Моё сердце из камня (всё ещё бьётся)

Цзян Чэн не в первый раз понятия не имел, что ему делать. В детстве ему частенько приходилось угадывать, как к нему относятся другие — начиная с матери, одновременно ласковой и жестокой вне зависимости от его поступков, и заканчивая отцом, одобрения которого было не добиться никакими заслугами. А двое людей, которых он любил больше всего на свете — и которые любили его таким, какой он есть, — оставили его в одиночестве. Если и была ценность в посте главы, то заключалась она в одном: Цзян Чэну больше не приходилось сомневаться в себе и своих поступках. Для своих людей он был пусть и агрессивным, но защитником, великодушным, всегда готовым выслушать и помочь несмотря на обстоятельства. Для других заклинателей — прекрасным главой и воином, способным защитить других от беды, пусть с ним временами и было сложно договориться. Он был и Цзян Ваньинем, и Саньду Шэншоу, кому-то спасителем, кому-то угрозой, и этого в кои-то веки было достаточно. Цзян Чэн зубами вырвал себе место и прочно занял его, и это уняло сомнения о собственной важности. Просто Цзян Чэн никому не был нужен, никому, и расплачиваться за это ему приходилось всю жизнь, сколько он себя помнил. А Лань Сичэнь был одним из немногих, кто заставил его хотеть большего. От жизни и от себя самого. Стать лучше, быть… Он даже не знал, кем. Человеком, достойным улыбки Лань Сичэня, его времени, уважения и сил. И при этом ему никогда не приходилось гадать, что Лань Сичэнь о нём думает: тот всегда находил способ показать, с каким уважением он относится к Юньмэн Цзян и его главе. Цзинь Гуанъяо и Не Минцзюэ Лань Сичэнь был сводным братом, но Цзян Чэн никогда не сомневался, что какая-то часть внимания Первого Нефрита принадлежит и ему самому. Они были равными, близкими друзьями (ближе и надеяться было страшно), и до сегодняшнего дня между ними царило равновесие, где каждый из них крепко стоял на ногах. Но теперь… За вернувшиеся сомнения стоило винить лишь самого себя. Никто и никогда так рьяно не сражался за него, не вкладывал столь многое, лишь бы поддержать его идиотскую затею. Остальные, поняв, что он пытается сбежать, позволяли ему, бросали его одного, но Лань Сичэнь, взволнованный, искренний, отказывался следовать примеру большинства. И был с абсолютной уверенностью намерен сохранить их помолвку. Остаться рядом с ним… Цзян Чэн понятия не имел, что об этом думать. Впустить его в комнату почему-то казалось не просто жестом вежливости. Эти покои даже не были ему настоящим домом, чёрт возьми, но внутри всё отозвалось, заныло от волнения; словно он только что раскрыл Лань Сичэню что-то потайное, забытое, спрятанное так глубоко, что даже маленькая щёлочка заставила это странное и уязвимое что-то взвыть от ужаса. Пригласи он Лань Сичэня присоединиться к нему в постели или в ванне, и то было бы не так страшно. Теперь Цзян Чэн безотчётно злился, что этот Лань предательски заставил его надеяться, вынудил довериться ему и позволить проснуться глупым мечтам. Мечтам в его жизни не было места, как и надежде, и было жутко осознавать, как торопливо и жалко осыпались его хвалёные стены. Всё это было шуткой, не более, а Лань Сичэнь был полным идиотом, если и правда всего этого хотел. Но как же сложно было ему отказать. Первый Нефрит клана Лань был как ветер, как сильная волна, сметающая всё на своём пути и ласковая, когда сама захочет. Если кто-то и мог играючи остановить время, саму землю заставить замереть на мгновение, Цзян Чэн не сомневался, что этим человеком был бы Лань Сичэнь. Стоило ли удивляться, что ему удалось с такой лёгкостью разбить чужую защиту? К сожалению, Лань Сичэнь был гораздо упрямее, чем многие думали и рассчитывали. Вот только Цзян Чэн и не думал никогда, что сам окажется причиной этого упрямства. Что его беды могут стоить таких грандиозных усилий. И в таком состоянии, боясь сболтнуть лишнего, Цзян Чэн закрыл за Лань Сичэнем дверь, и тот прошествовал к чайному столику так легко, словно это не он только что перевернул чей-то мир с ног на голову. Как будто и знать не знал, что творится с сердцем Цзян Чэна. Хотя, может, он и правда не знал: Цзян Чэн и сам не до конца понимал, что с ним происходит. Ему хотелось кричать, громить всё вокруг, а ещё — улыбаться и упасть с головой туда, куда звал его Лань Сичэнь, и никогда больше не покидать его. Отсутствие понимания заставило Цзян Чэна зависнуть между этими двумя крайностями, не зная, куда податься. Годы сомнений вернулись к нему мощной приливной волной. Его тело прекрасно помнило, как это было: насколько прямой должна быть спина и насколько резкой — улыбка. Держать лицо, несмотря на душевное смятение, Цзян Чэн научился очень давно, и сейчас призвал свою привычную маску спокойствия, чтобы не натворить глупостей. Ему нужно было успокоиться, обрести контроль над собой, понять, чего хочется больше: стереть ласковую улыбку с лица Лань Сичэня или любыми силами удержать её, тёплую, светлую, только для него. — А-Лин, хватит брызгаться, — бросил Цзян Чэн, отворачиваясь к племяннику. Если Лань Сичэнь и занял какое-то место в его сердце, то Цзинь Лин всё равно был первее всех остальных, несмотря на какие-то там помолвки. Цзинь Лин, весь в пене, перестал шлёпать ладошками по воде и, смеясь, зарылся лицом в пенную гору. Пусть Цзян Чэн и не знал, как пережить мягкую хватку Лань Сичэня на своём сердце, то с Цзинь Лином таких проблем не было. Можно было притвориться, что комната не кружится у него перед глазами, что Лань Сичэнь, красивый, невозможный, не наблюдает сейчас за ними, тихо смеясь. Цзян Чэн закатил глаза и уселся возле ванны — Цзинь Лин тут же забрызгал его щёку пеной. Сопротивляться было бесполезно, счастье Цзинь Лина и его смех были гораздо дороже намокшей одежды, и смущение и стыд быстро растворились мягкой волной тепла и нежности. Цзян Чэн ответил бы племяннику тем же, если бы не Лань Сичэнь, глаза которого потемнели и наполнились бесконечным пониманием. А так пришлось злобно давить это тепло в себе, недоумевая, как он вообще позволил всему этому случиться. Если бы у него хватило сил отказаться от этой затеи, оборвать их связь прежде, чем она успела прорасти глубже. Следовало бы попросить Лань Сичэня уйти, но Цзян Чэн не находил ни слов, ни сил, ни желания это делать. Ловушка захлопнулась по его собственной вине. Ничего необычного. — Вижу, ты всё же не утонул, — фыркнул Цзян Чэн, убирая мокрые волосы за спину Цзинь Лину и напоминая ему, на чём они остановились, когда он ушёл открывать дверь. Цзинь Лин хоть и не утонул, но едва высовывался из воды, и Цзян Чэн улыбнулся ему. — Разве что чуть-чуть. — Я же сказал, что не утону, дядя, — обиженно напомнил ему Цзинь Лин, увенчанный короной из пены, и гордо вскинул нос. — И я сам могу помыться! Цзян Чэн помыл ему голову не далее чем полчаса назад. Пришлось скептически вскинуть бровь, но Цзинь Лин уже старательно скрёб свою метку Цзинь, от которой к тому моменту почти ничего не осталось. Они как раз отмывали её, чтобы поставить заново, когда Лань Сичэнь постучал в дверь, и Цзинь Лин не намного продвинулся в этой задаче; Цзян Чэн не стал ему об этом говорить, чтобы не расстраивать зря. — Дядя, метка сошла? — Почти. — Цзян Чэн пристроил игрушки на коленях, засучил рукава и аккуратно потёр Цзинь Лину лоб. Пока малыш не заметил нового развлечения, можно было просто наслаждаться его обществом; а иначе Цзинь Лин в одно мгновение забыл бы о дяде, и тому пришлось бы вернуться к Лань Сичэню, оставив племянника играть в одиночестве. От одной этой мысли у Цзян Чэна сжался желудок. Он погладил Цзинь Лина большим пальцем между бровей, где больше не было краски. — Вот так. Цзинь Лин потрогал натёртое место и зубасто улыбнулся. Сестра проглядывала в его чертах, в морщинке на носу и краешке улыбки. Цзян Чэн сглотнул комок в горле и улыбнулся племяннику сквозь ноющую боль. Сердце его не разбилось, но было, как всегда, к этому очень близко. — Вылезаем, или хочешь поиграть? — Он прекрасно знал, каким будет ответ, но хотел, чтобы у Цзинь Лина всё равно был выбор. — Поиграть! — Цзинь Лин взметнул ладошки вверх вместе с брызгами и засмеялся, когда Цзян Чэн бросил на него строгий взгляд. — Можно мне поиграть, пожалуйста? Цзян Чэн протянул ему игрушки: — Твои друзья передали. Цзинь Лин удивлённо распахнул глаза. — Друзья? — переспросил он, не понимая, как так получилось. — Мальчики, с которыми ты играл, — пояснил Цзян Чэн, невольно задыхаясь от сочувствия к мальчику и его удивления. В клане Цзинь племяннику не везло с другими детьми: над ним смеялись за то, что Цзинь Лин был избалованным сиротой. С мальчишками в Юньмэне дело пошло лучше, но там Цзинь Лин бывал только лишь несколько месяцев в году, и прочной дружбы до сих пор не завёл. Неизвестно, получится ли что-нибудь с этими двумя маленькими Ланями, но хотелось надеяться, что да. Мальчики были достаточно хорошо воспитаны, чтобы воздержаться от комментариев про отсутствие у Цзинь Лина родителей, но и достаточно горды, чтобы справиться с его избалованностью. Цзян Чэн, к сожалению, ничем не мог помочь племяннику в вопросах дружбы, и Цзинь Лин унаследовал от него эту предательскую беспомощность, которая со временем превращается в ненависть к самому себе. Цзинь Лину и вправду достался совершенно бесполезный дядя. Но всё же… Кораблик и овечка были предложением мира. Или могли быть. Может, здесь будет так же, как у них с Лань Сичэнем: Первый Нефрит первым протянул ему руку, и ответить ему тем же было гораздо проще. Всё началось с этого первого жеста приязни, и со временем Цзян Чэн научился и сам делать первые шаги — благодаря этому они теперь и были помолвлены. Может, эти ребята в свою очередь помогут Цзинь Лину и в будущем не оставят его позади. — Увидишься с ними за ужином, — пробормотал Цзян Чэн, досадуя, что ничем больше не может помочь, и неловко подбирая слова. — Сможешь вернуть им игрушки и поблагодарить. Друзьям положено делиться. — С друзьями нужно делиться, — Цзинь Лин повторил за ним с истинным восхищением. — Надо будет сказать им спасибо за кораблик и… — Он покрутил в пальцах разрисованную овечку. — Дядя, что это такое? — Овца, — фыркнул Цзян Чэн. — Как у фермера По у ворот Пристани Лотоса. Цзинь Лин радостно кивнул и принялся разглядывать овечку со всех сторон. — Овечка фермера По, — повторил он за Цзян Чэном и поставил её в лодочку. Увидев, что она помещается, Цзинь Лин заулыбался ещё сильнее. — Овечке фермера По надо пересечь озеро! — заявил он и потянул лодочку и её пассажирку через пенные горы. Цзян Чэн хмыкнул: только прошлым летом ему довелось перевозить целое стадо овец через реку, и он своими глазами видел десяток испуганных овец, толпившихся на его личном корабле. Цзинь Лин ещё об этом не знал, но Цзян Чэн надеялся, что через несколько лет его племянник сможет поучаствовать в ежегодном перегоне скота, как и сам Цзян Чэн в юности. Этот процесс требовал железной воли — качество, которое здорово пригодится Цзинь Лину в будущем, когда он сам станет главой клана с собственным советом упрямых стариков. — Почему овца у тебя в лодке? — спросил Цзян Чэн, увиливая от реальности. Лань Сичэнь за его спиной тихо звенел посудой, и вскоре его уже нельзя будет игнорировать, учитывая, что Цзинь Лин быстро терял интерес к окружающим, увлёкшись своей игрой. — Плавать не умеет, — уверенно заявил Цзинь Лин, словно всё на свете знал об овцах (правда, слова его были ошибочны). Цзян Чэн серьёзно кивнул: — Хорошо, что у тебя есть лодка. Только смотри, чтобы она не утонула, — предупредил он. — Не утонет, дядя, — отмахнулся Цзинь Лин, уверенный в своих мореходных навыках. Цзян Чэн закатил глаза, понимая, что его ненавязчиво изгоняют из игры, и заставил себя успокоиться, прежде чем развернуться к гостю. Улыбающемуся и возмутительно красивому гостю. — Такова мудрость твоего клана, глава Цзян? — спросил Лань Сичэнь, и в его голосе не было насмешки. Разве что капелька. — Следить, чтобы лодка не утонула? — Разумеется, глава Лань, — парировал Цзян Чэн и уселся напротив Лань Сичэня, как делал уже много-много раз, чтобы встретить свои страхи лицом к лицу. — Любой, чьей жизнью повелевает течение реки, знает, что важнее всего удержать свою лодку на поверхности и не дать ей уйти на дно. Лань Сичэнь согласно кивнул и налил ему чаю. В его руках чаепитие становилось настоящим искусством, наблюдать за которым никогда не надоедало. Цзян Чэн напомнил себе о спокойствии, взяв в руки предложенную чашку. — Мудро, — улыбнулся ему Лань Сичэнь, словно запоминая его слова, и сделал глоток из своей. — Любой, кто ставит всю свою жизнь на одно решение, должен стоять на своём, несмотря ни на что. Стоит оступиться, и последствия заденут не только его репутацию, но и близких к нему людей. Цзян Чэну не нужно было смотреть в лукавые глаза собеседника, чтобы понять, к чему тот клонит. В словах Лань Сичэнь был столь же искусен, как и в действиях. — Наш будущий брак — это не моя лодка, Лань Сичэнь. И не твоя. Лань Сичэня это не удивило, но улыбка его окрасилась грустью. — И что же тогда твоя лодка, Цзян Ваньинь? Цзинь Лин позади начал что-то напевать своей овечке, и Цзян Чэн снова ощутил, как потерянная было решимость, которая привела его сюда, крепкой бронёй окружила сердце. Руки его перестали дрожать, и Цзян Чэн опустил на стол свою чашку. — Ты знаешь ответ, — в его тоне сквозила дерзость, потому что Лань Сичэнь не был слепцом или дураком и прекрасно знал, о чём спрашивает. — И я сделаю всё, чтобы он остался на плаву. — Я это знаю, — уверил его Лань Сичэнь, и у Цзян Чэна внутри что-то ослабло, отпустило — по крайней мере, ему не придётся доказывать свою любовь к племяннику. — Но хочу спросить… Должен ли ты идти по этому пути в одиночестве? — Должен ли я? — язвительный ответ сорвался с губ прежде, чем Цзян Чэн успел сдержать себя. Он рассмеялся зло и с вызовом улыбнулся своему отражению в поверхности чая. Человек и чудовище, двое в одном флаконе. — Никто не хочет идти со мной рядом, Лань Сичэнь. На кого мне рассчитывать, кроме себя? Слова были злыми, но искренними, и ледяная ярость захлестнула Цзян Чэна с головой, стоило ему встретиться с Лань Сичэнем глазами. Что он там увидел, было известно лишь Лань Сичэню, но взгляд он отвёл, и для Цзян Чэна это было маленькой горькой победой. “Видишь теперь, — подумал он, обращаясь в холодный камень, лишь бы не разбиться на мелкие осколки, когда Лань Сичэнь оставит его позади. — Видишь? Лучше бы ты сразу мне отказал.” К его чести, Лань Сичэнь глубоко задумался над его словами, с серьёзностью и искренностью, подобающей их разговору. Цзян Чэн молча ждал его решения, и пальцы у него зудели желанием вырвать с корнем ростки приязни и доверия, которые успели прорасти у него внутри с момента заключения помолвки. Пришлось сложить руки на коленях, чтобы случайно не разбить чашку. Он и так уже достаточно дров наломал. Лань Сичэнь, конечно же, был прав. Подобное пятно на репутации обязательно заденет близких ему людей. Но Цзян Чэн ничего не мог с этим поделать, кроме как жить дальше, сохраняя спокойствие. В конце концов, на самом деле его с Лань Сичэнем ничего не связывало, кроме глупой шутки. И оно никогда не станет чем-то большим. Чем скорее это поймёт его глупое сердце, тем лучше. К сожалению, Лань Сичэнь приобрёл гнусную привычку обманывать ожидания. Когда они снова встретились взглядами, в глазах главы Лань не было смирения и жалости: они светились теплотой и упрямством. — Ты доверяешь мне, Цзян Ваньинь? — спросил он ровным уверенным тоном. Вопрос ударил Цзян Чэна словно тараном, и сила его отозвалась болью внутри. — Да. Лань Сичэнь кивнул и слегка расслабился, вернувшись к своему чаю. А когда чашка снова оказалась на столе, Лань Сичэнь весь был полон уверенности; светлый маяк, такой яркий, что больно было смотреть. — Я не знаю, что ждёт нас в будущем, и не могу тебе ничего обещать. Но я могу отдать тебе всё, что ты согласишься принять. Я здесь, и я хочу стоять с тобой рядом. Цзян Чэн чуть не взвыл от досады, чувствуя, как заливает лицо предательский румянец. Как такой умный человек может быть настолько упрямым? — Ты не обязан, — напомнил он, едва не впадая в отчаяние при виде того, как дрожат и рушатся перед Лань Сичэнем стены его защиты. — Не обязан, — с готовностью согласился Лань Сичэнь и протянул ему раскрытую ладонь, напоминая о недавнем предложении. — Но я хочу. Цзян Чэн уставился на него, взглянул в эти невозможные глаза, полные решимости и ласки, и любые возражения застыли у него на языке. Лань Сичэнь выбрал его — несмотря на возможность отвернуться в любой момент, несмотря на открывшуюся ему темноту, полную сомнений и страхов. Цзян Чэна с головой затопило ужасом, дикой уязвимостью, он не мог двинуться, не мог думать, а мир вокруг него сузился до беспечного ребёнка за спиной — и протянутой руки, обещающей что-то действительно настоящее. — Не знаю, куда нас приведёт этот путь, — мягко сказал Лань Сичэнь, словно ощутив, как близок Цзян Чэн к тому, чтобы сдаться, — но я готов стоять рядом с тобой. Ты позволишь мне? Он сошёл с ума. Всё это было сумасшествием, глупостью, самой ужасной глупостью. Сердце Цзян Чэна, врасплох застигнутое надеждой, часто забилось о рёбра, и он понял вдруг, что не в силах сейчас уйти. Не в силах сбежать от этой дурацкой мечты и этого страха. — Я тоже не могу ничего тебе обещать, — хрипло выдохнул Цзян Чэн. — Ведь ты не обязан заботиться о моей лодке. — Она может стать нашей, — бесстыдно предложил Лань Сичэнь. — И это мой выбор. Я выбираю тебя, Цзян Ваньинь. И Цзян Чэн ничегошеньки не мог с этим поделать. От одних этих слов ему тесно сдавило грудь, а румянец снова обжёг щёки. Лань Сичэнь засмеялся, и это должно было возмутить, должно было заставить его огрызнуться, но вместо этого что-то внутри окончательно успокоилось, улеглось, отравленное надеждой, и Цзян Чэн прикрыл глаза и глубоко вздохнул. А когда он заговорил, наконец, голос его не предал: — Это твоё официальное предложение, глава клана Лань? Тот улыбнулся светло и придвинул ближе свою раскрытую ладонь: — Так и есть, глава клана Цзян. Ничем хорошим это не закончится, уж в этом Цзян Чэн был полностью уверен. Было бы здорово ещё не надеяться на лучшее, не доверять протянутой руке. Но он надеялся. Он доверял. Он хотел, чтобы кто-то наконец разглядел в нём достойного партнёра. И пусть это означало разбитое в очередной раз сердце — Цзян Чэну было не привыкать к боли. Его дни и так уже полнились болью, и новая совершенно ничего не изменит. Как сказал Лань Сичэнь: кто знает, что ждёт их в будущем? Поэтому Цзян Чэн задавил в себе опасения, вину и страх, накрыл ладонь Лань Сичэня своей, позволив тёплым пальцам обвить запястье, и поднял глаза. Его встретила тёплая, ласковая улыбка, и Цзян Чэн, помедлив мгновение, шагнул в пропасть, куда его тянуло доверчивое сердце. — Я принимаю твоё предложение.