Ты моя ошибка

— Слава всевышнему, Искендер, ты жив и здоров! — облегченно вздохнул омега, когда проснувшись от легкого прикосновения чужой немного шершавой из-за мозолей руки к своей щеке, открыл глаза и увидел над собой обеспокоенное лицо альфы. — Тебя не было два дня, и все это время я думал о тебе, я боялся, что ты тоже заболел, и винил себя за слабость, за то, что позволил тебе остаться. Подверг опасности твою жизнь. Если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы себя не простил! — закончил он мрачно и, дотянувшись, слегка сжал в своей холодной ладони чужую руку. Искендер вздрогнул невольно и растерянно нахмурился. Происходящее все больше и больше напрягало его, дурные предчувствия когтями скреблись в голове, отчего то невыносимо хотелось плакать, а тело от волнения покрылось липким холодным потом. Что-то было не так. Что-то плохое вот вот должно было произойти. Интуиция просто кричала об этом, да и сам Ахмед своим поведением наводил на определенные подозрения. Взгляд юноши сейчас был каким-то странным, слишком спокойным, даже почти равнодушным. Страх наполовину с тоской и болью куда-то исчез из него, словно его и не бывало, как исчезла и злость, и теперь в чужих темных глазах осталось лишь выражение глубокой мрачной задумчивости, тяжёлой и гнетущей. — Я бы себя не простил, если бы ты умер из-за меня! Не простил бы… — повторил Ахмед зачем-то еще раз. На что альфа робко возразил: — Но, Повелитель, я ведь сам пришел! И, как я уже говорил, смерть меня совсем не пугает, потому что все те дни и часы, что я не вижу вас, я и так мертв: не живу, не дышу, моё сердце бьётся лишь рядом с вами и только для вас! — Искендер, не надо… — попросил Ахмед тихо, обрывая собеседника на полуслове. — Не надо меня любить! Я ведь умираю, будет лучше, если ты меня забудешь. О Аллах, что же я натворил?! — пробормотал он внезапно испуганно. — Зачем я сблизился с тобой? Зачем позволил себе любить?! Прости! Прости меня! Прости! Я виноват во всем! — безутешные глухие рыдания вдруг вырвались с пугающим хрипом из его груди, сотрясая хрупкое тело крупной лихорадочной дрожью и мешая говорить. — Я ведь знал, что даже если бы этой проклятой болезни не было, — выдавил он, морщась от резкой вспышки головной боли, задыхаясь от слез и глотая слова, — я все равно ничего не смог бы дать взамен твоей любви: ни счастья, ни семьи, ни детей… Ничего, кроме боли от разбитого сердца. Я знал, но так поступил с тобой, с нами… — Как будто бы я не знал! Поздно уже говорить об этом! И что-то менять тоже поздно! — обрубил Искендер строго и даже почти грубо, резким раздраженным жестом смахивая с лица надоедливую челку. Успокаивать Ахмеда сейчас он не видел смысла, потому что не было у него ни подходящих для этого слов, ни сил. Как можно успокоить кого-то, когда ты и сам держишься на грани того, чтобы разрыдаться? Поэтому выход у него был лишь один — делать все возможное, чтобы только чувства не взяли верх над разумом. — Я уже полюбил вас и, если вы умрете, то и я жить все равно не стану! А ваша болезнь меня ни капли не пугает, уж лучше я сейчас умру ради чего-то, чем буду бесцельно жить долгие годы! — Глупый! — Ахмед откинулся на подушку, тяжело дыша и морщась от удушающего кома в горле. Успокоился омега как-то слишком резко, и только покрасневшие глаза и влага на щеках выдавали то, что всего мгновение назад он плакал. — Своим безразличием к жизни ты ведь и мне делаешь очень больно! Потому что больше всего на свете я желаю, чтобы ты был счастлив! — Но я не могу быть счастливым без вас! И не буду! — вспыхнул парень, теряя остатки самообладания. — О Всевышний, ну почему ты всегда такой упрямый и безрассудный?! — простонал Ахмед с тоскливой обреченностью в слабом тихом голосе. — О каком счастье ты говоришь?! Разве ты не помнишь, чем все обычно заканчивалось для нас?! Ты ведь помнишь?! — спросил он почти умоляюще. — Ты ведь понимаешь, о чем я сейчас говорю? Искендеру очень хотелось бы сказать нет, хотелось бы продолжить спорить, отстаивать свои наивные, но искренние убеждения, но губы словно по чьей-то чужой воле разомкнулись и выдохнули тихо: — Да. Я понимаю. Я помню… Конечно же он помнил. Дремавшие раньше в глубинах разума воспоминания в миг пролетели пестротой вереницей перед глазами еще в тот день, когда он впервые увидел чужое бледное лицо, на котором смерть уже успела оставить свою губительную печать, настолько безжизненным и жутким казалось оно в моменты, когда Ахмед был недвижим и безмолвен. — К сожалению помню… Губы омеги едва заметно искривились, задрожали нервно, брови изогнулись причудливым изломом, на лбу выступили морщины, а уже в следующий момент он закрыл глаза и отвернулся, избегая встречи со взглядом собеседника. — Сколько уже раз это происходит? — спросил Ахмед, шумно дыша. Казалось, ему очень хотелось вновь заплакать, но привычка «держать лицо» и чувство стыда за уже проявленную минутами ранее слабость пока что упрямо не позволяли ему этой роскоши. — Сколько раз… Сколько жизней… И зачем? Ради чего все это?! — на последних словах броня самообладания всё-таки дала трещину, и юноша громко истерично всхлипнул. — И ведь в этом даже нет никакого смысла! Наш союз не породил ничего великого, мы не изменили историю, идя по жизни рука об руку! Мы не Адам и Ева, не Ахилл и Патрокл, не Александр с Гефестионом, не Антоний с Клеопатрой, наконец не Сулейман и Хюррем… Мы просто пытались жить, как все нормальные люди вокруг, как тысячи других семей, но все всегда заканчивалось одинаково. И я не понимаю, зачем, ради чего судьба так издевается над нами?! — А я думаю, что это не предназначение или что-то вроде того, а проклятие. — отозвался Искендер тихо. — Иначе почему раз за разом мне приходится хоронить того, кому бы я пожелал жить вечно? — Я знаю, что это проклятие, и ты это знаешь! — воскликнул Ахмед нетерпеливо. — Мы можем разрушить его, только если в одной из жизней не полюбим друг друга. Но я не хочу в это верить, не хочу знать этого! Зачем знать эту правду теперь, когда стало уже слишком поздно?! Уж лучше жить в неведении! Да и я бы не хотел жить вечно! — омега покачал отрицательно головой. — Мне бы вполне хватило одной полноценной жизни с тобой! Свить свое семейное гнездо, воспитать детей, вместе состариться. Но вместо этого… — Ахмед слабо и горько усмехнулся, щурясь от выступивших на глазах злых колючих слез. — Вместо этого… — так и не договорив фразу до конца, юноша замолчал, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. — В прошлый раз ты умер у меня на руках. — выдавил он наконец почти шепотом, нервно комкая в ладони край одеяла. — Теперь моя очередь. Точнее твоя очередь меня хоронить. Все честно! И самое смешное то, что у нас ведь даже шанса никогда не было! — истерический смешок, больше похожий на карканье вороны, сорвался с белых покрытых кровавыми трещинами и шелушащейся кожей губ, вокруг которых густо залегли синие тени, искажая пропорции и тем изменяя (уродуя) когда-то красивое лицо почти до неузнаваемости. — У нас ничего не было! — отозвался альфа тихо. Он и сам не понимал, откуда в нем сейчас взялись силы продолжать этот ужасный, невыносимо тяжелый разговор, смотреть в глаза любимого человека, зная, что буквально в любой момент они могут закрыться и не открыться больше никогда, сжимать в ладони чужую руку, которая уже, кажется, обжигает могильным холодом. В глубине души ему хотелось бы сбежать как можно дальше из этой комнаты, бездушной и мрачной, словно склеп, из этого проклятого дворца, из этого города… Но вместо этого, будто окаменев, Искендер сидел неподвижно на краю чужой кровати и ждал, с ужасом и отвращением того момента, когда ледяной ветер, порожденный взмахом черных крыльев Азраила, коснется его спины. — Все и всегда небеса решали за нас. Они даже не дали нам выбора! Почему из всего отряда именно я спас вас? Почему в огромном лесу не прошел мимо? Почему вы не были просто без сознания, и я не отнес вас в лагерь, а потом бы не забыл? И не было бы тогда кольца, не было бы драки с Давудом, поединка с вами и всего остального! Ахмед вздохнул тяжело, напряженно обдумывая услышанное, а потом почти прошептал срывающимся хриплым голосом: — Ты сам дал ответ на свои вопросы. За нас все решили, не дали нам ни единого шанса, не дали нам времени, и оставили, словно в насмешку, лишь один короткий миг счастья… Один короткий миг для тех, кто обречен вечно любить друг друга. Поцелуй меня. — попросил Ахмед внезапно. — Поцелуй так, как ещё никогда не целовал! Искендер наклонился послушно и коснулся едва ощутимым совершенно целомудренным поцелуем чужих сухих шершавых губ, так, как мог бы поцеловать брат сестру, или отец дочь. В глазах омеги вспыхнули на миг, впрочем тут же погаснув, смешливые искорки. — Так ты меня точно еще не целовал. — пробормотал он, слабо улыбаясь. — Спасибо хоть, что не в лоб, как ребенка, или покойника! — в следующий миг он вновь стал серьезным и, прикрыв устало глаза, замолчал, так надолго, что могло показаться, что его сморил сон, но внезапно, когда Искендер уже хотел встать, чтобы позвать лекаря, Ахмед резко сел на постели, истратив на это почти все оставшиеся силы, и вцепился лихорадочно в чужую руку, не позволяя уйти. — Если мы встретимся опять в следующей жизни, и ты узнаешь меня, — прошептал он хрипло, мутнеющим взглядом цепляясь за знакомые черты чужого (родного) лица, словно стараясь запомнить его в мельчайших деталях, — пройди мимо, а лучше сразу убей меня, но только не дай всему этому повториться вновь! Разрушь проклятие! А теперь уходи! Прощай и не держи зла! — Что? — переспросил альфа растерянно. — Я запрещаю тебе приходить! — обрубил Ахмед строго и даже почти зло, но потом все-таки смягчился. — Хоть один раз запомни меня живым. Пожалуйста! Не хочу опять умереть на твоих руках! Знаю, что это глупо, но все равно не хочу. Надоело одно и тоже каждый раз! — омега попытался вновь улыбнуться насмешливо, но так и не смог, только выдавил тихо: — Уходи! — и отвернулся к стене, укрываясь с головой одеялом. ***** Встречи с главным лекарем Дервиш ожидал с нетерпением. Он был абсолютно уверен в том, что догадки его относительно яда подтвердятся, но все равно не успокоился бы, пока ему не сказали, что все так и есть, и желательно при этом повторили несколько раз. Альфа не особо понимал, почему с такой дотошностью уцепился за эту мысль. Возможно потому, что одно короткое слово «оспа» убивало разом все надежды, не оставляло никаких шансов на спасение, яд же был ядом, а практически на любой яд есть противоядие. Когда лекарь вышедший из покоев Падишаха с усталым вздохом сообщил ему: — Вы были правы, Паша. Это не оспа. — Дервиш едва удержался от того чтобы перекреститься благодарно по старой памяти. Вообще, за исключением ранних детских лет, альфа никогда не отличался особой набожностью. Конечно традиции обязывали участвовать в религиозных церемониях, но даже в те моменты мысли его занимали отнюдь не молитвы. Родом Дервиш был из христианской Сербии, но прошлый бог, которому он поклонялся когда-то, превратился со временем во что-то вроде забытого героя старой легенды, далекой и нереальной, а к новому богу он так и не привык, как не может обычно ребенок привыкнуть называть матерью мачеху, считая ее чужой и не видя в ней достойной замены. — Третьи сутки прошли, а мальчишка не заболел, хотя точно должен был. — продолжил лекарь, отвлекая мужчину от затянувшихся размышлений на тему того, с чего вдруг возник в его душе острый, почти болезненный порыв начать молиться, отбросив извечную гордость, как ненужный хлам, упасть на колени и просить хоть всех богов мира о помощи. — Я вам больше скажу. — лекарь потер задумчиво пальцами переносицу. — Повелителю даже стало лучше рядом с ним. Но тут все не так просто. — старик досадливо скривил губы и покачал отрицательно седой головой. — Они точно пара! Не друзья и даже не просто любовники, а именно пара, истинные, родственные души обручённые самой судьбой! — Хватит уже говорить обо всех этих наивных любовных глупостях! — перебил его Паша грубо. — Родственные души, предназначение, любовь с первого взгляда и на всю жизнь — это все бред, сказки, я не верю в это! Говори лучше по существу! Юсуф Ага неодобрительно хмыкнул. -Я тоже раньше не особо верил. — протянул он хмуро. — И тем не менее своими глазами вижу сейчас, что подобное имеет место быть. Повелитель и этот мальчишка, между ними такая крепкая связь, что даже я ее чувствую. Он забирает у него жизнь. — Что? — переспросил Дервиш растерянно. — Повелитель, он, сам того не замечая, забирает силы у своего альфы, потому что тот готов их отдавать. — пояснил лекарь охотно. — Мальчишка ослаб, словно после болезни, осунулся, побледнел, а Повелителю стало немного лучше. — Так ведь это же прекрасно! — воскликнул мужчина нетерпеливо. — Повелителю стало лучше, разве это не прекрасно?! — Я бы не спешил радоваться! — возразил старик, тяжело вздыхая. — Искендер, его не хватит надолго. Он продержится максимум неделю-две и скорее всего умрет. — Да пусть умрет! Пусть! — Дервиш изо всех сил ударил по столу кулаком. — Разве жизнь Повелителя не достаточно ценна, чтобы стоить человеческих жертв?! Да я бы сотни, тысячи таких Искендеров убил бы с радостью, если бы это спасло Ахмеда! — Но это его не спасет! — возразил Юсуф Ага устало. — Да, если бы вы не велели привести этого мальчишку, наш Падишах уже умер бы. Да, Искендер отдает Повелителю свои силы, но это не излечивает саму болезнь, яд в его крови никуда не исчезает, а если даже и исчезает, то слишком медленно! Возможно, — старик нахмурился задумчиво, — проведи Повелитель с Искендером хотя бы неделю, у нас бы появился хоть какой-то шанс его спасти, но Падишах его отослал. — Что? — Дервиш нервно хохотнул. — В каком смысле отослал?! — В прямом, Паша! Господин приказал больше его не приводить. Строго запретил. Сегодня он позвал его в последний раз чтобы попращаться. — лекарь вздохнул тяжело. — Это конец. Он устал, сдался, не хочет больше бороться… Он отказывается от еды, воды, от лекарств, не разговаривает ни с кем, даже не реагирует ни на кого. Все конечно! Если он решил умереть, то помочь ему я уже ничем не смогу, и никто не сможет. — Я попробую поговорить с ним! Я смогу его переубедить! — заявил Дервиш упрямо. Старик в ответ покачал недоверчиво седой головой и спросил, щуря подслеповатые глаза: — И что же вы скажете ему? Станет он вас слушать? Альфа хотел было возразить бурно, заявить упрямо, что конечно же он станет, но в итоге только и выдавил тихо и жалобно: — Я не знаю…не знаю…