Апофаназия грёз.

Воздух в капитанской каюте стоял затхлый, с едким ароматом трав, стали и угля; на прикроватной тумбочке, которую перенесли к изголовью, где находились ноги раненого, тлела металлическая коптилка с раскаленными углями. Стекло на окнах полностью запотело, мелкие капли стекали и копились на деревянной раме. Все факелы и найденные в трюме свечи — зажжены, дабы хоть немного сдержать натиск северных ветров и холода. Против кровати на стуле сидел Хаябуса, видимых эмоций не выражая, подле — Грейнджер, кой нервно потирал ладонями друг о друга и периодически кусал ноготь большого пальца. Сам Клауд, находясь без сознания, весь взмок, по сухой коже струился пот, на обветренных губах образовалась белая корка. Юношу лихорадило, из-под бинтов на спине проступала кровь с остатками почерневших трав. В забытье он ерзал животом по кровати и болезненно мычал, цепляясь дрожащими пальцами за простыню, взмокшую и окровавленную от его трясущимся телом, пылающим в предсмертной агонии, словно каждая клетка обратилась в искры пламени. Как пораженный безумием, Госсен влетел в каюту и прежде, чем испуганно вскрикнуть — закашлялся от слишком редкого запаха, витающего в выжженном воздухе. Ассасин урезонил мальчика одним поднятием дьявольски холодных и пустых, чёрных глаз, в коих, казалось, кроется презрение ко всему живому. — Ч-что с Клаудом?.. — Зябким шёпотом вопросил волшебник, пряча взгляд под волосами. — Смерть приближается к нему. — Мрачно пояснил охотник. — Разве ничего нельзя сделать?! — Воскликнул Госсен, страх, возмущение и горе смешались в его сознании. — Сидеть и смотреть, как Клауд умирает?.. — Да. — Презрительно прошептал Хаябуса, но голос его, подобно похоронному звону, зазвенел у присутствующих в ушах. — В походах, даже не военных, люди гибнут. Мальчик с бескорыстной надеждой в глазах посмотрел на Грейнджера, ожидая найти защиту, но охотник лишь покачал головой. Демоноборец прекрасно сознавал, что смерть неизбежна, там более, для них с лекарем, кои не обладают чудесной силой. — Почему?.. — Дрожащим голосом молвил волшебник. — Почему вы так спокойны?! Мы ведь столько пережили вместе!.. Почему Клауд должен вот так умирать?! Почему, когда он только покинул ненавистную страну и избавился от оков прошлого — должен погибнуть?.. — Довольно. — Приказал ассасин. — Ежели мы знали, чем помочь — помогли бы. — Юноша леденяще взглянул на подчиненного и бесстрастно молвил. — Без Клауда поход станет легче. Не будет балласта, постоянно нуждающегося в защите и бесполезного в бою. — Вы!.. — Госсен стиснул зубы от ужаса и ярости. — Как вы можете подобное говорить?! В-вы… ты — ублюдок бесчувственный! — Юнец прав. — Поддержал Грейнджер. — Вы слишком далеко зашли. О вашем отношении к товарищам лучше помалкивать. — Явились сюда пререкаться со мной? — Командир скорее утверждал, нежели спрашивал. — Вон отсюда, оба. Найдите занятие полезнее, чем стояние над душой у умирающего. — Ты!.. — От нахлынувших чувств волшебник не мог найти успокоение. — Бессердечный!.. Даже Дьявол милосерднее тебя! — Гляжу, — пьянящий голос Сесилеона, впитывающийся в самую душу, заставил всех замолчать. — Вы решили добить бедолагу. — Не дожидаясь объяснений, он обратился к ассасину. — Что ты решил? — Госсен, ступай на палубу. — Потребовал Хаябуса. — Что?! — Возмутился волшебник, едва успокоившись. — Я не собираюсь позволить палачу единолично решать судьбу Клауда! С чего вы решили, что судьбу можно решить без ведома человека?! — Госсен, тебе правда лучше подышать свежим воздухом и прийти в себя. — Мягко произнёс Сесилеон, бледные губы украсила понимающая улыбка. — Ты ведь только явился из кошмаров. — И попал в новый кошмар… — Мрачно, едва сдерживаясь, прошептал Госсен. — Я должен знать, что вы собираетесь сделать с моим другом. — Обратить его в вампира. — Без прелюдий сообщил Сесилеон. — Теперь покиньте каюту, — попросил вампир, обращаясь и к Грейнджеру. — Этот разговор не для ваших ушей. — Нет! — Хором ответили оба. — Вы что рассудка лишились?! — Продолжил охотник. — Держать на корабле обращенного вурдалака?! Несчастный Клауд разума лишиться! Пережить обращение много страшнее, чем смерть от ран, помяните моё слово! — Убирайтесь оба. — теперь в один голос приказали уже ассасин и Сесилеон; возмущенным юношам пришлось повиноваться. — Есть иные варианты? — Поинтересовался Хаябуса, взглянув на лекаря, корчащегося в агонии всё это время: тело страшно колотило в судорогах, раненый задыхался и хрипел, изливаясь ледяным потом. — До ближайшего острова три луны, — вздохнул вампир, прикрыв алые глаза. — Ежели сделать остановку, то к сроку не успеем доплыть до Вороньего мыса. Он умирает, Хаябуса, я чувствую это в его крови, вряд ли Клауд протянет до суши. — Понимаю. — Сухо молвил ассасин, лишь веки его дрогнули от внутренней печали. — Милосердным будет закончить страдания Клауда сейчас. Подвергать опасности поход, обращая его в вампира — отвратительное решение со стороны лидера. — Лишь в этом дело? — Уточнил Сесилеон, не ожидая откровенного ответа; императорский убийца и защитник не тот, кто имеет право на собственные чувства. — Не только. — Неожиданно признался Хаябуса. — Грейнджер прав: хуже смерти может быть лишь преобразование человека в иное существо против его воли. — Юноша краем рукава стёр пот с лица лекаря. — Клауду либо хватит духу справиться с недугом, либо нет. — Решение тебе принимать. Чтобы добраться до острова потребуется изменить курс, ежели, сделаем это, даже без остановки, не сможем добраться до места встречи в срок. Сохранить человечность или исполнить приказ императора — до сего дня ассасин не сомневался, делая выбор. Смерти товарищей не тревожили его сердца, о Ханаби, павшей в первом сражении с колдуном, юноша не вспоминал, его душа после смерти брата быстро обрела покой. Хаябуса нёс бремя убийцы, ему не дозволено чувствовать, лишь луна в тихой ночи могла наблюдать редкие проявления. Сесилеон не торопил, даже ему за девять веков не удалось до конца подавить эмоции, в мёртвом теле он продолжал жить. Вампир сознавал, что человек, как бы не пытался, не способен существовать полностью мёртвым внутри, даже ассасин не выдержит подобного. В редких моментах, когда сердце Хаябусы колебалось, оно заставляло юношу жить, погруженный во мрак рассудок всё ещё напоминал хозяину о многоцветности жизни. Ассасин считал эмоции своей главной слабостью, но то — сила, дарующая юноше возможность превосходить пределы собственных способностей. Хаябуса с детства подготовлен к смерти, но в каждом своем сражении подсознательное желание остаться в живых — помогает победить. Сей ночью чувства мешали лишить жизни Клауда, сей ночью ассасин оказался один на один с бременем, возложенным на него и личным желанием сердца. Верно, Линг развеял бы сомнения подчинённого, избавил от насущного выбора, коего ассасин был лишён, следуя за волей императора. Словно дитя, потерявшееся среди густых полей, Хаябуса блуждал по тёмным коридорам рассудка, натыкаясь лишь на сомнения. Юноша умел отдавать приказы, умел жертвовать ради достижения цели, когда та кристально ясна, а личных интересов у наёмных убийц, присягнувших на верность другому, вовсе не должно быть. Тяжко наблюдать за тем, как рядом с тобой умирает товарищ, но для Хаябусы сие в диковинку; ему хотелось остановить смерть, уберечь несчастного Клауда и пусть тот мешается под ногами, лишь бы душа его не покидала тело. Ассасин мог позволить обратить лекаря в вампира, но сознавал: стать бессмертной, озверевшей тварью — хуже смерти, пусть и сам с горяча возжелал подобным способом спасти лекаря. Из века в век обречен станет Клауд скитаться по миру, наблюдая за течением жизни, которая застыла для него — сие по вине юноши, на миг поддавшегося эгоизму. Изменить курс корабля — предать доверие Линга и уважение к собственному ремеслу, подобное нарушение опозорит весь клан, как и его лидера. Хаябуса понимал, что император направляется к самому страшному врагу мира и какой бы господин не обладал силой — он человек, рискующий оказаться брошенным своим сильнейшим защитником. — Как бы поступил Господин на моём месте? — Несмотря на холодность тона, ассасин испытывал глубокий стыд, задавая подобный вопрос. — Линг… — Протянул задумчиво Сесилеон и загадочно улыбнулся. — Позволил бы умереть с честью, хоть ты и твердишь, что у тебя ее нет. Но ты не император, бремя государства не лежит на твоих плечах. Одно мне ведомо: Линг никогда бы не простил себя за это. — Отправляйся к Вороньему мысу. — Хаябуса прикрыл глаза, решение он принимал с тяжёлым сердцем, тая надежду, что ассасины Най достаточно сильны, дабы обеспечить господину безопасность. — Мы постараемся настигнуть вас как можно скорее. — Признаться, я удивлён. — Вампир не судил юношу за решение, верно, его Линг поступил бы также. — Господина есть, кому защищать. — Молвил ассасин, словно оправдываясь. — А из нас никто целительскими навыками не обладает. — Понимаю. — Бархатно произнёс Сесилеон, однако, говорил вампир о потаенных чувствах юного командира. — Я позабочусь о Линге. Хаябуса утомленно вздохнул, когда товарищ покинул каюту. Ассасин беспомощно наблюдал, как тело Клауда ломается в агонии, как ноют свежие раны, вокруг коих пылают холодные ожоги. Кровь и жухлые травы от движений бывало просачивалась сквозь бинты, прилипшие к спине. Юноша коснулся мокрого лба, лихорадка набирала силу; организм из последних сил боролся за жизнь. Верно, Клауд сознавал, что может не выжить, посему и рассказал возлюбленному свою историю; надеялся, что хоть так оставит след в чужой памяти. От сего Хаябусе ещё больнее обрекать лекаря на смерть, он понимал, что юноша, освободившись от оков прошлого, потерял новую жизнь без сожалений, без ненависти и волнений за родину. Такова ноша достойных правителей, чтобы собственной жизнью преобразовывать страну и Клауд исполнил её с достоинством, пусть и не кровно был наследником, а лишь забыть свой личный кошмар. Вспомнились ассасину годы отрочества во дворце, тренировочные сражения с Лингом, где первый всегда проигрывал, а юный господин всегда улыбался, но яркие очи его скрывали печаль. Император побеждал не потому, что стремился продемонстрировать превосходство, обучен он был тому, что правитель обязан стать сильнейшим человеком империи, ведь слабый телом и духом — разрушит достояние предков и жизни людей, вверенных Лингу на защиту. Хаябуса знал это; император в отрочестве не сдерживался, выражая недовольство своей судьбой и скорым её принятием. Свободных людей не существует — убедили себя оба, всякий повязан бременем, разница лишь в ноше: не всякий крестьянин сможет связать себя со страной, но и не каждый император вынесет тяжбы рабочей жизни, однако, любой думает, что ближнему живётся свободнее. Солёный ветер хлестал в лицо, на гладком полу палубы отражался лунный свет, он же падал на ребристую поверхность океана, преобразуя ее в черно-серебряный настил. Корабль поплыл быстрее, паруса рьяно встрепенулись от попутного ветра, когда Сесилеон повернул штурвал; в ночи его исчезновения никто не заметил. Госсен и Грейнджер были погружены в злость и обиду на командира, казалось, ничто вокруг не беспокоит и лишь чувства сейчас имеют вес. — Урод! — Первым заговорил охотник, заметив, что мальчика сильно трясёт от горя. — Не могу поверить, что Хаябуса мог сказать такое про Клауда! Он ведь всю первую ночь провёл у постели своего ненаглядного! Ежели решит обратить бедолагу в вампира — я лично скальп сниму с этого напыщенного ассасина! — Когда я служил церкви — часто видел предсмертные муки людей. — Госсен мрачно вздохнул, лёгким движением смахнул слезы, скатившиеся в уголки глаз. — Одни корчились от боли, а их тела пожирали язвы, огромные пузыри разлагающейся кожи сочились гноем, иные, как Клауд, корчились на грязных постелях от смертельных ран, часто бывали и женщины, избитые до такого, что всё тело распухало, а лица заплыты от гематом. Вокруг некоторых собирались родные, кто-то умирал в одиночестве. Мастер Акай говорил тогда: смерть избавит вас от страданий, ваши души обретут покой на небесах. В исповедях я слышал многое, от родственников — мольбы о спасении, пусть даже их близкий без ног, без рук, они молились о спасении жизни и лишь немногие просили меня скорее освободить страдающего. Только рукой священника позволено вершить судьбы умирающих. — И на моих глазах умирали люди. — Грейнджер сжал кулаки. — И молили меня окончить их страдания. Я не убивал их, не мне казнь над невинными вершить. Любой может оправиться от хвори и ран. — Клауд не согласился бы с тобой, ему лучше нам известно, что не все возможно излечить. — Волшебник выдохнул, с нежных губ сошёл пар. — Знал ли мастер Акай, что даже после смерти душе не прорваться на небеса?.. — К чему ты клонишь? — Охотник склонил голову набок, за день он слишком устал, чтобы выслушивать чужие исповеди. — Мы слабы перед правдой. Я обещал себе стать сильнее, но услышав от командира горькую истину — отказался её принимать. Я столько верил в Бога, а он оказался предателем, но я продолжаю верить. Люди закрываются перед истинной, они не желают менять устоев, они продолжают страдать, веря, что на небе найдут пристанище, они цепляются за трупы, лишь бы не терять личный покой, живут в образах, коим нарекают окружающих, видя в них лишь то, что хотят видеть. Мы считаем командира бессердечным, однако, тяжкое бремя он взял на себя, уберег нас от решения, сознавая, что не хватит у нас духа закончить муки Клауда. В Шантале мы выжили лишь благодаря Хаябусе, как бы мы не желали изменить бедную страну — не смогли бы без помощи командира. — Даже если ты прав. — Буркнул охотник, на щеках появился румянец, ведь в Штале он был дважды унизительно спасён. — Для Хаябусы мы лишь приказ его господина. — Ошибаешься. — Госсен ласково улыбнулся и смущённо коснулся своих губ, словно пытаясь вспомнить внезапный поцелуй. — Хаябуса позволил совершить переворот и вмешался по своей воле. Ассасин, бездумно исполняющий приказ, не допустил бы лишнего риска. Я должен извиниться! Взбодрившись собственным монологом, волшебник резко развернулся, столкнувшись с командиром лицом к лицу, тут же отшатнувшись к бортам. Завидев Хаябусу, демоноборец вздрогнул, важно насупился, гордость не позволяла ему признать чужую правоту. — И давно ты там? — Недовольно прошипел Грейнджер. — С момента, когда ты грозился снять с меня скальп. — Издеваясь, ответил юноша, а от мрачного, зловещего голоса у охотника по спине пробежались мурашки. — От вида окровавленной плоти ты случаем рассудка не лишишься? — У меня-то с рассудком явно… — Командир, что вы решили?! — Перебил Госсен, прижав дрожащие руки к груди. — Клауд… вы же?.. — В трех лунах есть остров. Сделаем остановку там, пока лихорадка не спадёт. Сесилеон встретиться с Господином без нас. — Командир… — Не веря в услышанное, прошептал волшебник, а Грейнджер принялся себя щипать, невольно подумав, что заточён в блаженном сне какой-нибудь ведьмы. — Вы… Не скрывая радости, мальчик бросился Хаябусе на шею, влажным лицом уткнувшись в чужую щеку и тонкими руками обвил ассасина. Госсен испытывал столько счастья, что, казалось, растает в руках командира, со всей искренностью он выражал благодарность, даруя своё тепло другому. — Тебя по голове ударили что ли во время битвы?.. — Удивлённо вопросил демоноборец, словно пред ним стоял не Хаябуса, а его плохо созданная копия. — Не хочу слушать ваше нытье до самого Вороньего мыса. — Хладнокровно лгал ассасин, спасая лекаря по глубоко личным причинам, хлопая прижавшегося Госсена по спине. — Но не тешьте себя надеждами: скорее всего, Клауд не доживёт. — Отлипни ты уже от него. — Фыркнул Грейнджер волшебнику. — Этот чумной индюк совсем высокомерным станет от такого количества почитателей. — Похоже, спасать тебя не стоило, ледяной воздух подморозил бы твой длинный язык. Раз уж слабак, — издеваясь, продолжил Хаябуса, пальцем ткнув в уголок чужих губ. — Научишь его в правильных целях использовать. Охотник побагровел от злости, сжал кулаки, готовый отстаивать свою честь с неравным противником. — В каких? — Невинно вопросил Госсен, наконец-то оторвавшись от командира. — В глубоких. — С абсолютно серьёзным выражением лица, буднично-холодным тоном пояснил Хаябуса. — Ах, ты… Мужеложец проклятый! — Вспылил Грейнджер. — Я всё про тебя с Клаудом знаю!.. Каким садоводством вы занимались во дворце императора! — Грейнджер, — зловеще шептал ассасин, прищурив острые глаза, стальным взглядом заставляя юношу оцепенеть. — Сесилеон мне много интересных вещей нашептал, что враг наш тебя на руках, как молодую жену носит. — Гадкий вампиреныш… — Бедолага залился алой краской, стыдливо прикрывая глаза рукой. — Хорошо супружеский долг исполняешь? — Продолжил издеваться Хаябуса. — Помолчите, хватит! — Требовал Госсен, смутившийся больше всех, что полностью спрятал розовое личико за ладонями. — Если бы истинный Бог существовал, вы оба за такое горели в Аду! Грейнджер утомленно обратил взор к небесам, ассасин же предпочёл промолчать; не ему упрекать мальчика за грехи. — Извини. — Нехотя пробурчал охотник, нервно перебирая пальцами. — Ты прав, Хаябуса, по правде сказать, ты достойный человек. Нужно приглядеть за Клаудом. Без интереса ассасин кивнул и уперся локтями о борт, мрачно-пустым взглядом принялся рассматривать далёкую луну; юношу ждала ночь, наполненная мучительными мыслями. Серебряный свет придавал лицу мертвый блеск, ночь обнажала безграничную усталость: под опухшими глазами фиолетовые мешки, иссохшие губы плотно сомкнуты, скулы запали глубоко, Хаябуса походил на живой труп. Не только телом, но и рассудком ассасин перестал выдерживать бесконечный круговорот сражений, преследовавший его ещё до похода. У юноши не находилось времени искать ответы, а сейчас истерзанный разум нуждался в них, но стало ясно, что происходящее осознать способен лишь безумец, чей рассудок блуждает вне пределов человеческого восприятия. От бессильных своих раздумий, Хаябуса уже был готов обратиться к небесам за помощью; возможно ли в бескрайнем, враждебном пространстве познать истину. Мироустройство менялось, куда бы путники не являлись — несли огонь войны, из пепла коего возрождалось нечто новое, готовящееся противостоять Богу. Ассасин слабо, но сознавал, что перемены ведут к вещам куда страшнее медленного разрушения людьми самих себя, но юноша ещё не решился принять судьбу ключевой фигуры в грядущих событиях, он никогда не стремился менять мир и вписывать своё имя в новую веху истории. Хаябуса наблюдал за застывшими искрами звезд, вглядывался в глубокое полотно мрачного неба, надеясь сквозь тьму, ставшую родной, обнаружить истинный путь. Служащий воле императора, ассасин не рассчитывал на то, что его судьба окажется столь невообразимой, а окружающий мир примет необъятную величину и станет людям главным врагом. — Вас что-то беспокоит? — Робко поинтересовался Госсен, заметив оцепеневшего в одном положении командира, в чьих черных глазах скорбь смешалась с нерешимостью. — Тяжкие дни грядут. — Хаябуса скрыл тревогу за всеобъемлющим холодом. — Каждый должен набраться сил для следующего сражения. — Особенно вам. — Волшебник опечаленно вздохнул. — Уже столько лун вместе пережито, а вы так и не просили помощи. Невыносимо находиться в окружении товарищей и не сметь проявлять при них свои чувства. Пусть во тьме и есть ваша сила, но разрушительна она для души, вы ведь всегда были человеком, а без луча надежды во мраке всякий рассудок гниёт и умирает. Я ведь был священником и вы всегда можете исповедоваться, ежели Бог давно не слышит нас; вся ваша боль и грехи останутся между нами, лишь луна разговору свидетелем будет. — Мне нечего тебе рассказать. Мои ответы кроются где-то за небом. — Он тоже живёт во тьме. — Мальчик покраснел, приобняв себя за плечи. — И разум его отравлен одиночеством. — Ты до сих пор не выбросил мысль о спасении Ланселота? — Хаябуса раздражённо вздохнул, пальцами зарывшись в волосы и уткнулся лбом в ладонь. Он слишком устал быть спасителем для каждого, ассасин не желал нести в мир справедливость, не желал сражаться против грехов, наполнивших землю. — Во сне я видел, как Ланселот сражался с Богом. Ради матери и её стараний он стал разрушителем, вышедшим в неравный бой с сильнейшим существом. Бог — это чистый свет, разрушающий и жестокий, я видел его… В Нём нет сострадания. — Госсен сжал кулачки и нервно выдохнул. — Я не могу убить Ланселота, я связан с ним и мои кошмары — его исповедь, и исповедь Луны — его матери. — Свет, значит… — Ассасин неотрывно смотрел в небо, тело отяжелело, а очи застелила пелена мглы, и он, пошатнувшись, рухнул спиной на палубу. — Командир! — Испуганно воскликнул волшебник, рванувшись к бессознательному юноше, принимаясь трясти. — Очнитесь! Хаябуса! Командир… Пожалуйста… Грейнджер! — Кричал мальчик, пытаясь привести товарища в чувства. — Грейнджер, помоги мне!.. Охотник нехотя вышел из тёплой каюты, ожидая увидеть драку, ругань, нападение, что угодно, но не командира, лежащего без признаков рассудка. — Что с ним? — Юноша спешно подбежал в тусклом свете луны разглядывая тело. — Хаябуса! — Хлесткая пощечина не привела ассасина в сознание. — Эй, очнись, проклятый наёмник!.. Ох, Дьявол, что ж за чума снизошла на этот чёртов корабль! — Неужели командир настолько истерзал себя в битвах… — Беспомощно лепетал Госсен, осторожно положив голову юноши себе на колени. — Хаябуса, не умирайте… Мрак. Тело не ощущает тяжести, температуры, плоть словно слилась с тьмой. Ни звука, лишь вакуумная пустота вокруг, что материи не имеет, но одновременно оплетает, подобно шелковому покрывалу. Конечности двигаются, но не ощутимо для разума, мгла растворила все чернота пред глазами или же веки сомкнуты — Хаябуса не понимал. Ассасин знал, что он существует, что его тело имеет форму и плоть его не умерла, но их отняли. Юноша знал, что дышал, но воздуха не ощущалось в груди, он вытягивал руку вперёд, но не чувствовал ничего. Стоял ли Хаябуса, либо же плыл или шёл — не ведал он, спит или же бодрствует, или же душа его покинула тело, отправившись парить в неизвестность. Абсолютная чернота, она заполнила тело изнутри, сие не тень, с коей ассасин сливается в сражениях, коей способен управлять. Вокруг нечто бесплотное, но при этом словно сжимает в тисках, хоть плоть потеряло всякую чувствительность. Кажется, в груди сдавило или же тело пережало с двух сторон листами металла, сердце не бьётся, но кровь продолжает строиться по жилам. Хаябуса хватает ртом воздух, коего нет, но лёгкие вздымаются, хоть ощущение это скорее рефлекторное, нежели истинное, словно память ещё воспроизводит деятельность умершего организма, пока душа не обрела покой и не осознала, что мертва. Мгла сгущается плотным облаком вокруг тела, от боли, кажется, деформируются кости, готовые треснуть от необъятного давления. Ни капли света, разум погибает и нет спасения, иллюзия боли — последняя попытка мозга вернуть носителя к жизни. Тело Хаябусы разливается по тьме, тяжесть и боль словно заполнили все пространство, коим ассасин и стал, теряя последнее восприятие плотью, коей обладал при жизни. Шелест ветра, но юноша не чувствует его порывов, лишь слышит, как листья шепчут ему. Истина ли это или игра умирающего воображения — Хаябуса не мог понять, либо же сам ассасин создаёт звуки, дабы успокоить трепещущую душу. Он не знал, сколько времени прошло и существует ли оно во тьме. Мгновение. В ладони крепкая рукоять катаны, она — материальная, она — настоящая, юноша чувствует её и собственную руку. Рассекающий взмах и тело обретает форму, но Хаябуса не в силах увидеть своей плоти, словно та действительно обратилась тьмой, окружившей всесторонне. Он знает, что, ударив катаной, выпустил режущую волну в сторону. Мрак исказился, тонкой линией вдоль чёрных, беспилотных стен, появилась серебристая дорога, та, что появляется ночью, когда луна отражается от ребристой поверхности моря. Подрагивающий свет ведёт в глубину тьмы. Хаябуса ступает по нему, ощущая, как под ногами расходятся круги волн, он шел по воде, поверхность которой треплет ветер, его шепчущие дуновения касаются кожи. Чем дальше продвигался ассасин, тем сильнее ветер преображался в голос, бесперебойно шепчущий нечто невнятное. Юноша посмотрел вниз, надеясь в крупицах света разглядеть хоть что-то. Из-под воды, меж серебряных изгибах на волнах, на Хаябусу безотрывно смотрели два кроваво-фиолетовых глаза, пылающий, словно огни свеч, вокруг них сгущалась тьма, столь плотная, что свет, касающийся её, закручиваясь спиралью, исчезал. Ассасин шёл и монстр по ту сторону водяного зеркала — следовал за ним. Юноша не ведал страха, но сердце сжалось, столь сильно пугал его свет жутких глаз, безотрывно глядящих в его собственные; монстр словно въедался в душу Хаябусы. Дрожь пробила тело, ассасин отшатнулся назад, пока ещё ощущая свою плоть — подпрыгнул вверх — нечто следовало за ним, ведя за собой водяную бездну. Где бы не заточили юношу, первой попытки сбежать ему хватило, дабы понять — законами мира абсолютной тьмы он не управляет. Не ведал Хаябуса, стоит ли начинать бой с монстром, наблюдающим за ассасином, словно отражение в зеркале. Могли и их тела слиться воедино, впитаться в окружающий мрак — юноша тоже не знал, но в одном был уверен: то, что скрыто за водяным зеркалом — ни его душа, ни плоть; сие существо обладает собственной волей. Опустившись на воду, Хаябуса воткнул лезвие в поверхность, которая прогнулась под острием. Вязкая жижа жадно поглощала оружие, ассасин почувствовал, как смола оплетает его ноги и с невероятной силой тянет вглубь мглы. — Нет! — Вскрикнул юноша, но голос поглотила тьма, лишь слабые его отголоски бились где-то в голове. Хаябуса размахивал тяжелеющим лезвием, разбрызгивая жижу в сторону, но рассечь, уничтожить враждебную субстанцию не хватало сил. Страх объял рассудок; ни выхода, ни спасения, ассасин был обречен исчезнуть во мраке, быть уничтоженным своими тенями, чью необъятную мощь не познать до конца человеческому существу. Юноша закрыл глаза, ища спасение в памяти: закаленный в битвах дух, холодный разум отточенный в тренировках, тело, способное вынести боль и искусство владения тенью — Хаябуса пережил столько битв, дабы в результате проиграть иллюзиям — данный расклад не устраивал его. Руками ассасина уже изменена история целой страны, катана столь прочна, что даже Божий сын не рассёк её. Как бы не был измучен разум, как бы не горело тело от боли — юноша продолжал сражаться, до самого конца он не опускал катаны, будучи близким к смерти, он сквозь агонию вырвал свою жизнь из вражеской хватки, он не боялся ни Дьявола, ни Бога, так почему испугался тьмы. Мрак всегда был родным Хаябусе, он отдал своё тело и душу теням, ставшим его силой, границ коих придётся достигнуть, дабы победить, одолеть всякого, посягнувшего на то, что ассасин поклялся защищать. — Я поглощу весь мрак, — юноша, как зачарованный, извлёк катану из субстанции, провёл ладонью вдоль лезвия, направленного вперёд себя. — Я обращусь тенью и обращу тень в свою силу. Моя тень для скончания веков будет простираться над мирами, укрывая от испепеляющего света. Она станет ему врагом и союзником. Печать тьмы, — серебряный свет поглотила катана, погрузив все в абсолютную темноту, избавив пространство от всякого, что имеет плоть. — Разрыв тёмной материи. Хаябуса рассек пространство по кругу, ощущая, как бесплотная тьма расходиться, точно как ткань под лезвием острых ножниц. На миг пространство сжалось вакуумом, а после — рассеялось в стороны, открывая вид на луну, чей свет казался невероятно близким. Ассасин огляделся, он стоял на пустоте, под ним простиралась мгла, на полотне которой виднелись далёкие звезды, юноша впервые видел их под ногами. Против луны Хаябуса увидел гигантский сгусток огненного света, сформировавшийся в сферу, окружению спиралевидными лучами, которые всасывала тьма. В противовес золотому свету стоял лунный, окруживший небесное тело, парящее во мраке меж солнцем и луной; поверхность планеты покрыта голубым, над которым парят сгущаются в причудливые формы облака, в центре, видимый даже с занебесья, закручивался посреди океана гигантский водоворот, пронзенный золотым лучом, вокруг коего бушевало торнадо. Зеленовато-землистое кольцо, сковывающее небесное тело от полюса до полюса, видимо дробилось. Планета умирала, над ней нависли гигантские обломки второй, разрушившейся луны, в эпицентре которых разрастался, сжимая всё, огненно-золотой свет, струящийся из лавового ядра. Небесное тело, вокруг коего крутилась луна и обломки, медленно для человеческого зрения, вращалось вокруг огненного света. Ассасину на миг стало дурно от увиденного, одолев тьму и страх, юноша никак не ожидал оказаться в занебесье. Он свободно стоял средь темноты материи, словно именно для него она имела физическую форму. Чтобы дышать ему не требовался воздух, коего не существует в вакууме, холод пустоты и жар звёзд не терзали плоть Хаябусы. — Таким был твой мир девять веков назад. — Пронесся шёпот в голове. Ассасин обернулся, к нему по невидимой дороге приближались два горящих глаза, напугавших юношу во тьме. Монстр приобрёл форму, он ступал на чёрных когтистых лапах, его паучье тело и голову скрывал плащ из струящейся тёмно-фиолетовой ткани, позади торчал остроконечный хвост. — Ты кто? — Вопросил Хаябуса. — Источник твоей силы. — Монстр поравнялся с юношей, из-под капюшона виднелся жуткий огонь его глаз. — Я Хелкарт — хранитель первородной материи — тьмы, на которой лежат все миры. — Ты меня сюда призвал? — Нет. — Монстр рычаще просмеялся. — Твоё сознание создало эту проекцию. Сиё — события, случившееся с твоим миров девять веков назад, ты видишь их так, как наблюдал я. Юноша цокнул и лишь сейчас заметил, что его тело обволокла броня из чёрных пластин, сплетенных алой нитью, даже его лицо облачено в теневую броню, совершенно не ощутимую на теле. — Значит, и я связан с противниками божественного геноцида? — Хаябуса недовольно вздохнул, ядовито выплюнув. — Прекрасно. Что же, мне заменить тебя в намечающейся войне? — Именно. — Согласился Хелкарт. — К счастью, я погиб в ней и бремя властителя тьмы переходит на тебя, мальчик. Видишь свет? Сие Бог творит — твой прямой противник. — Ты создал тьму? — Не ведомо, кто создал первородную материю, как и свет. Мы лишь наследуем силу. Бог уничтожил почти всех существ, а те, кого уберегла Луна и заточила в моих тайных коридорах — слишком слабы, дабы вместить в себя могущество наследников первородных сил. — Монстр указал длинным пальцем в пустоту. — Первородная материя хранит наши воспоминания, она поглощает всё, посему люди не утратили волшебства, оно всюду витает, ослабевшие поколения поглощали энергию веками, дабы родились такие, как ты — сильные существа, какие сплошь населяли миры до появления Бога. Природа сильнее нас, она восстановит баланс, хоть оружием для восстановления и станут обитатели сего творения. — Выходит, людям не дано вершить свою судьбу, а так называемый Бог — сама природа? — Скептически поинтересовался ассасин, явно недовольный новым открытием своего сознания. — Увы, мне так же безразличен ответ на этот вопрос, как и тебе. — Усмехнулся Хелкарт. — Считай, то, что предначертано тебе судьбой, ты исполняешь по доброй воле. — А Ланселот — он что такое? — Феномен. — Монстр слегка прижился. — Он рождён из абсолютной защиты и абсолютного разрушения. И мне уже никогда не узнать, какой путь избрало это существо. Ты же видишь, как тьма пожирает надвигающийся против Луны свет — меня сжирает в своем пламени Бог. Я умер в самом начале войны. То, что ты здесь, значит, Луна и союзники выстояли. — К тебе тоже являлось такое же чудовище и вещало о судьбе хранителя? — Иными порядки были. Хранители с самого рождения исполняли предназначение без указки предков. Нас породила собственная способность. Верно, одно из заклинаний Луны сохранило моё сознание, чтобы однажды моя сила переродилась в тебе, как тьма переродилась в меня, и я смог поведать наследнику утраченную историю. — Прошлое мне безразлично. — Отмахнулся Хаябуса, наблюдая за движением небесных тел. — Великую радость ты сообщил. Давным-давно вы не смогли остановить безумца, а побеждать его завещано мне. — Тебе страшно? — Я не в восторге. — Внутренне ассасин был крайне раздосадован. — Желания сражаться на передовой против твари бессмертной не имею, как и брать на себя роль хранителя. — Ты благословлён не только тьмой, но и дыханием нефритового дракона. — Вздохнув, объяснил Хелкарт. — Разве ты дашь своему миру сгореть? — Мне не под силу остановить свет, сжигающий целые миры. — Молвил юноша спокойно. — Я всего лишь человек. — И Бог им когда-то был. — Монстр пожал плечами. — Люди, видно, позабыли, сколь невообразимой силой способны обладать. Не ведаю, кто ты, юноша, но чую — ты много сильнее меня. — Сие лишь означает, что ты слишком слаб. — Твоя сила только начинает расцветать. Я могу обучить тебя использовать тьму, однако, пока могущества должен в бою достичь ты сам. — Полагаю, иного пути выбраться отсюда — нет? — Без энтузиазма в голосе вопросил Хаябуса. — Ты прав. — Ухмыльнулся Хелкарт, погружая всё пространство обратно во мрак. — Начнём. Миновало три луны, ассасин так и лежал, не приходя в сознание; Грейнджер и Госсен, словно призраки бродили по кораблю, брошенные и потерянные, не ведающие, как действовать без командира. Клауду с каждой луной становилось хуже, его тело почти обратилось с скелет, когда иссохла и побледнела, приходя в сознание, юноша лепетал бессвязный бред и обратно проваливался в небытие. Бодрствующие товарищи кое-как перевязали лекаря, промыли водянисто-гнилостные раны, с лопнувшими волдырями ожогов вокруг; никакие травы и мази не помогали, ведь порезы некому штопать. В редкие моменты, когда Клауд вырывался из смертельного сна, его пытались напоить и накормить, но раненый мог лишь стенать от огненно-режущей боли, сквозь бред дозываясь до Хаябусы. Только рана на лице лекаря практически затянулась, длинный порез от лба до скулы затянулся бурой корочкой. Охотник и Госсен практически не спали, рассудок их находился на пределе, бескрайняя морская гладь и ветер, то робкий, то порывистый — сводили с ума, казалось, из безжизненной пучины выхода нет. Ежели волшебник пытался стойко вынести невзгоды, то Грейнджер на утро третьей луны, слегка тронулся умом, носился по палубе, кричал в пустоту, слыша, как его голос забирает океан. Первые лучи заката пробивались сквозь ставни в капитанскую каюту и ложились на исхудавшее лицо Клауда, словно само солнце пыталось исцелить несчастного. Против кровати сидел волшебник, влажной и горячей тряпкой вытирал лицо юноши. Сквозь новые бинты просачивалась бледно-алая слизь вперемешку с гноем и другими телесными жидкостями. — Все будет хорошо… — Шептал Госсен, убирая липкие волосы с лица друга, оборачиваясь к двери, когда демоноборец кричал излишне громко. — Уже скоро доберёмся до острова… Грейнджер, кажется, немного сошёл с ума от переживаний. Пойду успокою его. — Хая… — Кончиком пальца Клауд зацепился за рукав поднявшегося мальчика. — Где?.. — Пошёл узнать, в какой стороне остров. — Неуверенно молвил волшебник, отводя виновато-печальный взгляд — ложь давалась тяжело, от неё тело содрогало от боли, надежда угасала с каждой луной. — Ты поправишься, друг. Подожди немного… Покинув каюту, Госсен уперся спиной о стену и сполз на пол, обхватив голову руками. Сердце билось от тревоги, рассудок заполнили мрачные мысли, а сам волшебник проклинал себя за беспомощность, вновь он не способен никому помочь, никого спасти, верно, роль обузы завещана ему пророчеством. Сумасбродство охотника влияло и на Госсена, вслушиваясь в крики отчаяния, мальчик и сам поддавался ему — надежды нет, вокруг лишь безмолвный и враждебный океан. Близилась ночь — время, когда всякая надежда умирает, темнота угнетала, молчаливая луна обратилась зловещей надзирательницей, что с наслаждением глядит на страдания. Сгущались тучи, лишая путников последних лучей света, засвистывал гнусный ветер, с силой вбивающийся в распахнувшиеся паруса, норовящий надломить мачту, скрипящую от натуги. Корабль начало сильнее раскачивать в стороны, вокруг стремительно темнело, злобное, тёмное небо, казалось, вот-вот накроет судно. Ощутив холодный удар по лицу, Госсен с трудом поднялся, глядя на сгущающийся шторм, на кожу падали мелкие крупицы дождя. Волшебник бросился к носу корабля, на который взобрался Грейнджер, кричащий о помощи. Рывком мальчик стащил товарища, грубо швырнув его на пол. — Помоги мне! — А после истеричного приказа застыл, тяжело дыша, очи не обманывали: впереди виднелся лесной остров, а над деревьями поднималась тонкая струйка дыма. — Чёрт… Госсен замер в нерешительности: оставить охотника одного на корабле в надвигающийся шторм и спасти Клауда или же с помощью мгновенного перемещения доставить лекаря до острова. По щекам катились слёзы, а судно рывками несло к острову, волшебник сознавал, что бури Клауд не переживёт, но на борту ещё и командир, коего оставлять на Грейнджера слишком рискованно, оба попросту могли не выжить. Солёные брызги окатили лицо, волны вздымались всё сильнее, а Госсен, интуитивно сложив руки в собственном жесте, не мог решиться. — Возьми кого-нибудь! — Кричал сквозь шум ветра Грейнджер. — Иди вперёд! Я справлюсь тут! Торопись! Только у двоих есть шансы добраться до острова благополучно! — Уверен?.. — Вопросил волшебник, не оборачиваясь, но его слова растворились в буйстве моря и небес. Выдохнув, мальчик в миг оказался у двери каюты, подхватил Клауда на руки и исчез. Охотник разглядел во тьме лишь голубоватую пыль, оставленную товарищем и то, как на мгновение силуэт Госсена показался на краю бушприта, и тут же исчез в гуще бушующих волн. Пелена дождя застилала собой обзор, сквозь нее слабо проглядывались очертания острова, исчезающего в сером облаке. Демоноборец подошёл к краю палубы, снимать паруса не имело смысла, юношу бы попросту унесло ветром в морскую пучину. Оставалось лишь молиться, верить, что в решающий миг Хаябуса придёт в себя, либо же Дариус услышит зов своего любовника. Тяжёлые потоки воды сбивали с ног, волны с неистовой силой хлестали по спине, дождь застилал глаза, лишая видимости, порывы холодного ветра норовились отбросить Госсена подальше в сторону. Волшебник крепко прижимал раненого к себе, окружая его плотным голубым барьером, оберегающим от буйства стихии. Отталкиваясь от поверхности для рывка, мальчик едва удерживал равновесие, океан с жадностью пытался забрать в свои пучины одинокого беглеца. Госсен страшился оборачиваться, сердце адски болело, грудь сжали прочные тиски, при каждом вдохе агония расплывалась по телу; волшебник не мог простить себя за бегство. Страстно желал мальчик вернуться, защитить всех, уберечь от всякой угрозы, но едва ли мог обещать себе не погибнуть в борьбе со штормом. А волны становились сильнее, ударили по спине, сбивая с ног, падая, Госсен поднимался для очередного рывка и бушующие воды и ветер вновь пытались опрокинуть несчастного. Волшебник добрался до скалистого берега перед тем, как высокая волна успела накрыть путников. С глухим шлепком волна разбилась о острые камни, разлетевшись в стороны пенистыми брызгами. Сосны-исполины, коими порос весь остров, жалобно сгибались пред натиском ветра, их мощные, иглистые ветви срывало и уносило к морю. Ливень с силой хлестал по земле, прибивая к камням и черной почве всю растительность. Сквозь пелену дождя нельзя проглядеться, плотным, почти туманным, слоем стихия застелила остров. Не отпуская Клауда, поддерживая барьер, Госсен взобрался в несколько прыжков на верхушку одной из сосен, надеясь увидеть хоть слабый след дыма. Тонкая струйка продолжала пробиваться чрез ливень, сизые отголоски рассыпались средь густых крон. Почувствовав облегчение, мальчик, не обращая внимания на встречный поток ветра, перепрыгивал с ветви на ветвь, стараясь не упускать из виду спасительный дым. В глубине леса сосны и ели расступились, образуя изумрудную поляну, усеянную крошечными белыми цветами, прибитыми к земле дождём. Меж мощных стволов виднелся деревянный дом, из трех окон с плотными, тёмными рамами проглядывал рыжий свет пламени. По треугольной крыше звучно барабанил дождь, из-под карниза, по которому стекала вода, на поляну взирал тёмный провал чердачного окна. Дорожка от массивной двери в сенях с пологим крыльцом до леса выложена неточеным булыжником. Из боковой стены дома к правому окну тянулись густые лианы с широкими листьями и закрывшимися цветочными бутонами, видимо, служащие украшением. Без стука, Госсен ввалился в чужое жилище, оказавшись в длинном коридоре, распахнул первую попавшуюся дверь. — Помогите! — Измученно крикнул волшебник, продрогший и промокший до самых костей. В нос ударил сильный запах сушёных трав и пергамента, порыв желанного тепла окатил мальчика. В просторной комнате трещал камин, каменная кладка коего покрылась плотным слоем сажи, на грубых полках вдоль стен лежало множество книг и банок с жидкостями и порошками всех оттенков. В углу — стол из толстых досок, на нем приборы для двоих, над огнём грелся глиняный чайник. Подле камина спинка плетеного кресла, над ней виднелся чей-то затылок, возле подлокотника стоял огромный меч почти в человеческий рост: лезвие широкое с небольшим изгибом у острия и массивной зазубриной в виде наконечника. — Пожалуйста, помогите!.. — Зябко повторил Госсен. С кресла неспешно поднялся крупный человек, облаченный в синий плащ-фрак, плотная рубаха того же оттенка небрежно застегнута, сапоги тяжёлые из черной кожи, куда заправлены штаны из грубой темно-синей ткани. На груди серебряный герб ордена охотников, тот же, что носил некогда Грейнджер. К поясу, висящему по диагонали — от талии до тазовой кости, крепилось несколько кожаных сумок. Лицо у человека молодое; густые пшеничные волосы, косая чёлка от неровного пробора слегка прикрывает лоб, глаза голубые, черты мужественно-ровные, розовые губы плотно сомкнуты. Мужчина обхватывает рукоять меча, пристально рассматривает незваных гостей и взгляд его мрачнеет. — Прошу, помогите! Мы попали в шторм, мой друг ранен! — Объяснялся волшебник, но вид хозяина доверия не вызывал. — Господин?.. — Серебряные волосы, безобидно-растерянный вид. — Мужчина ядовито улыбался, перебирая пальцами по рукояти меча. — Весь Штанград тебя ищет. — Я… Я не понимаю… — Мальчик поежился. — Прошу, добрый человек, помогите!.. Мой товарищ умирает… — Мастер Акай тоже умирал. — Жестокие слова хозяина лезвием прошлись по сердцу. — Но ты не спешил ему помочь. Вернее, ты спешил убить его, так ведь, проклятый волшебник? — Что?.. — Опешил Госсен, ноги подкосились, в памяти всплыли жуткие картины давней ночи, вспомнился звериный ужас, вся боль утраты и гнев. — Я не убивал мастера Акая! — Он тряхнул головой, стараясь избавиться от нахлынувшей агонии и страха. — Плевать!.. Ежели вам голова моя нужна — пожалуйста, только помогите моему другу! Молю вас… — Как смеешь ты, убив настоятеля церкви, ещё и о помощи молить?! — Разозлился мужчина. — Адская тварь! Твоё невинное личико могло одурачить Акая, но меня твои мольбы не обманут! Взмахнув мечом, он рывком оказался подле волшебника, делая дуговой замах. — Остановитесь!.. — Воскликнул мальчик, отскочив в сторону, изнеможенное тремя лунами без отдыха тело с трудом переносил нагрузки, дождь и ветер с большей яростью принялись терзать несчастного. Мужчина своим ударов выпустил плотную волну кроваво-фиолетовой энергии в виде полумесяца; Госсен заметил её не сразу. Удерживая Клауда одной рукой, волшебник другую выставил вперед себя, образуя мерцающий барьер. Волна столкнувшихся сил оттолкнула мальчика в сторону, разбив защиту, в пелене ливня искрились голубые пылинки и потоки мрачной энергии, уничтожавшей друг друга. — Господин, остановитесь, прошу!.. — Пытался докричаться Госсен. Хозяин атаковал сверху, его движения отличались молниеносностью и грубостью атак, не жалея сил, он размахивал огромным мечом, даже без использования энергии, каждый удар оставлял на защитном барьере паутину трещин. Удерживая одной рукой впереди себя выпуклый купол, Госсен стремительно отступал назад; сражаться с умирающим лекарем на руках он не мог, как и полностью подавить мощь лобовых атак. — Я не хочу навредить вам! — Волшебник переместился назад, как его тут же накрыло чередой быстрых, режущих ударов, слабый барьер трескался, большую часть магии мальчик тратил на защиту Клауда. — Ежели вы не отступитесь — мне придется ранить вас!.. — Хватит! Оставь эти игры в добродушного мага! Яви мне свою истинную, дьявольскую сущность, убийца! — Прости, Клауд… — Госсен печально вздохнул и отпустил товарища, окутав его прочной голубой сферой, правящей над землёй. — Тебе придется ещё немного подождать… Корабль швыряло в стороны, мачта зловеще скрипела, канаты, удерживающие паруса, натянулись до предела и норовились лопнуть. Волны били по карме, огромные капли дождя, словно маленькие иглы, ведомые штормом, врезались в древесину, желая уничтожить судно. Палубу захлестывала морская вода, в пелене ливня не разглядеть даже корабельного носа, а стихия лишь входила в смертоносный раж. Мёртвой хваткой Грейнджер вцепился в центральную мечту и, зажмурившись, молил о помощи, пока всё вокруг него рушилось, а судно накренилось так, что почти готово было рухнуть на бок и отправиться во тьму морского дна. Охотник почувствовал на плечи тёплую руку, на миг показалось, что сам Бог касается его, обещая быструю смерть и избавление на небесах. Приоткрыв веки, юноша раскрыл рот, куда тут же залетела дождевая вода, смешанная с морской; пред ним стоял спокойно Хаябуса, словно и не находился в небытие три луны, а разбушевавшейся шторм — всего лишь лёгкий, весенний ветерок. — Где остальные? — Несмотря на неумолимый шум и шелест стихии, ледяной голос ассасина Грейнджер услышал, словно вокруг тишина. — На острове!.. — Крикнул демоноборец, указывая дрожащим пальцем вглубь пелены. — Надо покинуть корабль, пока его не перевернуло!.. — Печать теней: поглощение. — Леденяще произнёс Хаябуса и на миг всё погрузились в абсолютный мрак. Когда Грейнджер вновь открыл глаза и откашлялся от воды, то корабль оказался у скалистого берега острова, более его не качало, а дождь прекратился, хотя юноша явственно видел за кормой буйство стихи. С ужасом демоноборец взглянул на командира, чья рука источала рваные потоки чёрной энергии, постепенно впитывающиеся в кожу и вернули ладони человеческий облик. Судно тонкий слоем обволокла черная дымка, образовавшая для корабля отдельное пространство. — Т-ты всегда так умел?.. — Удивлённо вопросил Грейнджер, находясь под сильным впечатлением от мгновенного перемещения. — Лучше бы никогда не умел. — Загадочно бросил ассасин, грубо подхватив охотника за талию и, удерживая подмышкой, направился вглубь острова. Госсен продолжал отбиваться от костных атак, конечно, без тела на руках, двигался волшебник значительно быстрее, что частота нападок поредела. Мягкое сердце не позволяло волшебнику решиться и достать оружие, дабы покончить с противником быстро, а тот, бил со всех сторон, кружил вокруг мальчика, не давая возможности полностью восстановить барьеры. — Поймите, я не хочу битвы!.. — Взмолился Госсен, о чём и пожелал: кроваво-фиолетовая энергия разрушила барьер и над волшебником вздымалось гигантское лезвие. Не колеблясь, мужчина совершил рассекающий удар. Огромное лезвие застыло, словно врезалось в нерушимую скалу. Впереди мальчика из ниоткуда явился Хаябуса, поймавший меч большим и указательным пальцем, и свободно удерживал тяжёлую сталь над собой. Второй рукой он держал охотника, словно пойманной кота. Мужчина с силой дернул за рукоять, но оружие крепко застряло, им даже пошевелить оказалось невозможно. — Растворись. — Повелительно молвил ассасин и меч покрылся тенью и рассыпался на ошметки чёрного пепла. Хаябуса уж собирался нанести смертельный удар головой рукой, как услышал пронзительный крик, неожиданно для самого себя, Грейнджера. — Остановись! Остановись! — Охотник ерзал в железной хватке, норовясь вырваться. — Это Алукард! Он из ордена охотников! Вышеназванный попятился назад, растерянно глядя на подкрепление, впервые он наблюдал подобную мощь от человека, что даже не сразу заметил брошенного на землю демоноборца. Все свидетели новообретенной силы Хаябусы, застыли в ужасе. — Святые духи! — На чей-то мягкий голос с другого конца поляны обернулся лишь ассасин. — Что же творится?! Следующим опомнился Госсен, тут же кинувшись к пришедшему человеку в черном плаще и корзиной в руках. — Умоляю, помогите! — Волшебник едва ли не рухнул в ноги мужчине. — Наш товарищ умирает!.. Клауда спешно занесли в тёплый дом и уложили на деревянную кровать в дальней комнате, слабо освещенную лучиной в железной подставке. Звонкий стук дождя обрушился на крышу и окна, звучно ударяя по ним, на стекле формировались паутины тонких ручьев, застилающих всю поверхность и скрывающих от глаз творящееся на улице. Гости разбрелись: Алукард вернулся к креслу у камина; униженный охотник не желал беседовать с непрошенными гостями, а Грейнджер побоялся тревожить старого товарища, посему неловко мялся у двери. Настоящий хозяин дома снял промокший плащ, над головой тут же показались острые, эльфийские уши, длинные седые волосы прилипли к щекам, глаза бесцветные, словно без зрачков, корзину он поставил на стол и направился в спальню. Хаябуса стоял, прислонившись спиной к стене, издали наблюдая за состоянием лекаря, рассудив, что в темном пространстве провёл ни одну луну, раз двое беспомощных товарищей сумели добраться до острова. Госсен сидел подле койки на коленях, обхватив холодную ладонь Клауда своими, не менее холодными и мокрыми, робко поглаживая костлявые пальцы. — Вот и все… Вот и все… — Успокаивал волшебник сам себя. — Добрый человек поможет тебе, — и глянул на вошедшего эльфа. — Ой, вы… — Эстес. — Представился мужчина и печально вздохнул. — Чудо, что ваш друг ещё жив. — Вы сможете его вылечить? — Поинтересовался Хаябуса. — Кажется, вы опытный лекарь, судя по банкам, что стоят в комнате. — Травами и маслами не помочь. — Эстес покачал головой и подошёл е кровати, проводя ладонью вдоль позвоночника раненого. — Заражение крови уже пошло. — И способа исцелить Клауда нет?! — Несдержанно воскликнул Госсен, прикусив губы, лишь бы не заплакать. — Неужели, никакой надежды?.. — Раз так, то не стоит более продолжать его мучения. — Мрачно молвил ассасин. — Похоронили Клауда и отправимся дальше, если вы не против? — Погодите, господин ассасин. — Эльф миролюбиво поднял руки. — Надежды нет исцелить его человеческими средствами. — Он нерешительно вздохнул и запер дверь. — Но вы оба должны дать клятву, что увиденное здесь останется тайной. — Как угодно. — Бесстрастно согласился Хаябуса. — Конечно… — Волшебник выдохнул с облегчением, отвернулся, дабы скрыть чувства, переполняющие душу. Взяв из ящика тумбочки небольшой нож, Эстес разрезал бинты, обнажая продолговатую рану на спине, из рассеченной, обожженной полости сочился гной с остатками невычищенных трав и густая, свернувшаяся кровь. Эльф поднял обе руки над раной, нефритовый туман обволок ладони и плавно, словно танцующие ленты, проникал в разрез. Госсен ощутил приятный запах свежего бамбука, почувствовал, как невероятное волшебство касается его, проникает под кожу, согревая продрогшее тело и наполняет организм силой. Дивясь, волшебник наблюдал, как рассасывается гной, как маленькие частички нефритового тумана врастают в кожу, образуя новые клетки. Красота от ожогов стремительно спадала, волны тумана слоями накладывались вглубь раны и превращались в плоть, идентичную настоящей. Иссохшие мышцы возвращались в прежнее состояние, кожа приобрела естественный, слегка загорелый оттенок, исцеляющее волшебство Эстеса восстановило даже кровь. Вскоре на спине не осталось даже шрама, словно тело вернулось в свое первоначальное состояние. — Удивительно… — Прошептал Госсен, слабо дыша, не желая пропустить и мига чудотворного волшебства. — Сие великолепно… Неописуемо!.. Господин Эстес, вы просто невероятный… — Благодарю за столь искреннюю похвалу. — Эльф улыбнулся, острые ушки слегка вернулись. — К рассвету ваш друг придёт в сознание. — Откуда вам известна утерянная магия? — Ледяной тон Хаябусы совершенно не вписывался в атмосферу чудотворства. — Вы ведь родом из Най? — Да. — Ассасин кивнул, недоверчиво глядя на Эстеса. — Монахи Най использовали подобное волшебство, но столетия назад нефритовое пламя было утеряно. — Печально слышать. — Вздохнул Эстес и накрыл Клауда одеялом. — Некогда я обучал монахов Най исцеляющему волшебству. — Насколько мне известно подобная магия полностью исчезла. — Поделился ассасин. — Западные жрецы практикуют темное исцеление, кажется, безуспешно. — Страшная магия. — Прошептал эльф, поднимаясь. — Вы измотаны штормом. Выпьем чай и я покажу ваш ночлег. — Спасибо! — Волшебник не мог сдержать слов благодарности, его нефритовые глаза взмокли от слёз, пухлые губы подрагивали. — Настоящее чудо, что мы встретили вас на острове!.. В гостиной комнате повисла мрачная тишина, Алукард обозленно наблюдал, как языки пламени пожирают чайник, в котором не осталось воды, в окно бился злобный ветер и плотные капли дождя, холодные потоки пробивались сквозь плотные ставни. Эстес жил отшельником, посему рассаживать стольких гостей оказалось некуда: Госсен и охотник заняли два места за столом, Хаябуса предпочел стоять, опираясь поясницей о широкий подоконник, и наблюдал за тем, как хозяин мечется по комнате. Эльф спешно набрал новой воды, подошел к высокому серванту из грубо обработанных досок и достал несколько глиняных кружек, коих ровно хватило на всех. Вскоре помещение наполнилось свежим ароматом полевых цветов, сушеные травы раскрыли полный спектр запахов в горячей воде и успокаивающе действовали на истерзанный рассудок, казалось, что даже буря за окном поутихла, а пламя в очаге, пожирая свежие поленья, вспыхнуло ярче, разнося по комнате нежное тепло. Эстес принялся разливать чай. — И что же свело вместе столь разных людей? — Поинтересовался хозяин. — Лучше скажи, почем ты помог им? — Раздраженно вопросил Алукард, когда никто из путников не решился посвящать эльфа в свои скитания. — Почему пустил в свой дом наёмного убийцу и двух беглых головорезов? — С чего ты взял, что мы убийцы?! — Возмутился Грейнджер. — Весь Штанград видел вас после убийства священника Акая, как вы спешно бежали из города. — Объяснил мужчина, стараясь скрыть ярость и обиду от унижения в бою. — Лучше тебе помолчать, ты уже опозорил свою честь, связавшись с дьявольским отродьем и я позабочусь о том, чтобы ты предстал пред старейшинами ордена. — Как вы смеете обвинять нас?! — Вспылил Госсен, сердце скулило от боли, в памяти всплыли жуткие фрагменты той ночи, старая рана вновь открылась, сильнее мучая истерзанного волшебника чувством вины. — Вы не видели, что произошло той ночью! — Верно! — Подтвердил охотник. — На нас напал и преследовал… — Юноша осекся на миг, выдать лик истинного преследователя он не решился. — Темный колдун. Я бы никогда не предал орден!.. — Лжешь. — Процедил Алукард, сжимая кулаки. — Одно твое нахождение на острове, столь далёком от западных земель, говорит о том, что вы подлые беглецы, натворившие столько зла, что осмелились бежать чрез Пылающие Земли. — Он пронзительно глянул на бывшего товарища. — Ты избавился от герба, дабы не привлекать внимания, у тебя нет чести и права оправдываться, людям Штанграда известна правда. — Я никогда не ставил под сомнение свою честь! — Оправдывался Грейнджер, словно был виновен во всех смертных грехах. — Я верой и правдой служил и продолжаю служить ордену… Прошу, услышь слова старого товарища и поверь, что нас оклеветали злые языки, у нас не было выбора, как бежать из Штанграда. — Раз ты считаешь себя невиновным, почему пропадал столько лун, как оказался на острове без герба и оружия в компании наемника? — Алукард ни на секунду не верил словам охотника. — Перед орденом твоя честь давно опозорена и, ежели хочешь сохранить ее остатки — будь мужчиной и признайся в содеянном. Возможно, старейшины милуют тебя. — Ты не был тогда в церкви… Никого не было! — Не успокаивался демоноборец. — Никакой человек не мог видеть, кто на самом деле убил настоятеля Акая! — Повторяю, кровь несчастного монаха — целиком на ваших руках, пусть даже церковь загорелась по вине случая — именно вы бросили Акая умирать, вы не спасли его, посему — виновны в его гибели. — Вы!.. — Волшебник едва сдерживал гнев, его трясло от ярости и боли, а слова мужчины безжалостно терзали душевные раны. — Вы не знаете, что произошло той ночью и даже не желаете понять, и выслушать своего товарища!.. Не вам рассказывать о чести! Вы — дурной человек, раз кинулись с мечом на безоружного человека с раненым на руках! В вас чести меньше, чем в грязных разбойниках, даже они не опустятся до подобной низости! — Виновные более всех кричат о своем безгрешии. — Холодно заметил Алукард. — Факты и людские слова неоспоримы, вес Штанград видел, как спешно вы бежали из горящей церкви, вы лишили людей добрейшего настоятеля и продолжаете кричать, что невиновны, хотя кровь Акая только на ваших руках. — Ты!.. — Госсен задыхался от переполняющих его чувств, последняя фраза, подобно раскаленному, зубчатому лезвию вонзилась в грудь, разорвала кости и плоть, до углей сожгла кожу, оставив лишь ошметки мяса и гнойные язвы. — Закрой свой поганый рот! Глухой к словам других — никогда не познает правды! Куда удобнее закрыть глаза и посадить беззащитного крестьянина, нежели марать руки и искать истинного злодея, куда проще убить человека, коего оклеветал нечистый на душу сосед! Скольких невинных ваш орден отправил на виселицу и в катакомбы?! Скольких загубил ты своим безразличием?! — Мальчик не заметил, как сильно сжал кружку, что глина треснула и острые, толстые осколки глубоко пронзили плоть, а кипяток обжег нежную кожу до вздувающейся красноты, меж волдырей стекали на стол ручьи густой крови. — Отвечай! — Мелкий, лживый мальчишка. — Алукард подорвался с кресла и по привычке попытался взять уничтоженный меч, чтобы покончить с надоедливым крикуном. — Смеешь оправдываться несовершенством судебной системы? Хорошо всё придумал, не зря в народе молва ходит: в тихом омуте настоящий Дьявол водиться. — Тронешь его. — Хаябуса в мгновение ока оказался пред мужчиной, от его повелительного тона могильный холодок проходился по телу. — И умолкнешь навсегда. Я убью тебя голыми руками, а ты этого даже осознать не успеешь. Мне бы не хотелось в качестве благодарности Эстесу проливать кровь в его доме, но, поверь, ежели я пожелаю — ты умрёшь и труп твой исчезнет во мраке до последнего волоска. Эстес осторожно извлёк осколки из дрожащей ручки волшебника, принимаясь залечивать раны, окутывая кожу теплым и мягким туманом. Заботливо эльф успокаивал Госсена, чье тело сильно трясло, а дыхание сорвалось на хрип. — Не вмешивайся, наёмник. — Сквозь ужас твердо произнёс Алукард. — Эти двое повинны в смерти священнослужителя и ответят за свои грехи. Их вина неоспорима, сотню свидетелей двум душегубам не обмануть. — Пожалуйста, успокойтесь, господин наёмник. — Мягко попросил Эстес. — Алукард излишне упрям и груб, но, думаю, что при спокойном разговоре вам удастся его переубедить. — Бессмысленно. — Мрачно молвил командир, вокруг него сгущались тени, что даже дождь и пламя притихли от мощи энергии, струящейся из тела юноши. -Ему не победить ни Госсена, ни меня. Не в моих интересах доказывать что-то слабаку, кой даже при огромном желании и коснуться меня не сможет. — Радуйся, пока можешь, наёмник. — Злобно процедил мужчина. — Орден найдёт управу и на тебя. Посмеете явиться в Церим и вас уничтожат, возмездие всегда настигает грешников. — С этими словами он вышел в сени, оставив полную кружку чая. — Простите, что так вышло. — Без раскаяния и сожаления произнес Хаябуса, вернувшись на своё место и, испив чая, кивком поблагодарил хозяина. — Ваш товарищ в чем-то прав: вы действительно пустили в дом бесчестного ассасина. Вижу, вас это не беспокоит. — За века перестаёшь тревожиться людских слов. — Эстес вздохнул. — Я уже давно научился отличать ложь от правды. Одного взгляда на Госсена достаточно, чтобы понять, какую боль испытывает бедный мальчик, в искренности его слов я не сомневаюсь. — Вы правы. — Гляжу, вам тяжело с ним приходиться? — Усмехнувшись, заметил эльф, а ассасин демонстративно обратил взор ледяных глаз к потолку. — Слабо сказано. — Подтвердил Грейнджер. — Иной раз мне чудится, что Хаябуса спит и видит, как душит нас. Эстес тихо рассмеялся, подметив, что охотник сильно опечален разговором и недоверием старого товарища. Грейнджер ссутулился, бездумно глядя в свою кружку, не сделав и глотка, юноша чувствовал себя преданным и виноватым в этом. Орден заменил охотнику семью и дом, в глубине души он верил, что важен своим воспитателем, что он не просто оружие, которое выбрасывают по негодности. — Не печалься. — Приобордил хозяин. — То, что орден отрёкся от тебя — возможно, сохранило твой разум в здравии. Погляди на Алукарда, его лишили собственной воли, а от разума оставили крупицы, дабы он слышал голос только своих старейшин, а своих мыслей не возникало. — Если бы члены ордена не подобрали меня младенцем, я бы погиб. — Грейнджер тряхнул головой, прикусив внутреннюю сторону губы. — Мне дали кров и еду, обучили чтению и искусству битвы, я на имею права предавать орден. Я поклялся защищать людей от адских тварей, вверил свою жизнь на службу. Как могу я покинуть место, заменившее мне родной дом?.. — Однажды каждое дитя покидает отчий дом и начинает собственный путь, не всегда соответствующий ожиданиям родителей. — Эстес прикрыл бесцветные глаза. — К тому же, добрая воля не нуждается в уплате. Поверь, ты не единственный сирота, взятый орденом на попечение, Алукард такой же, как ты и свято верит в то, что жизнью обязан своим благодетелям, кои и детищ своих растят не людей, а солдат. — Но я хочу защищать людей! — Выпалил юноша. — Я встречал много чудовищ, о больших читал в легендах и всем сердцем желаю уберечь людей от тварей мрака! — Разве сейчас ты их не защищаешь? — Я, ну… — Грейнджер смущённо почесал затылок и покраснел. — Скорее, защищают меня… — Раз столь сильно желание твоё. — Мягко произнес эльф. — Найди способ стать сильнее, развивай свои навыки и продолжай бороться, но помни: помощь людям не всегда заключается в их защите. Совсем необязательно обладать чудесными способностями, чтобы помогать окружающим. — Вам легко говорить. — Расстроенно вздохнул юноша и слабо улыбнулся. — Спасибо за ваши слова и доброту. — Ежели вам столько известно об ордене, — бесцеремонно начал Хаябуса, рассудив, что бессмертный эльф может поведать о забытом столетии и истинных мотивах колдуна. — Что насчёт человека по имени Ланселот? — Ланселот, что король Церима? — Уточнил Эстес. — Верно. — Кивнул ассасин. — И о забытом столетии. — Увы, я родился много позже той войны. — Хозяин покачал головой, острые уши колыхались в такт, он погрузился в печальные воспоминания. — Но даже спустя два столетия, мир и люди не отправились от катастрофы, продолжая сражаться между собой на руинах мира. Эльфы живут тысячи лет и я достаточно юн, и не могу поведать вам о забытых временах. О Ланселоте мне мало известно. Едва освоив целительство, я вступил в орден, века назад он был другим, как и Церештейн. То мирная страна, окружённая враждующими государствами, всякий искал покоя именно в Церештейн, она была переполнена беженцами и орден в те времена защищал не только от чудовищ, но и помогал старикам и больным, давал кров сиротам войны и работу беженцам. Однажды всё изменилось. Орден начал воспитывать безвольных солдат, каждому; и женщине, и старику, и малым детям, внушали о мнимом долге пред страной, приютившей их. — Эстес выдержал паузу, рассказ давался ему тяжело. — Безлунной ночью в Церим вошли двое: Ланселот и существо, лишь силуэтом напоминающее человека, то — тварь с самых глубин Ада. Солдаты не препятствовали и к рассвету королевская семья и все придворные были убиты, их обезглавленные тела повесили на дворцовые стены, а головы, насаженные на мечи, воткнуть в землю посреди главной площади. Верховный судья ордена долгие часы зачитывал приговор пред испуганным людом, а после — Ланселот лично провозгласил себя королём — никто не противился, Церим окутал страх. Генералы и алчные чиновники, мечтающие разбогатеть на войнах с мелкими странами, кои мощная армия Церештейн захватила бы без труда. Новопровозглащенный диктатор в первую же ночь избавился от подельников, он никогда не колебался, отдавая смертельный приказ, не страшился казнить несогласных тысячами и каждый в столице знал об этом, знал — и молчал. Ланселот превратил мирную страну в мощнейшую военную империю, не прошло и лунного цикла, как гигантская армия была полностью сформирована. За пять зим Ланселот подчинил все западные земли вплоть до Штанграда и окрестностей, практически не потеряв солдат регулярной армии. В бой он отправлял беженцев — их не разрешалось хоронить, им не разрешалось покидать место службы, у них забрали имена, судьбы и волю, их исцеляли, пока тела не обратились в кровавое месиво, а от костей остались лишь раздробленные обломки. Ланселот избавился от всех неугодных и бесполезных для Церештейн, он не знал жалости и величие своей империи построил на крови, что даже спустя века империя не утратила боевой мощи… Ланселот — истинное чудовище, воплощение зла, но его стратегический интеллект и безжалостность в правлении создали поистине великую страну, где люди могут и живут, не зная бедности и горя. В подчинении этого человека более двухсот лет назад находился почти весь мир, кроме Най, единственной империи, умудрившийся в те мрачные времена сохранить независимость. Я не смог выдержать ужас войны и того, как Ланселот бесчеловечно распоряжается чужими жизнями, как губит на войне бедолаг, которые от нее же бежали, я сбежал из Церештейн в Най, но и там покоя не обрёл. Скажи, наёмник, твоя страна всё также свободна? — Да. — Отстранённо ответил Хаябуса, внутреннее он испытывал досаду за свой просчёт. — Ты разочарован? — Уточнил эльф, видя неудовлетворённость в ледяных глазах. — Нет. Ваш рассказ не обязан давать мне нужных ответах. — Объяснил юноша. — Какие же ответы вы ищите? — Боюсь, никто из ныне живущих не сможет дать их мне. — Мрачно подытожил ассасин и глянул в чёрных провал окон, ночная мгла завладела островом. — Уже поздно. Как только очнётся Клауд — мы отплывём. Эстес разочарованно вздохнул, в сознании пробудилось забытое чувство любопытства, история загадочных путников привлекала эльфа, будоражила воображение, какая недобрая свела этих людей. Но Эстес сознавал, что бремя, кое несут гости, неизмеримо тяжёлое, чтобы делиться им с первым встречным и для каждого судьба уготовила страшное испытание, путь к которому сейчас преодолевают путники. — Я покажу ночлег. — Хозяин поднялся с кресла и направился в сени. За самой дальней дверью размещался сарай, использующийся для дров и бытовой утвари, там Эстес и разместил гостей. Вдоль дощатых стен стояли неровные ряды дров, в углах лежали бочки, старая посуда и приспособления для уборки, под низким потолком, набитым сверху сеном, тянулся сплошной ряд узких окон, обтянутых мутной плёнкой. В центре на перекладине разожгли истлевший факел, сарай осветил мрачный, рыжий свет. Ложем служило наваленное на пол сено с мелкими ветками и сосновой корой для растопки, прикрытое старым покрывалом, еще несколько Эстес выдал в качестве одеял. — Простите, но у меня редко выбивают гости. — Эльф виновато почесал шею, стыдно было укладывать измотанных людей в грязном сарае. — Посему гостевых комнат у меня нет. — Что вы! — Поспешил ободрить Грейнджер и первым рухнул на сено. — У нас есть крыша над головой и земля не голая, для нас подобное, как пуховая перина! — Спасибо вам ещё раз… — Госсен не сдерживался в благодарностях, его душу переполняли чувства от безумного горя до вселенской радости. — Вы столько сделали для нас, что всех слов мира не хватит, чтобы описать, как безмерно мы благодарны. Эстес кивнул и удалился. Грейнджер уже погрузился в объятия дрёма, после пережитого его телу и разуму отдых необходимее воздуха. Юноша был слишком измотан, чтобы думать о словах старого товарища, о темной стороне ордена — морское путешествие и бессонные ночи отняли всю силу. — Командир, я хочу ещё кое-что спросить у господина Эстеса. — Робко поделился волшебник, словно выпрашивал разрешение у строгого отца. — Спроси. — Отмахнулся Хаябуса, у него самого появились вопросы к Алукарду, кои он счел излишне наглыми, чтобы задавать их в присутствии доброго хозяина. Возвращаясь в гостиную комнату, Госсен сгорал от стыда, его просьба казалась неуместной и наглой, тревожить и просить человека, так выручившего их — казалось мальчику пиком грубости. Волшебник мялся в дверях, пытаясь подобрать нужные слова, сердце билось в груди, но иначе Госсен поступить не мог, пусть даже ему придется истлеть от стыда и обвинить себя во всех грехах мира. — Господин Эстес, — дрожащим, голосом позвал мальчик. — Прошу простить мою наглость, но я молю вас обучить меня исцеляющему волшебству! — Он поклонился едва ли не в пол, щеки горели, а все лицо покрылось пунцой. Эльфа удивила просьба, он вскинул остроконечными бровями, глядя на гостя, чьё волнение он ощущал даже со своего кресла. Весь вечер Эстес наблюдал за юным магом, от искренностью, с которой Госсен говорил, от чувств, кои гость демонстрировал — на сердце становилось тепло. Мальчик словно воплощения всего света человеческого мира, невинность ребенка сохранилась в разуме и сердце уже юноши. Эльф понимал, что волшебник не избалованное любовью и благодатью дитя, в его прекрасных глазах таилась боль, и повидал Госсен достаточно мирской тьмы, умудрившись при всех невзгодах сохранить чистую душу. Словно волшебник рождён в ином мире, иными существами, чистоты и доброты которых людям не суждено понять. В нём ни капли злобы, он не скрывал за маской добродушия гнилых мотивов — Госсен являлся истинным воплощением ангельского света. — Пожалуйста, господин Эстес… — Взмолился мальчик, от волнения его голос натянулся, а кончики пальцев видимо дрожали. — Я не смог спасти мастера Акая, потому что был слишком слаб. Я освоил волшебство, но не смог защитить своих товарищей, ведь мне страшно причинять людям боль, пусть они и жаждут моей гибели, я не хочу вредить им… Во всех сражениях я прячусь за спиной командира и мне не хватает смелости взглянуть на смерть, мне недостаёт мужества самому вступить в бой и должным образом защитить товарищей!.. Их ранят и бьют, а я продолжаю боятся причинить боль врагам. Я страдаю, ведь не могу никого уберечь, даже самого себя… Умоляю вас, обучите меня целительству!.. Я не могу… Не могу уберечь друзей от ран в бою, но, прошу, даруйте мне возможность хотя бы залечить их!.. — Госсен… — Эльфа тронули откровения волшебника, его понимание ценности каждой человеческой жизни, та искренность, с которой говорил мальчик, вызывала тёплую улыбку. — Я бы рад обучить тебя, я вижу: истинно твоё желание. Владение целительным волшебством требует колоссальной подготовки и, сказать прямо, таланта. Маг обязан владеть абсолютной концентрацией, в целом, исцеляющее волшебство сложнее в освоении, нежели любая другая магия: что защитная, что боевая, независимо от изначальной природы. Пары лун не хватит, чтобы ты познал хотя бы азы, а господин наёмник времени не даст. — Мне хватит трех лун. — Уверенно заявил Госсен. — Командир… Он разрешит нам задержаться… Он хороший… — Смущённо выпалил волшебник, его щеки сильнее вспыхнули. — Хаябуса хоть выглядит мрачно и любит говорить жуткие вещи, но он прекрасный человек. — Он закрыл ладонями пурпурные щеки, сгорая от стыда собственных откровений. — Командир столько раз выручал нас, защищал, сражался в одиночку, когда мы не могли… Я очень-очень уважаю его!.. Эстес с улыбкой слушал гостя, он покосился глазами в сторону приоткрытой двери, где ночь скрывала во тьме своё дитя. — Я мечтаю отплатить Хаябусе за всё!.. — Продолжал волшебник, прикусывая пухлые губы. — Пусть мне никогда не избавить его от душевной боли, но я очень хочу исцелить боль физическую… Хоть немного ослабить бремя, которое командир несёт… Эльф продолжал смотреть в чёрный провал, заметив, что в сенях, укрывшись во мраке, почти с начала разговора стоит Хаябуса. Последний на мгновение показался из тени, беззвучно кивнув Эстесу, выражая согласие и одобряя обучение своего подчиненного. — Хорошо, — голос хозяина вдруг стал по-отечески строгим. — Я обучу тебя за три луны. Но учти, времени на сон и отдых у тебя не будет, за столь короткий срок придётся освоить магию, которую не используют уже сотни лет. — Разумеется, господин Эстес. — Согласился Госсен, на его счастье организм привык существовать в состоянии постоянной усталости и несколько бессонных ночей волшебник без труда выдержит. — Я не посмел бы просить об отдыхе и изначально был готов отдать все силы на обучение. Тем временем, ассасин покинул теплый дом, влажный воздух приятно ложился на кожу, впитывается в лёгкие, словно живительный эликсир, бодрил юношу. Тихий ветерок разносил аромат свежей хвои, сквозь кроны сосен-исполинов, проглядывался лунный свет, тучи ушли. На дворе стояла прекрасная тихая ночь, которую Хаябуса не хотел портить кровью. Лес погружен во мрак, когтистые ветки зловеще склонялись над землей, словно чумные ламы смерти, тянущиеся за добычей, плотная стена деревьев поглощала всякий свет. Под ногами хлюпала размокшая земля, разлетались грязные брызги, влажная трава, расправившаяся после бури, цеплялась к сапогам. С глухим стуком о листья разбивались капли дождя, шептал ветер, играясь с сосновыми иголками, в темных кустарниках и густой траве застрекотали ночные насекомые. Сквозь лесной массив доносился слабый шум моря, всплески волн, разбивающихся о камни, аромат: соли, хвои, дождя и мокрой земли смешались в нечто чарующее. Бесшумно ассасин уходил вглубь леса, ночь полностью скрыла его присутствие от чужих глаз, когда от взора юноши не могло ускользнуть ничего, он шел по следам Алукарда, которые тщательно пыталась скрыть трава и мрак. Из чащи доносились приглушенные голоса, окруженные массивными стволами, укрывшиеся в заросшей низине, неспящие посчитали, что тщательно скрылись от живых этого мира. Стоя в тени сосны у края ямы, Хаябуса прислушался, он не страшился быть обнаруженным, обретя силу тьмы юноше подсознательно хотелось испытать новые способности в бою с сильны противником; на счастье охотника — ассасин не расценивал его, как человека, достойного внимания. — Значит, Эстес не пожелал вернуться в орден. — Командир узнал голос Дариуса, чей лик скрывал плотный плащ с капюшоном и ночная тьма. — Прискорбно. — Захватить его силой? — Полюбопытствовал Алукард. — Не нужно. — Демон раздраженно выдохнул. — С этими горделивыми эльфами столько проблем. Даже под страхом смерти эльфы не будут действовать по принуждению. — Он ядовито оскалился, из-под капюшона блеснули кроваво-фиолетовые глаза. — Куда подевался твой меч?.. — Вкрадчиво вопросил демонёнок. — Оставил. — Отрезал мужчина, отвернув стыдливый взгляд. — Правда? — Издеваясь, протянул Дариус, его шелестящий смех звучал в такт ветру, в следующий миг, демон принялся приветственно размахивать рукой. — Привет, ассасин. Выходи, поговорим. — Здравствуй, демон. Хаябуса вышел из мрака, словно в скользящем полёте, он спустился в яму и предстал пред врагом, протягивающим руку. Юноша ответил на рукопожатие: Дариуса ассасин считал врагом, но питал уважение к способностям противника, к Алукарду же — испытывал лишь презрение, что и продемонстрировал, когда полностью проигнорировал существование охотника. — А где Сиси? — С искренним любопытством поинтересовался демон. — Не ощущаю его присутствия на острове. — У него своё задание. — Оба продолжали игнорировать Алукарда, смотрящего на двоих врагов с открытым ртом. — Жаль. — Молвил Дариус, словно вёл беседу со старым другом, с коим прошел длинный путь. — Я надеялся застать его здесь. Вижу, корабль вы уже умудрились потопить. — Кажется, демон был слегка расстроен потерей. — Нет. — Ассасин покачал головой и выглядел крайне расположенным к врагу. — С кораблём всё в порядке. Надеюсь, твой господин не сильно расстроится, что мы запачкали его каюту в крови. — Это же наш подарок. — Заверил демон. — Досадно было бы погубить его столь скоро. — С чего вдруг подобная щедрость? — Недоверчиво вопросил Хаябуса, продолжая подыгрывать врагу. — В благодарность за представление в Шантале. — Дариус маниакально оскалился, проходясь языком по своим губам. — Незаконно явиться в чужую страну и устроить государственный переворот — достойно восхищения. — Вам так нужен Эстес, что ты лично притащился на этот одинокий остров? — Разумеется, нет. — Рассмеялся демон, из-под плаща показался дергающийся кончик хвоста. — Я надеялся, что встречу с Сиси и решу давний вопрос, а вербовка Эстеса пришлась к случаю. Я предполагал, что вы сделайте остановку на это острове, ведь он ближе всех к северным землям. — Он лениво потянулся. — Что ж, делать мне здесь более нечего, пожалуй, я откланяюсь. — Постойте! — Крикнул растерянный Алукард вслед уходящему демонёнку. — Что мне делать с Эстесом и преступниками?! — Не мне решать. — Весело бросил Дариус, махая рукой на прощание и исчез, окутав себя фиолетовым туманом. — Занятно. — Мрачно молвил ассасин, ночь скрывала тяжёлый и властный взгляд юноши, направленный на Алукарда. — Ты… — Ошарашенно процедил мужчину, скрипя зубами от злости. — Кто ты такой?! Где познакомился с куратором ордена?! — Ни мне, ни демону ты более не нужен. — Ядовито-холодно шептал Хаябуса, его тело медленно, частями, сливалось с тенью, придавая юноше призрачный вид. — Может, убить тебя? Ничего интересно поведать ты не сможешь, а растрепать о нас честному люду. — Так просто меня не убить! — Уверен? Ассасин исчез, его властный голос звучал из самых тёмных уголков леса, сам ветер, сама тьма укрывает его, бесплотным делает тело, позволяя находиться в любой точке пространства. Ледяное лезвие коснулось шеи, невесомой тенью Хаябуса навис над охотником, находясь за его спиной, но физически ощутить тело противника Алукард не мог. Порыв ветра всколыхнул кроны деревьев, шелест ветвей зловещим шёпотом въелся в уши, а поток холода пробил до самых костей. Мужчина в беспамятстве осел на колени, чувствуя, как тело колотится от страха и холода, на миг почудилось, что ассасин невесомым движением вспорол артерии, заливая всё вокруг тёмно-алой кровью. Зловещая иллюзия смерти. Алукард, задыхаясь от ужаса, схватился за липкую шею, пытаясь нащупать пульс, пред глазами ластилась ночная тьма, влага от земли и травы впитывалась в одежду, а тело, несмотря на низину, терзал ледяной ветер. Мужчина поднял глаза, обнаружив лишь мрак, Хаябуса давно исчез. Не сразу охотник осознал, что просидел бездвижно несколько часов: вся одежда промокла и пропиталась грязью. Пшеничные лучи ластились по столу, в их отблески переливались остатки дождевых капель на стекле. За окном блестела изумрудная трава, тянулись с солнцу маленькие, белые цветы, погожая погода раскинулась над островом, о буре напоминали лишь поломанные ветки сосен, разбросанные по поляне. В камине тлели старые угли, наполняя комнату приятным запахом хвойного дыма. У тумбочки подле кресла испускал ароматный пар чайник. Хаябуса сидел на кресле, бледное лицо ласкали падающие из окна лучи солнца, юноша выглядел умиротворенным; впервые за скитания он наслаждался покоем. Угольные локоны отросших волос скрывали уши и струились бархатными нитями по щекам и середине лба, падая на переносицу. На фарфоровой коже проглядывался нежный румянец, ровные алые губы расслаблены, да и сам ассасин в переливе зари не сказался столь жутким и мрачным, как обычно. Неторопливо он перелистывал ветхие страницы книги о целебных травах, изредка отпивая горячий чай. Благодаря новообретенной силе, Хаябуса мог позволить товарищам задержаться и восстановить силу. Не хотя, но командир признал факт, что его тело и дух нуждаются в передышке, собственные ресурсы он исчерпал и выжил лишь благодаря вмешательству со стороны — понимание сего ударяло по гордости наёмника. Бой в Шантале Хаябуса вынес благодаря помощи врага, коего юноша грезил убить, сей факт заставил ассасина задуматься от слабости, которую он не желал признавать. Испытание на пригодность к имеющемуся положению, Хаябуса считал провальным: он плохо показал себя, как командир, всякий раз поддаваясь порывам товарищей, но, как лидер — проявился ещё хуже. Разумеется, делиться с кем-либо душевными метаниями ассасин не собирался, в миг покоя разбирал каждое своё действие в одиночку. — Хая!.. — Послышался хриплый голос, из спальни вышел потерянный Клауд, шатающейся походкой, словно витая где-то в междумирье, он приближался к креслу. — Хая… Юноша обратил бесстрастный взгляд на лекаря и, словно нехотя, поднялся с тёплого места, уступая его товарищу, предварительно доведя последнего до кресла. Стоило ассасину подать Клауду чашку, как тот жадно набросился на терпкую жидкость, залпом проглотив горячий чай. Опустошенный желудок свело от острой боли, жар волнами пронесся по телу, юноша согнулся пополам, обхватив живот и уткнулся макушкой в торс Хаябусы. От ран следов не осталось, но разумом Клауд восстановился не полностью, общее состояние организма пребывало не в лучшем состоянии. — Хая… — Шептал лекарь надломленным голосом. — Еды… Есть хочу… После неплотного завтрака холодным супом, найденным в котле, Клауд продолжительное время витал в прострации, уставившись в темный потолок. Бессвязные мысли роились в голове, юноша не сознавал, где находится, сколько времени прошло с момента агонии. Тело ощущалось слишком здоровым, словно пронзенное слабым разрядом, активировавшим скрытые резервы организма — Клауд никак не мог объяснить подобное состояние после тяжёлого ранения, ведь ни боли, ни отдачи, ни шрама на спине он не чувствовал. Хаябуса сидел напротив товарища и продолжал читать, изредка вскидывая глаза на лекаря, дабы удостовериться, что последний вновь не потеряет сознание. — Хая… — Потерянно позвал Клауд. — Пришёл в себя? — Полюбопытствовал ассасин. — Да… да, кажется… — Бормотал юноша, ошарашенно осматриваясь. — М-мы… Мы уже добрались до Вороньего мыса?.. — Ты бы не дожил с такими ранами до прибытия. — Прямо сообщил Хаябуса, не желая чувства едва ли пришедшего в себя лекаря. — Поблагодари хозяина дома, он тебя с того света вернул. — Кратко и сухо юноша поведал товарищу о его лихорадке, об остальном же предпочёл умолчать. — Извини… — Забудь. — Отстранённо бросил Хаябуса. — Моим решением было причалить на остров. К сроку мы доберёмся до Вороньего мыса. — Хая… — С горечью в голосе прошептал Клауд, прикусив нижнюю губу. — Я правда мог умереть… Рана была смертельной, даже опытный лекарь не смог бы выходить больного. — Нам повезло встретить эльфа, владеющего целительным волшебством. — Я жив лишь чудом, а ты говоришь так, словно ничего не произошло. — К горечи добавилась досада, переплетенная с возмущением. — Разве тебе недостаточно? — Ассасин понимал, к чему всё идет: едва ли очнувшийся лекарь вновь пытается вывести командира на чувства. Юноша полностью ощутил, что его мирному отдыху настал конец, очередная головная боль вернулась в сознание. — Я находился при смерти… И после чудотворного исцеления вместо облегчения или радости на твоем лице, я наблюдаю безразличие. — Стараясь скрыть болезненный укол в душу, выдавил из себя лекарь, рвано вздыхая. — Я звал тебя в бреду столько лун!.. Но ты просто бросил меня на Госсена, лишь он был рядом! — Моё присутствие ничего бы не изменило. — Всем рассудком Хаябуса почувствовал усталость от разговора. — Когда ты поймёшь, что сейчас не время и не место для личных чувств. Мы не в том положении, чтобы я растрачивал на одного тебя свои ресурсы. Умереть рискует каждый. — Неужели улыбнуться и проявить заботу и сочувствие для тебя невыносимо сложно?! — Вспылил Клауд, резко подорвавшись с кресла, от чего оступился на ватных ногах, рухнув в объятия ассасина. — Почему ты не можешь просто порадоваться, что я жив?! — Скажи спасибо, что я не вышвырнул тебя за борт. — Раздражённо прошипел командир, возвращая товарища на кресло. — Скажи спасибо, что я пошёл против приказа и рисковал не добраться в срок до точки названия только потому, что излечить тебя в море не представлялось возможным. — Тон превращался в повелительно-стальной. — Своими действиями в Шантале ты поставил под угрозу нас всех, и выбрались оттуда мы лишь потому, что те, кто жаждут нас убить — помогли. Я выслушал твою трагичную историю и не стал обвинять, хотя следовало бросить штальскому народу на растерзание. Я спас твою гребаную страну. — Юноша был очень зол. — Хочешь правду, Клауд? — Медленно процеживал он каждое слово. — Я не люблю тебя. И под венец с тобой никогда не собирался. Ты — случайность, попавшая ко мне в попечительство по приказу императора. Подохнешь ты или будешь дальше путаться под ногами — меня не волнует. — Прости, — Клауд сглотнул вязкий ком, образовавшийся в горле, плотно стянул губы в тонкую линию, едва дышал, чтобы не показать всю горечь и обиду, разрывающую изнутри. — Ты прав… Я… Я поступил неправильно. — Он резко схватил со стола книгу. — Голова кружиться, нужно подышать воздухом. — И спешно бросился в сени, хлопнув за собой массивной дверью. — Клауд! — Донесся из-за двери голос Грейнджера. — Погоди!.. Куда ты?! — Но охотник в ответ получишь лишь хлопок очередной дверью. Сонный юноша вошёл в комнату, заметил командира и, выдохнув, спросил. — Что ты ему наговорил? — Ступай за ним и узнаешь. — Леденяще отрезал Хаябуса. — Мог бы и помягче. — Буркнул Грейнджер. — Бедолага с того света вернулся. — Избавь меня от своей сентиментальности. Вы не младенцы, чтобы я за вами сопли подтирал. — А где Алукард? — Тронулся умом и бродит по лесу. — Ассасин говорил с обыденным безразличием, но, кажется, испытывал извращенное удовольствие о того, что запугал человека до сумасшествия. — Что?! — Воскликнул юноша в ужасе. — Если он нападёт в припадке на Клауда?! — И? — Ядовито выплюнул Хаябуса. — Либо научится защищать себя, либо умрёт. — О, господи!.. — Встрепенулся охотник и рванул к выходу, грубо бросив. — Нет в тебе ничего человеческого! Мокрые ветви хлестали по лицу, иголки оставляли на коже мелкие царапины, густая трава цеплялась к ногам. Несмотря на головокружение и боль в груди, Клауд продолжал бежать в гущу леса, путаясь в лоснящейся траве, спотыкаясь о мощные корни. Глаза застелила пелена слёз, думалось, что в миг открылись старые раны и вспыхнули волнами обжигающей боли, затмившей всякие мысли. Запнувшись о ствол упавшего дерева, юноша рухнул со склона, влажная земля понесла его вниз, прокатывая тело по всем ухабам и камням. Землистая грязь липла к коже, боль от ударов неприятно пульсировала на холодном теле. Клауд упал на каменистый берег, острая галька врезалась, в обожженное болью, тело, оставляя рассыпчатые синяки. Лицом юношу угодил в лужу, ледяная вода обожгла свежие царапины, рядом валялись украденная книга. Звучно журчал широкий ручеёк, прозрачная вода обволакивала точеные камешки, рассыпанные по всему берегу. Нежное солнце отражалось на поверхности, темная галька переливалась серебром, ветер вздымал лёгкие волны. Стрекотали кузнечики, скрываясь за елями и соснами, плотной стеной окруживших ручей, посвистывали маленькие, серверные птицы. Клауд поднялся с трудом, от многочисленных ударов глухая боль отдавалась во всем теле, холод усиливал ноющую пульсацию, грязная ткань мерзко прилипала к коже. Пошатываясь, юноша добрался до ручья, пав на колени, мокрые камни жадно впивались в колени, раздирая кожу в мелкими царапинами. Упираясь ладонями о гальку, лекарь взглянул в ребристом отражении на своё лицо: выцветшее, исхудавшее, в нём не осталось следов прежнего жизнелюбия, словно из Клауда извлекли всю радость. От лба до скулы, прорезая веко, тянулся длинный, поросший коркой цвета гноя, шрам. Щеки побагровели от слёз и царапин, из которых тонкими струйками сочилась кровь. Грудь сдавило от боли, в лёгкие словно залили расплавленный свинец, каждый вздох причинял мучения. Слова Хаябусы ощущались больнее всех ударов и падений, даже камни, разрывающие голую кожу, не резали столь обжигающе. Мир в миг стал враждебным и холодным, никакая красота природы, окружившая лекаря, ни все блага роскошных домов — ничто более не имело значения. В груди разрасталась чёрная бездна, пожирающая любые радостные чувства, оставляя лишь отчаяние. Омыв лицо ледяной водой, испив из ручья, Клауд осел на холодных камнях, обратив взгляд к небесам: медленно плывущие облака вызывали печаль. Лекарь жаждал затяжного дождя и беспросветное небо, словно погода поможет смыть душевную горечь, но небесам не важны человеческие страдания. Клауд схватился за грязную, промокшую рубаху, ногтями впиваясь в грудную клетку, пытаясь разорвать её, лишь бы выпустить из груди нестерпимую боль. Коленями он сильнее уперся в острие камней, разрывая ткань штанов и кожу, выгнувшись в спине, вскинул голову к небу, словно пытался дотянуться до него, исчезнуть, растворится, как облака в жарких лучах солнца. Горечь заполонила рассудок, по щекам густыми струями катились слезы, Клауд рвано вздыхал, закашливаясь, пытался закричать, но голос застрял в горле с густым комом слизи. Погруженный в страдания, он не заметил угрозы. Ломанной походкой вдоль берега к лекарю приближался Алукард, он был весь в грязи и промок насквозь, его взгляд — пустой и враждебный с оттенком безумия. Хрипло дыша, сжимая в руке острый камень, он приближался к Клауду, павшему на колени и уткнувшегося лбом в землю. — Осторожно! — Крикнул Грейнджер и рывком метнулся к товарищу, отбрасывая обоих в ручей перед тем, как Алукард нанёс удар. Камень глухо ударился о берег, рикошетом отлетел в сторону, а мужчина в припадке безумия, стоял, покачиваясь в стороны. Охотник стал впереди Клауда, загораживая, потерянного в страданиях, безвольно сидящего в ледяной воде лекаря, рукой. Алукард поднял с земли новый камень и начал рвано приближаться, во взгляде исчезло всё человеческие, на юношей глядели пустые, синие очки, в коих растаяли признаки здравого рассудка. — Алукард, друг, остановись… — Стараясь сохранять спокойствие, просил Грейнджер, отступая назад и силой толкая товарища. — Слушай, я понимаю, ты видишь в нас только головорезов, но давай присядем, поговорим, как в старые добрые… Словно не разбирая человеческой речи и позабыв её, взревев от ярости, мужчина бросился на охотника. На волнения Грейнджера Хаябуса отреагировал утомленным вздохом, пусть он и свыкся, что в его жизни нет места спокойствию, однако, нарушение этого редкого мига, вызывало нестерпимую злость. Ассасин взял со стеллажа ветхую книгу, намереваясь продолжить утренний досуг, но едва ли уселся в кресло, как его накрыло волной раздражения от самого себя. Не мог оставить подчинённых или не хотел бросать — юноша давно перестал понимать. Положив на стол нераскрытую книгу, Хаябуса исчез. — Что ты творишь?! — Крикнул Грейнджер, оттолкнул Клауда в сторону, а сам схлестнулся с врагом в рукопашной. Физически Алукард превосходил младшего товарища, легко подавляя сопротивление одними инстинктами, управляющими безумным рассудком. Мужчина вывернул охотнику руку, грубо притянул к себе, ударив коленом в живот, не сдерживаясь он бил по нижним рёбрам и внутренностям, выбивая из юноши хриплые вздохи вместе с воздухом. Всем корпусом навалившись на сумасброда, Грейнджер смог оттолкнуть врага и тут же рванулся назад, уклоняясь от замаха тяжёлым камнем. — Остановись же… — Хрипел охотник, изворачиваясь в разных направлениях, чтобы хаотичные выпады и удары не достали его. Пошатывающимися движениями Алукард продолжал наступать, согнувшись, он словно волок руки по земле и, приблизившись к цели, тут же одним рывком выпрямлялся и набрасывался с чередой ударов, подобно дикому зверю. Пнув Грейнджера в живот ногой, отбросив его к Клауду, потеряно ползающего по ручья, мужчина в пару шагов оказался перед жертвой, потерявшей координацию и острым наконечником камня, замахнулся для смертельного удара. Алукард распахнул рот, издав бесшумный крик, его очи, казалось, лопнут от натуги и выпадут из глазниц. Дерганными движениями, словно кости ломает изнутри, омерзительно изгибаясь всем телом, норовясь разломать его, мужчина сделал пару шагов в пустоту и упал лицом в камни. Из-под бессознательного тела потянулись землисто-кровавые струйки, пачкающие воды ручья. Против перепуганных юношей стоял Хаябуса, явно разозленный и разочарованный произошедшим. Смахнув с боковой стороны ладони невидимую пыль, юноша подошёл к Клауду и за воротник поднял его на ноги. — Т-ты убил его?.. — Осторожно вопросил Грейнджер. — Нет. — Отрезал ассасин, его ледяной голос сочился ядом гнева, казалось, одно лишнее слово и он убьёт подчинённых. — А что с ним делать?.. — Хочешь — убей. — Медленно проговаривал Хаябуса, — но потом доставь эту человеческую тушу в дом. — Жёстко приказал он, кивком указывая на лекаря и, подняв намокшую книгу, исчез. — Вот уж… — Буркнул Грейнджер себе под нос и взвалил тело Алукарда себе на спину. — Пошли, горе луковое. Безвольно Клауд потащился за охотникам, сбивая воду ногами и шаркая по камням, словно сил не осталось даже ногами перебирать. — Простите за книгу. — Хладнокровно, скрывая чувства за фарфоровой маской, молвил ассасин, завидев в комнате Эстеса, заваривающего чай. — Что-то произошло? — Проницательно вопросил эльф. — У лихорадочного истерия от быстрого восстановления началась. — Отмахнулся Хаябуса и вернул книгу владельцу. — Обрадуйте благами вестями? — Ваш мальчик упорен и талантлив. — Улыбнулся Эстес, подавая гостю деревянный поднос с чашками. — Прежде не видывал, чтобы так быстро осваивали целительное волшебство. — Госсену, как никому иному, подходит подобная сила. — Кажется, вы сильно торопились, так почему решили дать нам время на изучение новой магии? — Полюбопытствовал Эстес. — Мне казалось, вы из тех людей, которые вечно спешат. — Мои люди на пределе. — Отстранённо ответил Хаябуса и пошёл к двери, ведущей в подвал. — А вы сами?.. — улыбаясь, вопросил эльф, заведомо понимая, что ответа не получит: юноша скрылся за дверью. В нос ударил запах запыленной гнили, обрывистые тени мелькали на каменных стенах узкого спуска. Потрескивали слабые огни факелов, бросая на холодные каменные стены жуткие блики. Из окна под потолком на широкий стол тянулся пшеничный свет с улицы. По углам тянулись длинные паутины, каменная кладка покрыта трещинами и свежими подтеками. По всему столу раскиданы ветхие книги с крошащейся бумагой, массивный деревянный шкаф почти опустошён. От поверхности стола исходил нефритово-белесый свет, струящийся из нарисованных печатей. Пахло гнилью и сталью, грязный пол стал липким от обилия крови, подле стола — пустая бочка, насквозь пропитанная багровым, от нее исходил мерзкий запах разложения. Сосредоточенно Госсен склонился над местом ремесла, из-за его спины виднелся колеблющийся свет нефритового тумана. — Как успехи? — Лёгкий шум от заклинания нарушил Хаябуса. Волшебник от испуга вздрогнул, подавив крик, пламя в его руках затряслось и с глухим хлопком исчезло. — Командир!.. — Мальчик резко обернулся, ладони покрыты загустевшей кровью, а позади — дергающийся, с распоротым животом, заяц, откуда вываливались маленькие, связанные кровью и слизью внутренности. — Вы столь бесшумно зашли… — Ого, — поставив поднос на запятнанный стол, ассасин заглянул подчиненному через плечо. — Да здесь, как в пыточной. Выплакал уже своё? — Подметил юноша под глазами Госсена обильные покраснения. — Я… Я не плакал… — Волшебник схватился за кружку и жадно отпил. — Господин Эстес не давал мне перерывов, мы занимались всю ночь… Командир, простите, мне не освоить целебное волшебство за три луны… У меня не хватает сил… Таланта и концентрации. Пока мои исцеляющие заклинания начнут действовать, человек умрёт от обескровливания. Мне жаль, что подвёл вас, что так смело заявил о том, чего не в состоянии сделать. — Слабаки всегда такими и останутся, верно? — Подавляюще вопросил Хаябуса и рукой смел дергающегося в агонии, пропитанного чужой и собственной кровью, зайца в бочку. — Слабаки всегда кричат более всех, — юноша развернул Госсена к столу лицом и перекинул руки через плечи мальчика. — Их речи ничего не стоят. — В руке появился теневой кунай. — Слабаки подстрекают товарищей идти на смерть и сами отсиживаются в стороне, а после — плачут честному народу о нелёгкой судьбе. — Ассасин проткнул насквозь ладонь, сквозь острое лезвие брызнула кровь, оседая алыми каплями на одежде и столе. — Докажи мне, что ты слаб. — И вырвал лезвие, обнажая костяшки, суставы, обтянутые тонким слоем кровавого мяса. — К-командир!.. — Госсен трепетал в крепкой хватке, от вида зияющей раны, обильно сочащейся кровью, мальчик побледнел, забыв, как дышать. — Что… Что бы вы делайте?.. Обеими руками волшебник обхватил ладонь Хаябусы, чувствуя, как меж пальцев струиться тёплая кровь, а на замок из рук падают слезы. Лёгкая дымка нефритового тумана образовалась вокруг, лёгкий холодок ласкал повреждённую кожу, но едва ли мог остановить её течение. Сквозь острую боль ассасин чувствовал, как пульсирует рана, как покалывает граница и внутри начинается ноющее жжение. — Я… Я не могу… — Испуганно бормотал Госсен, горячие слезы катились по щекам. — Почувствуй, как льётся моя кровь. — Шептал Хаябуса мальчику. — Как бьётся сердце. Почувствуй поток, — юноша обхватил дрожащие пальцы своими. — Управляй им. Управляй кровью, всем, что присутствует в ней, каждой ее частью. Воссоздай мою плоть и кожу, мои кости. — Голос леденяще-успокаивающий, ассасин говорил ровно, несмотря на сквозную рану. — Выдохни и стань единым с моим телом, Госсен. Блеск нефритового тумана вспыхнул ярче, Хаябуса ощутил, как тёплая, бархатная субстанция покрывает его руку, как туман обволакивает голые стенки плоти, полностью останавливаясь кровотечение. Упираясь подбородком о макушку Госсена, юноша наблюдал за колыханием тумана, походящим на течение воды меж мелких камней, тонкие струи энергии заполняли пустые участки плоти, сгущались в плотную материю и преобразуясь в настоящую плоть, кровь, кости и суставы. Туман почти полностью сошёл, испаряясь, словно дым потухшего костра и за ним сосудистую плоть обволокла гладкая кожа. Волшебник обмяк, его отяжелевшее тело склонялось к окровавленному столу, но крепкие руки командира удержали от падения. Сбивчиво дышал Госсен, позволяя себе передышку, по телу разливалось тепло, взволнованное сердце успокаивалась. В прогнившем полумраке мальчик позволил себе насладиться мимолетной удачей и столь манящей близостью с командиром. Хаябуса всегда находился рядом, невидимой тенью стоял за спиной, оберегая от всего мраки и боли, что валились на путников, он принимал все удары, не позволяя товарищам омыться кровью столь обильно, как он сам — сейчас Госсен мог ощутить, как материальна и близка эта тень, какое тепло источает и как безмолвием тень дарует огромную поддержку. Ассасин не растрачивал время на речи, скупился на добрые слова, но каждым действием оберегал подчинённых, но меж тем заставлял их чувствовать боль, чрез которую должен пройти всякий человек, дабы стать сильнее. — Командир, спасибо… — Прошептал волшебник, сознавая, что до сих пор держит руку юноши, попытался вырваться. — Даже при отсутствии таланта своего можно добиться упорством. — Выдохнул Хаябуса, не позволяя подчиненному вырваться, скользнул носом по серебряным волосам к шее. — Но сие бессмысленно, когда не веришь в собственные силы. — Почему вы поверили в меня?.. — Госсен сжался, ощущая на коже горячее дыхание, внутренности свело от странного блаженства, с чужим дыханием жар разливался по телу. — Мне нужно твоё волшебство. — Голос ассасина тихий, с оттенком невыносимой усталости. — Ты не соратник мне в битве, но кроме тебя, никто не дарует мне возможность продолжать сражение. Госсен, мне не ведомо, что случится дальше и какой ужас придётся пережить нам, но я не уверен, что справлюсь с ним в одиночку. — А Клауд?.. — Волшебника пронзило чувство вины, бессознательно он сжал руку командира. — Что будет с ним, когда он узнает, какое волшебство я изучаю?.. — Твоё беспокойство не уместно. — Хаябуса нагло прижал мальчика к себе, а его самого вжал в стол, легким касанием губ проходясь по открытым участкам шеи. — Его лекарских способностей недостаточно. Он чудом остался жив и пусть будет благодарен за это. Ежели меня или тебя смертельно ранят, то всему настанет конец, странствие окончиться и войну, коей ты страшишься — некому будет остановить. И Клауд, и Грейнджер, даже ты — умрёте, ежели я окажусь негодным в битве. У моей способности регенерации низкий предел, в отличии от целительского волшебства. — Юноша тяжело вздохнул, повиснув на подчиненном. — Пытаясь не ранить чувства одного, ты можешь сильно разозлить другого. — И лишь поэтому вы разрешили задержаться на острове?.. — Я слышал ваш разговор с Эстесом ночью. — Я… простите… — Госсен извернулся и уткнулся лицом в грудь ассасина, дабы скрыть смущение, но дрожь и сбитое, влажное дыхание выдавало все чувства мальчика. — Я не должен был рассказывать столь откровенно, я… — Всё хорошо. — Хаябуса медленно гладил волшебника по слипшимся, но мягким волосам. — Я понимаю, что ты желаешь стать сильнее и при всем своем желании я не заставлю тебя убивать, ведь ты попросту не способен на подобное, скольким бы боевым заклинаниям я бы тебя не обучил. Сию черту каждый преступает сам. Целительство более подходит твоей душе и сейчас он куда важнее, нежели навыки убийцы. — Командир… — Волшебник робко поднял глаза, в полумраке факелов разглядев тень улыбки на алых губах ассасина. — Вы… Вы красивый, когда улыбаетесь… — Юноша едва сдержался, чтобы не усмехнуться от нелепого мальчишеского комплимента, ухмыляясь лишь краешком губ, он слушал оправдания Госсена. — Простите!.. То есть я хотел сказать, что вы очень хороший, в смысле, спасибо, вы столько сделали для меня… Я просто… Я благодарю судьбу, что встретил вас. Ваши слова порой ранят меня, но в жестокости есть своя истина. Я… Я хочу утолить хоть часть вашей усталости, вашей боли… — Я знаю. — Хаябуса наклонился к приоткрытому рту, опаляя нежные губы драконьим дыханием, кончиками пальцев скользнул вдоль шеи к талии. Загустевшая кровь, пыль, мрак и вонь не располагали к близости, но ассасин позабыл об окружении, лишь на миг он жаждал вырваться из кошмарного потока и ощутить долгожданный и нежный покой. Насладиться солено-сладким привкусом пухлых губ, утонуть в чувствах, кои дарует Госсен, они столь искренние и невинные, что грехом было бы рушить их, но, кажется, волшебник, сознавал, что делает и добровольно возжелал быть объектом мимолетной любви. Никто, кроме Госсена не мог быть одновременно настолько слабым и настолько сильным, так нуждаться в защите и столь желать защищать окружающих. Никто так упорно не желал мира, как мальчик, никто столь упорно не сражался без оружия, как волшебник, он был готов страдать за каждого, лишь бы не дать боли лишить человека рассудка и причиняя боль другим — сильно страдал. Свет и тьма нужны друг другу в мирах, но в отношениях людских противоположности скорее уничтожат друг друга, нежели обретут счастье. Но Госсен не был светом, он существовал, как нечто большее чем две крайности единой сущности, он был способен и тьму, и свет удержать в себе, сбалансировать и принять их природу в исконном виде. Волшебник обращался в истинного носителя гармонии, способного принять всю грязь и радость умирающего мира. Госсен прикрыл глаза, ожидая, когда командир накроет его губы своими, когда сладкая агония растечся по телу, когда волшебник станет обвинять себя в грехах и тонуть в удовольствии, когда мир уменьшиться до человека напротив, до его тепла и скупых чувств, подаренных мальчику. Едва ли Хаябуса ощутил влажность губ подчинённого, едва ли смог превратить лёгкое прикосновение в глубокий поцелуй, как раздался грохот распахнувшейся двери. — Хаябуса! — Голос Сесилеона вместо беспокойства вызвал раздражение. Вампир и Грейнджер спустились в подвал, ассасин стоял, скрестив руки на груди, а Госсен алый, как утренняя заря, прикусывающий губы, прятался за спиной командира, притупив взгляд в пол — выдавая всем своим видом тайну, которую Хаябуса точно бы унёс с собой в могилу. Сесилеон демонстративно усмехнулся, а охотник недоуменно вскинул брови и принялся растерянно чесать затылок. — Разрази меня чума! — Воскликнул Грейнджер, полностью осознав, какое сладострастное дело и довелось прервать в чужом подвале. — Вы… А, эм… — Позже. — Отрезал вампир, всеуничтожающий взгляд ассасина совершенно не пугал его, но в чёрных глазах юноши, казалось, полностью исчезло место человечности и он едва сдерживается, чтобы не порезать подчинённых на кучу ровных кровоточащих кусочков. — У Вороньего мыса западня. К тому же, Линг прибудет туда много раньше срока. — Когда? — Мрачно, скрывая неимоверный гнев, вопросил Хаябуса, его глаз слегка дернулся, даже ассасин не мог стойко и хладнокровно вынести подобной перегрузки. — Через шесть лун. Хаябуса взмахом руки отбросил стол, пропитанное кровью и ошметками плоти, тяжёлое дерево с грохотом разбилось о стены, щепки и доски дождём разлетелись по помещению. На миг в лице ассасина появилась ненависть ко всему человеческому, фарфоровую маску исказил гнев, чёрные глаза вспыхнули, подобно всепоглощающему адскому пламени, губы скривились в безумной полуулыбке-полуоскале. Лишь на миг весь свет в подвале обратился в тяжёлый, плотный мрак, подавивший волю каждого, кто находиться в нём. Грейнджер и Госсен осели в ужасе, первого трясло от влияния окружающей силы, охотник схватился за рот, чтобы не выблевать все внутренности. Сесилеон же отступил к обшарпанной стене, упираясь о неё спиной, дабы устоять, его изучено ровное дыхание сбилось и кончики пальцев кольнуло от мимолетного ужаса, родившегося в помещении. За короткое отсутствие вампира юный ассасин приобрёл невероятную силу, способную столь просто покорежить волю даже сильного существа, как вурдалак. — Отплываем. — Ледяной, властный, абсолютно бесчеловечный тон вызывал лишь трепет и липкий ужас, оплетающий разум и заставляющий безоговорочно подчиняться приказу.