Ты моя ошибка

Нещадно палящее августовское солнце как раз уходило в закат, когда на широкий дворцовый двор въехала толпа всадников. Уставшие, утомленные жаждой, голодом и тяжелой дорогой, в запыленной одежде и обшарпанных сапогах, окруженные запахом пушечного пороха, так и не выветрившимся за время долгого пути, они спрыгивали один за другим с лошадей и, довольно улыбаясь, несмотря на усталость, беспечно болтали с вышедшими их встречать Пашами и слугами, или просто медленно прохаживались по двору, разминая затекшие ноги. И только один человек из отряда не выглядел счастливым. Возвращение во дворец не радовало его. Не по дому тосковал он все эти долгие месяцы, что провел в Египте, подавляя восстание, не по шумным базарным улицам Стамбула, не по белизне свечей-минаретов*, не по пронзительному крику чаек и свежему бризу, ласкающему лицо во время прогулок по пристани, не по величественным холодным стенам Топкапы… Все это время сердце Дервиша занято было лишь одним… Тем, кого он искал сейчас встревоженным взглядом среди толпы встречающих и никак не мог найти. «Неужели случилось то самое, о чем мне страшно даже подумать? — метались лихорадочно мысли в голове альфы. — Неужели нет больше того, ради кого я летел сюда, как на крыльях?! Неужели он мертв?! Ну где же вы, Шехзаде? Где? Отзовитесь! — умоляла его душа, а сердце, глупое сердце, давно уже переставшее подчиняться холодному голосу разума, во всем, что касалось его маленького подопечного — беззащитного одинокого ребенка, с огромными больными глазами, черными пятнами выделяющимися на осунувшемся бледном личике, и голосом, больше похожим на шелест ветра, чем на человеческую речь, разрывалось на части. — Мы ведь поклялись друг другу! Я — что вернусь, а вы — что дождетесь меня! Я выполнил свое обещание! Теперь очередь за вами!» — Дервиш! Ты вернулся, Дервиш! Всевышний услышал мои молитвы и уберег тебя! — раздался вдруг за спиной отчаянный надорванный крик, а в следующий момент, чужие нездорово худые руки не просто обняли — вцепились, как когти, сжали его за плечи крепко крепко, так, что и не вырвешься. — Не уезжай! Больше никогда не бросай меня! Я прошу тебя! Аллахом заклинаю, не оставляй меня больше одного! — бормотал Ахмед хрипло и прерывисто, глотая слова и задыхаясь от слёз. Как же давно они не виделись! Дервиш глядел на своего воспитанника и совсем не узнавал его. Где он — тот немного нескладный тринадцатилетний мальчик, с которым он прощался ранним утром на этой же дворцовой площади два бесконечно долгих года назад? Где он? Что стало с ним? И кто этот прекрасный знакомый-незнакомец, что обнимает его сейчас?! В то мгновение Дервишу показалось, что перед собой он видит ангела, спустившегося с небес. Именно в тот роковой день зародилось в сердце отважного гордого Паши чувство, которое позже не раз он называл болезнью и проклятьем, посланным Аллахом за грехи на его голову. ***** — Два года уже прошло… — пробормотал Дервиш куда-то в пустоту темной комнаты и сел на кровати. — Почему сейчас я вспомнил именно этот день? Почему опять этот сон? Великий Аллах, — протянул мужчина устало, — ты таким образом напоминаешь мне вновь и вновь о главной ошибке всей моей жизни? Сыпешь соль на рану? Да что я спрашиваю?! — Дервиш горько усмехнулся. — Разве ты когда-то отвечал мне? Ты — чужой бог, веру в которого меня заставили принять силой! — мужчина откинул одеяло в сторону и принялся быстро и почти на ощупь одеваться, довольствуясь лишь тусклым мерцанием единственной свечи. Едва выйдя на террасу, Дервиш увидел, что не для него одного эта ночь стала бессонной. Опираясь на перила, залитый лунным серебряным светом, на балконе стоял Ахмед. Лёгкий ветер играл с его непривычно распущенными волосами и полами халата, глаза были задумчиво прикрыты, а на губах застыло некое подобие улыбки. — Не спится? — заговорил он внезапно. — Как вы заметили меня? — спросил Дервиш заинтересованно и, приблизившись, встал рядом. — Почуял. — юноша невозмутимо пожал плечами. — После той ночи, я всегда теперь могу почувствовать тебя, когда мне хочется тебя увидеть. Мужчина многозначительно приподнял бровь и, нахмурившись, задумчиво кивнул. — Могу ли я из услышанного сделать вывод, что вы желали видеть меня сейчас? — протянул альфа странным тоном, отбивая пальцами какую-то нехитрую мелодию на холодной поверхности мраморных перил. — Можешь. — ответил Ахмед как-то слишком просто и, внезапно, доверчиво опустил голову на чужое плечо. — Ты слышишь это? — прошептал он, мягко переплетая свои пальцы с пальцами собеседника. В другой руке омега держал что-то, сжимая крепко крепко, но что именно это за предмет мужчина никак не мог разглядеть. — Ты слышишь, как волшебно поют соловьи сегодня ночью? Ты видишь эту луну? Она светит так ярко, как никогда не светила раньше! Ты чувствуешь благоухание цветущих деревьев в саду? Разве это не прекрасно?! Весь год природа словно спит мертвым сном, а потом вдруг просыпается, воскресает и поет гимн жизни! Такое только весной бывает. — голос юноши сейчас был не привычно глухим и слабым, а звенел, подобно горному ручью, торжественно и чарующе. — Да посмотри же ты! Послушай! — воскликнул молодой Падишах нетерпеливо и легонько толкнул наставника в плечо. — Это жизнь! Вот она! Настоящая! А мы забываем о ней, мы, как природа, спим в могиле долгие годы, а не живем! Ну посмотри же, Дервиш, почувствуй! — в глазах юноши застыла немая отчаянная мольба, словно Ахмед просил его не о какой-то наивной глупости, а о чем-то безмерно важном. — Мне в такие ночи всегда радостно и одновременно очень больно. — голос омеги вновь стал привычно глухим и полным жгучей невыносимой тоски. — Я чужой на этом празднике жизни! — Ну зачем вы говорите так? — Дервиш неодобрительно нахмурился. — А разве мои слова ложь? — Ахмед осторожным движением высвободил свою руку из плена чужой ладони и отошел немного в сторону. Внезапно, Дервиш не успел даже и понять, когда все это произошло, вроде только что омега стоял неподвижно рядом, а вот уже он замер, приподнявшись на носочки и балансируя на узких перилах. В нескольких метрах под ним, на земле, простиралась выложенная брусчаткой дорожка, соловьи по прежнему влюблённо щебетали в саду, и луна жидким серебром заливала листья деревьев, очертание стен и острых крыш домов вдали и хрупкую фигурку с раскинутыми в сторону, словно крылья птицы, руками, застывшую на самом краю, одновременно в полушаге от спасения и от погибели. — Повелитель, что вы делаете?! — выдавил Дервиш едва слышно. Он резко побледнел, а на голове его, кажется, за одно мгновение добавилось больше седых волос, чем за последние пару лет. — Опомнитесь, умоляю! Не делайте этого! Да, я не романтик, да я не понимаю того, что вам так хочется донести до меня, но ведь это не повод убивать себя! Успокойтесь, спуститесь пожалуйста, и, если уж вам это так необходимо, я буду смотреть на луну хоть до умопомрачения и слушать песни соловьев, пока не оглохну! — Мне мечтается иногда, — Ахмед словно вовсе не слышал его, хотя скорее не хотел слышать, — что вот сейчас я закрою глаза, все лишние мысли отброшу в сторону, — на бледном лице проскользнула болезненно-восторженная улыбка, — шагну вниз, но не упаду, а взмахну руками, как крыльями, и обращусь птицей. Глаза их встретились. Дервиш от напряжения едва мог дышать. Он бессилен был сейчас сделать хоть что-нибудь, кроме как умолять, и это сводило его с ума. Взгляд Ахмеда в свою очередь не выражал вообще ничего, словно принадлежал холодной мраморной статуе, а не живому человеку. — Не надо! Прошу! Омега пошатнулся слегка и запрокинул голову вверх, подставляя лицо под нежный лунный свет. — Нет! Руки юноши упали вдоль тела плетьми. Он вздохнул шумно и закрыл глаза, словно бы никак не мог решиться осуществить задуманное. — Только вот я — птица в клетке. — заговорил Ахмед внезапно тихо и печально. Голос его был абсолютно спокоен и ни единой нотки безумия не сквозило в нем. — Мои крылья сломаны, и никогда мне не суждено будет полететь. — Дайте мне руку! — Дервиш приблизился и протянул воспитаннику ладонь. — Пожалуйста! Не нужно делать того, на что вас подталкивают нашептывания шайтана! Не нужно прыгать! — А я и не собирался прыгать. — Ахмед качнул отрицательно головой. — Просто упасть… Это ведь так легко! — юноша горько усмехнулся. — И вместе с тем так глупо, так малодушно, так эгоистично!.. — омега напрягся весь и, отвернувшись, наклонился слегка вперед. — Повелитель, нет! «Прощай…» Резкий взмах рукой и разлетелись по ветру, словно осенние листья, исписанные наивными стихами, песнями и глупыми мечтами о счастье, любви и свободе, вырванные грубо страницы обветшавшего за долгие годы детского дневника. С печальным шелестом ветер унес их куда-то вдаль, развеяв над городом, как развеивали сотни лет назад прах умерших, предавая его в руки матери земле и бесконечному небу. «…Прощай моя невинность, прощай мое детство, прощайте мечты… Вам нет места больше в моей новой жизни!» — Месяц, Дервиш… Всего один… — прервал наконец Ахмед затянувшееся на несколько минут молчание и, повернувшись, легко спрыгнул обратно на мраморный пол балкона. — Дай мне месяц! Убеди совет подождать и сам прояви терпение! Месяца мне должно хватить на то, чтобы перешагнуть через себя, убить в себе все глупые мечты и научиться жить разумом, а не сердцем. Я приму окончательное решение и, если ничего не изменится вдруг, через месяц мы заключим никях*. Больше Ахмед ничего не сказал и ушел быстро в свои покои, тихо шелестя подолом длинных ночных одежд. А Дервиш остался стоять на балконе, задумчиво смотря куда-то вдаль и с забытым давно уже, угасшим в глубинах памяти, совсем как имя, которым его звали когда-то, как тепло материнских рук и скрип половиц родного дома, трепетом, вслушиваясь в то, как голосами птиц восторженно поет природа гимн весне, любви и жизни…