Ты моя ошибка

— Они не могли вот так просто сбежать сами! — Ахмед устало приложил ледяную ладонь к пылающему лбу. Состояние его с ночи так и не улучшилось, но расспрашивать себя на счет самочувствия юноша не позволил даже Анастасии, потому что и сам не знал полностью, что с ним такое происходит и как это вообще можно объяснить. — Им точно кто-то помог! Кто-то им доложил про то, что я запросил фетву на казнь. — Значит, — Хандан бросила на Сафие Султан мимолетный, наполненный подозрением взгляд, — им помог кто-то из тех, кто выступал против казни Шехзаде… Хотя, — тут же добавила она, то ли пытаясь исправить свою оплошность, то ли наоборот — показать, что действительно сказала именно то, что хотела, — вы тоже выступали против, Госпожа. — На что это ты намекаешь, Хандан?! — женщина угрожающе прищурилась. — Между прочим, наш Повелитель сам даровал Шехзаде жизнь! Он поклялся! В углу опять мелькнуло что-то черное. Ахмед со стоном схватился за голову. — Сынок! — Кинулась к нему Валиде Султан. — Что с тобой?! — Все в порядке, матушка! Просто у меня сильно болит голова. — Мы пошлем за лекарем. — Не надо, Госпожа! — омега вежливо улыбнулся. — Мне просто нужно отдохнуть в одиночестве. Ночь выдалась бессонная. — Я останусь здесь! — Хандан сжала сына за руку. — Не приведи Аллах, с тобой что-нибудь случится! — Все в порядке, Валиде! — попытался разубедить ее Ахмед, но тут, в дверь кто-то постучал. — Войдите! На пороге появился Дервиш Паша. — Повелитель, — мужчина поклонился, — мы опросили всех, но никто ничего не видел и не знает. Однако, служанки сказали, что к Халиме Султан часто приходила какая-то пожилая хатун, будто бы колдунья… — Ииии… Ну же продолжай! — Мы привели ее, Повелитель, но она отказывается говорить с кем-нибудь кроме вас. — закончил Дервиш. — Зови ее сюда! Валиде, Госпожа, — Ахмед повернулся в сторону женщин, — оставьте нас! И вот, в покои вошла колдунья — сгорбленная нищая старуха с безумным взглядом, от которого по телу невольно бежали мурашки. — Повелитель, — проскрипела она хриплым голосом, — позвольте мне прикоснуться к вашей священной руке. Юноша протянул ладонь вперед, и тут же изящную холеную кисть стиснули с неожиданной силой узловатые, шершавые старческие пальцы. Лицо колдуньи оказалось совсем рядом, голос ее внезапно стал громким и твердым, а глаза побелели. Омега бросил на Дервиша, стоящего неподалеку, испуганный взгляд, но переборол в себе дрожь и спросил: — Что ты видишь? Где мой брат? Он жив?! Я найду его?! — Шехзаде жив и вернется во дворец. — ответила женщина. Юноша вздохнул с облегчением, но обрадовался он рано. — Шехзаде вернется, чтобы однажды занять свой трон! Вы стоите перед выбором….Я вижу ваше будущее… Убьете брата и остановиться уже не сможете! — омега вздрогнул. — Одного за одним, вы умертвите всех кого любите, всех кого ненавидите, и всех, кто попытается вам противостоять. Идя по кровавому пути, вы будете покорять страну за страной. Сам Рим — сердце неверных падет к вашим ногам! Огнем и мечом вы создадите новую империю, которой не будет равных по силе и могуществу! И реки мира станут красными от пролитой вами крови. Но берегитесь, в той крови, что вы прольете, вы и утоните однажды! Сгорите в аду, созданном вами же! Омегу уже трясло от ужаса, но вырвать руку он не мог, околдованный голосом ведьмы. Перед глазами мелькали, сменяя себя, жуткие видения, голову буквально разрывало от боли. — Но если вы пощадите брата, — продолжала старуха, — страшной ценой расплатитесь за это! Всю свою жизнь вы будете ступать по раскаленным углям! Столько​ горьких слез суждено вам будет пролить, что наберется целое море! Но погибель ваша придет не от брата вашего. — последние слова колдунья прошептала так, чтобы их слышал только сам Ахмед. — Погибель вам принесет любовь… Берегитесь любви! Омега смертельно побледнел, едва ли не теряя сознание, из носа от перенапряжения потекла кровь, глаза слегка закатились. — Замолчи, ведьма! — Дервиш, чье терпение все-таки подошло к концу, видя, что состояние Падишаха резко ухудшилось, схватил старуху за шиворот, оттаскивая подальше от юноши. — Стража! Стража, вышвырните эту ведьму прочь из дворца! Наконец, они остались вдвоем. Ахмед сидел, низко опустив голову и закрыв ладонями лицо. — Повелитель, — Дервиш попытался придать голосу наиболее убедительное, успокаивающе выражение, — нет смысла верить словам какой-то сумасшедшей! Что бы кто не говорил, ваша судьба уже написана на небесах. Ваше будущее в руках Всевышнего и никто не в силах этого изменить! — Мое будущее… — голос омеги звучал слабо и устало. — А какое оно, мое будущее? — Великолепное! Всевышний уготовал вам великолепное будущее! — А что скажешь ты?! — А я… — Дервиш подошел ближе и, глядя прямо в глаза, сказал: — Я буду рядом, всегда, везде… Что бы не ждало нас впереди! ***** *Восемь месяцев назад* Хотя Ахмед и пытался мысленно подготовиться к этому, но все равно первый удар стал для него неприятной неожиданностью. Юноша даже вскрикнуть не успел, а на его спине уже вспыхнула алым полоска от кнута. Привыкнуть к новому ощущению и осознать его полностью омеге не позволили. Вслед за первым ударом последовали тут же второй, третий, пятый… Девятому наконец удалось вырвать из груди юноши тихий задушенный стон. Пороли его впервые, и вначале, Ахмед был твердо уверен в том, что выдержит пытку, не проронив ни звука, кроме, разве что, гордого смеха мучителю прямо в лицо, но оказалось — это не так-то просто. После двадцатого удара он кричал, срывая горло. К сороковому не мог уже даже кричать. Крик был роскошью, потому что удары сыпались с такой силой и скоростью, что юноша дышать то едва успевал, не говоря уже об остальном. Дальше сорока Ахмед не считал… Шехзаде не знал, как это все вышло. Конечно, омега мечтал порой расправиться с отцом — человеком, являвшимся в его глазах воплощением всего того, что он презирал всей душой и ненавидел, но всерьез планировать покушение ему и в голову не приходило. Ахмед этого не хотел. Он не соображал, что делает, когда, воспользовавшись временным отсутствием стражей, отвлеченных им же устроенным переполохом, пробрался с ножом в чужие покои и замер над спящим, занеся клинок для удара над его сердцем, если вообще оно у этого человека было. Проблема в том, что ударить Ахмед не смог. Какое-то незнакомое, сентиментальное и малодушное чувство сковало тело и затуманило мысли, страх сжался удавкой на горле, руки затряслись от слабости… Юноша едва сумел перебороть себя, замахнулся второй раз, теперь уже наверняка, и…не успел. В последний момент его руку, сжав за запястье с такой силой, что едва не треснула кость, остановили в считанных миллиметрах от цели. Дальнейшие события омега помнил смутно. Его били, таскали за волосы, оскорбляли всеми возможными ругательствами, самыми мягкими из которых были пожалуй: «неблагодарная дрянь», «выродок» и «безмозглая шлюха», а потом опять били и так по кругу. Когда его оставили наконец в покое на несколько жалких минут, так и бросив лежащим на полу, Ахмед обрадовался. Он понимал, что ничего хорошего его дальше не ждёт, но за время передышки более менее успел привести в порядок мысли, и теперь, хотя бы ощущал себя человеком, а не безвольной куклой, которая не понимает, что происходит с ней и почему. К моменту, когда его запястья туго стянули веревкой, и грубо задрали связанные между собой руки над головой, больно выворачивая их в суставах, юноша уже успел смириться с мыслью о том, что живым из этой комнаты он не выйдет, если только не случиться чудо. Смерть Ахмед планировал встретить с гордой усмешкой на губах. Не получилось… Удары сыпались на его тощую спину градом, но омега давно уже перестал понимать и ощущать, сколько их было, такие ли же они сильные как прежде, и вообще, продолжают его пытать, или все давно закончилось. Когда веревку, на которой он повис еще в первые десять минут, потеряв возможность держаться на собственных ногах, перерубили, омега просто безвольно рухнул на пол, не удосужившись даже как-то обеспокоиться тем, чтобы обеспечить себе более приятное падение. Хотя… Что он в принципе мог сделать для этого, если руки его, онемевшие и вывернутые в суставах, оставались все еще туго связанными. «Все… — подумал Ахмед устало. — Сейчас он меня прикончит. Вот так и оборвется моя несчастливая дурная жизнь… Несколько секунд и он ударит, загонит мне нож в спину. Через пять, четыре, три, две, одну секунду, сейчас…» Вместо финального удара, его брезгливо пихнули ногой в живот. Боли юноша не почувствовал, но каким-то образом понял, что удар был слабым. «Поднимайся!» — послышался приказ. Чужой голос долетел как сквозь вату, и показался Ахмеду едва различимым и тихим, как шепот. На самом деле на него опять кричали. «Ты там умер что-ли?! Не слышишь меня?! Вставай давай и отвечай, когда тебя спрашивают!» Омега даже не пошевелился. Ему кричали что-то еще, а может и не ему. Потом окатили ледяной водой, в принципе уже не первый раз. За время экзекуции он дважды, если не трижды, терял сознание, и холодный душ всегда исправно приводил его в себя. В этот раз Шехзаде даже не вздрогнул. «Ты живой вообще?!» Ему вдруг разрезали путы на запястьях и принялись тыкать в лицо какой-то пахнущей очень резким, мерзким запахом мокрой тряпкой, от «аромата» которой туман в голове стал постепенно рассеиваться, а к горлу горьким комом подкатила тошнота. Его перевернули лицом вверх, поддерживая на весу за плечи и стараясь по возможности не тревожить раны на исполосованной ударами плети залитой кровью спине. Вышло, несмотря на все приложенные усилия, плохо. По телу волной прошлась судорога, от боли захотелось орать, но никаких сил на это не осталось, и Ахмед так и остался неподвижно лежать, мутным отсутствующим взглядом сверля потолок. Ему казалось, что он просто спит с открытыми глазами, настолько происходящее вокруг ощущалось далеким и нереальным. Теплая чужая ладонь опустилась на шею, но теперь почему-то не душа, а лишь едва прикасаясь. Почувствовать пульс видимо не удалось, поэтому, мгновение спустя, мужчина принялся тормошить уже запястья, но они были в кровь растерты веревкой, настолько, что и живого места нельзя было найти, чтобы прикоснуться и уловить слабое биение тонкой жилки под кожей. С характерным, знакомым до боли звуком, покинул ножны клинок. «О, а вот и нож» — подумал Ахмед устало. И опять он почувствовал себя глубоко обманутым, потому что лезвие не стали использовать по назначению, а поднесли зачем-то к его пересохшим синим губам, приоткрытым и залитым запекшейся уже кровью. «Живой» — это слово было последним, что омега услышал, а после, бесформенное, безликое, не холодное и не теплое, не темное и не светлое, не доброе и не злое, в принципе лишенное каких-либо характеристик нечто, поглотило его окончательно, оставив где-то в пустоте, застывшим между смертью и жизнью. Зачем-то он выжил…