Ты моя ошибка

Неделя прошла словно во сне. Как и предупреждала Сафие Султан, Халиме твердо вознамерилась посадить на трон Мустафу и в своем стремлении зашла настолько далеко, что обратилась за помощью к человеку, которого ей стоило бы рассматривать в данной ситуации в качестве союзника в последнюю очередь, а именно к Дервишу. — Почему ты все время сидишь здесь?! — спросила Госпожа, явившись на вторые сутки вечером в маленькую комнату для прислуги, пристроенную к султанским покоям, которую мужчина в последние дни почти не покидал. — Неужели тебе совсем не страшно? — нахмурила она напряженно тонкие черные брови. — Ведь за этой дверью царит смерть, там, где больной Султан лежит​. Дервиш прищурился враждебно, даже не пытаясь скрыть на лице следов откровенного неудовольствия от ее визита, но всё-таки склонил почтительно голову и ответил: — Для смерти и тысячи дверей не преграда, Госпожа! Если кому суждено умереть, то от смерти нигде не скроешься! — И все же, я не понимаю, почему ты так скорбишь?! — хмыкнула Султанша, решив, что и дальше продолжать говорить намеками нет смысла. — Это их беда, их слезы, их закат, но не наши! — В смысле?! — Ну все же очевидно! — женщина нетерпеливо махнула рукой. — Ни сегодня завтра на трон мой Шехзаде взойдет, и мне нужны верные соратники. Я дам тебе любую должность, какую ты только попросишь! — Халиме лукаво улыбнулась. — Хочешь, станешь Великим Визирем, а хочешь, можешь править вместе со мной, пока Мустафа не подрастет. — И что же от меня требуется в ответ на такую щедрость?! — хмыкнул альфа. Конечно же он сразу догадался обо всем, но хотел все же услышать ответ хотя бы для того, чтобы понять, насколько решительные действия может предпринять в дальнейшем эта змея. Халиме, как выяснилось, была настроена более чем решительно. — Взамен ты должен обеспечить Шехзаде стабильность престола. — глаза Султанши блестнули в злорадном предвкушении. — Облегчи страдания несчастного Падишаха! И пусть — она улыбнулась холодно и жестоко, — завтра будет чудесное утро! Дервиш к подобному ответу был готов, но жест столь откровенной наглости хладнокровно принять не смог и, подскочив с кушетки на ноги, прошипел, едва сдерживая внутри свою ярость: — Я не знаю, Госпожа, почему у вас сложилось обо мне такое мнение, но мне стыдно даже от того, что вы смели подумать, что я готов пойти на предательство! Халиме растянула губы в насмешливой ухмылке, за ней пытаясь скрыть растерянность и страх. — Но все же очень просто, Дервиш! — промямлила она совсем не так уверенно и беспристрастно, как ей этого хотелось бы. — Лекари говорят, ему осталась от силы неделя, так зачем тянуть время? — Только Всевышний в праве решать, сколько​ кому отмерено! — глаза альфы блеснули гневом. — Наш Повелитель еще жив, и пока он жив, я буду рядом с ним! Что же насчет вас, то только дурак или слепой не заметил бы злобной радости в ваших глазах! — Халиме испуганно отшатнулась в сторону, боясь, что сейчас ее ударят, а Дервиш же продолжил: — Только вот знайте, в этом дворце еще остались те, кто верит и надеется, они молятся, и по их молитвам Аллах исцелит Повелителя, и тогда рухнут все ваши черные планы! А сейчас я пойду, Султанша. У меня есть дела поважнее, чем вести беседы с предателями! — альфа направился к двери, но на пороге замер и, повернувшись, добавил многозначным тоном: — С этого дня я бы посоветовал вам ходить осторожнее, Госпожа. Оглядывайтесь почаще! «Вот же дрянь! Ей сохранили жизнь, оставили в живых ее сына, даже не отняли его у нее, и вот какова благодарность! И как только у этой змеи не отсох ее поганый язык, после того, что она сказала?!» — думал альфа раздраженно, быстрыми шагами преодолевая расстояние от двери своей комнаты до закованного решеткой большого окна, которое сейчас было свободно от закрывающих его обычно плотных занавесей, что давало возможность видеть сквозь него громоздкую роскошную кровать с балдахином в глубине комнаты и лежащий на ней хрупкий силуэт больного. От этого зрелища все мысли сразу вылетели из головы, и вместо них осталось только чувство жгучей звериной тоски, той самой тоски, в порыве которой сегодня утром Дервиш разгромил свои покои: швырял на пол хрупкие изящные вазы, срывал шторы, и рубил мечом мебель в мелкие щепки, лелея наивную надежду на то, что это поможет ему выплеснуть скопившуюся злость, справиться с затмевающей рассудок болью. Сам того не замечая, альфа вцепился в решетку так, что побелели пальцы, и выступили на руках буграми вены. — Ну почему? — прошептал мужчина едва слышно, чувствуя, как из горящих огнем глаз сорвалась первая слеза, прочертив мокрую дорожку на смуглой щеке. — Почему он, ответь, господи?! Он ведь совсем еще ребенок! Он ведь даже пожить толком не успел, ничего не успел… Вокруг столько дряхлых стариков, которые сами уже мечтают о смерти, но нет, ты хочешь забрать не их, а его! — прошипел Дервиш, задыхаясь от злости. — И где же твоя хваленая справедливость?! В чем был смысл столько раз сохранять ему жизнь, чтобы забрать теперь?! Или спасение возможно и в этот раз? Но как?! Как, объясни! Я не понимаю! Я уже вообще ничего не понимаю! Проклятие! Я совсем запутался! Совсем… — закончил Дервиш едва слышно и замер, прислонившись лбом к холодной стене. На самом деле поначалу Паша старался держать себя в руках и среди все больше и больше охватывающего дворец хаоса сохранять трезвый холодный ум, но когда на третий день слег с болезнью Шехзаде, нервы у него стали сдавать, а уж после того, как Хандан Султан попросила его, прожигая потухшим взглядом полных слез глаз: — Достань мне яд. Я знаю, что это большой грех, и гореть мне за это в аду, но мне уже все равно! Я не смогу…у меня нет таких сил, чтобы похоронить моего сына, моего мальчика, и жить дальше! Мне не к кому больше​ обратиться за​ помощью, поэтому я прошу тебя. — Нет, Госпожа! Нет, нет и нет! Я не принесу вам яда, даже не просите! Что бы там ни было дальше, я всегда буду защищать вас и никому не позволю причинять вам вред! — конечно же он ей отказал, но сам подумал в этот момент: «А есть ли эти силы у меня? А я разве смогу жить без него?!». На шестой день Дервиш решил напиться, и напился, да так, что ноги перестали его держать, но проклятые мысли никуда не исчезли, пустота и тишина, которых он так жаждал, так и не пришли. — Что-то с этой болезнью не так! — задумчиво хмурясь, сказал ему лекарь вечером седьмого дня. — Слишком много всего не сходится… — В каком смысле? Что вы этим хотите сказать? — Паша напрягся, его погруженный в болото отчаяния разум встрепенулся и зацепился за свои догадки, вызванные словами старика целителя, словно утопающий за соломинку. — Сами подумайте, Господин! — отозвался лекарь оживленно, радуясь тому, что его готовы выслушать. — Если это эпидемия, то почему так мало больных? И главное, я видел больных оспой, как видел и тех, кому чудом удалось исцелиться, и знаете что? Все тело у больных было в страшных язвах, а у излечившихся в шрамах, а Повелитель и Шехзаде уже сколько времени больны, а как было у них на коже по нескольку пятен, так и осталось, новые не появляются. — Но ведь Чешнигир Ага как раз таки был весь в язвах! — возразил тогда Дервиш хмуро, но разум его живо ухватился за эту странность, и Паша с больным энтузиазмом принялся искать недостающие части «мозаики». «Заболели Повелитель, Шехзаде и дегустатор. Это ведь совершенно очевидное сочетание для отравления! — строил он логическую цепочку. — Если отбросить в сторону версию с болезнью, то все становится очень простым. Ахмед и Мустафа в тот вечер могли ужинать вместе, а дегустатор пробовал блюдо. Но почему тогда дегустатор умер первым?! Неужели он съел больше всех? Опять что-то не сходится!» — Хаджи Ага, в тот вечер, когда Повелитель заболел, — заговорил со слугой Дервиш, намереваясь либо подтвердить, либо уже окончательно опровергнуть свои догадки, — общался он с Шехзаде? — Да, Паша. Они ужинали вместе. «Что же, — подумал мужчина, — кажется я на верном пути.» — И чем они ужинали? — Ну, — слуга замялся, вспоминая, — по сути это трудно было назвать ужином. Они ели миндальный лукум. «Опять не то! — отметил Дервиш с досадой. — Кем надо быть, чтобы добавлять яд в лукум? Это же невероятно глупо! Порошковый яд сделает еду горькой, а жидкий яд испортит весь вид блюда, там же пудра, она раскиснет от жидкости, даже перемешать будет нельзя. Точно! — озарение пришло как обухом по голове. — Вот теперь все сходится! За Рейханом я слежу, так что он точно не мог быть отравителем, а кроме меня и его во дворце нет тех, кто будет травить с умом. Это я бы добавил яд еще в тесто, но травил не я, а кто-то весьма недалекий, исходя из чего, можно предложить, что яд был жидкий, его просто побрызгали сверху, перед тем как подать на стол, даже не перемешивая, и дегустатору досталась как раз самая ядовитая верхняя часть блюда! Но кто мог отправить Повелителю такой вот «подарок»?» — Хаджи Ага, Повелитель сам захотел лукума, или кто-то ему его передал? — Фахрие Султан передала. — слуга нахмурился непонимающе. — Она вечером приходила к Повелителю просить прощения. А что? — Шахин значит… Вот откуда у всей этой истории ноги растут… — пробормотал альфа мрачно, коротко кивая собственным мыслям. — Я убью эту собаку плешивую! Повешу на собственных кишках! — Вы что-то сказали, Паша? — переспросил Ага осторожно. — Это неважно! — отозвался мужчина тихо. — Неважно, что я сказал! Действительно важно сейчас лишь то, что мне нужно срочно кое с кем поговорить!