишь надеялся, что сумеет объясниться с братом и не позволит ему отдалиться и замкнуться в себе. Иначе Цзян Чэн наверняка последует его примеру, и огонёк внутри него исчезнет навсегда. Лань Сичэнь не мог этого допустить. К счастью, Ванцзи сейчас странствовал где-то, занятый ночной охотой, и Лань Сичэнь обладал счастливой возможностью подготовиться к грядущему непростому разговору. Как Цзян Чэн и обещал, через час Цзинь Лин зашевелился у него на коленях, медленно отходя ото сна. Цзян Чэн допил свой чай, отточенным движением поставил чашку на стол и поймал потянувшуюся к нему ладошку Цзинь Лина. — Дядя? — Я здесь, — мягко и низко отозвался Цзян Чэн, и воздух между ними затрепетал от нежности, настолько, что у Лань Сичэня закололо кончики пальцев. Цзинь Лин вцепился в дядину руку, словно убеждаясь, что он правда тут, и зевнул: — И я тоже здесь, дядя. — Так и есть. — В глазах Цзян Чэна плескалась грусть, оттенённая нежностью, пусть его губы и кривились в усмешке. Он мягко дёрнул Цзинь Лина за косу. — Поднимайся, мне нужно размяться. Наблюдать за ними было настоящим удовольствием. Рядом с Цзинь Лином Цзян Чэн становился щедр на ласку и прикосновения, чего раньше за ним никогда не наблюдалось. Лань Сичэнь прекрасно знал, как клан Цзинь справляется с несносными пятилетками: спокойно, размеренно, без лишних слов. Когда Цзинь Лин закатывал скандал в Башне карпа, его просто отдавали армии нянек — переждать, пока успокоится. Цзян Чэн был совершенно другим. Он не стеснялся в выражениях, но позволял Цзинь Лину лазить по нему, как по дереву. Наверняка и со всеми проблемами Цзинь Лина он справлялся самостоятельно: доказательством было очевидное понимание и взаимное доверие, которое чувствовалось между ними. Рядом с Цзян Чэном Цзинь Лин был по-настоящему собой, громким, буйным мальчишкой, гораздо живее, чем рядом с А-Яо. Пока Цзян Чэн пытался убедить племянника называть Лань Сичэня титулом более подобающим, чем “тётушка”, Цзинь Лин без колебаний задавал всё больше и больше вопросов, не боясь показаться глупым. Лань Сичэнь искренне надеялся, что их скоропалительный брак никак не повредит этой хрупкой и важной связи. Собрав пустые чашки и чайник, он направился на кухню, и только там обнаружил, что Цзинь Лин последовал за ним: его дёрнули за полу ханьфу, и сердце отчего-то сразу растаяло, как лёд на весеннем солнце. — Тётя? — Цзян Чэну, кажется, удалось хоть как-то исправить его титул. Лань Сичэнь улыбнулся: — Я слушаю, юный господин Цзинь. Цзинь Лин смотрел на него снизу вверх блестящими выразительными глазами. Кому-то вообще удавалось в его присутствии заниматься делами? — Можно мне поиграть в снегу? В перчатках? — А-Лин. — Цзян Чэн тяжело смотрел на них через всю комнату. — Попроси, как положено. Цзинь Лин на целых три секунды надулся, но попробовал снова: — Тётя, можно мне поиграть в снегу? Пожалуйста! — Думаю, у меня найдётся подходящая пара перчаток, — улыбнулся Лань Сичэнь, с трудом сдержав смешок при виде откровенного счастья на лице мальчика. Подойдя к столу в соседней комнате — Цзинь Лин всё ещё держался за полу его ханьфу — Лань Сичэнь перебрал несколько пар перчаток, которые отыскал, пока Цзян Чэн доедал свой суп. Все они были больше, чем нужно, и сердце на это почему-то отозвалось нежностью. Присев на колено, Лань Сичэнь показал Цзинь Лину тёмно-синие перчатки, самые маленькие из всех, шерстяные, с мягкой подкладкой. — Давай проверим, подойдут ли они тебе? Цзинь Лин радостно кивнул и вытянул ручки. Лань Сичэнь аккуратно помог ему натянуть перчатки на маленькие ладошки — конечно же, они оказались велики, но других вариантов не было. — Теперь твоим пальцам будет теплее, но будь осторожен, — мягко предупредил Лань Сичэнь, обвивая завязки от перчаток вокруг запястий Цзинь Лина. — Потому что снег мокрый? — любопытно уточнил тот, наблюдая за ним. — И очень холодный, — кивнул Лань Сичэнь. — Если перчатки промокнут, ты замёрзнешь быстрее. Скажешь мне, если начнёшь мёрзнуть, хорошо? — Хорошо! — засиял Цзинь Лин, в полном восхищении потирая пальцы друг о друга, помахал рукой Цзян Чэну: — Дядя, смотри! Перчатки! — Что нужно сказать главе клана Лань? — сурово напомнил Цзян Чэн, не спуская с него внимательного взгляда. Цзинь Лин невозмутимо обернулся и улыбнулся Лань Сичэню, не в силах устоять на одном месте: — Тётя, спасибо за перчатки! — Я рад, что они подошли, — улыбнулся Лань Сичэнь и пощекотал Цзинь Лину подбородок. Малыш захихикал, а Цзян Чэн уже стоял в проходе, держа его плащ на сгибе локтя. В его глазах снова светилась тихая нежность, и она согрела сердце Лань Сичэня, заставила биться чаще, затрудняя дыхание. Тихо кашлянув, Цзян Чэн подал ему ботинки Цзинь Лина, взглядом приказав племяннику стоять смирно. С его помощью (или попросту потому, что Цзинь Лин был слишком увлечён своими новыми перчатками), Лань Сичэнь без труда обул его, поправил на нём штаны и поднялся на ноги, чувствуя переполняющее грудь живое тепло. — А-Лин, плащ, — напомнил Цзян Чэн, и Цзинь Лин завернулся в свои меха так быстро, как только сумел. Цзян Чэн стянул завязки у него под подбородком и набросил на голову капюшон прежде, чем Цзинь Лин бросился к выходу. Цзян Чэн даже не проследил за ним взглядом, только бросил жёстко, надевая собственный плащ: — Даже не думай. — Но дядя, ты такой медленный! — заныл Цзинь Лин, но остановился на пороге. Цзян Чэн, покачав головой, завязал свой плащ и принялся ворчать что-то про мелких нетерпеливых негодников. Лань Сичэнь не сдержал улыбки. — Где находится кладовая? — спросил Цзян Чэн с привычной угрюмой ухмылкой. Мягкость пропала из его глаз, словно её и не было. — За кухней, — отозвался Лань Сичэнь, благодарный ему за возможность отвлечься и перевести дух. — Недалеко от гостевых домов. Цзян Чэн кивнул ему на дверь. Цзинь Лин засиял, увидев открывшуюся белизну, но не сдвинулся с места, пока Цзян Чэн его мягко не подтолкнул. Наступив на хрустящий свежий снежок, Цзинь Лин аж дыхание задержал от восторга: — Дядя! — Знаю, А-Лин, — вздохнул Цзян Чэн и закрыл за ними дверь. — Следи, куда шагаешь. Не поскользнись. Цзинь Лин поспешно обежал вокруг парочки деревьев и вернулся к Цзян Чэну. Шагая по тропе, Цзян Чэн протянул племяннику руку с отставленным мизинцем, чтобы Цзинь Лин мог за него уцепиться, и тот поспешно взялся за его палец, словно давно привык шагать вот так рядом с дядей, бок о бок. Лань Сичэнь ощутил странный комок в горле. Разве можно было смотреть на них и не чувствовать любви? Как жаль, что раньше ему не доводилось видеть этих двоих без надзора Цзинь в Башне Карпа. А теперь ему отчаянно хотелось запомнить этот момент навсегда. Пришло осознание: они с Цзян Чэном собирались пожениться. А значит… Лань Сичэнь не сдержал улыбки. Завидев её, Цзян Чэн спросил осторожно, чтобы Цзинь Лин не услышал: — Как скажем остальным? И действительно. — Если наша цель — наказать твоих советников, то самым простым будет упомянуть это вскользь. Искры смеха в глазах Цзян Чэна засияли сильнее. — Может, Цзинь Лин при всех назовёт тебя тётей, — предложил он, ухмыляясь. Не Минцзюэ был прав насчёт его желания бунтовать. Лань Сичэнь с улыбкой наблюдал за очарованным Цзинь Лином. Мальчик был как воздушный змей в небесах, летящий высоко и свободно, но крепко связанный с землёй нервущейся нитью. — У меня нет возражений. В дальнейшем придётся заняться деталями, но пока что мы не обязаны этого делать, ведь так? — Ты гораздо коварнее, чем считают люди, Цзеу-цзюнь, — усмехнулся Цзян Чэн, пряча улыбку. — Как и ты, Саньду Шэншоу, — поддразнил его Лань Сичэнь и тут же пожалел об этом: придуманный ненавистниками титул горечью обжёг язык. — Нам следует иначе называть друг друга. У Цзян Чэна покраснели щёки: — Ты и так зовёшь меня Цзян Ваньинь, — пробормотал он, словно это было для него внове. Впрочем, зная, с кем ему приходилось иметь дело… Лань Сичэнь постарался успокоить своё встревоженное сердце: — Тогда я продолжу называть тебя этим именем при людях, — улыбнулся он, глядя Цзян Чэну в глаза. — Я постараюсь соответствовать, — Цзян Чэн растерянно облизал губы. — Лань Сичэнь. На этом они вошли в толпу слуг и адептов, плотно окруживших кладовую. Внимание Цзинь Лина тут же привлёк детский смех неподалёку: он замер, и Цзян Чэн остановился тоже, когда племянник потянул его за руку. — Дядя? А что они делают? — спросил Цзинь Лин, во все глаза наблюдая за парой малышей, строящих фигуры из снега. Лань Сичэнь едва успел спрятать улыбку в рукаве, когда Цзян Чэн выпустил ручку Цзинь Лина и мягко подтолкнул его вперёд. — Пойди и спроси у них сам. Цзинь Лин нерешительно замер, и Лань Сичэнь вспомнил, как говорил недавно с А-Яо: тот волновался, что Цзинь Лин плохо сходится с детьми его возраста. Цзян Чэн писал о том же в своих письмах, но ему хотя бы удалось свести Цзинь Лина со своими младшими адептами. Малыш всё ещё сомневался, но получив от Цзян Чэна кивок, весь надулся и уверенно потопал вперёд. Уверенности хватило ровно на полпути, но его уже заметили: двое мальчиков постарше выпрямились, глядя в его сторону, и Цзинь Лин подобрался к ним поближе. — А что вы делаете? — спросил он. Лань Сичэнь с радостью разглядел в одном из мальчиков А-Юаня — тот приветливо улыбнулся Цзинь Лину. — Лепим кроликов из снега, — А-Юань гордо похлопал ладошкой по снежному кому. — Хочешь с нами? Морщинка у Цзинь Лина между бровей превратила его в крошечного Цзян Чэна. — Кроликов? Из снега? Другой мальчик, А-И, громко вздохнул: — Мы хотели построить форт, но играть в снежки запрещено. — Играть в снежки? — растерянно повторил Цзинь Лин, и А-Юань торопливо шикнул на своего друга. — Учителям не нравятся снежки, — сказал он и погладил свою скульптуру по круглой голове. — Но кроликов лепить тоже весело. — А-И явно не был в этом уверен, но уже тоже с широкой улыбкой копошился в снегу. Цзинь Лин склонил голову к плечу, разглядывая их обоих, и серьёзно кивнул: — Можешь научить меня лепить кроликов, — вышел скорее приказ, чем просьба. Цзян Чэн тихо заворчал, хмурясь точно так же, как его племянник: — А-Лин! Мальчик бросил на дядю дерзкий взгляд (явно у него же и позаимствованный) и попробовал снова, надув щёки: — Можешь, пожалуйста, научить меня лепить снежных кроликов? Лань Сичэнь засмеялся, прячась за рукавом, и Цзян Чэн взглянул на него с той же непосредственной детской обидой. Милосердные боги, каким будет их брак? С предложения едва ли прошла пара часов, а его сердце уже было растоплено в тёплую лужицу! — А-Лин, только недолго, — приказал Цзян Чэн, смирившись с тем, что над ним посмеиваются. Его шея и щёки под мехом плаща нежно розовели румянцем, чего Цзян Чэн старательно не замечал, как и самого Лань Сичэня. — Хорошо, дядя, — бросил Цзинь Лин, скатывая снежный шарик под бдительным руководством А-Юаня. А-И теперь, кажется, осознал, кто стоит рядом с Лань Сичэнем, и поспешил присоединиться к разговору, забыв о своём кролике. — Саньду Шэншоу — твой дядя? — прошептал он поражённо, явно едва лопаясь от любопытства. Цзинь Лин взглянул на него с удивлением, не понимая, в чём причина такого интереса. — Дядя это дядя, — отрезал он; для пятилетнего ума это было важнее всего. Затем Цзинь Лин ткнул пальцем в Лань Сичэня и широко улыбнулся. — А это моя тётя! И меня позвали на свадьбу! Кому, как не беспечному ребёнку, разносить вести, которые никому не хочется слышать? Лань Сичэнь только улыбнулся, когда все взгляды обратились к ним. Чудесно, подумалось ему, и смех снова подступил к горлу. Просто чудесно.