Апофаназия грёз.

Прохаживаясь между прилавков, заполненных тушами больших мерзлых рыб, невидимый для чужих глаз, Госсен терзался от зловещего предчувствия. Волшебник чувствовал себя неуютно, проскальзывая между людей, не видящих его сквозь завесу, но в объятиях магии не было ощущения защищённости. Враг близко — знание этого доводило юношу до лихорадочного отчаяния: когда, откуда колдун решит явить себя. Напряженно оглядываясь по сторонам, Госсен искал намёки на присутствие врага, его ловушки, демонических тварей, им посланных, но кружили по площади лишь мрачные, плотно закутанные в шубы, люди. Вода в заливе от тени гор казалась почти чёрной, густой подобно смоле, подводное течение создавало слабые волны, бьющиеся о причалы и мерзлый берег. Бездвижно стояли корабли цвета меди и один, вызывающий у волшебника неконтролируемый ужас, возвышался над площадью, золотисто-красное судно нарушало мрачную гармонию железного города. Площадь необычайно многолюдна — местные, не видевшие ничего кроме стали и снегов, тянулись со всего города, чтобы глянуть на диковинку. Экипаж короля в сиреневых кафтанах, обитых дорогим мехом, с золотой вышивкой на накидках то и дело отгоняли излишне любопытных. Даже штальские стражи оставили суровый нрав, давая безрадостным людям немного свободы. Спустившись к самому берегу, Госсен робко коснулся воды, он почувствовал неприятный холод, но пальцы прошли насквозь, словно юноша лишился физической оболочки. На гладкой поверхности волшебник не увидел своего отражения, воспоминания о кошмаре всплыли внутренней болью. Исчезнуть, желая этого в припадке агонии, Госсен не сознавал, сколь ужасно быть частью мира, но находится в не его: пустым пространством, коего не существует для людей и природы. Отмахиваясь от мыслей, пожирающих рассудок, волшебник ступил ногами на поверхность воды, направляясь к врачам шлюза. Позади шумела площадь: люди наблюдали за тем, как экипаж корабля сгружает на причал деревянные бочки и, отгоняя местных, выкатывает груз на набережную, складывая напротив судна. Плотной цепью солдаты окружили бочки, обнажив оружие и намеревались применить силу к излишне любопытным. Наблюдая на действом с воды, Госсен не решился проверить содержимое просмоленных бочонков — лезть в дела колдуна хотелось меньше всего. Вместо этого юноша подошёл к вратам, между створками тянулась тонкая линия, которую не разглядеть с берега; стена издалека казалась сплошной. В сравнении с вратами волшебник был крохотным, массивная, железная стена в высоту достигала под десяток саженей¹ и застилала небо. Вблизи к стальному колоссу Госсен убедился в обреченности затеи пробить заслон: материя выглядела настолько прочной, без всякого изъяна, щели, что любой удар окажется неощутимым. Конечно, Хаябуса продемонстрировал силу, разрушив иллюзию, окружающую целый остров, но та бесплотна, а титанические врата — колоссальны, даже находясь близ них невольно телом ощущаешь давление стали. Волшебник осмелился коснуться ладонью гладко выточенной стали, почувствовав лёгкие колебания. Иллюзия, окружающая его, начала искажаться, воздух вокруг приобрел очертания сиренево-прозрачных волн, отталкивающихся друг о друга, вместе с этим обнажалась и маскировка. Госсен отскочил назад: колебания в теле прекратились, иллюзия восстановилась, юноша выдохнул, ошарашенно обернувшись; не заметил ли кто искривления воздуха, но толпа была поглощена разглядыванием корабля и груза. Волшебник создал в руке крохотную, переливающийся голубым, сферу и направил её в стену. Сгусток энергии при столкновении рассыпался серебристой пылью, хаотично метающейся по пространству пока частицы не стали столь малы и так далеко друг от друга, что человеческий глаз их не замечал. Чудесная сталь, поглощающая волшебство — догадался Госсен, побледнев от ужаса: всё складывалось против удачного побега. Необъятная разрушительная мощь требуется для пробития железного заслона, а теперь её требовалось увеличить десятикратно, и то — почти без шанса на успех. Со всех ног юноша рванулся к берегу, план нужно было срочно менять до начала решающей стадии, до того, как Хаябусу и остальных обнаружат стражники. К центру площади стягивался народ, перешептываясь затмили все звуки, даже рыбаки покинули свои места, подходя к столпотворению. Над одном из прилавков мужчина статного вида с длинной бородой басисто кричал что-то на непонятном Госсену языке и размахивал руками. Несколько раз прокричав одно и тоже, он продолжил на мировом языке в тот момент, когда волшебник достиг центра площади. — Сегодня после захода солнца на арене Войны состоится суд над двумя вторженцами-наёмниками, посмевшими убить первого сына великого Государя! Один из чужеземцев — ассасин… Дальнейшего Госсен уже не слышал, застыв на месте в оцепенении, холодный пот прошиб до самых костей. Удивлённые, напуганные, возмущённые голоса смешались для волшебника в единую насмешливую какофонию, ему казалось, словно взгляд каждого жителя, каждого стража прикован к нему, что вся обезумевшая толпа сейчас бросится и разорвёт юношу на части, осыпая проклятиями. Густой человеческий поток обрушился на Госсена разрушительной волной, метающиеся люди толкали юношу, пытаясь сбить с ног, не замечая, как ударяются о пустоту. Сам волшебник потерял способность двигаться — хотелось упасть, захлебываясь слезами, только бы мучительный поход окончился, а судьба людского спасителя пускай достанется кому-то посильнее. Отчаяние обволакивало плотным одеялом, мысли лихорадочно метались, здравость рассудка слабела — череда абсурдных событий, кажется, сковала путников в невидимой клетке — все шло против них, сама жизнь словно хотела оставить неугомонный отряд, словно мир сам противился спасению. Нахождение в Шантале само по себе было проклятием, Госсен не ведал, какие силы издеваются над путниками, ставя на пути одну преграду за другой. Юноша вспомнил рассказ Сесилеона, обратив взор на высокую, железную лестницу и направился в сторону арены. Напевая себе под нос, Дариус поднимался по мрачному тоннелю, покачивая хвостом. Позади валялась, прикрывая солдатский труп, черная накидка, которую приходилось демону носить, чтобы скрыть своё происхождение от местной знати. Убийство и грядущая встреча с Грейнджером скрашивала скуку: светски-политическая тягомотина выматывала сильнее вечности и нудного распределения мёртвых душ в обитель. Дариус не переставал жалеть о титуле владыки Ада — захватывая престол он и представить себе не мог, что заменит Бога и займётся переправлением душ в единственное место, предназначенное для умерших. Демон уже и не знал, на кого злиться больше: на Бога с его предательством или на Ланселота, не сообщившего своему созданию об обязанностях владыки Ада. Во мраке сверкнули рубиновые глаза, стражник, охраняющий охотника уставился на остроконечный силуэт, восходящий по лестнице к выступу. — Ч-что ты такое?.. — Дрожащим голосом вопросил мужчина, вытаращившись на Дариуса: на янтарной броне, носимой для красоты, игрались солнечные блики, острый наконечник хвоста сверкали, ветер трепал густую пепельную шевелюру, обрамленную завихренными, чешуйчатыми рогами. Демон хмыкнул в ответ на вопрос насущный, взмахнув хвостом, пробил латный нагрудник, вонзив острие в сердце, наблюдая за потоком крови по свинцовой броне. Хвостом отбросив тело в снег, Дариус вожделенно облизнул губы острым языком, а потом, потерянно молвил самому себе. — Боже, зачем я убил их… — Демонёнок говорил, словно разбил дорогую вазу, а не лишил людей жизни от скуки. — Себе же работы прибавил. Сорвать железную дверь с петель труда не составило. Увиденное в камере Дариуса не тронуло: его ненаглядный бездвижно сидел на коленях, раскинутые в стороны руки удерживали цепи, покрытые слоем инея, бледный торс украшали борозды свежих ожогов, седая прядь поалела от замерзшей на волосах крови. Всё лицо украшали чёрно-багровые гематомы с коркой застывшей крови: лоб, нос, губы, набухшие веки, даже щеки — рассечены побоями, личико напоминало один большой синяк. Демон выкинул мешающую чашу с тлеющими углями, сев против Грейнджера, приподнимая голову за подбородок. Юноша едва дышал, кожа поалела и огрубела от холода, конечности посинели, из-под оков виднелись фиолетовые браслеты синяков. Прокусив клыком губу, Дариус поцеловал любовника, ладонями скользнул вдоль замерзших рук, касаясь кандалов и разбил замок. Бессознательное тело охотника пало в жарки объятия адской твари, продолжая поцелуй, демон раздвинул языком слипшиеся губы юноши, наполняя его рот своей кровью. Нехотя Дариус отстранился, наблюдая за регенерацией: гематомы стягивались, сухие ожоги блекли, ледяное тело постепенно согревалось. Усадив Грейнджера себе на колени, демон принялся поглаживать спину, оставляя тонкие полосы царапин, прильнул губами к обмякшей шее, засасывая кожу, вылизывая алые следы, тут же исчезающие за счет крови, попадающей на тело. Охотник вяло шевельнулся, дернул головой, словно еще не осознал, что жив, провалившись во мглу в тронном зале, он не надеялся более очнуться. Пребывая в прострации, юноша не сразу понял, откуда исходит тепло, не сразу почувствовал, как жадно его тело ласкают горячие ладони. Колющая боль пронзила мышцы, застывшая кровь начала движение и Грейнджер ощутил, как тяжелы его конечности и каждое шевеление отдаётся судорогой во всем теле. — Ты долго. — С упреком прохрипел охотник, исподлобья глянув на спасителя. — О как мы заговорили-то при смерти. — Ухмыльнулся Дариус, вонзив когти в затекшие плечи любовника, заставляя последнего резко выпрямиться, промычав от боли. — Пришёл, чтобы собственноручно меня убить?! — Юноша резво вырвался, тяжесть прошла и к телу вернулась способность нормально двигаться, словно мгновения назад мышцы не ошущались каменными. — Раз орден не учит быть благодарным, то придётся мне заняться твоим воспитанием. — Демон обвил хвостом тонкую шею, притянув Грейнджера к себе. — Мечтай-мечтай. — Ядовито прошипел охотник, вцепившись в хвост, который пытался сорвать с себя. — Небось с самых глубин Ада за мной явился. — Какое самомнение. — Дариус подался вперед, облизнув сомкнутые губы юноши, проходясь рукой по линии талии. — Для демонической подстилки. — Придушив охотника, сжав пальцами челюсть, демон надменно произнёс. — Ты жив, пока я тебе позволяю, мне ничего не стоит вырвать твою душу из тела и обратить в тварь адскую, набросить на шею ошейник, заставляя ползать у меня в ногах. Как думаешь, ваш телохранитель сильно расстроится, если ему придётся защищать на одну тушу меньше? Слабость, прикрывая высокомерием губительна, милый и я тебе обещаю, ты заплатишь за неё. Думаешь, если сделки, какие описываются в ваших трактатах, не произошло — твоя душа принадлежит тебе? — Зловеще нашептывал Дариус, скользнув рукой к естеству любовника, болезненно сжимая сквозь ткань штанов. — Ошибаешься. Ты продался мне. Сколь угодно утешайся иллюзиями, но ты зависим от меня много больше, чем я от тебя. — Давай. — Вызывающе бросил Грейнджер, прикусывая губу от болезненно-приятных ощущений, тело остро реагировало на каждое прикосновение горячих рук, дыхание демона, обжигающее кожу, туманило рассудок. — Стяни свои клешни сильнее. Убей меня. — Гордый мальчик решил показать зубки? — Хитро прошелестел демон, сжимая рукой основание напряжённого члена любовника. — Ты весь таешь, когда тебя унижают — убить столь похабный экземпляр… Расточительство. Дариус шагнул вперед, вдавив юношу спиной к ледяной стене, холод обжег горячую кожу, охотник приглушенно застонал от контраста ощущений: горячее демоническое тело, прижатое к его собственному, холод железа. Грейнджер обмяк, цепляясь за плечи адского любовника, потираясь обнаженной грудью о крепкий торс последнего. Противоречивые мысли затмевали рассудок, охотник ненавидел Дариуса и так же сильно хотел подчиниться Адскому владыке, юноша презирал себя, своё тело, но вожделел от саморазрушения. Острое чувство долга и желание бились в сознании Грейнджера, испытывая ненависть и страсть единомоментно, он готов был сгореть. Крепче стягивая путы на шее любовника, Дариус прильнул к шее, впиваясь в кожу зубами, засасывая ее до фиолетовых синяков, опускаясь вдоль ключиц рядом болезненных поцелуев. Мучительно-медленно демон водил рукой по члену юноши, размазывая по стволу смазку, слушая хриплые стоны, наслаждаясь податливостью Грейнджера, тем как он извивается, прогибается, раздирая о стену кожу на спине. Дариус резко отпрянул, развернувшись к дверному проему, рукой отбив появившиеся из пустоты черно-алые шипы. В растерянности Грейнджер осел на землю, тяжело дыша, бледную шею украшала алая борозда от удушья, по груди тонкими струйками стекала из фиолетовых цветов кровь. Недовольно цокнув, демон вышел на улицу, очень раздосадованный фактом, что некто посмел прервать его жестокое развлечение. — Покажись! — Властно приказал Даруис в пустоту, на янтарных чешуйках брони после столкновения с магией остался плавкий след, пластины оплавились, врастая в кожу, которая начала взбухать от температуры, покрываясь черными пузырями ожогов, вокруг коих образовывались глубокие нарывы. Когда из кроваво-черных потоков сформировалась фигура, демон приятно удивился, узрев знакомое лицо. — Привет, ваше Величество. — Усмехнулся Дариус, новострив хвост, лицо исказила блаженно-надменная улыбка. — Девять веков не виделись, а ты меня приветствуешь ударом в спину, девять веков прошло, а политиканская жила в тебе не подохла — метишь из тени, пока не обнаружили. — Ты — враг, а врага лучше убить быстро. — Благородное лицо Сесилеона было невозмутимо, встреча с бывшим командиром армии не вызывала ностальгических эмоций. — Отойди от него. — Вампир указал на Грейнджера. Демона покорежило от снисходительного тона Сесилеона, всё тот же холодный, в меру надменный, взгляд. В облике вампиры бывший король походил на бездушное каменной изваяние: бледная кожа, потемневшие губы, безжизненные рубиновые глаза, угольные волосы, гладкие, ухоженные, элегантный чёрный фрак на красной рубашке, чёртовы полосатые брюки, заправленные в ботфорты до колен, начищенные до блеска — напомнили Дариусу о позабытом отвращении к королевским персонам. Демон вильнул хвостом, презрительно оскалившись: более между ним и Сесилеоном не было разрыва в силе и положении. — Вырвать бы тебе глазки. — Игриво молвил Дариус. — И стереть это лицимерно-благородное выражение с твоего личика. — Время открытой битвы ещё настанет. Выдержанный холодом тон подрывал Адскому владыке нервы, пробуждая былую жажду битвы, жестокую, пока вся кровь не вытечет из тела, пока не разорвется последняя мышца и не превратятся в осколки кости. Вампир исчез, обдав противника мощным потоком могильного ветра, ухмыляясь Дариус спокойно развернулся в сторону камеры Грейнджера. — Не выйдет, ваше Величество. — Демон развеял рукой пустоту, поймав Сесилеона за руку во время незримого шага. — Девятсот циклов миновало, посмотрим, как ты использовал бессмертие. Дариус грубо вышвырнул вампира из камеры, не давая приблизиться к охотнику, навострив острие хвоста, исчез, появившись перед лицом врага. — Какая яростная кровожадность. — Голос Сесилеона звучал отовсюду, а тот, что находился перед демоном обратился ураганом багрово-черных лент, остро точеных по краям. — Хватит прятаться! Рычал Адский владыка, из чешуек на кистях рук появились фиолетовые двусторонние клинки с выгнутым лезвием, коими демон принялся рубить вьющиеся ленты. Вокруг тела скапливалась густая темно-фиолетовая аура, Дариус рубящими движениями выпускал плотные потоки энергии, насквозь прорезающие вихрь, оставляющие на скалистой породе глубокие надрезы. Вырвавшись, демон сплошной волной тёмной энергии содрогнул окружающее пространство, сметая иллюзорную завесу Сесилеона, устремившегося по воздуху прочь с охотником на руках. Оттолкнувшись, Дариус взмыл в воздух, замахиваясь на вампира клинком, последний распахнул чёрные крылья, развернувшись боком, закрывая собой Грейнджера, блокировал атаку. — Что скажет твой хозяин, когда местная стража увидит твой истинный облик? — Вопросил Сесилеон, крылом оттолкнув противника и отступил сам. — Ты сам — его творение. — Фыркнул демон, стоя на воздухе. — И не забывай, чью волю исполняешь. — Отойди. — Вампир покосился на проход, шум привлек солдат, те, что стояли на городских стенах — усердно пытались разглядеть две тёмные фигура парящие в небе. — Не создавай этой стране ещё больше проблем. — Только вот я не пытался прирезать всю княжескую династию. Благодаря Ланселоту жив ассасин, а мальчишку — исцелил я. — Легко на небо иллюзорное облако, скрывшее всех троих от посторонних глаз. — Впрочем, ты никогда не обладал стержнем лидера. Они бы погибли из-за твоего невмешательства. — Ты забываешь, что мы имеем дело с людьми. — Сесилеон вздохнул. — В отличии от нашей, их жизнь ограничена. Будет кощунством с моей стороны ограждать их от прохождения собственного пути. Если Хаябуса посчитал нужным ввязаться в бой — на это имелась веская причина и плен — последствие принятого решения. — Ты никогда ни во что не вмешивался! — Раздражённо напомнил Дариус. — Когда пала одна из лун — вмешиваться и защищать империю ты не собирался, если бы тебя не заставили! Ты бездумно считал это карой небесной! Воображая себя жертвой, погрязнув в самобичевании, ты закрывал глаза на страдания других, ты унаследовал королевство, доведенное до пика развития до тебя и считал, что бездействием сделаешь страну лучше?! — Демон сжал кулаки, жгучая боль расползалась по всей кисти, волдыри словно наполнялись смоляным гноем. — Десять сотен лет тебя никак не измерили, продолжаешь стоять в стороне, чертов трус! Но время в тени закончилось, тебе придётся участвовать в построении новой людской истории! Больше не выйдет избежать сражений и выбора! — Возможно. — Невозмутимо молвил вампир, сохраняя мраморную маску на лице, этот безразличный взгляд до трясучки раздражал Адского владыку. — Но ключевую историю менять не нам с тобой. Наша битва здесь ничего не изменит. — Плевать! — Дариус взмахнул рукой, собирая вокруг клинка плотную фиолетовую энергию. — Раз считаешь, что от нас ничего не зависит, то я просто избавлю мир от бесполезного звена! Демон в миг оказался подле Сесилеона, взмахнув рукой, приставил острие лезвия к фарфоровому лицу; вампир не шелохнулся, продолжая прожигать противника отвратительным снисходительно-надменным взглядом. От безучастной рефлексии своего бывшего командующего Дариус чувствовал к груди клокочущую ярость, подавляющую боль, затуманивающую мысли — как же хотелось пролить кровь бессмертной тваре. Взмахнув клинком демон разрубил фигуру Сесилеона на пополам, иллюзия рассыпалась кроваво-черными потоками, словно на небесный холст художник брызнул краской. От мощного выброса тёмной энергии иллюзорное облако развеялось и Дариус не обнаружил вокруг никого, кроме перепуганных солдат, толпящихся на тюремном выступе. Злость туманила рассудок: демон стоял, сжимая до крови кулаки, до треска стискивал зубы, желая добраться до вампира, наказать за надменность, ведь в облике человека не был способен даже помыслить о сражении с бывшим королём, пропасть в силе — слишком необъятна. Понимая, что многим попался на глаза, Дариус окружали своё тело фиолетовой, тяжёлой энергией и исчез в тот момент, когда стрелы арбалетчиков со стен почти достигли его. Ледяная тьма, куда отправился Адский повелитель, рассудок не остудила, но жгучая боль дала о себе знать. Пройдя вперед по мраку, демон осел у стены, над ним вспыхнула пара фиолетовых огней, их свет падал на изуродованную ожогами руку: янтарь на броне бесформенно оплавился и врос в сморщенную кожу. Черные волдыри ожогов пульсировали, вздулись вены, в надрывах густела фиолетовая кровь с густой примесью смолы, отравляющей тело. Демоническая регенерация не справлялась, кожа вокруг гнойных волдырей продолжала плавиться, сморщиваться и сползать с мышечной оболочки, пропитывающейся ядом. Вся кисть и запястье покрылись чумными нарывами, браслетами наросшими на кожу, кровь в них загущалась и словно горела. — Так-так, — во тьме раздался во тьме ехидный голос Ланселота. — Кое-кто решил окончательно свести с ума жителей этой несчастной страны. Юноша элегантной походкой приближался к подчиненному, вознесшему над заражённой рукой двусторонний клинок. Благородное лицо короля искажала издевательская улыбка, глядя на Даруиса, король испытывал извращенное удовольствие от чужой боли. — Что ты здесь делаешь? — Недоверчиво вопросил демон. — Выброс энергии, который ты устроил ощутит даже самый слабый маг за тысячу вёрст². — Бархатно прошелестел юноша, казалось, без тени упрёка. — Гляжу, наш общий друг не разделил с тобой ностальгических чувств. — Ядовито продолжал Ланселот, заставляя демона напрячься. — И развлечься помешал. Дариус бросил на владыку мрачный взгляд, по горячему телу пронеслась волна холодной дрожи: страх перед наказанием за поражение казался хуже смерти. Не ведал демон, что таится за королевской улыбкой, сознавал одно — у юноши на пытки богата фантазия, и кто знает, коснётся ли жестокая рука Адского повелителя, столь униженно отводящего взгляд. — Он всегда был трусом. — Отмахнулся Дариус, воспоминания о позорной битве вскипятили кровь, новая волна ярости захлестнула разум. — Хорошо научился убегать и скрываться, жалкая крыса. — Однако, в прямой битве вампир одолел бы тебя. — Ланселот покосился на изуродованную руку, блаженно наблюдая, как яд разносится по крови. — Жуткая магия, правда? — Подходит для того, кто избегает прямого сражения. — Фыркнул демон. — Не будь Сесилеон столь мягкосердечным — обрёл бы невероятную силу, возможно, близкую к моей. — Так пойди и избавься от него, раз страшишься потенциальных соперников. Или от Сесилеона заразился любовью к бесполезным рассуждениям? — Вечность в нашем распоряжении, тебе бы тоже не помешало придаваться мыслям. — Почти ласково молвил юноша, грубо схватив подчинённого за руку. Вокруг ожога образовалась тёплая золотистая сфера, поглощающаяся смолистый гной из волдырей. — Может, отучился бы бездумно бросаться в сражения. Дариус поёжился, помощь от короля могла обернуться лунами безжалостных пыток и боль от яда — ничто в сравнении с тем, что заготовил Ланселот для провинившихся. За сотни минувших лет демон не приблизился к разгадке истинных целей своего повелителя, но отчётливо видел, на что способно это безжалостное существо с благородным лицом, умеющее столь нежно улыбаться и нежно говорить. От тьмы внутри юноши дурно становилось даже Дариусу, казалось, что душа короля вмещает в себя весь мрак и жестокость Преисподние. — Наш вампир прав: для битвы еще настанет время. — Голос Ланселота острым лезвием прошёлся по демоническому подсознанию. — Будет интересно посмотреть, как пытаются уничтожить друг друга две бессмертных твари. — Что ты собрался делать с этой страной? — Вопросил Дариус, желая забыть о противнике, о разрыве между ними, существующим до сих пор. — Я — ничего. — Лукаво бросил король. — Падёт ли Шанталь или возродиться — зависит не от меня, я не избранный и его защитники, чтобы вершить историю, мы лишь наблюдаем, какой путь избрал наш мальчик. — Ненавижу пацифистов. — Фыркнул демон. — Не беспокойся. Нужная кровь прольётся совсем скоро. Юноша отпустил руку и исчез, оставив за собой тяжёлый воздух, пропитанный тьмой, обволакивающей лёгкие демона вязкой пелёнкой. Ожоги сошли, густая кровь в нарывах вновь начала циркулировать по венам, от ран исходил фиолетовый пар, образуемый регенерацией. Дариус прикрыл глаза, боль отступила, но её место заняла тревога — Адский владыка не мог понять, что так сильно страшит его. На Шталь опустился лазурный мрак, уходящее солнце скрылось за горными вершинами, их гранитные тела склонились над домами, подобно лезвию топора над головой казнимого. Городские площади укутались в огненный полумрак, кострища в огромных чашах с силой разгоралось, отбрасывая в сторону чёрную копоть. Отголоски света заглядывали на длинные улицы, тянущиеся от площадей, их тёмные провалы вдалеке освещали редкие факела. Горела звёздной дорогой лестница, пересекающая Шталь, от пылающего рыжим дворца свет спускался в самую гущу мрака покинутого всеми порта. Вершина стального полукольца воспылала огненным полумесяцем, в свете отчётливо виднелись чёрные фигуры солдат. Стихли молоты кузниц, с огромных печах тлели угли, но улицы шумели и были полны народу, тянущемуся к арене. Впервые за тысячи лун оживала столица, на суровых лицах появились человеческие эмоции, не утихали разговоры — за железный занавес проникло иноземное чудо. Людские потоки черно-серыми змеями ползли к арене, узкие улицы переполнились сплошным потоком толпы, за их телами не разглядеть снега и железных настилов. Из открытого балкона дворца, возросшего над городом огромной огненной пастью гранитного зверя, огненный свет падал на котлован арены, усеянный замерзшими трупами, припорошенными льдом. Ветер нёс с гор снег, кружащий меж тёмных улиц блестящей пылью. Между зубчатых стен арены горели чаши с углём, по верху бродили стражи, казалось, собравшиеся со всего города. Ряды трибун, наслоенных друг на друга заполнены людьми, проходы между ними, лестницы искрились рыжим светом. Во внутреннем кольце арены, идущим под трибунами, замыкающими глубокий котлован, опираясь о преграду, стояли сплошной баррикадой арбалетчики, а позади низ стражи с мечом. В низине поля боя находилось восемь решетчатых дверей, откуда доносился рёв заключённых из подземных катакомб. Семь из проходов располагались против дворца и лишь один, для несчастного обреченного на смерть, под самым основанием дворца. По четырём сторонам тёмного котлована располагались факела, чей свет едва достигал самого центра. Выступы в виде замерзших трупов, с торчащими обрубками конечностей, отбрасывали зловещие, угловатые тени. Неистовствовали и люди: всё были в предвкушении кровавой и жестокой казни, загнанная в ледяном городе-тюрьме толпа жаждала крови. Смотреть на обреченных услада для несчастных душ, наблюдая за тем, как сотня рвёт в мясистые клочья одного запуганные люди испытывают облегчение: их положение много лучше тех, кто внизу, они ещё не звери, бездумно рвущие друг друга, они наивно полагают, что столь жестокая судьба их не коснётся. Гул заключённых слишком походил на животный рёв: в их печах, сгущенных в единое рычание, нет ничего людского. Те, кто существовал во тьме ледяной земли, в стальных клетках, давно лишились человеческого облика, вели таких инстинкты, инстинкты погубить всякого, кто слабее и чем зрелищнее и кровавее казнь, тем больше поощрение, ведь милостивый князь дарует возможность прожить ещё день. Заключённые боятся смерти, как и любые звери, сидя в холодных, грязных камерах, с обмороженными конечностями, волдырями и нарывами по всему телу, больные, худые и искривленными и деформированными телами — они жаждут жить, а того, кто выделился на арене — могут миловать. Пред боем преступников откармливают, как скот на убой, и выпускают против одного, истощенного, израненного человека, чья судьба решена за него, какие бы иллюзии милостивый князь не гарантировал — против сотни одному победы нет. Закованного в тяжёлые цепи, Хаябусу, в потрёпанных черном одеянии с родной маской на юном лице, вели по полумрачным катакомбам четыре стража. Чудотворное снадобье полностью восстановило тело, даже утраченные резервы, ассасин чувствовал невероятный прилив сил и вполне мог бежать. Новость о том, что колдун — благородный спаситель тревожила юношу, в союзники Ланселота он принимать не собирался, но жаждал взглянуть, надеясь хоть немного понять цели Божьего сына. Хаябуса при всем холодном разуме был не способен объяснить поступок короля, чего добивается божественная мразь, позволяя врагу выжить. Народный гул обрушился на ассасина волной голосов, когда юноша показался на арене. Беснующаяся толпа швыряла в убийцу ошметками мяса, мелкими железяками, обрывками шкур — но юношу ничего не могло достать, человеческий глаз не мог узреть, как быстро Хаябуса уклоняется, возвращаясь в прежнее положение. Стражникам приходилось закрываться руками. Он не испытывал страха и раскаяния, ни проклятия местных, ни рёв заключённых, доносящийся из мрачных провалов — ничто не тревожило юношу. Ассасин обернулся в сторону балкона, подняв на его обитателей ледяной взгляд. От вида пленника князь ужаснулся — ни царапины на теле, сквозящим силой даже на расстоянии, недавно истощенный и слабый юноша сейчас смотрел на окружающих, как на жертв и, казалось, его взгляд прикован к мужчине. Единственный, на кого смотрел Хаябуса — колдун, чье личико украшала привычная улыбка, он словно приветствовал выжившего, намекая, что за спасения жаждет безжалостное представление. В нетерпении сгорала и Маша, сжимая руками перила балкона, царапая сталь ногтями и боролась с желанием самой броситься в котлован и разорвать на куски высокомерного ассасина. Никто из княжеской семьи не мог поверить, что обреченная на гибель жертва смеет столь бесстрашно и презрительно смотреть на тех, кто благородно дарует иллюзию спасения. Откуда у человека столько смелости и силы рушить устрашающее шутовство, созданное для укрепления власти, что вообразил о себе человек, бросивший вызов целой стране и думающий, что способен её изменить. Ланселот каждой клеткой чувствовал страх, пронзивший князя: он оказался не настолько туп, чтобы понимать, какие последствия будут у грядущей битвы. Юноша с блаженством наблюдал, как мужчину корежит от ужаса, от позора и гнева подданных, как на его глаза рушится вся ужасающая прелесть бесчестного суда. Зверье, загнанное за железным заслоном узрит, каков мир, каковы люди, творящие истории и как жалко на самом деле положение Шанталя в мире, что вековые устои страны способна разрушить группа случайных путников. — Великий государь, что-то не так? — Издевался Ланселот, упираясь локтями о перила, он положил подбородок на, стиснутый из ладоней, замок. — Смолчать бы вам в худой час, Ваше Величество. — Процедил сквозь зубы князь, напряжённо глядя на арену. — А в добрый молвить. — Разве исцеление наёмника — не доказательство существования Бога Войны. — Юноша усмехнулся. — Не веруете в собственных Богов и их справедливость? — Верую. — Ядовито выплюнул мужчина. — Не верую в то, что мой сын совершал столько дурного, что сами Боги на стороне проклятого вторженца. — Вот как. Жаль, что я в Богов не верю. — Король продолжал неотрывно глядеть на Хаябусу, облизывая губы от вида воинственного взгляда ассасина. На постамент, висящий над котлованом вышел бородатый судья в белой шубе с железной пластинкой в руках, его сопровождал какой-то юноша, со всех сторон их окружали стражники. Толпа притихла, лишь рёв заключённых доносился до слуха Хаябусы, всем телом он ощущал жажду крови, исходящую от звериной какофонии. — Именем Великого Государя объявляю божественный суд открытым! — Громогласно молвил судья, тут же юноша перевёл слова на знаковый ассасину язык. — Вы — незаконно вторглись на земли Шталя, убили первого князя и также пытались убить всю княжескую семью, ранили и убили многих наших людей! Раскаиваетесь ли вы перед Богом и людьми? — Только за то, что не смог до конца прирезать эту чету выродков. — Мрачно проговорил Хаябуса, в чёрных глазах — бездна пустота, голос пронизан сталью. Судья с сопровождающим рефлекторно отшатнулись, нахмурились от наглости юноши, их лица исказила гримаса ярости. Толпа, услышав перевод слов ассасина взревела яростным воплем, грубые оскорбления посыпались рекой, обомлели даже стражи. — Почему вы убили первого князя?! С какой целью?! — Крикнул старик, сжимая рукава шубы. — Какое право ты имеешь вторгаться в наши земли и убивать наших правителей?! Как смеешь мыслить о том, что можешь нарушать священные законы Шанталя и устанавливать свои порядки?! — Выродки, нарушающие свои же законы достойны скотской смерти. Будь благодарен, я избавил эту страну от мрази, считающей своих подчинённых скотом. — Кто наделил тебя правом решать: кому жить, а кому — погибнуть?! Как смеешь ты богохульствовать не священном суде?! Не только Боги, но и народ проклинает тебя! — Яростно кричал судья под людское безумие, коим упивался один Ланселот. — Ежели это шутовство — священный суд, то я — воплощение вашего Бога. — Голос стал ещё жёстче, ещё твёрже, от безжалостного взгляда Хаябусы судья пятился назад. — Стоит мне захотеть — голова твоего правителя будет валяться на дне этой арены — именно тогда свершиться истинная справедливость. — Юноша прищурился. — Веришь в своего Бога, да? Теперь внимай: я уничтожу эту семью выродков, если захочу — и тебя. Я — ваш новый Бог, явившийся в человечьем облике, чтобы эта страна окончательно не сгнила от власти уродов, подобных князю-скоту и его ублюдкам. — К-как?!.. Как ты смеешь, вторженец?! — Воскликнул юноша, а судья осел на колени. — Кто нанял тебя, отвечай! Кому нужна революция в Шантале — императору Най?! — Человеку, у которого нет сил ничего изменить. — Куда более человечно ответил ассасин. — Мальчику, который очень сильно бы расстроился, увидев беспредел, какой творит семья выродков со своим народом. Охотнику, который не терпит того, чтобы угнетали беззащитных стариков и детей. А мне — плевать, что будет с закостенелым местом, отвергнувшим остальное мир. — Ч-что?.. — Прикрываясь божьей карой и традициями для потехи и устрашения народа — будьте готовы, что Божество однажды сойдёт на земли и уничтожит всех виновников бессмысленного кровопролития. — Убейте его! Убейте! — Кричал судья! — Арбалетчики наизготовку! Выпускайте заключённых! Избавьте святые земли от этого грешного вторженца! Стражи, охраняющие Хаябусу, позабыв о цепях, рванули в проход, Ланселот заливался бархатистым смехом, выслушивая благородный монолог с уста убийцы, князь и толпа ревели от ярости. Стрелки, стоящие сплошным кольцом навели на ассасина тяжёлые стрелы, сам юноша кинул на государя презрительный взгляд, одними губами прошептав: ты умрёшь. Перекраивать толпу Хаябуса посчитал бесполезным делом, он прекрасно чувствовал, как правитель напуган, как ярость смешивается со страхом и как сильно он дрожит, не в силах ничего изменить. Решётки шести проходов со скрипом поднялись, толпа обезумевших заключенных, вооружённых чем попало, хлынула на арену сметая друг друга. Арбалетчики единомоментно выстрелили в юношу, на место которого остались лишь осколки цепей и стрелы вонзились в промерзлую землю. Люди не могли уследить за тем, куда перемещался Хаябуса, арена, кишащая тенями — идеальное для него поле боя. — Мой Господин, — Ланселота от начавшегося зрелища отвлёк подрагивающий голос Авроры. Ни князь, ни Маша не обратили на явление младшей наследницы никого внимания. — Да, княжна, — нехотя отозвался юноша. — Вы что-то хотели? — Прошу простить, что отвлекаю вас от… — девушка подбирала слова, — зрелища. Но могу ли я просить у вас приватный разговор? — Моя дорогая, — король нежно улыбнулся. — Это столь срочно? Всё же мне хотелось подольше понаблюдать за традициями Вашей родины. — Прошу, мой Господин. — Аврора молитвенно сложила руки. — Я желаю показать и сказать Вам кое-что очень важное для меня. — Раз княжне это так важно — будет бесчестно отказать. — Мягко сказал Ланселот, скрыв от девушки всякий намёк на разочарование, показывая лживую заинтересованность, в которую княжна не могла не поверить. Под наступающее затишье двое скрылись в полумрачных, железных коридорах дворца. Поражённые зрелищем люди пропустили уход персоны, для которой кровопролитное представление и затевалось. Лишь на миг Хаябуса являлся пред народом, оставляя после себя фонтаны крови, брызжущей по сторонам и трупы, падающие друг на друга, их груди и шеи украшали глубокие порезы. Ассасин скользил меж заключёнными, беспорядочно размахивающими обрубками оружия, он действовал молниеносно, один ударом сражая наповал. Отточенными движениями Хаябуса избегал всякой атаки, изредка позволяя жертвам пред смертью увидеть бесстрастный лик палача, и чёрное лезвие катаны прорезало насквозь шею, пуская по проязвленным телам тёплую кровь, пропитывающую снег. Ассасин намеренно не завершал бой одним ударом, посчитав, что главная жертва казни должна испытать животный страх, тот самый, который удерживает народ в узде, что князь должен воочию узреть, как жалки его попытки запереть людей в железной клетке. Оставляя после себя кровавую реку, наполненную грудкой трупов, юноша перемещался по арене, ловко орудуя катаной — перерезал сонную артерию, утопая в крови. Багровая жидкость лилась рекой, фонтаном струилась к небесам, разлеталась по стенам и оседала на одеяниях Хаябусы. Из проходов всё ещё появлялись заключённые, испытывающие ужас от того, что трупы их собратьев застелили дно котлована, полностью скрыв землю. Ощущали, как под подошвой сапог хлюпает кровь и ледяные земли превращаются в багровое болото с кочками из мертвецов. Преступники, наблюдая за тем, как ассасин прыгает по телам, как множит их с молниеносной скоростью, бросались обратно в катакомбы. Юноша, взмыв в воздух, обнажая себя для толпы, весь истекающей чужой кровью, заполнил все пространство вокруг себя теневыми сюрикенами. Спины отступающих пронзил смертельный дождь, десятки лезвий впивались в кожу, полностью скрываясь в плоти, поражая соединительные ткани, от чего люди падали на колени и, не способные взглянуть на палача, гибли от режущего удара по задней стороне шеи. — Стреляйте! Стреляйте! — Кричал судья арбалетчикам, когда Хаябуса появился в воздухе. — Убейте это дьявольское отродье! Стрелки повиновались и стальные стрелы сплошным дождём полетели в ассасина, которого окружили четыре его тени, ловко отбросившие стрелы владельцам. Наконечник попадал точно в забрало и глубоко впивался меж глаз, замерев в предсмертном миге, арбалетчики, стояще баррикадой единомоментно рухнули, переваливаясь через преграду, в котлован. Сам Хаябуса исчез, являясь пред убегающими заключённым, лёгким взмахом катаны вспарывая грудные клетки врагов. С глубокого пореза вываливались внутренние органы, хлестала во все стороны кровь, в который и захлебывались преступники, поочередно падая ниц подле стен арены. — Х-хватит… — Лепетал юноша, закрывая лицо руками и пав на колени. — Хватит! Прошу, хватит! Остановись! Остановитесь все! Прекратите это кровопролитие. В безмолвной тишине мальчишеский крик показался громом, неистовствующая толпа давно замолкла, народ объял и приковал к своим местам ужас. Опустившись на гору трупов, Хаябуса направил абсолютно чёрную катану, без капли крови на лезвии, в сторону князя. В чёрных глазах — пустота, взгляд привычно ледяной, словно обилие мертвецов и кровь на одежде его не беспокоит, словно убийство сотен — вещь каждодневная. — Выпускайте Баданга! — Заорал судья в истерике, ситуация потеряла для правящей верхушки Шталя всякий контроль. Аврора привела короля на один из выступов, где находились камеры смертников, рыжие лучи солнца, протискивающиеся чрез горные вершины, обращали снег в мерзлую лаву. Острые хлопья кружились над безжизненной землёй, пронизывающий ударами плети ветер и безмолвные скалы — идеальное для могилы места. Сердце бешено стучало, но девушка не могла поступить иначе, сказ Клауда оставил на душе тяжёлый след, кажущийся сначала абсурдом, постепенно все мучительные скитания, пережитые лекарем превратились для княжны в истину. Мучения Госсена во снах, первая встреча в церкви, смертельная битва в пустыне, вампиры, демоны, движением мира и небесные храмы, ограждающие мир от Бога-разрушителя — всё это по велению одного Ланселота, погрязшего во тьме. Даже спаситель за долгие годы обращается к мраку и лишается рассудка, как бы юноша не играл роль идеального правителя — его сердце кишит злом, Аврора ясно это поняла, как и то, что её супруг не должен жить: с его смертью падёт и угроза миру. Ежели для спасения людей придется нарушить обещание, данное одному человеку, девушка готова на это, как и убить. — От чего безумно стучит ваше сердце? — Давящую тишину нарушил Ланселот, бархатный голос, улыбка — все это стало для княжны ещё более фальшивым, нежели раньше. — Что я должен такого волнительного узнать? — Закончим этот театр здесь. — Серьёзно молвила Аврора, став против юноши. — Больше не имеет смысла притворяться и лгать. Покажи свою истинную личину. — Зря вы так, дорогая. — Король шелестяще рассмеялся, но вежливый тон сохранил. — Вам же лучше поведать мне о девичьих страхах и остаться жить. Ваша смерть для меня бессмысленна. — Молчать! — Девушка сжала кулаки. — Твоя смерть положит конец угрозе для мира! — Вы так думаете? — Наигранно-невинно вопросил Ланселот. — Я это знаю! — Отрезала княжна, выставив руку вперёд, выпустила во врага ледяные копья. — Бросьте, миледи. — Юноша оказался сзади, тонкая шпага легла на девичью шею. — Я противник далеко не вашего уровня. Сжав кулак, Аврора надеялась, что ледяное копье, образовавшееся на земле позади ее, пронзит короля, но заклинание рассыпалось блестящей пылью под ногами. Отпрянув, девушка взмахнула рукой, превратив весь снег в воздухе в ледяные стрелы, кои направила в Ланселота. — Не испытывайте судьбу, прошу вас. — С искренней усталостью попросил юноша, лёгким взмахом шпаги разрушив все стрелы. — Убить вас для меня дело мгновения, вы этого и не заметите, но убивать юную девушку мне совершенно не хочется. — Что ты такое?! — Аврора отступила назад, раскинув руки, подняла в воздух множество массивных ледяных копий, окружающих выступ со всех сторон. — Откуда в тебе такая сила?! — Вы ведь сами считаете, что я способен разрушить мир, вот и подумайте, какой силой должен обладать человек, способный на подобное. — Изящно взмахнув свободной рукой, Ланселот выпустил из ладони маленькие фиолетовые кристаллы, что в миг исчезли и разрушили все копья княжны. — У вас ещё есть возможность уйти и жить, и править этой страной от своего имени. Подумайте, пока вы здесь пытаетесь мне что-то доказать, ассасин кончает вашу семью, я в Штале лишь потому, что желаю взглянуть, какая судьба уготована этой стране. Миледи, вы не знаете того, что известно мне и человек, заставивший вас считать меня угрозой — не ведает истину до конца. В мировой перемене — вы звено не нужное и, ежели случиться так, что миру суждено погрузиться в хаос — вы должны выжить, чтобы защитить Шанталь. — Лжешь!.. — Монолог звучал настолько убедительно, что Аврора почти поверила словам врага. — Мне ведомо, как ты умеешь убеждать! Твои речи сладки, но правды в них нет! Во имя мира ты должен умереть! — Небеса потемнели, снег начал неистово кружить вокруг вершины, когда княжна начала произносить заклинание. — Святая благодать ледяных земель, услышь голос дочери своей, надели силой, дабы покой твой защитить, обрати на врага мерзлое дыхание, пусть тело его навеки будет льдами пленено! — Как пожелаете. — Буря трепала златые кудри и длинный плащ, но сам Ланселот спокойно наблюдал. За спиной Авроры из льда и снега появился ледяной дракон, из его пасти шёл холодный пар, глаза пылали ярко-голубым пламенем. Выставляя руку вперед, девушка направила существо прямиком на врага, ни капли не колеблющегося от вида мерзлой, остротелой махины, чье дыхание замораживало даже воздух. Дракон лавиной обрушился на короля, оставляя на склонах горы ледяные наросты, превращающий всё вокруг в мерзлоту, а сама княжна осела почти без сил. В ужасе Аврора наблюдала за тем, как существо разрывается надвое, обходя юношу, который держал впереди одну лишь тонкую шпагу. Миг, и изящным взмахом оружия вверх, Ланселот полностью разрубил дракона, ледяная шкура покрылась золотистыми трещинами и рассыпалась пылью, от заколдованного льда не осталось и следа. Кудрявые волосы развилась от остаточных порывов ветра, король наблюдал, как голубоватый лёд и золотая пыль переливаются в воздухе, на секунду он загляделся на великолепие от столкновения волшебства. — Всё произойдёт быстро. — В пустоту, не смотря на девушку, молвил Ланселот. Княжна судорожно возвела впереди себя ледяную стену, а юноша, взглянул на Аврору увидел впереди неё Клауда, вооружённого массивным мушкетом. Лекарь в момент отвлечения короля успел выскользнуть из тоннеля и встать вперед сестры. — Не смей ее трогать, урод! — Клауд старался придать голову твёрдость, но и он, и мушкет в руках видимо дрожали. — Оружие заряжено пулями, разрушающими любую магию! — Брат, уйди! — Приказала девушка. — Тебе с ним не справиться! Уходи! — Нет! — Лекарь мотнул головой, пальцы на спусковом крючке сильно тряслись. — Я больше не сбегу! — Прощение окончено? — Перебил Ланселот, порядком утомленный бессмысленностью битвы. Клауд выстрелил и король выставил палец вперед, остановив пулю, переливающуюся платиново-фиолетовым, воздух вокруг которой сильно пульсировал. Сделав щелбан, Ланселот отбросил вибрирующий шар в ледяной барьер, моментально рассыпавшийся от столкновения. — Ты правда думал убить меня перенасыщенным магией магнитом? — Юноша улыбнулся, чуть склонив голову на бок. — Хваленая шантальская сталь не разрушает и не поглощает магию, а разрушает сцепление между волшебными частицами, меняя их полярность, поэтому они попросту отталкиваются друг от друга и создаётся иллюзия, что заклинание разрушается. Перенасыщенный магнит бесполезен, если объем противоположного вещества много мощнее собственного. Из-за волшебства в стали свойства магнита меняются, и частицы одинаковой полярности притягиваются, а противоположные — разлетаются. — Спасибо за просвещение. — Враждебно процедил Клауд, перезарядив мушкет и навёл дуло на противника. — Но знание этого меня не остановит. Поднявшись, Аврора окружила обоих баррикадой из ледяных шипов. — Уходи, брат, — приказала девушка. — Больше тебя с нами ничего не связывает, бессмысленно умирать вместо со мной. — Ошибаешься. — Собрав всё мужество, лекарь встал вперед сестры, защищая её собой. — Не окажись я здесь — колдун бы не явился на земли Шталя. Это только наш бой, не твой, поэтому я и просил тебя пообещать не вмешиваться. Баррикада рассыпалась, серебристые пылинки плыли по воздуху. Впереди Клауд не обнаружил Ланселота, исчезнувшего в открытом пространстве, только в последний момент, заметив кривое движение остаточной магии, юноша сумел определить местонахождение врага. Оттолкнув Аврору к краю выступа, лекарь выстрелил в пустоту; пулю, как и мушкет, разрезало надвое, тонкая, режущая волна пронзила глаз, рассекая лицо от лба до скул ровной линией. Под ноги, капая с подбородка, капала кровь, обращая белоснежный ковёр в алый. Зажмурив раненый глаз, Клауд бросился к княжне, навалившись всем телом, принял взмах шпагой своей спиной: по диагонали брызнула кровь. От режущей боли юноша осел, тяжело дыша, тело дрожало от агонии и холода, рассеченная спина горела. — Будь джентльменом. — Ланселот, схватив лекаря за воротник, отбросил в сторону. — Позволь даме уйти первой и не заставляй ее проливать слёзы над твоим телом. — С-стой!.. — Оставив за собой багровую дорожку, Клауд пытался подняться, цепляясь окровавленными руками за снег. — Я — твой противник!.. Юноша не обернулся, вознося шпагу над Авророй, тонкое лезвие переливалось золотом, беспомощно осевшая девушка пыталась отползти к пропасти. Оглянулась назад, но стражники на стене, казалось, не замечали битвы, продолжая спокойно дежурство. — Постойте, прошу!.. — Нежный голос из пустоты заставил короля остановиться, лезвие легко на горло княжны, образуя тонкий надрез. — Умоляю, пощадите их!.. Иллюзорное облако медленно сходило, в тени прохода стоял Госсен, сложив руки на груди, молитвенно смотрел на врага. Подавляя внутренний ужас, волшебник робко приближался к Ланселоту, в любой момент ожидая атаки или погружения в новый кошмар. — Госсен!.. — Хрипел Клауд, поднявшись, глаза заволокла густая пелена крови. — Беги, друг, я задержу колдуна!.. — Нет. — Покорно покачал головой мальчик и обратился к королю. — Вам ведь я нужен… Пожалуйста, я сделаю, что вы скажете, только пощадите моих друзей… — Как любопытно. — Ланселот спокойно убрал шпагу в ножны и, отвернувшись от княжны, пошел навстречу. — Не смотря на страх — пришёл сам. — Мои товарищи не заслужили смерти… Почувствовав удачный момент, Аврора мысленно проговорила заклинание, формируя вокруг руке острое ледяное копье с ребристыми зазубринами. Едва ли девушка успела выпустить заклинание в спину врага, как юноша властно глянул на нее вполоборота, на лице не осталось следов прежней мягкости, исчезла нежная улыбка, обнажая лик убийцы. — Хватит испытывать моё терпение, мелкая сука. — Жестоко поговорил Ланселот, в миг оказавшись перед книжной, копье за спиной рассекли, невидимые глазу, золотые искры и лёгким взмахом он отсёк Авроре руку. Женский крик раздался на выступе, девушка, побледнев, пала на колени, держась за кровоточащее плечо, отрубленная рука, оставляя за собой базовый поток, улетела вниз. — У тебя был шанс. — Властно продолжал король, не испытывая сострадания, болотные глаза переполнило холодное желание убивать. — И второй тебе подарили. — Нет!.. — Госсен быстро переместился и встал между победителем и поверженной, голыми руками вцепился в лезвие шпаги, которое почти достигло шеи княжны. — Не убивайте её!.. Пожалуйста… Хромая, Клауд добрался до сестры, закрывая её от врага в своих объятиях, потеряв надежду покинуть выступ живым. Одна Аврора сдаваться не собиралась, стискивая зубы от боли, пыталась вырываться, встать и продолжить бой. — Хватит. — Требовал лекарь, жмурясь от крови, застилающей глаза. — Шанталь останется без правителя, если ты умрёшь. Убирайся! — Вы оба. — Вздохнув, Ланселот убрал шпагу, глядя лишь на мальчика, он приказал. — Оба с глаз долой! — Пожалуйста… — Жалобно попросил Госсен. — Уходите. Волшебник ежился от порывистого ветра, потерянно наблюдая, как Клауд, еле стоя на ногах, погружается во мрак горного тоннеля. Ладони кровоточили, обжигающая боль порезов становилась сильнее от холода. Обречённо мальчик глянул на Ланселота, стоящего на самом краю выступа, золотые локоны трепались на ветру, юноша вдруг показался таким усталым, почти живым, когда с вышины наблюдал за поползновением людей внизу. — Болит? — Почти заботливо вопросил король, обернувшись. — Нет-нет… — Заметив насмешливый взгляд и тень улыбки на благородном лице, Госсен чуть покраснел, отводя взгляд. — Немного… — Возьми меня за руки. — Приказал Ланселот, наблюдая, как одинокую жертву корежит от ужаса и непонимания. — Зачем?.. — Я так захотел. — Несмотря на раздражение от недавней битвы, юноша говорил вполне спокойно, но по тону голоса понятно: терпеть возражений он не собирается. Сжимаясь всем телом, волшебник неуверенно подошёл, стараясь не смотреть врагу в лицу, осторожно коснулся кончиком пальца чужой ладони. Думая, что творит отвратительные вещи, Госсен зажмурился, медленно сплетал свои пальцы с чужими, пачкая руки холодной кровью. От приятного тепла мальчик дернулся, желая расцепить проклятый замок, испуганное лицо окропил яркий румянец, дыхание сбилось. Ладони пульсировали от жара, руки обволокла золотисто-серебряная сфера, заживляющая порезы, согревающая и оберегающая продрогшего Госсена от промозглых ветров. — С-спасибо… — Сбивчиво проговорил волшебник, выворачивая шею, лишь бы на смотреть на Ланселота, не видеть властного взгляда и улыбки, дурманящей рассудок. — Что пощадили… Их… — Миловать глупцов достаточно тяжело. — Почему вы так поступили?.. — Мальчик смущённо посмотрел на замок переплетенных пальцев, чуть дернув руками назад, желая разорвать странные цепи. — Нет резона вмешиваться в развитие истории этой страны. — Ланселот сильнее сжал тонкие ручонки, потянув обмякшее тело поближе к себе. — Твой защитник прекрасно справляется за меня. Жаль, что непомерная людская глупость отвлекла меня от наблюдения столь прекрасной битвы. Госсен удивлённо хлопал глазами, не в силах понять, почему мучитель спокойно ведёт с ним мирную беседу, заботливо исцеляет раны и оберегает от холода. По каким причинам колдун сменил гнев на милость, какова коварная цель юноши, вдруг ставшего таким нежным и человечным. Внутренний ужас нарастал сильнее, мальчик с трудом держался на ногах, обратившихся в бесформенный шёлк, истерзанным рассудком Госсен попросту не мог принять подобное поведение со стороны врага. — Что за битва?.. — Осторожно вопросил мальчик. — Увидишь. — Ланселот многозначительно улыбнулся. Хаябуса заполнил котлован трупами, ни одна живая душа из распахнутых проходов более не являлся. Смахнув со лба чужую кровь, юноша, шагая по мертвецам, под тяжёлое дыхание, доносящееся со всех сторон, направился к трибуне, где трясся судья. На черном лезвии переливался огненный свет факелов, с неба валил мелкий снег, ясное небо вдруг почернело, укутавшись облаком густых туч. Ассасин на миг почувствовал всплеск мощной энергии со стороны выступов, но горные хребты безмолвствовали, их гранитные тела совсем почернели. В пылу боя Хаябуса не уследил за тем, что колдун исчез с балкона, только княжеская чета и придворные глядели на юношу с вышины. Ассасин поджал губу, напряжённо вглядываясь в огненную пасть балкона и черные фигуры на нём, надеясь на то, что зрение обманывает его и Ланселот с надменной гримасой продолжает наблюдать. Не осталось сомнений — враг нашёл себе занятие интереснее, чем кровавое шутовство и мимолетный всплеск связан с колдуном и его злобными деяниями. Времени не оставалось: кончать с княжеской семьей нужно было сейчас, пока никто из товарищей не погиб от рук Божьего отпрыска. Открылись седьмые врата, обрушив на арену поразительный рёв, из тьмы вырвался огромный человек с обнаженным торсом и руками, выкованными из магнетита, перепутанные угольные волосы, львиной гривой, торчали в стороны. Судья яростно хохотал: угроза его жизни миновала; Баданга выпустили раньше, чем Хаябуса добрался до постамента. Мужчина, преодолев котлован в один рывок, оказался подле ассасина и замахнулся железным кулаком. Пульсирующая волна энергии содрогнула арену, земля под трупами раздробилась и угловатые линии трещин расползлись до самых стен. Ассасин безмолвно выставил катану вперед себя, легко блокируя удар, в сиреневом поле колебались густые частицы теней, от вибрации искажался воздух. Надавив на рукоять, юноша протолкнул лезвие меж толстых, железных пальцев, намереваясь по касательной отсечь пол кисти. Баданг отскочил назад, Хаябуса рванулся следом, появившись против мужчины серией стремительных атак, рассекая тенью магнитное поле, разрубал железную руку, оставляя на переливающимся магнитите глубокие надрезы. С каждым ударом оторвать катану от брони было всё сложнее, поля энергии, становясь одинаковыми, начали притягиваться к друг другу. На последнем взмахе юноша исчез, оказавшись за спиной, вонзая оружие в плечо врага на линии сроста кожи и железа, которое магнититом удерживало теневую катану. Баданг взревел от боли, напрягаясь всем мускулистым телом, пытался выдавить лезвие из плоти. Он махал кулаками хаотично на невероятной скорости, что ассасину пришлось отойти на дистанцию, дабы призвать новую катану. Разорванные соединительные ткани не мешали мужчине свободно размахивать руками, из-под лезвия, с хлюпающим звуком, брызгала кровь. Из оставшихся проходов, под неуверенную поддержку народа, хлынули оставшиеся заключенные. Прикрыв глаза, Хаябуса развернулся на встрече беснующейся толпе преступников, от мрачного взгляда исподлобья угасал их пыл. Ассасин оказался среди заключённых, круговыми атаками вырезал их, из шей, наполовину отрубленных от головы, лилась плотными потоками кровь. Преступники бросились в стороны, Баданг молниеносно прыгнул к юноше, одаряя его дождём пульсирующих ударов, выполненных на такой высокой скорости, что наёмник с трудом мог уследить за движением рук. Хаябуса отступил назад, но мужчина, продолжая размахивать кулаками, рывками прыгал следом. Оттолкнувшись от стены, ассасин сделал над Бадангом кувырок, с воздуха наблюдая, с какой ужасающей силой бьёт преступник, каждый ударом сминая сталь, словно снег, оставляя глубокие следы кулаком, сформировавшихся в единую огромную дыру. Оставшиеся заключённые швыряли в юношу обрубками оружия. Перехватив одно из них в полёте, Хаябуса бросил его в спину мужчины, тупое лезвие с хрустом пронзило позвоночник. Баданг взвыл, напряг мышцы, что вены на всем теле надулись, норовясь лопнуть и лезвие стрелой вылетело из спины. Застыв в воздухе над котлованом, юноша бросил быстрый взгляд в сторону балкона, ужаснувшись тому, что разглядел на крыше. Раздражённо поджав губы, ассасин процедил нечто ругательное себе под нос и едва не пропустил удар мужчины с воздуха. Перехватив железное запястье рукой, оттолкнувшись от воздуха, Хаябуса сделал переворот, тяжёлым ударом пятки прямо в рану на спине, отправил преступника лететь пластом вниз. Юноша хотел было рвануться в сторону балкона, как Баданг, упав на железные ручища тут же подпрыгнул, схватив наемника за лодыжку и, прокрутив несколько раз лёгкое тело вокруг себя, швырнул в стену. Продолжая держать Ланселота за руку, Госсен замер в оцепенении, когда его взору открылась яма, наполненная свежими трупами, утопающими в собственной крови. Жуткое зрелище вызвало рвотный рефлекс, рефлекторно сжав чужую ладонь, волшебник стоял, приоткрыв рот, не в силах молвить и слова. Глядя на Хаябусу, безжалостного режущего людей, мальчик не ведал, что и думать, как побороть собственный ужас и накатившую боль: столько погибших и ради чего, и почему за этим кровопролитием наблюдают тысячи людей. Сердце сжалось, когда Госсен столкнулся взглядом с ассасином, по щекам скатились прозрачные слезы, когда командира отправили в полёт. В этот миг толпа взревела, осыпая Хаябусу градом проклятий и оскорблений, вновь на арену полетел мелкий мусор. Мальчик уткнулся лицом в грудь Ланселота, кожу приятно ласкал мягкий бархат одеяний, а сам король поглаживал жертву по спине. Свободной рукой Госсен сжимал воротник короткой куртки, стискивая зубы. — Зачем?.. — То ли со злостью, то ли с болью в голосе, вопросил волшебник. — Зачем Хаябуса сражается?! … Мальчику, который очень сильно бы расстроился, увидев беспредел, какой творит семья выродков со своим народом. Охотнику, который не терпит того, чтобы угнетали беззащитных стариков и детей. А мне — плевать, что будет с закостенелым местом, отвергнувшим остальное мир.  — Прозвучал в голове волшебника знакомый голос, он узрел, как Хаябуса говорит это перепуганному судье, истерично приказавшему убить. Госсен вновь взглянул на арену, более не пытаясь вырваться из дьявольских объятий, успокаивающих нежную душу. Своим теплом, ласковыми прикосновениями Ланселот словно оберегал мальчика, но вместе с ним заставлял страдать, вынуждая бессильно наблюдать за жутким представлением. — Что кричат эти люди?.. — Сглотнув тугой ком в горле, как можно спокойнее вопросил Госсен. — Кончай его, Баданг. — Переводил Ланселот, вылавливая отдельные фразы из общего истеричного гула. — Убей это отродье; сатанинское дитя, подохни; пусть вся твоя семья познает гнев народа; сдохни, падаль; жалкому червю никогда не убить Государя. — Юноша маниакально улыбался, поглаживая трясущееся в его рука тело, наслаждался слезами и страхом жертвы, чья душа, подобно дну ямы, истекает кровью. — Мне продолжать? — Ваших рук дело?.. — Безвольно вопросил Госсен, не в силах противиться воле колдуна. — Я лишь дал возможность твоему ассасину осуществить задуманное, я поделился с ним силой, остальное: бежать или изменить эту страну — его решение. — Почему Хаябуса участвует в этом кровопролитии?! Один истощенный вторженец против сотни преступником… Кто объявил этот театр варварства?! Кто?! — Могу вас представить. — Король продолжал улыбаться. Ударившись позвоночником о железную стену, ассасин приземлился в гору трупов, удержавшись на одном колене, со лба по молочной коже стекала полоса густой крови, ей насквозь пропиталась и маска. Баданг тут атаковал с новой силой, оказавшись подле юноши, как только его тело достигло земли. Хаябуса леденяще глянул на врага исподлобья, в бездне чёрных глаз ни боли, ни страха, одним лишь взглядом юноша вынудил мужчину застыть. Тело источало чёрную энергию, казалось, даже белки в глазах окутала тень, а зрачки, как у демона, налились алым, более ассасин сдерживать могущество не собирался. Воздух вокруг загущался от теней, стал наэлектризовано-тяжелым померк свет огня даже на балконе. Дно арены обволокла чернота, народ затих, только истеричный приказ князя убить пронзал безмолвие, но Баданг не мог шевельнуться, как и оставшиеся заключённые. Хаябуса неспешно поднялся на ноги, выставил руку вперед, в ладони тут же из теней сформировалась, приобретя чёткую форму, абсолютно чёрная катана и лезвие её рассекало молекулы воздуха. Ассасин медленно поднимая руку вверх, собирался нанести последний удар. — Остановите это немедленно! С балкона донесся отчаянный крик, пробудивший и князя, и людей, последние начали судорожно метаться по трибунам, норовясь покинуть проклятое место. В тени колонны стоял Ланселот, с упоением наблюдая на развитием событий. За спиной Госсена король казался ангелом мщения, стоящим на страже своего праведника, готовым в любой момент покарать каждого грешника, на которого укажет тонкая мальчишеская рука. — Ты еще кто?! — Яростно крикнул князь, впереди него тут же стала Маша. — Стража! Убить его! Убить! Стражники бросились на волшебника, вокруг его тела возник голубой, блестящий барьер, мечи, врезавшиеся в преграду с треском разлетелись в стороны, а солдаты попятились назад. В этот миг Хаябуса хотел переместиться на балкон, но, вырвавшийся из оцепенения, Баданг обрушил на ассасина новый град титанических ударов. — Убийство одного сотней — это в вашем понимании справедливый суд?! — Серьёзно вопросил Госсен, увеличив площадь барьера, чтобы стражники отступили в глубину балкона. — Ещё один иноземный выродок, считающий, что имеет права менять традиции моей страны?! — Передернув ранеными плечами, государь готовился напасть. — Посмотрим, чего ты стоишь! — Отец! Позвольте мне! — Воскликнула Маша. — Во имя Шанталя и во имя Вас я убью каждого, кто осмелился посягнуть на традиции страны! — Я не желаю кровопролития. — Волшебник сжимал кулаки. — Я хочу одного: прекратить варварский беспредел! — Ваше вторжение — беспредел! Маша одним ударом раздробила барьер на осколки, рывком оказавшись около мальчика, вознесла кастет над лицом. Стальная перчатка с треском рассыпалась на осколки, женщина почувствовала, что не может пошевелить рукой — её запястье, совершенно не напрягаясь, удерживал Ланселот. — Не советую, миледи. — Юноша грубо оттолкнул Машу назад. — Так ты, сучий сын, в сговоре с иноземцами?! — Прорычала женщина королю, приняв боевую стойку. — Чужими руками пытаешься захватить в стране власть? Балкон содрогнуло от тяжёлого удара, над котлованом развивались остатки теней, в самом центре, рассеченный напополам, валялся труп Баданга. Из плеч хлестала кровь, его стальные руки погрязли средь других покойников, из желудка к ногам тянулись обрывки розовых кишок с другими, разорванными внутренними органами, в помутневших глазах отражался звериный ужас, гнилой рот распахнут в последней молитве. Из тени Ланселота появился ассасин, моментально пытаясь вонзить катану в грудь. Уголь и золото звонко столкнулись, от столкновения мощных энергий всех, находящихся на балконе, отбросило в стороны. Юноша ловко парировал атаку шпагой, махом оттолкнув чужое оружие от себя и ассасин, выбравшись из тени, отскочил назад, выставляя катану вперед себя для защиты. — А ты не бросаешься словами впустую. — Усмехнулся король, прожигая Хаябусу ядовитым взглядом. — Как думаешь, тебе выгодно сейчас делать меня врагом? — Довольно! — Неожиданно для всех властно приказал Госсен. — Хватит смертей! — Юноша твёрдо вышел вперед командира. — Что вы творите с этой несчастной страной?! Каким ядом вы отравили людской разум, что они наслаждаются, как одного человека рвут на кусочки сотня одичавших заключённых?! Что еще за традиции, дающие правителю право держать людей в клетке, дрессировать их, как зверей, дабы они потом друг другу глотки грызли?! Правитель должен делить горе со своим народом, а не наслаждаться им! — Разнеженному теплом и шелками идеалисту не понять этой страны! — Гневно прорычал князь. — Думаешь люди, не видавшие жестокости, не ценящие её, смогли бы выжить в вечных льдах?! Холод и боль ломает вас, но здешний народ — закаляет! Божественный суд для этого и существует: показать людям, как слабы иноземцы! Что вам, не знающим бедствия, может быть известно о народном горе? Ланселот криво улыбнулся, издав язвительный смешком: знал бы жалкий княже перед кем разбрасывается речами. — Я служил в церкви. — Госсен сжал кулаки. — Мне известно о людском горе, а вы, зная, как жестока погода и бедна земля — лишаете народ малейших радостей, прикрываясь именем Бога! Более других я чту традиции и веру, но то, что вы творите — называют гнётом! — Хватит этих речей! — Воинственно процедила Маша. — Язычок у тебя подвешен, мальчик, но сможешь ли доказать свои слова в бою?! Без победы твои речи ничего не стоят. — Я не собираюсь вступать в бой. — Волшебник отвел руку в сторону, преграждая путь Хаябусе, чье желание убивать пропитало воздух. — Ваша смерть продолжит цепь жесткостей. — Напрасное благородство! Со всех коридоров замка, с ближайших дворов на балкон сбежались стражи, образуя многослойное кольцо вокруг вторженцев. Женщина бросилась тараном на Госсена, а князь, сложив руки в замок, образуя молот, взлетел в воздух. От вида окружения Ланселот игриво присвистнул, смотря на ассасина, всё ещё готового, наплевав на блокаду, сразиться с королём, но последний, махнув рукой на прощение, исчез. Волшебник окружил себя голубоватым барьером, затрясшемся, когда государь обрушил на купол тяжёлый удар, магические частицы начали разлетаться в стороны и преграда медленно рассыпалась. Со злостью Маша крушила барьер прямо с фронта, ей не терпелось изорвать до костей милое мальчишеское личико. Скрывая раздражение, ассасин запрыгнул на барьер, обхватив князя за затылок, впечатал его лицом в волшебство, раздробив купол на осколки, вдавил мужчину в сталь, оставив во вмятине искаженный силуэт лица. Госсен отшатнулся в сторону, норовясь остановить командира, глянувшего на мальчика свинцовым взглядом, налитым ненавистью ко всему происходящему. — Сколько со скотом не говори — скотом от этого он быть не перестанет. — Ядовито-леденяще молвил Хаябуса, стоя на спине у князя, коего при каждом шевелении ударял пяткой в позвоночник. Стражи в главе с Машей кучей бросились на юношу. Тяжелая волна теневой энергии, разлетевшаяся во всех направлениях, пронзила толпу подобно лезвию меча и отбросила в сторону бессознательные тела. В отношении солдат Хаябуса всё же проявил милосердие, а вот княжна пощады не заслужила. Появившись над летящим телом, ассасин, окружая руку тьмой, насквозь пробил женщине грудную клетку, горячая кровь выплеснулась из дыры и рта, окропив беспощадное лицо юноши. Пока Маша ещё дышала, Хаябуса вырвал из дыры разорванное, багровое сердце вместе с эластичными сосудами, поднес слабо бьющийся орган к лицу княжны, налитому ужасом. — Я же сказал, что вырву его из твоего груди голыми руками. — Мрачно прошептал ассасин, его взгляд остался таким же фарфоровым. Сжав сердце в кулаке, расплющим его в кровянисто-сосудистое месиво, юноша, оторвав орган от трубчатых сосудов, разбрызгивая густую кровь по балкону, выбросил жижу в ноги поднявшегося князя. Последний, безумно заорав, разрывая сухие губы в кровь, набросился на Госсена. Хаябуса вовремя встал между ними, блокируя катаной кулак мужчины, несмотря на сильную пульсацию магнита, лезвие легко прорезало перчатки. Из оружия вырвалась чёрная волна, рассёкшая руку государя вдоль кости, её половина рухнула на пол, обнажая разрез кости, со всеми суставами, мышечные ткани и мясо, в прожилках которого по инерции ещё циркулировала кровь. Волшебник осел, слыша дикий вопль агонии, располовиненной рукой князь неистово тряс, кровь с костной жидкостью разлеталась во сторонам. Упираясь ладонью на обрубок плеча, ассасин сделал кувырок, запрыгнув на спину вопящего врага, вонзил острие катаны в темечко, провернув его, дробя черепную коробку и мозговое вещество, протолкнул лезвие глубже в голову так, чтобы острие, пронзив нёбо, вышло через рот. По тыльной стороне катаны капала, глухо разбиваясь о сталь, кровь, мужчина с выпученными глазами, залитыми багровым, рухнул в ноги Госсена. Вырвав катану из головы, Хаябуса смахнул с лезвия ошметки мозга и кровь, направляясь к перепуганному волшебнику, пораженному беспощадности командира. Отползая назад мальчик уперся в полы длинной юбки: за спиной стояла Аврора, придерживающая израненного брата за плечо, вместо отрубленной руки с самого плеча тянулся ледяной протез. — Отец… — Не испытывая сильной горечи, молвила княжна. — Намереваешься мстить? — Холодно вопросил ассасин. — Нет. — Качнула головой девушка, удерживая Клауда, рвущегося к ассасину, его раны на лице и спине были запаяны кромкой льда. — Князь заслужил наказания за свои деяния. — С тобой что? — Поинтересовался юноша у лекаря. — Колдун?.. — Прохрипел Клауд и, вырвавшись из хватки, рухнул в объятия командира, впитывая кровь с чужих одеяний. — Где он?.. — Исчез. — Хаябуса глянул на потерянного волшебника и сухо произнёс. — Вставай. Больше ничто не держит нас здесь. Ты, — он обернулся на книжку. — Отправь за нами погоню, если не хочешь лишиться власти, всё же народ не поймёт, почему единственная наследница отпустила преступников без боя. — И направился прочь. — Постой, наёмник, — обратилась Аврора, когда юноша подгонял Госсена, а лекаря взял на руки. — Что ещё? — Способен ли убить Ланселота? — Нет. — Честно ответил юноша, встав на перила балкона, глядя на полупустую арену, полную мертвецов, чьи тела начал засыпать алый снег. — Прощай. Девушка опечаленно вздохнула, на месте Хаябусы и волшебника остался лишь слабый черно-голубой отголосок от мгновенного перемещения. Сжимая ледяную руку, вновь ощутив боль и унижение, княжна, обходя бессознательных солдат и отцовский труп, подошла к балкону. Груз ответственности, горькая правда свалились на плечи Авроры слишком неожиданно, девушка с трудом могла унять трясучку, душу травил ледяной яд. — Народ Шталя! — Строго воскликнула княжна, впившись ногтями в железные перила. — Услышьте меня, четвёртую княжну Шанталя! Сегодня на наши земли обрушилось великое горе: вторженцы, в сговоре с королём Церима, совершили ужасное преступление — безжалостно убили княжну Машу и нашего Великого Государя! — Народ встрепенулся от голоса девушки, все в испуге начали смотреть по сторонам, приглушенно шепча. — Граждане, стражи верные, не дадим проклятым иноземцам покинуть стены Шталя! Остановим их всеми силами и пусть кара постигнет каждого, кто посягает на честь страны! Прошу, помогите мне поймать лиходеев, спешите! Спешите в порт, сожгите церимский корабль и пустите ко дну вместе с преступниками! Преодолевая страх, оставшиеся солдаты повиновались, направляясь к выходам с арены, народ нехотя последовал за ними; простой люд, узревший силу ассасина, сталкиваться с ним не хотел. Сама Аврора осела, упираясь спиной о перила, обхватила рукой растрепанные рыжеватые локоны, прикусив внутреннюю часть губы до крови, пытаясь остановить поток слёз. Пришествие Клауда, словно так и должно быть, вдохнуло в гниющие земли ветер перемен. Невольно нахлынули воспоминания о детстве, счастливые те мгновения, проведённые с братом, по его вине в девушке рост дух реформатора, именно Клауд внушил, что власть ее абсолютна, а тирания неизменно ведёт к гибели народа. Драгоценны часы, когда Аврора с восторгом слушала чтение лекаря, его долгие речи о величии мира за железным заслоном. Тогда она не сознавала, как сильно гнетёт Клауда дворец, баррикады, жестокие законы и поведение верховной касты, как мальчика, имеющего собственное мнение, уничтожает всё и все. В окружении тел княжна плакала навзрыд, скрываемая годами обида вырывалась наружу, сколько лет она мечтала изменить Шанталь, столько лет скрывала свою личность, играя покорную дочь и теперь, когда унаследовала гниющую, пропитанную кровью стану на костях — не ведала, как поступить. Почему Клауд, более всех мечтающий возродить ледяные земли, вновь исчез, оставив младшую сестру наедине с народом, изменить который без советов, помощи и твёрдого плеча рядом, казалось невозможным. — Ты ведь желал изменить Шанталь. — Напомнил Хаябуса, прыгая с крыши на крышу, а по всему городу уже трубили приказы и толпа, и стражники неслись по темноте к порту. — Он свободен от тирании, почему ты не остался? — Эту страну я ненавижу столь же сильно, как и желаю ей процветания. — Слабо отозвался Клауд, от потери крови и холода сознание мутнело, хотя магия Авроры и не обжигала кожу морозом, но нагрянувшая ночь сковывала мерзлотой сильнее обычного, к тому же, небо почти всё заволокло мрачными облаками. — С момента, как я покинул клетку — разорвал все связи и с семьей, и проблемами. Моя сестра унаследовала королевский стержень и одарена древнейшей силой ледяных великанов. Есть в Шантале такая легенда, сохранившаяся во времена забытого столетия. — Воля твоя, но на корабле штопать раны нечем. — Думаете, Сесилеон и Грейнджер уже в порту? — Предположил Госсен. — Если нет — уйдём без них. — Отрезал ассасин. — Командир… — Опомнился мальчик. — Врата шлюза сделаны из стали, разрушающей волшебство. — Не страшно. Я узнал достаточно, чтобы разрушить её. Охотник бродил по широкой палубе, глухой стук подошвы о дерево казался усладой для слуха, после стольких дней, проведенных во льдах и железе. На площади тлели угли в чаше, мрак окутал порт, едва ли можно было разглядеть линию соприкосновения берега и воды. Отголоски морозного ветра достигли самой низины, принося с собой снег, бешено закружившийся во всем городе. Вокруг выгруженных у причала бочек горели факела, даруя слабый свет, неустанно караулили груз солдаты, терзая любопытство Грейнджера. Вдали доносились крики, видимо, разбушевавшаяся толпа отмечала убийство ассасина — рассудил юноша, тут же тряхнув головой, отгоняя мрачные мысли. — Как думаешь, что в этих бочках? — Нервно вопросил охотник, метаясь от борта к борту, а оттуда к карме, чтобы ещё раз взглянуть на чёртов груз. — Порох для пушечных ядер. — Ответил Сесилеон, сохраняя ледяное спокойствие. — Откуда знаешь? — Грейнджер топал ногой, но в силах найти покой. — Проверил трюм. — Вздохнул вампир, лениво наблюдая за метаниями товарища. — Обчищать оружейную было совсем необязательно, трюм полон припасов. — А если Ланселот решит вернуться на корабль? — Не унимался юноша. — Где они, чёрт… — Не вернётся. Желай он уйти морем, не стал бы разоружать корабль. — Сесилеон поднялся, когда его обдало мощным потоком ветра, белая пелена кружащего снега застилала пристань. — Если они не вернуться — нам придётся отплывать. Грядёт буря. — Чёрт… — Нервно тянул охотник, вглядываясь сквозь зернистую кромку. — Отправляемся. — За спиной послышался свинцовый голос. — Спускай паруса. — Что?! — Возразил Грейнджер, подумав, что приказал отдан иллюзионистом, а после — обернулся. — Хая!.. Я уж думал, что… — Хватит трепаться, займи оборону. Бесшумно появившийся на палубе Хаябуса, швырнул сюрикены в канаты, стягивающие паруса, полотно с громким шелестом распрямилось. Идущий с гор ветер подхватил паруса, вздувая ткань и корабль качнуло, и потянуло к вратам, как раз момент, когда Госсен поднял якорь. Со стен врат, куда уже сбежались солдаты со всего Шталя, обрушился в пролив град стрел и копий. На вратах ярко вспыхнули сигнальные огни и стражи с площади бросились на пристань, надеясь запрыгнуть на уплывающий корабль. Хаябуса встал на кончик бушприта, формируя вокруг тела теневую энергию, волшебник и Сесилеон тоже переместились в носовую часть, отбивая летящее оружие магией. Кровавые копья и голубые кинжалы извивались в воздухе, оставляя за собой тонкие нити блестящих искр, смешивающихся со снегом. Звон стали и пульсация магии смешивались с ветром, разнося по заливу мелодию битвы, глухо падало оружие в воду. Грейнджер, готовящийся принять бой с тяжёлым мечом в руках, обратил внимание на разбегающихся ланселотовских солдат, по темноте змейкой в бочкам приближалась огненная искра. — Порох! — Кричал юноша, отходя назад, не замечая пары рубиновых глаз, смотрящих на демоноборца из темноты. — Парни, сейчас всё взорвётся вместе с нами! Вампир кивнул Госсену, забирая всю фронтовую оборону в свои руки, формируя вокруг корабля вихрь черно-кровавых пут, сбивающих стрелы. Волшебник в миг оказался в тыловой части, прошептав заклинание, создал за вихрем сияющий небесный барьер, отливающий холодным светом на всю пристань. Не в силах ничего изменить, он наблюдал, как стражники бегут по причалу, не ведая о истинной угрозе. По доброте душевной Госсен, закрыв глаза, стараясь ровно дышать, окружил отдельными защитными сферами и врагов. Воздух сотрясло от огромной концентрации волшебства, снежинки вспыхивали бурей искр, пульсация отдавалась в лёгких. Хаябуса весь покрылся тенью, тараном выставив против себя катану. Штормом вокруг лезвия кружилась чёрная энергия, настолько большой плотности, что искривляла пространство вокруг себя. Прыгнув с бушприта, ассасин вонзил наконечник тончайшего лезвия в стык между створками магнетитовых врат. Отпрянул назад, в полете складывая печати и вихрь вокруг катаны обратился в массивное теневое облако, просачивающееся в частицы стали. С гор, накрывая город снежным покрывалом, несся буран, порывы ветра сквозь барьер вбивались в распахнутые паруса, а людей валили с ног. Искра почти добралась до бочек и Госсен, выставив руки вперед, укреплял барьер, формируя их него почти физическую стену серебристо-голубого цвета. — Командир, быстрее! — Напряжённо крикнул волшебник, видя как буран приближается, угрожая накрыть корабль одновременно со взрывом. Призвав катану, источающую энергию ещё мощнее, чем та, что окружала врата, Хаябуса по дуге взмахнул оружием. Гигантская чёрная волна скрыла воды залива и впилась в тьму, заскрежетала сталь, крепления звонко трескались, сильная вибрация колебала воздух. Оглушительный грохот врезался в уши, перепонки зазвенели от оглушающей какофонии звуков разрушения. Гигантское пламя с густым дымом заполонило площадь, испепеляя все тела вокруг себя, горящие обломки бились о барьер, кой через миг накрыла взрывная волна, жар которой остро ощущался сквозь защиту. Вода взбушевалась, раскачивая корабль, ледяные волны бились о высокие борта, гнулись со скрипом все три мачты, а вздутые паруса норовили разорваться. Волна дала судну невероятную скорость, со всей мощью его несло во мрак теней, скрывающий магнетитовый заслон. Порывистый ветер с густым снегом накрыл следом, потрескавшийся барьер рассыпался на голубые осколки и режущий холод со всей мощью атаковал корабль. Когда звенящий скрип достиг предела и тень, слившись с той, что опутывает врата, поглотила остаточный магнитит и с громким хлопком теневая атака выбила врата. Гигантские створки отбросило вдаль, глухим ударом они врезались в поверхность моря, вздымая волны необъятной высоты. Колыхалась вода, закружившая судно, гонимое бурей в синюю бесконечность, ветер подбрасывал корабль, бросая пластом вниз, трепал с шелестом натянутые паруса, норовясь оборвать толстые канаты. — Госсен! — Позвал Хаябуса, сделав изящное сальто в воздухе, опустился на палубу. Волшебник резко метнулся в носовую часть, одномоментно с ассасином выпустил навстречу водам ответную волну волшебства. Тень и нежная голубизна, вздымая в воздух звездопад искр и брызг, столкнулись с буйными волнами. Пара синхронных атак и море улеглось, корабль окутали порывистые ветра, скрыв силуэт в зернистой кромке снега и остаточной магии. Шторм обволакивал всё вокруг, свист ветра врезался в уши, с палубы поверхность тёмного моря едва проглядывалась, весь горизонт застилал снег. Железный город остался позади, буря скрывала от глаз массивные стены и горные вершины. На заледеневшей площади стояла Аврора, глядя в заснеженный провал врат, пытаясь хоть на миг узреть силуэт уходящего корабля, ветер терзал юбку платья и волосы. Буйные волны бились о пристань и берег, выбрасывая на поверхность льда с телами страж, упавших со стены при разрушении. Над портом возвышалась ледяная стена, поглотившая гигантское пламя взрыва, силуэт огненных языков замер, словно пойманный в стекло. Десятки полых айсбергов рассыпались со звоном, из плена на землю пали стражи, чудом не разорванные взрывом. — Г-госпожа Аврора… — Один из солдат подполз к княжне, лбом ударяясь о стальной настил, раскаиваясь за оплошность. — Преступники… Преступники бежали, мы не смогли их остановить… Простите нас, госпожа, простите… — Встаньте. — Потребовала девушка. — Не страшно, главное, что вы все живы, а вторженцев уничтожит буря. Трещали мачты, натягивались до упора катаны, пышными дугами с шелестом вздымались паруса, бесконтрольно неся судно сквозь снежный заслон. Ветер подкидывал корабль на буйными волнами, бьющими по карме, швыряющими тяжёлое судно, словно одинокий листик. Зловеще накренялись борт в разные стороны, казалось, ещё один порыв и корабль перевернется, разобьётся о бурлящую гладь. Тяжёлый прорыв подкосил Хаябусу, осев на одно колено, он тяжело дышал, держась за стыки между досками, чтобы не выпасть в море. В ушах звенело, тело дрогнуло от приступа боли, виски пульсировали от удара, полученного в битве, из-за постоянной качки голова кружилась, а внутренности свело от подступающей тошноты. Ощущение титанической усталости изо дня в день доводило ассасина до состояния безмолвного раздражения; постоянная борьба за жизнь отнимала слишком много сил. Юноша создавал, что путешествие, где не бывает перерыва между боями, разрушит его человеческое тело и дожить до конца смертельного пути казалось невозможным. Битва в Штале слишком истощила Хаябусу, энергия, нужная для боя, уходила лишь на то, чтобы кровь не застыло в ледяных тисках, она же сейчас неприятно примерзала к коже через одеяния. — Командир, — Госсен помог юноше подняться, хоть внешне ассасин оставался непробиваемы холодным, но впалые скулы, молочная кожа, потерявшая розоватый оттенок и алые следы под глазами выдавали изнеможенное состояние. — Как вы себя чувствуете? Вам бы… — Не сейчас. — Перебил Хаябуса, отмахнувшись от мальчика. — Есть проблемы поважнее моих. Ты хорошо постарался, Госсен, теперь присмотри за кораблем. В окна капитанской каюты яростно бились ветра и волны, оставляя на стекле кромку леденистых разводов. Всё на корабле ходило ходуном от палубы до трюм катались вещи, которые не закрепили тросами. Багровые шторы метались в разные стороны по мере накренения судна, скрипела резная мебель из красного дерева, по полу катался мелкий мусорят, а крышка распахнутого секретера тряслась. Со стен попадали картины с пейзажами, безумно колыхался огонь на железных факелах, трещал вместе со свистящим ветром и стуков воды о дерево. К полу подле окна была приколочена широкая кровать, на ней в объятиях пышного белья лежал Клауд: персиковая кожа посерела, облепив череп, щеки ввалились, губы иссохли и покрылись белой плёнкой, часть лица обагровлена ледяным наростом и под глазами остро выделялись массивные мешки. На стуле рядом сидел Сесилеон, на фарфоровой коже игрались отблески языков пламени, он напряжённо смотрел на раненого и мрачный лик бессмертного не обещал ничего хорошего. В руках вампир, плотно сжав бледные губы, держал, алый с тонкой золотой окантовкой, сундучок, с квадратной сеткой внутри, в ней звонко подрагивали различные колбы. Хаябуса бесшумно открыл дверь, тишину в каюте нарушал глухой стук и свист ветра. — Что думаешь? — Отстранённо вопросил ассасин, подавляя в голосе всякое волнение, но от вида Клауда против воли становилось дурно. — Не уверен. — Свернув рубиновыми глазами, ответил вампир, печально вздохнув. — Для человека Клауд потерял слишком много крови, к тому же обморожение. При такой качке даже воду вскипятить не получится, а зашить раны — тем более. — Если способа нет, то придётся обратить Клауда в вампира, ты ведь можешь это. — Могу, но… Новообращенный юноша от жажды крови впадет в безумие и я сомневаюсь, что камера в тюрьме удержит его. — Сесилеон прикрыл глаза. — От голода и влияния солнца Клауд будет страдать куда сильнее, чем от гниющих ран, и я не ручаюсь, что его разум когда-либо вернётся после обращения. Ассасин глянул на открытый сундук и утомленно вздохнул. — И о западном врачевании тебе неизвестно? — Получив в ответ отрицательный киков, Хаябуса ощутил укол раздражения. — Впустую тратишь свою вечность. — Сквозь маску незаметно, как юноша прикусывал внутреннюю сторону губы, он забрал сундук и принялся разглядывать стеклянные флаконы. — Хорошо. Откупоривая деревянные пробки, ассасин начал принюхиваться, надеясь найти запах знакомых трав, однако в нос ударял только резко-гнилистый аромат. От жидкостей, смесей и масел исходил едкий аромат аммиачно-травянистой гнили с оттенками стали. Хаябуса уже отчаялся разобраться в изобилии растворов, морщась от неприятного запаха. Дверь в каюту распахнул ногой Грейнджер, держа в руках деревянный таз с остатками воды на дне. — Что смог донести. — Выдохнул юноша, пошатнувшись, когда корабль ударила очередная волна. — Всё так ужасно? — Осторожно вопросил он, столкнувшись с двумя прожигающе-тяжелыми взглядами. — Возвращайся на палубу. — Ассасин вырвал тару из чужих рук и поставил её на колени Сесилеона. — Я немного обучался в Ордене целительству. — Пробурчал охотник, не желая возвращаться в промозглые объятия снежного шторма. — На палубу я сказал. — Свинцово приказал Хаябуса, злобно прищурив глаза. — Проглядишь айсберг и корабль пойдёт ко дну, но мы, в отличии от тебя, сумеем спастись и вернёмся в порт Шталя. — Хорошо-хорошо… — Грейнджер миролюбиво поднял руки, криво улыбаясь. — Возвращаюсь на палубу. Ассасин вернулся к разглядыванию колб, ни один запах не был знаком ему, да и аромат был скорее ядовитый, чем целебный. Обмочив тряпку, юноша принялся осторожно смывать с лица запекшуюся кровь, ледяные наросты, закупорившие рану, от прикосновений рассыпались и из длинного надреза просачивалась свежая кровь. На удивление Хаябусы веко было только слегка задето, по тонкой коже глазницы тянулась лёгкая царапина, чуть шире нити. — Мутно-желтая… — Прохрипел Клауд, приоткрыв здоровый глаз. — Как мёд, Хая… Ассасин поднёс к лицу лекаря продолговатую колбу, в нос ударил терпкий запах трав, слегка отдающий сеном и липой, на поверхности отвара плавали обрывки жёлтых лепестков. Юноша слабо кивнул и Хаябуса принялся наносить жидкость на рану; кровь почти сразу остановилась, когда вокруг царапины начала подсыхать, покрываясь тонкой плёнкой. Вампир подал хлопковые ленты бинтов, но Клауд слабо мотнул головой. Накидка и рубаха на спине пропитались почерневшей кровью, по диагонали тянулся нарост алого льда. Ассасин тщательно промочил одежду, от чего по ребрам и талии потекли бурые струйки крови, впитываясь в белую простынь, ткань нехотя отлипла от кожи. Разрезав одежду тонким лезвием, юноша обнажил продолговатую рану, в глубоком разрезе отчётливо виднелось мясо и позвоночная и лопаточные кости, кровь почти не шла. Хаябуса еще не знал, кто именно изранил лекаря, но верно рассудил: юношу пощадили, разрез, глубина и форма раны свидетельствовали о ювелирном мастерстве палача и огромной точности и силе, с коими повреждения нанесены; глаз и кровеносные артерии не задеты специально. Юноша тщательно очистил кожу от всей лишней крови, уже загустевшей вокруг пореза. — Темно-зеленая мазь… — Сбивчиво шептал Клауд, жмуря глаз от боли. — Она пахнет рекой… Грубого п-помола… В разрез нанеси… Достав из сундука круглую банку, ассасин погрузил пальцы в вязкую жижу, отдающую запахом речной тины и водорослей, мелкие частицы растений на ощупь были как размоченные зерна. Касания Хаябусы почти неощутимы, лекарь мог чувствовал лишь жгучую боль и то, как прохладная мазь проникает в оголенную плоть, вызывая жжение. В четыре руки Сесилеон и ассасин с трудом перевязали весь торс раненого, чье обмякшее тело покачивалось и дрожало, сам Клауд рвано дышал, издавая болезненные всхрипы. Вокруг всё плыло, к тому же постоянная качка вызывала головную боль и тошноту, тело трясло от холода, а внутренности туго сводило. Хотелось пить или провалиться в забвение, но юноша знал, ежели уснет в бурю при таком холоде, то вряд ли сможет хоть ещё раз увидеть мир, поэтому всеми силами пытался удержать сознание. — Думаю, моя помощь больше не понадобится. — Сообщил вампир, укладывая Клауда на мягкую перину. — Я пойду на палубу. — Отдыхай. — Холодно наказал Хаябуса и поднялся следом за товарищем. — И ты тоже. — Покачал головой Сесилеон, мраморное лицо украсила хитрая ухмылка. — Мы с избранным без твоей помощи сможем разобраться с возможными айсбергами и наладить курс. — После смерти отдохну. — Цинично отрезал ассасин, бездействие в подобной ситуации куда хуже, чем вся боль от накопившейся усталости. — Пока мы не выбрались из зоны шторма — опрометчиво с моей стороны сидеть в тёплой каюте. Для Клауда мы уже сделали всё. — Больным нужен уход. — Устало напомнил вампир. — Останься здесь и присмотри за юношей. — Хая… — трясущейся, ледяной рукой Клауд уцепился за мизинец командира, подтягивая его к себе. — Мы вполне справимся втроём. — Заверил иллюзионист и покинул каюту. Подавляя раздражение, Хаябуса глубоко выдохнул и присел на стул подле кровати, ноющие мышцы неприятно кололо. Отстранённо уставившись на окно, юноша наблюдал за неистовым буйством ветров и тёмных волн, с силой бьющих по стеклу, сквозь густой снег нельзя было разглядеть ничего. Невольно ассасин поглаживал подушечкой большого пальца ладонь Клауда, лежащую у него на руке. Разум мучали тёмные мысли. — Хая… — Сипло позвал Клауд, пытаясь разглядеть одним заплывшим глазом лицо любовника. — Прочти меня… Из-за меня… Эта битва… — Всё уже случилось. — Отрезал Хаябуса; оправдания были не лучшим бальзамом на душу. — Шанталь изменился, как ты и хотел. — Видишь это, да?.. — Как в бреду вопросил лекарь, смотря в потолок затуманенным взглядом. — Вижу что? — Как сбывается легенда… — Шептал Клауд, отрывисто дыша. — Помолчал бы. — Строго предупредил ассасин, подумав, что у лекаря сильно помутился рассудок. — Всё кончилось, от тебя требуется только отдыхать. — Нет. — Юноша слабо покачал головой, уголки иссохших губ приподнялись в подобие улыбки. — Боюсь, у меня больше не будет возможности поделиться с тобой… Хая, я хочу тебе рассказать… — Он сплел свои пальцы с пальцами командира. — Кровно меня ничто не связывает со страной, но я жив… Благодаря лжи… Золотистое солнце проглядывалось через заслон стен, игрались блестящие лучи на стальных крышах, искрился лежащий снег, несмотря на яркое светило всё вокруг скованно холодом, морозный воздух обжигает легкие и гортань. Шталь извечно безмолвствует, его обитатели, укутавшись в шкуры и шубы, ссутулившись бродят по улицам, полным стражи, не поднимая глаз, только звон кузнечных молотов, доносящийся отовсюду, разбавлял мрачный уклад. Как и прежде над городом, зловещим великаном, возвышался дворец, его балконная пасть источала огненное свечение. Мертвечинная атмосфера всей страны губила радость жизни в каждом, кто осмеливался ступать на мерзлые земли: очерстветь или погибнуть — по-иному в Шантале не выжить, власть льда и тирания человеческая губила без исключений. Миниатюрная девушка с взъерошенными каштановыми волосами, торчащими из-под меховой шапки и большими желто-зелеными глазами, с тенью грустной улыбки шла по железным улицам в сопровождении высокого джентльмена. Чем дольше она находилась здесь, тем сильнее печаль овладевала её сердцем, с каждым рассветом она наблюдала запуганных, очерствевших людей, не смеющих лишний раз улыбнуться или молвить что-то излишне громко. Девушка не питала иллюзий о том, что народ молчалив потому, что суров, в их прищуренных, опухших глазах сквозил только страх с нотками отчаянной ненависти. Даже местные купцы и касты благородных семей выглядели напуганными и каждый, глядя на иноземцев, безмолвно выражал неуместное сочувствие. — Несчастная страна… — Прошептала девушка, поднявшись с портовой площади на следующий ярус, она оглянулась на железные врата. — Ты так думаешь? — Поинтересовался мужчина. — Я — целитель. — По-детски пухлое, горячее малиновым румянцем, личико девушки украсила скорбная улыбка. — И должна видеть людские раны не только на теле, но и в сердцах. Эта страна сильно изранена, она умирает… — Просто уплывем отсюда, Матильда. — Не могу. — Она мотнула головой, сжав маленькие кулачки. — Малейший недуг — и человек умирает, его даже не пытаются спасти… Конечно, мы приплыли сюда для исследований, но погляди: сколько людей идут к стенам, валяются там, пока не околеют, а после их сбрасывают за стены в море. Разве имею я права не помочь местным хоть немного изучить азы врачевательства? Пусть Шанталь не богат травами, но всё же они растут под снегом, есть множество водорослей, кои можно использовать. Например, звездоцвет: его листья серебряные с острыми зазубринами, а бутон с пятью лепестками, переливающимися голубым — содержит вещество, помогающее против цинги, которая здесь основная причина смертности населения. Или моховая ягода, но её местные называют плодом дьявола. — Кабы это не вышло нам боком. — Настороженно предупредил мужчина. — Здешние жители… Словно затравлены, вспомни, как они боялись твоего целительства. К тому же, долго мы не сможем оплачивать ежедневную пошлину. — Я понимаю. — Горестно сказала Матильда. — Я дала обет целителя и не могу нарушить его. В одной из заснеженных подворотен послышался болезненный стон, белую кромку окропили свежие следы крови, а улица застыла в тишине пуще обычного, большая группа стражей, образовавших круговую баррикаду, шла в центре. Народ безмолвно сидел на коленях, склонив головы к самой земле, ожидая, пока стража пройдет. Не обращая внимания ни на что, девушка пронеслась через солдат по следам крови. В снегу лежал подросток, вся спина рассечена ударами тупой стороной меча, он валялся в одной кожаной рубахе и без сапог, всё тело покраснело от холода, ноги в коленях неестественно выгибались вовнутрь. — Дорогой, помоги мне! — Строго воскликнула Матильда, срывая с себя шубу, накидывая на подростка. — Этого бедолагу нужно быстрее отнести к нам! Мужчина тут же повесил на женские плечики свою шубу и ловко поднял пострадавшего, усадив к себе на спину, удерживая за бедра. Бесконечная доброта и безрассудство, с коими Матильда бросалась ну помощь неизвестным — всегда поражали. — Что ты делаешь, женщина? — Раздался надменный детский голосок, выход из подворотни преградили солдаты, во главе которых стоял роскошно одетый мальчик. — Брось его и, так и быть, я прошу тебя на первый раз. Этот отброс не достоин жизни. — И не подумаю. — Без колебаний ответила девушка. — Будьте так добры пропустить нас. — Что?! — Рассвирепел ребёнок. — Что ты сказала, иноземная сука?! Как ты смеешь мыслить о том, чтобы помочь человеку, не проявившему должного уважения к будущему великому князю?! — Мне все равно, как этот юноша провинился. — Матильда презрительно прищурилась. — Любой больной или раненый человек имеет право на помощь. — Нет, не имеет! — Кричал мальчик, а стражники виновато отводили глаза, боясь попасться под руку жестокого хозяина. — Какая-то пара иноземцев не смеет говорить мне о правах! Бросьте его — эта мразь смела улыбаться в моем присутствии! Высмеивала власть, поэтому пусть подохнет, а вы — валите к черту с моих глаз, пока я не убил вас! — Юноша, власть не дает вам право лишать жизни других людей. — Вмешался мужчина, встав впереди жены. — Даже иноземцы чтут законы больше, чем вы — будущее Шанталя, но то, что сотворили вы — настоящее варварство. — Урод!.. Ах ты, урод! — Орал ребенок, как полоумный. — Взять их! Арестовать! Убить! Поганые скоты из заморья не смеются поучать меня! — Юный господин, прошу, опомнитесь… Оставьте этих людей в покое… — Попытался остановить гнев капитан стражников. — Что ты вякнул?! — Мальчишка высвободил меч и одним взмахом отсёк голову солдату, остальные бессловно пятились назад. Матильда твёрдо зашагала вперед, внутри бурлила неумолимая ярость, несмотря на всё добродушие, как никогда, ей хотелось убивать. В больших глазах не было ни страха, ни сожаления, хотелось обрушить на ребенка всё свое презрение, и будь оно материальным, то его гигантская волна бы смела подчистую весь город. Девушка одарила князенка звонкой пощечиной, оставляя на пухлой щеке чёткий, алый след ладони. — Единственный, кто здесь не достоин жизни — это ты. — Холодно произнесла Матильда. — Т-ты… Т-ты… — Мальчишку корежило от ярости, он весь трясся от злобы, из жирной ручонки выпал меч. — Драная сука, как смеешь ты прикасаться ко мне?! Уродина, дрянь! Стражи опешили, но противиться приказу хозяина у них не хватило силы воли, гурьбой они набросились на хрупкую девушку. Бросив раненого, мужчина поспешил на защиту и с голыми руками накинулся на солдат в латных доспехах, пытаясь оттащить их от жены. — Матильда, беги! — Кричал он, удушающим захватывая одного из стражей, тут же переламывая ему шею и бросился на другого. — Беги в порт, скорее! — Нет. — Матильда покачала головой, подняв руки вверх, позволяя захватить себя и поставить на колени. — Бежать бессмысленно. Будем молиться, что великий князь окажется благоразумен, ежели нет, то у этой страны нет в будущем надежды на спасение. Ребёнок даже не слушал девушку, накинулся на нее со шквалом тяжёлых ударов, руками в толстых перчатках он безжалостно рассекал красивое девичье лицо, обращая губы и щеки в гематомно-мясистую структуру, раздирая кожу до плоти. С неистовой яростью князёк был Матильду платными сапогами по животу, по руками, норовясь переломать кости. — Матильда! — Орал муж, пытаясь вырваться из хватки четырех пар рук, прижавших его тело к земле. — Прекрати сейчас же, выродок! Как ты смеешь обращаться так с хрупкой девушкой, ублюдок малолетний?! — Хочешь увидеть, как я умоляю тебя о пощаде? — Презрительный голос Матильды для ребенка прозвучал, подобно звону кузнечных молотов, она сама плюнула кровью и ошметками губ мальчишке на лицо. — Такому ничтожному и жалкому человеку никогда не сломить сильную волю. Можешь забить нас до смерти, давай, но припомни мои слова: однажды явится человек, много сильнее меня, ему будет плевать на твой титул и на всю твою армию безмозглых и затравленных мужей, и уже ты будешь молиться о пощаде, но Он будет непреклонен. — Ч-чертова ведьма… — Князенок отшатнулся назад, брюзжа слюной. — Ведьма! Поганая ведьма! Тебе неведомо будущее! Неведомо! Я буду Богом для этой страны, каждый будет уважать меня, как Бога! Запомни! Запомни! Я заставлю… Заставлю тебя страдать и уважать меня, дрянь, сука, ведьма! — Матильда… — Восхищенно прошептал муж, не в силах поверить, что его хрупкая и добрая леди обладает подобным стержнем. — Перестань тявкать, мелкий пёс. — Холодно приказала Матильда. — Придёт время и ты явишь свою истинную трусливую личность. — Я-я-я… Я лишу тебя всего ведьма! Ты будешь жить и страдать, как рабыня! — Ребенок безумно хохотал, избитая девушка не представлял физической угрозы, но слова её, словно похоронная молитва, вызвали в подсознании животный ужас. — Есть вещи, коих не лишит ни одна пытка. — Несмотря на выбитые зубы, сломанный, кровоточащий нос и, разорванные до бесформенных кусков плоти, губы, Матильда говорила уверенно, без намёка на страх. — Клянусь всеми Богами, ты подохнешь как скот. Три луны успели пересечь горизонт, но девушка не могла знать этого, заточенная в холодных и сырых катакомбах под ареной. Единственный источник огненного света виднелся вдали коридора, спертый и ледяной воздух пропах мочой и аммиаком, при каждом вздохе во рту оставался гадкий кисловато-гнойный привкус. Во мраке раздавалось сопение и пыхтение, редкая речь, проскальзывающая между звериными звуками растеряла все остатки человеческого. Порой, в моменты, когда рассудком Матильда впадала в отчаяние, ей чудилось, что вокруг нее, сидящей в маленькой клетке, собралось стадо быков, их густая слюна капала с пастей на каменистый пол, а дыхание приносило в подземелье ещё больше зловонья, чем желчные отходы. Измученное тело дрожало от холода, девушку лишили почти всей одежды, оставив в одной грязной робе без обуви, раны от ударов в катакомбах, от обилия микробов в воздухе, от грязи камер, начали подгнивать. Благо мороз, который изводил Матильду, замедлял распространение заразы. Чтобы обработать побои нужны были частые тряпки и вода, которой слишком мало на ледяных наростах в камне, а из-за сломанных рёбер девушке приходилось лежать в одном положении на стальной пластине, вбитой в стену, чтобы хоть немного, но уменьшить последствия от травм. Ни Государя, ни кого-либо ещё из представителей власти и правосудия Матильда не видела, её попросту бросили в камере и словно забыли. Раз в день девушка могла слышать звонкие шаги: латы ударялись о гранитный пол тоннеля, в эти моменты сопение вокруг превращалось в чавканье и хрюканье, слышались по всему подземелью болезненные выкрики, рычание, ругань, почти неясная для слуха пленницы. С хлюпающим звуком нечто уже три раза было брошено через решётки камеры, так Матильда рассудила, что миновать успело три луны. Девушке повезло, что вдоль грубой стены, где располагалась лежанка, постоянно стекала вода, образуя наросты подле заключенной, так ей удавалось утолить жажду и хоть намного промывать раны, и все — вслепую. Звонкий щелчок затвора решётки заставил Матильду напрячься: она слышала грубый шёпот и тяжёлые шаги, от боли и голода сознание помутилось. Хлюпающий звук способствовал ругани, некто пинком отбросил вязкую жижу в противоположную сторону и где-то сбоку началось звериное шевеление. Девушку грубо волокли под руки, одеревеневшие от холода ноги отказывались двигаться, голова кружилась от голода, а желудок болезненно сводило. Матильда щурилась от малейшего света, режущего глаза. За каменными стенами она слышала рёв толпы, то приближающийся, то отдаляющийся. Смерти Матильда не страшилась и отчаяния в холодных, тёмных катакомбах не испытывала, углубившись в подсознание, она размышляла о мире, людях и это спасало и от холода, и от голода, и от приближающейся кончины. Огненный свет слепил, девушка пошатнулась, но две пары крепких рук болезненно поддернули её тело, по околевшим ногам пробежалась волна тепла, обжигая кожу. Матильда не понимала, куда её вели, но над собой отчетливо различала огромное количество голосов. По лестнице подниматься не получалось, ноги отказывались сгибаться, поэтому двое стражей грубо подбрасывали ее, толкая вперед, от чего промерзшие ступни и пальцы разбивались в кровь о ступени. Изнывая от боли три луны, борясь с постоянным ощущением смерти, Матильда не сожалела о своём поступке. Побывав в множестве стран девушка знала, что диктаторы оказывались у престола, как и безумные глупцы, но власть их ограничивалась временем и настроением народа, но Шанталь увяз в тирании, прочно вросшей в жизнь. Никто не считал убийство посреди улицы чем-то странным и неправильным, у затравленного люда не возникало мыслей о том, что князь может быть не прав. Лишь в одном Матильда винила себя: именно она и её непреклонных обет погубили мужа, кой мог избежать опасности, отрекшись от жены. Она бы простила его, ведь знала цену жизни и стремлении спасти её — нет ничего зазорного. Матильда ещё не могла сознать, почему она сама готова так легко отбросить жизнь, ведь столько в ней того, что хотелось изучить, понять и столько тех, кого хочется защитить и любить, кого страшно оставить одного. С дворцового балкона открывался омерзительный вид на арену, переполненную бушующей толпой. В свете дня котлован, земля которого покрыта замерзшими трупами оставалась во мраке тени, только четыре факела слабо освещали яму. Свежий и холодный воздух обжигающе наполнял лёгкие, поломанные ребра болезненно ныли, сама девушка, тощая, окровавленная, с чёрными гематомами по всему телу, колыхалась на лёгком ветру. Едва ли Матильда могла стоять, но сквозь болезненную усталость проглядывался ясный и непоколебимый взгляд. — Позор! Позор! — По балкону носилась маленькая Маша, ее пышные пшеничные волосы торчали во все сторону. — Позор тебе, брат! — Она ядовито смеялась. — Тебя ударила женщина, какой позор! — Заткнись! — Ребёнок замахнулся ну сестру тяжёлым кулаком, но маленькая княжна легко увернулась. — Закрой свой рот! — Плакса-плакса! — Маша показывала язык. — Такому перекормленному увальню никогда меня не поймать! — Заткнись, тупая уродина! — Молчать оба! — Какая-то жирная женщина огрела обоих сальными руками по головам. — Вы — позорище! не смейтесь вести себя подобным образом при Государе! Наблюдая за происходящим, Матильда даже не удивилась, что дети ведут себя столь агрессивно с народом, ведь взрослые с ними обращались ровно также. И каждый, как обезумевший, боготворил князя, который, скрестив руки на груди, стоял у перил балкона, выжидательно глядя на арену, в упор не замечая детей. — Вы — Великий князь? — Хрипло вопросила девушка, смело выйдя вперед. Мужчина медлительно повернулся, насмешливо глядя на миниатюрную пленницу, что едва доставала затылком до его могучей груди. — Так это ты смела противиться воле моего сына, да ещё и ударить его. Что ж, — князь раскинул руки, а его отпрыск злобно скалился. — Можешь раскаиваться в извинениях и молиться о пощаде! — Да-да! — Взвизжала жирная женщина. — Моли и целуй пятки моему сыночку! — И не подумаю. — Отрезала Матильда. — Ежели суд проводите вы, — она кинула на князя непреклонный взгляд. — Правды в нем нет. — Как ты смеешь сомневаться в справедливости Государя?! — Орала женщина. — Отец, скинь эту суку с балкона! — Требовал мальчишка. — Заткнись! — Мать одарила сына новым подзатыльником. — Не смей выражаться словами черни! — Меня сюда привели, чтобы лицезреть это шутовство? — Едко вопросила пленница. — Холодные камеры не столь отвратительны, как вы. — Что?! — Хором воскликнули мать и сын, их похожие лица исказила гримаса ярости, Маша хихикнула. — Дрянь! — Женщина хотела кинуться с кулаками, но князь преградил ей путь, выставив руку. — А ты смелая женщина. — Молвил князь, ведя рукой вдоль линии перил. — Подойди. Ковыляя на отмороженных ногах, Матильда подошла к краю балкона, руками упираясь о перила: в яме одиноко стоял её муж, истощенный куда больше, его конечности почернели от обморожение, все голое до парков тело иссечено ранами с запекшейся кровью, а толпа на трибунах орала проклятия в сторону мужчины. Пленница поджала губы, ослабевшими руками впилась в парапет, в груди всё горело от ярости, из-за напряжения в плоть впивались сломанные реберные кости, но девушка не издав и звука. — Дорогой… — Прошипела Матильда. — Достаточно ли ты смела, чтобы глядеть на казнь своего мужа?! — Яростно воскликнул князь. Однако, девушка даже не обернулась, собирая остатки сил, взобралась на парапет, с трудом удерживая равновесие, держалась на больных ногах. — Остановите её! — Зверел Государь. — Дорогой! — Хрипло выкрикнула Матильда и мужчина испуганно обернулся. — Не смей показывать этим выродкам своей страх! Ежели Бог уготовил нам смерть — примем её с гордостью! Три луны он не ведал, какая судьба постигла жену, но сейчас, видя ее продрогшую на балконе с горечью закрыл глаза: лучше бы её постигла смерть, чем наблюдать за безжалостной казнью. Сжав руку в кулаке, мужчина поднял её над головой, из-за сломанной в пытках челюсти, он не мог говорить. — Я буду с тобой! — Кричала Матильда, разбитыми губами она улыбнулась, вызвав у всей правящей четы необъяснимую ярость: воля хрупкой иноземки непоколебима. — До конца! Десять зим миновало с рокового дня, каждая луна с тех пор превратилась для Матильды в Ад, сгнобить её пытались всем дворцом, но ничто не трогало женщину. Думалось, у неё нет сердца, ведь прилюдно Матильда не проронила и слезинки, ни разу не показала посторонним душевную боль, прятала за широкими одеяниями истощенное, избитое тело. Князь множество раз надругивался над женщиной, буквально разрывая её всеми предметами, что валялись под руками, избивал её во время насилия, душил до потери сознания и ближайшим соратникам позволял измываться над Матильдой, от женщин она изо дня в день терпела унижения и, зная о наказании, не изменяла своей манере дерзить, ломаясь от боли и голода, она никогда не умоляла остановиться. Из всех болезней Матильду выхаживали дворцовые служанки, многому обучившиеся у самой женщины. Они не могли презирать Матильду, ведь ее знания спасли многих жителей Шталя, тайно к ней являлись женщины со всей столицы получить совет, как выходить хворающих детей и мужей. Пленницу поддерживала в жизни мысль, что её руками хотя бы малая доля народа перестанет бояться суеверий и начинает стремится к наукам. За еду, которую приносили служанки и местные, Матильда обучала их различным наукам. Но не помощь народу заставляла женщину жить, существовало то, что важнее всех жизней то, ради чего Матильда принимала любое наказание. Подниматься по винтовой лестнице главной башне, ведущей на маленький, заснеженный выступ, с каждым разом становилось все тяжелее. Чтобы преодолеть длинную спираль ступенек, приходилось терпеть адскую боль, тело Матильды всегда покрыто синяками, а внутренности сводит от острой боли, от прежней красоты остались только ясные глаза. На выступе, прижав колени груди, прямо на ледяной почве, сидел Клауд и тихо сидел. Женщина неслышно подкралась сзади закрыв иссохшими ладонями заплаканные глаза мальчика, при виде которого всегда улыбалась и даже боль отступала. — Опять ты, тетя! — Клауд резво подпрыгнул, смахивая слёзы. — Почему ты всегда приходишь? Матильда достала из пол шубы подушку и вручила мальчику. — Не сиди на снегу, иначе захвораешь. — Ты же вылечишь меня! — Не все недуги, малыш, можно вылечить отварами и настойками, — женщина вздохнула и сев на шубу, похлопала по месту рядом, с горы открывался вид на бескрайнюю снежную пустыню. — От холода обычный кашель может превратиться в кровавый, и тогда никакие мировые лекари не смогут помочь изгнать недуг. К тому же, обморозишь почки всю жизнь будешь мучиться кровавым и болезненным испражнением. — Ужас какой, тетя. — Клауд поморщился. — Но это и чудесно, в простой травой оказывается можно лечить… Даже водорослями и противными внутренностями рыб. — В мире много чудес. — Матильда счастливо улыбалась, видя глаза ребенка искрящиеся интересом, его каштановые волосы так же непослушно рассыпались в стороны, как и у самой пленницы. — Есть такие жёлтые овощи, размером с человеческий живот и называются тыквы. Есть в мире одна империя, называемая Най — настоящее сокровище для целителей, на её землях растут многие травы, коих не видал мир. Люди там изготавливают напиток вкуснее вина и лечебнее десятка настоек, говорят, чудотворный напиток может исцелить все недуги. — Здорово… — На вздохе протянул мальчик. — Скажи, тетя, откуда ты всё это знаешь? Служанки во дворце даже читать не умеют… — Кощунство в столь огромном мире не пытаться изучить его. — Женщина потрепала ребенка по мягким волосам. — Ты прочитала это в скрижалях? — Хлопая глазами, вопросил Клауд и пленница с облегчением вздохнула: лучше пусть мальчик думает, что она тайно посещает княжескую библиотеку, нежели узнает о прошлом. — Да. — Я тоже ходил в хранилище скрижалей. — Из-под шубы ребёнок достал плоский свинцовый лист, исписанный иероглифами. — И нашёл это, но здесь написано на другом языке… Я подумал, ты такая умная, тётя, и сможешь это прочитать. Матильда взяла железный лист и напряжённо вглядывалась в словно недорисованные, изящные буквы, рассеченные линиями и точками, соединённые между собой извилистыми петлями. — Это древняя письменность… — С волнением сглотнула женщина. — Письменность до забытого столетия. — Что такое забытое столетие?.. — Период, разделивший и обнуливший историю… — Матильда слегла дрожала, воочию глядя на подобную редкость, от волнения тряслись руки. — Никто не знает, что произошло девятьсот зим назад, но мир на сотню зим погрузился в полный хаос и все свидетели древней истории погибли за век. Говорят, что люди провинились перед Богом и тот устроил катаклизм. Возможно, просветленные умы Церима смогут прочитать древнюю письменность, я не слишком хорошо владею знаниями о языках. — Тогда!.. — Подорвался Клауд, тяжело дыша. — Тетя, давай уплывем в Церим!.. Если этот скрижаль так ценен, то нечего ему ржаветь в этой дикарской стране! — Вовсе Шанталь не дикарский… — Нежно улыбнулась Матильда. — Дикари ей только правят. — И, сознавая, что оговорилась, прикрыла рот ослабевшей рукой, обронив стальной лист в снег. — Ну и что?! — Сквозя ненавистью, шипел мальчик. — Я ненавижу эту страну! Этот дворец, этот снег, этих убогих людей! — Став князем — ты сможешь поменять это, если продолжишь усердно учиться и закалять характер. — Нет! — Напрочь отрезал Клауд. — Никогда я и капли пота не пролью ради этой дыры! Мне не нужно в подчинении безмозглое стадо! Ради чего мне менять эти убогие земли, в них ничего нет, в них вообще не должны жить люди и пусть мой братец-идиот истребит всех к хренам, когда займёт место папаши! Ненавижу! Ненавижу!.. С ветром разнесся звук хлесткой пощечины, Клауд растерянно держался за покрасневшую щеку, из карих глаз скатывались слезы. Он непонимающе глянул на Матильду, строго смотрящую на младшего князя, в её глазах было нечто, чего мальчик не видел у других, женщина ударила его не так, как отец за просто так, не как брат от нечего делать, она ударила Клауда, заставляя его испытать непривычное чувство вины и глубокой обиды, словно детские надежды кто-то предал. Сознав всю глупость своего поступка, Матильда рухнула на колени, обхватив маленькие ручки своими. — Простите… Простите, я… — она обратилась к Клауду по титулу. — Простите, юный князь… Я не хотела… — Т-тетя… — Мальчик отшатнулся назад, подобное обращение вызывало у него ярость. — Я… я думал… — Князь сопел, стараясь скрыть слёзы. — Я думал, ты другая! Любишь и рассказываешь мне истории потому, что я — ребенок, человек, а не потому, что отпрыск этого урода! Но… Ты такая же… Просто умнее! — Клауд с силой оттолкнул женщину в сторону и ринулся к входу в башню. — Не хочу больше тебя видеть!.. — Клауд, постой!.. — В слезах крикнула Матильда. — Я люблю тебя!.. — Но мальчик убежал, не оглядываясь. — Люблю потому, что ты мой сын… Клауд сбежал по ступенькам в самый низ, запыхаясь, упал на стену, рукавами шубы растирая по лицу слезы и сопли. Последних слов женщины он не слышал, в душе горела сильная обида, мальчик наивно думал, что в проклятом железном дворце есть человек, любящий его просто так, а не по приказу Государя. За две зимы Клауд не смог простить Матильду, лишь больше преисполнился ненавистью к Шанталю и уже начал догадываться, что значит его прозвище «грязный ублюдок»; отец был упрям и жесток, а жирная мать — визглива и тупа, свой интеллект и абсолютно иной склад личности он явно приобрёл не от княгини. Найдя в замке тайные проходы, подросток научился незаметно сбегать и прятаться от своих мучителей, за зимы он выучил все тоннели и даже оставил на некоторых камнях пометки. Клауд успел побывать на всех заставах Шанталя, насмотрелся до тошноты на затравленных и тупых людей, но от чего-то помогал им, лечил раны и болезни, ненавидя свою любовь к врачевательству, ведь к ней приучила обиженного подростка Матильда. Возвращаясь из очередного скитания по городу, Клауд у одного из тайных тоннелей наткнулся на маленькую Аврору. — Что ты здесь делаешь? — Хмуро вопросил подросток. — Следила за тобой. — Простодушно ответила девочка. — Но когда я вылезла из страшной норы — тебя тут уже не было и я решила ждать. — Чёрт, — прошипел Клауд, взяв сестру за руку, открыл тайную дверь и завёл в темноту. — Из-за тебя мне придется слушать визги этой… — Подросток удержался от грязного ругательства. — Матери. — Брат, а ублюдок кто такой? — С наивным любопытством вопросила Аврора. — Никто. — А почему сестра Маша так тебя называет? — У неё спроси. — Раздражаясь, отвечал Клауд. — Она только смеётся. — Девочка надула губки, дергая брата за руку. — Хочешь секрет? — Не хочу. — Отмахнулся подросток. — Тогда я расскажу всем про эти тоннели. — Настаивала младшая княжна. — Валяй. — Ну, брат. — Протянула Аврора, сильнее дергая старшего. — Ну, брат, пожалуйста. — Ладно, — Клауд остановился и встал лицом к девочке. — Говори. Княжна вытянула руку, голубая вспышка света на миг ослепила подростка, слабая волна ледяного ветра ударила по лицу. — Рука! Рука! — Заплакала Аврора, ладонь обжигал ледяной нарост, образовавшийся на коже из-за вспышки магии. — Мне больно! Клауд, больно, рука! Растерянный подросток начал ощупывать детские ручки, обнаружив лёд, присел на колени, поднялся ладошку сестры ко рту, начал растирать кожу, обдавая горячим воздухом. — Не надо было трогать стены. — Фыркнул Клауд. — Я не трогала! — Аврора топнула ногой и засмеялась. — Я сама сделала этот лед! Видел, как что-то заблестело — это я! — Ну-ну, — недоверчиво покачал головой подросток, он ни раз наблюдал за белым мерцанием искр в темноте, когда натираешь шерстяную поверхность чем-то железным. — Это правда! — Обиженно буркнула Аврора. — Хорошо. — Отмахнулся Клауд, закончив растапливать кромку льда. — Пошли. Стоило подростку появиться на глазах у служанок, кои обычно поджидают его, чтобы отвести к матери на поругание. Но сегодня они выглядели особенно встревоженно, как рассудил Клауд: потому что потерялась и сестра. Одна из женщин кинулась к подростку, обхватив его руку. — Юный князь… — Взмолила женщин, заставив хозяина поморщиться. — Сердечно прошу вас зайти к Матильде… — Зачем? — Вскинул бровь Клауд. — У неё для вас есть старая история, Матильда говорила, вы поймёте… За две зимы пленница совершенно исхудала, побледнела и блуждала по дворцу призраком, перестав реагировать абсолютно на всё. Порой она втайне наблюдала за сыном, сидящим в библиотеке, лишь в те моменты ее костлявое лицо украшала улыбка. Кожа украшали борозды шрамов и морщин, и ясные глаза ее горели лишь при виде Клауда, но сердце обливалось кровью, ведь мальчик в одиночку терпел издевательства всей семьи, а женщина была не в силах более помочь напрямую. Когда подросток вошёл, Матильда без движений лежала на железном настиле, заваленном старыми тряпками, женщина куталась в свою шубу. Над подобием кровати догорал факел, более комнату ничего не украшало кроме железных стен. Против воли у Клауда сжалось сердце: невыносимо наблюдать за страданиями пленницы, хоть немного скрасивший жестокость, окутывающую подростка с младенчества. Глаза подростка наполнились слезами, не желая показывать их, он отвернулся пробурчав: — Плохо выглядишь. — И оцепенев, стоял на одном месте, не в силах произнести ни слова. — Клауд… — Прошептала женщина, тепло улыбнувшись. — Уже выше меня… — Видя, как сыну трудно говорить, она продолжила. — Достать кое-что из-под тряпки в моих ногах, пожалуйста… Клауд ломкими движениями подошёл к кровати и, отбросив тряпку, обнаружил там скрижаль. Ноги подкосились, подросток осел на край настила, невольно накатили обидные воспоминания, слова, которые он сказал тогда Матильде звоном отдавались в голове. Лишь сейчас Клауд сознал, как сильно ранил женщину, на стальной лист покатились слёзы: Матильда любила и его, и страну — она верила, что у неё есть будущее, а князь жестокими словами отнял чужие надежды. — Прости меня… — Робко прошептал Клауд, подсев ближе к женщине и взял ее иссохшиеся руки в свои. — Прости, тетя, я… Ты столько сделала для меня, столькому научила… Даже сейчас… — он глядел на скрижаль. — Ты не забывала обо мне… О моем желании знать древнюю легенду… — Я не злюсь на тебя, малыш. — Матильда улыбалась сквозь поток горячих слез, поглаживая подушечками пальцем руки сына. — Я не могу обижаться на чудесное дитя… — Т-Тетя… — Подросток сильнее прижимал к себе руки женщины. — Всё хорошо, Клауд. Ты пришёл и это главное для меня. Мой век заканчивается, я хочу рассказать тебе легенду и кое-что спросить. Удовлетворишь последнюю просьбу старушки? — Не говори так! В порту остановился торговый корабль — сядем на него и уплывем, у меня есть деньги! Я вылечу тебя! — От старости нет лекарства, малыш… — Матильда хрипло закашлялась, закрыв рот рукой, и сквозь пальцы проступили следы густой крови. — К-кровавый кашель… — Испуганно прошептал подросток. — Почему ты не сказала?! Тетя, уплывём в Най, я куплю тебе столько чудотворного напитка, сколько смогу! А если не хватит — сделаю сам! — Не говори глупости… Послушай меня. Я расскажу тебе легенду затерянных времён. «На заре веков не украшали звезды пылающее небо, горел огонь, бурлили океаны и горячих парах варилось всё живое. На небесах появилась первая звезда, её свет иссушал океаны. Звезда поделила воду на две равные части, над ними неписанным кольцом громоздились скалы, они тянулись ближе к звезде, словно питаясь ее жаром и светом. Вершины скал земле подобны, на них и холмы, и впадины рек, и равнины бескрайние, и пики высокие — нет жизни в горячих объятиях. На Эстрей сошло ледяное дыхание, пронеслось по горам и остудило воды морские, притихли они и долго молчали. Долго обдувал великан горы, живя в Эстрее, так долго, что день начал сменять ночь, а ночь — день. И зародилась жизнь: в морях и реках появилась рыба, равнины обросли травой и лесами, а вершину гор и холмов таили снег, явились на землю пески, болота, камни и почва, тогда скитающиеся без приюта в божественном океане, люди нашли приют на вершинах скал, и землям этим название дали: Атаронай. В ледяных горах Эстреи, на самом пике земли, задремал великан, дабы проснуться и вновь наполнить мир дыханием жизни. И пусть бесконечно минуют ночи и дни, великан, божественный слуга, будет дремать, даруя дыхание свое людям достойным, дабы силою своей они творили деяния Божьи. И ежели Эстрей исчезнет — великан не умрёт, и спустя тысячелетия будет даровать своё дыхание и перемены придут, когда нуждаются в них.» — Сказывая о ледяном дыхании и переменах грядущих — намекаешь на меня?.. — Клауд нервно усмехнулся. — Прости, тетя, но какой-то там ледяной силой, остужающей землю, я не обладаю. Не знаю причины, почему на меня ты возложила надежды, у меня ни стержня, ни силы, чтобы изменить целую страну. — Подросток вздохнул. — В любом случае, я скоро покину Шанталь и единственное, что я хочу забрать отсюда — ты, тётя. Если страну не погубит внешние враги, она сама себя уничтожит. — Прости меня… — Матильда слабо сжала тёплые руки сына. — Ты прав, ты прав. Я не должна была возлагать на тебя надежды… Никто не вправе возлагать подобное на детей. — Забудь. — Отмахнулся Клауд. — Кажется, ты что-то хотела спросить у меня. — Скажи, как сильно ты ненавидишь Шанталь? — Всем сердцем ненавижу. — Процедил подросток сквозь зубы. — Ненавижу настолько, что проклинаю людей, из-за который я появился на свет в этой дыре!.. Будь у меня выбор… Я бы… Я бы лучше умер, чем жил здесь! Я ненавижу отца, ненавижу мать, из-за них мне приходиться страдать изо дня в день, хотя я ни в чём не виноват! Я не виноват в том, чтобы меня называли ублюдком, не виноват в том, что меня презирают просто за то, что я живу!.. Я проклинаю ту женщину, что легла под моего выродка отца!.. Почему?.. — Князь обхватил голову руками. — Скажи, разве я виноват в этом?.. Виноват я порицании и гонениях?.. — Мне очень жаль. — Женщина отвернулась, горькие но правдивые слова она слышала от сына и не в силах была остановить поток слёз раскаяния. — По моей вине тебе пришлось столько страдать… — Ч-что?.. — Клауд в ужасе отшатнулся назад, прерывисто дыша, сознавая истинный ужас слов матери. — И ты не сын князя, Клауд. — Продолжала Матильда. — Ты зачат другим человеком… Моим мужем. Я солгала князю, потому что хотела защитить ещё нерожденного ребенка. Мы прибыли с далёких островов в Шанталь для изучения местной природы. Видя, как страдает эта страна, как безумны правители от безнаказанности — я эгоистично хотела изменить Шанталь, эгоистично решила взвалить эту ношу на твои плечи, выдав за княжеского сына. — Нет-нет-нет! Не говори такие ужасные вещи, тётя! — Подросток пятился назад, пока не упёрся в стену. и осел на колени. — Нет… — Взгляни на меня, Клауд. — Хрипло попросила женщина, вновь закашлявшись. — Я твоя настоящая мать. — Спасибо, что рассказала… — Отстранённо молвил Клауд, медленно поднимаясь, взгляд, полный ненависти и непонимания, он обратил в пол. — Более у меня нет ни одной причины менять эту дыру. Пусть сгниёт. Ныне я имею полное право покинуть мерзлые земли. — Подросток нашел в себе силы улыбнуться сквозь обиду. — Откажись от туманных надеж спасти закостенелый Шталь и идём со мной… Всё ещё можно исправить и забыть о прошлом. Матильда не успела дать ответ, как в комнату ворвалась жирная княгиня с истеричными визгами. — Вот ты прячешься, мелкий ублюдок! — Она грубо схватила мальчика за запястье, пытаясь выволочь из комнаты, но затем углядела стальной лист с письменами, лежащий подле Матильды. — Плутовка! — Княгиня рассвирепела, швырнув Клауда в стену, словно куклу, рванула к пленнице. — Воровка! Дрянь! Сука грязная! Сколько скрижалей ты уволокла у нас?! — Хоть все — вы бы заметили пропажу зим через сто. — Презрительно ответила женщина. Княгиня, побагровев от ярости, хотела придавить тощую пленницу всем своим весом, неистово она продолжала осыпать всех ругательствами. — Руки убери от моей матери, жирная свинья. — Злобно прошипел Клауд, бросившись на женщину сзади, локтевым захватом передавливая шею. — Щенок! — Княгиня отшвырнула подростка в сторону, сорвав я тяжёлого пояса кинжал. — Двенадцать зим я мечтала убить тебя, ублюдок! Клауд пополз назад, тогда Матильда сорвала со стены факел и с, титанической для ее изнеможённого тела, силой вонзила горящий наконечник с острыми штырями в обрюзгшее лицо, вдавливая шипы в кожу, сжираемую раскаленными углями. Княгиня орала хуже бешеной свинья, с её лица сползала обгоревшая кожа вместе с жиром, глазные яблоки, от жара воткнутых в них штырей, полопались, склизкие ошметки разлетелись во все стороны. — Беги, Клауд! — Кричала пленница, стойко перенося удары от взмахов тяжёлых рук. — Беги, милый, и выживи! Выживи и проживи счастливую жизнь! — Мать умерла, когда я пришёл за ней ночью в камеру смертников, успела сообщить лишь пророчество о кончине моей семейки и то, что ежели легенда со скрижали не вымысел, то человек великой силы скоро явится в Шанталь. — На последнем их дыханий договаривал Клауд, в уголках глаз подрагивали кристаллики слёз. — Твоё пришествие изменило страну, ты лишил власти выродков, мама не ошиблась… Не знаю, правдива ли легенда, дышит ли на нас сейчас великан, но буран несётся с Загорья каждый раз, когда молодая луна восходит над столицей… Писано ли кем-то случившееся ещё задолго до нашего рождения?.. Или мы сами создаём историю?.. — Кто знает. — Выслушав исповедь лекаря, Хаябуса ответил отстранённо, но юноше было достаточно того, что ассасин, держа руки раненого, сей час делил с ним ложе. — И в Най есть схожая легенда. — Продолжил командир, а буря за кармой начала утихать. — Ежели настанет день, когда нам не придется бороться за жизнь — я расскажу тебе.