Моё сердце из камня (всё ещё бьётся)

Дядина комната всегда была образцом простоты. Ничего лишнего, ничего выдающегося: чашки были просто чашками, чайник — просто чайником. За долгие годы Лань Цижень добавил кое-что на пустые полки, но все его вещи отличались простотой — кисти, книги, всё остальное. Лань Сичэнь никогда не видел в его комнате ничего другого. Кроме одной вещи. Раньше Лань Сичэнь даже не знал о её существовании, но вот она, стояла перед ним: изящная резная курильница в форме фонтана, но не из тех, что обычно используют заклинатели, совсем нет. Два карпа, вырезанные в разноцветном камне, сходились голова к голове в нижней вазе. Даже пустой, эта курильница была слишком роскошным для Облачных Глубин произведением искусства. Такая роскошь могла бы принадлежать клану Цзинь, но точно не Лань; они ведь веками прославляли простоту и скромность. Поэтому когда Цзян Чэн после смерти родителей и восстановления Пристани Лотоса преподнёс эту курильницу в дар Лань Циженю… Сказать, что это было неожиданно, означало бы ничего не сказать. А потом оказалось, что изначально курильница была дядиным подарком на свадьбу Цзян Фэнмяню, и Лань Сичэнь осознал кое-что важное, увидев, как дядя бережно поставил это чудовище на почётное место на своей полке. Дядю никогда не волновала дружба; он был достаточно любезным человеком, чтобы без всяких проблем находить общий язык с теми, кто следовал правилам. Ни один из старейшин не мог бы сказать о нём ни одного дурного слова, и более того, дядя частенько проводил день с кем-нибудь из них, играя в шахматы за чашкой чай или беззлобно брюзжа обо всём подряд. Ученики его безмерно уважали, а если кому-то удавалось заслужить похвалу, то она была абсолютно чистосердечной. К дяде можно было приблизиться, но не ближе, чем на вытянутую руку: свои настоящие чувства он прятал глубоко внутри и никому не показывал, даже своим племянникам. Он был гордым человеком, сложным и упрямым. Если он считал Цзян Фэнмяня настоящим другом, это дорогого стоило. Они вместе учились, вместе ходили на ночную охоту; Лань Цижень писал Цзян Фэнмяню о своих волнениях по поводу родителей Лань Сичэня и Ванцзи, и тот был единственным чужаком, знающим об этих проблемах. Когда же Облачных Глубин достигла весть о сожжении Пристани Лотоса и смерти главы и его жены, Лань Цижень закрылся в уединении на несколько долгих дней. Ванцзи и другие адепты думали, что он оплакивал потерю союзника, страшную, жуткую потерю, но Лань Сичэнь, стоило дяде потом зажечь курильницу, понял: дядю потрясла не только трагедия падения Юньмэна, но и потеря дражайшего и, возможно, единственного друга. Когда символ этой дружбы вернулся к нему, это, должно быть, значило для дяди больше, чем Лань Сичэнь мог вообразить. Их кланы всегда были близки, но эта связь строилась на дружбе и уважении: межклановых браков Юньмэна и Гусу не случалось уже много столетий. Им не нужны были брачные узы, чтобы договориться о торговле или поддержать друг друга в военном конфликте; оба ордена жили в почтении и готовности помочь, а больше ничего и не требовалось. Кроме того, дядя наверняка до сих пор носил в своём сердце горе и боль от потери друга. С одной стороны, Цзян Чэн ничем не был похож на своего отца, и Лань Сичэнь подозревал, что в какой-то мере в этом таится причина дядиной неприязни. С другой стороны, Цзян Чэн был образцовым главой, следил за порядком и никогда, по возможности, не нарушал правил. Да, он был упрям, и да, не желал следовать приказам совета, но вспышки бунтарского духа всегда шли на пользу его адептам или близким людям. И даже эта афера была задумана в пользу Цзинь Лина. Дяде этого не объяснишь, в этом Лань Сичэнь был уверен, но оставалось понять: дядя не одобряет идею свадьбы или же самого Цзян Чэна? — Можно было сделать всё, как положено, — проворчал дядя, наконец, после затянувшегося молчания, воцарившегося с момента, когда Лань Сичэнь вошёл в комнату. Кажется, ему не удалось сдержаться. — И вы оба об этом прекрасно знаете. Лань Сичэнь едва не улыбнулся от облегчения, но быстро овладел собой. Не стоило добавлять “сидение в неподобающей позе” к и так уже не маленькому списку своих грехов. Пришлось налить Лань Циженю чай и аккуратно поставить чашку перед ним. — Я знаю, дядя, и приношу свои извинения. — Никаких ухаживаний, — дядя покачал головой так печально, словно Лань Сичэнь убил Цзян Чэна, а не согласился выйти за него замуж. Чай остался без внимания — значит, происходящее дядю действительно расстроило. — И никого не предупреждать. — Всё решилось в последнюю минуту, — кивнул Лань Сичэнь, пряча улыбку за своим чаем, и за его старания ему достался тяжёлый холодный взгляд. — Ни разу такого не было за всю историю кланов, чтобы двое глав поженились, — напомнил ему Лань Цижень, по виду как никогда близкий к припадку гнева, — о чём ты вообще думал, Сичэнь? И действительно. На мгновение перед глазами Лань Сичэня возникло лицо Цзян Чэна, замкнувшегося в себе, и подумалось, что после этого разговора ему придётся убеждать своего жениха, что он всё ещё в игре — и что для него это не игра. Было бы проще, конечно же, позволить Цзян Чэну отстраниться и откатить всё назад. Проще, но Лань Сичэнь не собирался так поступать. Он как можно аккуратнее поставил свою чашку на стол и выпрямился. — Он спросил меня, дядя, и я согласился. Выбор был простым, но уверяю тебя, я его хорошо обдумал. Формулировка была не очень, но слова оказались правдивы. Лань Цижень же побагровел от гнева, и Лань Сичэнь придвинул к нему чай, намекая, что неплохо бы успокоиться. Дядя намёк уловил и задышал медленнее, бормоча что-то себе под нос между короткими глотками. Лань Сичэнь снова подавил желание улыбаться. — Брачный союз — это не шутки, — пробурчал дядя, умудрившись частично растерять свою злость. Лань Сичэнь ждал изматывающей борьбы, и подобное смирение оказалось для него сюрпризом. — Это священные узы. Лань Сичэнь склонил голову, заметив с тревогой, как тяжело опустились дядины плечи. — Для меня это не шутки, — сказал он, и это тоже было правдой. — Предложение оказалось неожиданным, но я готов стать Цзян Чэну подобающим партнёром на пути самосовершенствования. Он и сам не знал, чего добивался этими словами: точно не прощения. Дядя был слишком упрямым; в конце концов, Ванцзи научился этому именно от него. И пока оставалось в дяде это упрямство, Лань Сичэнь мог быть уверен, что в этом мире всё в порядке, настолько, насколько это вообще возможно. Но вместо того, чтобы упрямиться, дядя смотрел на свою курильницу, и взгляд у него был такой несчастный, что Лань Сичэнь, к своему стыду, понятия не имел, как реагировать на такое смирение. Он видел сейчас дядины чувства, которые тот обычно скрывал за семью печатями, и его горе, застарелое, замершее во времени. В конце концов, дядя погладил бороду и вздохнул, прикрыв глаза; его губ коснулась слабая улыбка, отозвалась болью в груди Лань Сичэня. — Как же сильно он похож на свою мать. Это не было комплиментом, никогда не было: и сейчас, и когда Лань Сичэнь слышал эти слова из уст сплетников. Услышать подобное от дяди было словно ударом в живот, острым осколком под рёбрами. — Дядя? Тот отозвался тихим неодобрительным вздохом: — Она ведь поступила точно так же. Ворвалась в Юньмэн Цзян во время собрания кланов и потребовала, чтобы Фэнмянь женился на ней. Фэнмянь. Лань Сичэнь опустил глаза, заслышав нежность в словах дяди, и кивнул: — Я помню эту историю. — Тогда тебе следовало бы поступить иначе, — рявкнул дядя, но следом снова вздохнул и отвёл глаза от курильницы. — Ты же знаешь, чем это для них обернулось. Лань Сичэнь улыбнулся, узнавая в дяде фирменное беспокойство, скрытое за глубинами осуждения и хмурым лицом. Что бы он сказал, если бы знал, что весь этот брак изначально был всего лишь шуткой? Что Лань Сичэнь до сих пор не осознавал, во что ввязывается? Было ли это по-настоящему, и стоило ли оно предстоящих усилий? — Я не жду лёгкого пути и не утверждаю, что сама идея обернётся чем-то стоящим. Но я могу встать на сторону своего жениха и сделать всё правильно. Как ты меня учил. Дядя пронзил его внимательным взглядом и коротко кивнул. Лань Сичэнь же склонился в глубоком поклоне, зная, что не добьётся ничего больше, но и этого могло хватить, чтобы хотя бы частично развеять сомнения Цзян Чэна. То, что Лань Цижень был на их стороне (насколько мог быть), стоило очень многого. — С этого момента ты всё будешь делать, как положено, — предупредил дядя, и Лань Сичэнь окончательно расслабился. — Стремление главы клана Цзян поскорее связать себя брачными узами никак не повлияет на твои собственные действия. Лань Сичэнь практически услышал подтекст за его словами. “Ты не должен позволить Цзян Чэну сбить тебя с правильного пути, как Вэй Усянь поступил с Ванцзи”. Он снова поклонился, ещё глубже, чтобы скрыть от дяди лицо, омрачённое теперь болью и виной. — Каждый из моих дальнейших шагов будет известен тебе, дядя, старейшинам и Ванцзи. Обещаю тебе. Дядя фыркнул и вернулся к своему чаю — вместо того, чтобы приказать покончить с непрошенной помолвкой здесь и сейчас, а это уже было победой. Лань Сичэнь понял, что его отпускают, и аккуратно поклонился, до последнего выверенного жеста, прежде чем с безупречной грацией выйти из комнаты. Снова дышать он начал уже в коридоре, плотно прикрыв за собой дверь и привалившись к ней на мгновение, чтобы прийти в себя. Ванцзи стоял неподалёку, ожидая своей очереди поговорить с дядей, и приблизился с характерным тихим всплеском ткани. Видеть его было бальзамом на сердце, и Лань Сичэнь улыбнулся, разглядев в глазах брата, несмотря на его собственное неодобрение, явственную тревогу. Он коснулся руки Ванцзи с благодарностью и утешением. Тот мгновенно расслабился: — Дядя дал своё согласие? — Ну, как сказать… — Лань Сичэнь прекрасно осознавал, что улыбаться сейчас было неправильно, но не мог сдержаться. Усмирять дядин гнев было подобно ночной охоте, и сейчас его захлёстывала радость выжившего охотника. — Не согласие, но и не отказ. Ванцзи понимающе взглянул на него и кивнул, но потянул слегка за рукав, не давая уйти. Этот жест шёл прямиком из детства, из специального языка, который они придумали друг для друга; Ванцзи вырос в независимого, сильного мужчину, но в такие моменты всё ещё оставался Лань Сичэню маленьким братиком, упрямым, расстроенным и отказывающимся это признавать. — Это для Цзинь Лина, — Ванцзи протянул ему маленькую деревянную лодочку, одну из игрушек А-Юаня, и в уголке его губ закралась улыбка. — От А-Юаня. И действительно, они же организовали ванну для Цзинь Лина. Лань Сичэнь улыбнулся и забрал у брата игрушку, верно служившую А-Юаню в его банных приключениях. — Сердце А-Юаня щедро на доброту, — сказал Лань Сичэнь, ласково сжимая плечо Ванцзи. — Этому он научился у Вэй Ина, — тихо признался Ванцзи, и лицо его засветилось болезненной нежностью. Словно цветок, распустившийся на ветру, робкий и прекрасный, но упорно тянущийся к свету. Лань Сичэнь мягко сжал его плечо: — И у тебя самого, — произнёс он негромко. Все знали, что А-Юань для Ванцзи не просто ученик, и на деле тот был ему почти сыном — тайна, которая оставалась между ними с Лань Сичэнем. Ради спокойствия А-Юаня или самого Ванцзи, но Лань Сичэнь с радостью хранил этот секрет. — Он растёт замечательным мальчиком, Ванцзи. Благодаря тебе. У Ванцзи покраснели уши, и проблеск счастья промелькнул в его подёрнутых дымкой горя глазах: словно ему снова было три годика, и он только что узнал, что Лань Сичэнь тоже любит кроликов. Вместо должного ответа Ванцзи сунул Лань Сичэню в руки ещё одну игрушку: деревянную овечку, всю разрисованную от морды до копыт. — От А-И? — понимающе спросил Лань Сичэнь, разглядывая нарисованную улыбку. — Чтобы посадить в лодку, — кивнул Ванцзи, переминаясь с ноги на ногу, и Лань Сичэнь мягко тронул его за руку. — Передай им обоим мою благодарность, — попросил он. — Уверен, юный господин Цзинь будет в восторге. В ответ ему достался острый взгляд, и Лань Сичэнь усмехнулся: этот подарок был не просто подарком. Предполагалось, что игрушки помогут смягчить Цзян Чэна и убедить его хотя бы ненадолго забыть о своей обиде — достаточно, чтобы с ним можно было поговорить. Лань Сичэнь сжал пальцы брата в своих, преисполненный гордости и любви. — Спасибо, Ванцзи. — М. — Ванцзи кивнул, и его плечи слегка расслабились. — Мне нужно спешить к дяде. — А мне — к Цзян Ваньиню, — улыбнулся Лань Сичэнь и выпустил его руку. Они никогда не прибегали к формальным прощаниям, и от этого на сердце было тепло. — Увидимся на ужине. Ванцзи взглядом отослал его прочь, и Лань Сичэнь засмеялся, разворачиваясь к нему спиной. На пути к гостевым покоям нетерпение даже ускорило его шаг. Если позволяло время, для гостивших глав других кланов всегда готовились лучшие покои: подальше от центра Облачных Глубин, уединённые и использующиеся только для этих целей. Но с приездом Цзян Чэна — да ещё и в компании с Цзинь Лином — пришлось предоставить им пустующие комнаты, где иногда жили слуги или бродячие монахи; эти покои было гораздо легче быстро подготовить, но они совсем не подходили Цзян Чэну по статусу. Лань Сичэнь искренне надеялся, что Цзян Чэн не был обижен подобным обращением, хоть и знал в глубине души, что беспокоится зря. Цзян Чэна совершенно не заботили удобства и красоты — Лань Сичэнь лично видел, как тот воротит нос от драгоценных подарков и почестей. Не говоря о том, как часто Цзян Чэну доводилось закатывать глаза при виде мужа своей сестры. Сам он заботился о подобающем внешнем виде, без всяких излишеств, и если и носил что-то дороже обычных тканей, то исключительно в дань уважения своей культуре и дому, никак не ради того, чтобы покрасоваться. В духе Цзян Чэна было искренне обрадоваться прогретой комнате, добротной кровати и жаркому очагу. И Цзинь Лину здесь будет удобнее встречаться с другими учениками неподалёку от кухонь и обеденных залов; здесь малыш мог почувствовать себя частью клана Лань, находясь в самом его сердце. Лань Сичэнь надеялся, что Цзян Чэн успел это понять, в особенности если снежная буря и правда вскоре накроет Облачные Глубины. Словно заслышав его мысли, ветер усилился, и Лань Сичэнь прикрыл глаза на мгновение, подставив лицо колкому снегу и прислушиваясь к музыке вьюги. Снег всегда придавал ему сил, застарелые воспоминания мешались со свежими в каждой пушистой снежинке: Цзян Чэн, с улыбкой на лице наблюдающий за Цзинь Лином, наполненный светом, теплом и нежностью. Пусть даже их план провалится, эта картинка останется с ним, и Лань Сичэнь пообещал себе сберечь её во что бы то ни стало. Ещё только поднимаясь по ступенькам, Лань Сичэнь уже слышал смех Цзинь Лина и задорный плеск воды. Комнаты были прогреты и хорошо освещены; Цзян Чэн говорил что-то — было сложно различить слова, но в них звучала музыка, мирная, слегка взвинченная и до краёв полная любви. Лань Сичэнь прикрыл глаза, растворяясь в ней: если бы получилось, было бы просто прекрасно остаться в этом мгновении навсегда. Именно поэтому так сложно было постучать в дверь, врываясь в царившее внутри мирное счастье. — Цзян Ваньинь? Повисла тишина, затем негромкий голос что-то сказал, и детский голосок ответил ему: “Хорошо, дядя”. Тяжёлые шаги приблизились к дверям. Цзян Чэн смотрел с вызовом, не сдавая позиций, но впустил Лань Сичэня в комнату, а не выгнал взашей, и это уже было победой. Лань Сичэнь склонился было в поклоне, собираясь принести извинения, но его прервал колкий взгляд: — Даже не думай. Не нужны мне твои извинения, тем более, что извиняться тебе не за что. Лань Сичэнь потёр кончиком пальца деревянную лодочку в своих ладонях и глубоко вздохнул. — Что мне ещё сказать? Ты обижен и зол. Как мне это исправить? Цзян Чэн удивлённо моргнул, и это искреннее удивление смягчило его взгляд. — Зачем тебе это исправлять? — спросил он. — Ужасная была затея, ты ведь понял теперь, как вляпался? Ещё как. О, ещё как. Ужасная, просто кошмарная идея. Худшее, на что ему доводилось соглашаться. Но Лань Сичэнь не собирался сдаваться просто так. — Я же сказал тебе, Цзян Ваньинь: я на твоей стороне. Всегда, а не только лишь когда мне это удобно. — Ты свободен уйти в любой момент, — фыркнул Цзян Чэн, закатив глаза, но щёки его отчётливо раскраснелись. — Не надо было тебе соглашаться, а мне не надо было предлагать. — У тебя были свои причины, — твёрдо напомнил ему Лань Сичэнь. — А у меня свои. Спроси меня снова, и ответ будет тем же. В глазах Цзян Чэна отразилась добрая сотня новых вопросов, но ни один из них не прорвался наружу. На лице его чередой эмоций сменились удивление, боль, вина и какая-то болезненная надежда, а потом на их место пришла тёплая волна усталости. — Ты и правда сошёл с ума. — Если мой наречённый так думает, значит, так и есть, — мягко поддразнил его Лань Сичэнь и едва не рухнул на месте, увидев слабую улыбку на лице Цзян Чэна. Она не была счастливой, нет, но она была. — И что, теперь мне следует впустить тебя внутрь и позволить и дальше потворствовать моим безумным идеям? — насмешливо спросил Цзян Чэн, слегка охрипнув от волнения, и Лань Сичэнь услышал в его голосе что-то… Особенное, что-то, что тронуло его сердце, как всегда было с тайной музыкой, слышимой в несказанных словах. Если бы Цзян Чэн знал, о чём сейчас пело сердце Лань Сичэня… — Желаешь ли ты впустить меня? — Понятия не имею, — со вздохом признался Цзян Чэн. — Не стоило бы. Но ты всё равно меня переубедишь. Как обычно. — Обещаю не пользоваться этой способностью зазря, — торжественно поклялся Лань Сичэнь, поражаясь, что этого человека можно переубедить. В качестве подтверждения своих слов, он протянул Цзян Чэну лодочку и её пассажира. — Могу попытаться подкупить тебя этими дарами, если слова подведут меня. Цзян Чэн с улыбкой оглядел игрушки и снова взглянул на Лань Сичэня, и от этого взгляда сердце у того пропустило удар и застучало быстрее — даже в бою с ходячими трупами такого не случалось. — Они плавают? — Несомненно, — Лань Сичэнь усадил овечку в лодку и передал Цзян Чэну, который принялся разглядывать игрушки с таким вниманием, словно ему преподнесли парочку древних артефактов. Завидев раскрашенную овечью морду, Цзян Чэн вскинул бровь, и Лань Сичэнь улыбнулся в ответ: — А-И в три года отчаянно не хотел следовать правилам. Дядя тогда чуть не умер от ужаса. Цзян Чэн, к его радости, широко улыбнулся, и эта улыбка была как та, другая, полная нежности и любви, которую Лань Сичэнь видел совсем недавно и поклялся себе никогда не забыть. — Пойдёт, — кивнул Цзян Чэн, возвращаясь к привычному лукавому тону, и Лань Сичэнь понял: ещё не всё потеряно. Облегчение сковало ему горло, мешая дышать: почему всё это так много для него значило? Даже не зная ответа на этот вопрос, Лань Сичэнь понимал, что сделает всё, что сможет, лишь бы и дальше быть рядом. — Благодарю тебя, Цзян Ваньинь, — сказал он, не справляясь с тихой беспомощной нежностью в собственном голосе. Слишком много было её внутри, непонятной, горячей. Цзян Чэн покраснел снова, как будто ощутил это тепло наяву, и кивнул, открывая дверь шире. — Рано благодарить меня, Лань Сичэнь, — предупредил он, дразня, и махнул рукой. — Ты ведь скоро пожалеешь обо всём этом. — Искренне сомневаюсь в твоих словах, — честно ответил Лань Сичэнь. Наградой ему была улыбка, робкая и застенчивая, и она была как принятие, как новое начало; как тихая песня в ночи, которая наконец обрела второй голос. Чувствуя, как кружится голова от безымянных эмоций, Лань Сичэнь улыбнулся и прошёл в покои Цзян Чэна.