Ты моя ошибка

Тот факт, что правда однажды все равно всплывёт наружу, и народ взбунтуется, был очевиден для всех и каждого, кто знал о реальном положении дел, однако когда по столице тут и там стали происходить вспышки беспорядков, никто оказался к этому не готов. Стража не желала связываться с толпой, требующей ответа на вопрос, куда же вдруг пропал их Падишах, и почему уже третью неделю как он не появляется на пятничной молитве, да и вообще не покидает дворца, а совет Пашей пытался как-то выкрутиться и придумать очередную уловку, которая помогла бы оттянуть время наступления бунта хоть ненадолго. Некоторые из этих уловок удавались, а вот некоторые, как последняя, лишь усугубляли и без того плачевное положение. Никто уже и не помнил точно, кому именно принадлежала идея показать людям подставного Падишаха, нарядив в султанские одежды какую-нибудь высокую девушку, или Агу, что помоложе, надеясь на то, что издали никто не заметит подлога. Поначалу все действительно шло хорошо, но потом кто-то в толпе вдруг крикнул: — Раскройте глаза, люди! Это не наш Повелитель! Я не раз видел Повелителя, когда он общался с народом в обители Хедаи Эфенди, одаривая своей милостью бедняков, вдов и сирот. Наш Повелитель хрупок, словно тростинка, в отличие от этого самозванца, и он никогда не прячет от людей своего лица! — Верно! — загудела толпа взволнованно, в одно мгновение сменив радость на недоверие и гнев. — Он правду говорит! Это не наш Падишах! Пусть снимет чадру! Мы требуем доказательств! В данной ситуации стражам не оставалось ничего, кроме как отдать несчастного Агу, которого угрозами и сладкими обещаниями убедили участвовать в этой авантюре, на растерзание обезумевшей людской массе. Народный гнев всегда был страшен, беспощаден и совершенно бессмыслен… Как буйству стихии, ему практически невозможно было противостоять. В этот раз никто даже и не пытался… Пока же другие Паши и стража стремились скорее укрыться за дворцовыми воротами, Дервиш, локтями грубо распихивая стоящих у него на пути людей, пробирался через толпу. Альфа был уверен, что в тот момент, когда неплохо продуманный план вдруг обернулся полным крахом, он видел мелькнувшее мельком в пёстрой массе людских голов знакомое до боли и столь же сильно ненавистное лицо. Шахин был здесь, и это он все подстроил, в этом Паша не сомневался ни на секунду, и довольно скоро получил подтверждение своим догадкам. Ханзаде действительно стоял здесь на площади, немного в стороне от бунтующих, и даже не собирался убегать, прожигая приближающегося к нему стремительно и неотвратимо Дервиша наглым насмешливым взглядом. Объяснение такому его бесстрашию нашлось очень быстро. Легко чувствовать себя хозяином положения, когда со всех сторон стеной тебя окружают с десяток здоровенных вооруженных до зубов наемников. — Ты действительно так сильно боишься меня?! — спросил Дервиш, кривя тонкие губы в презрительной ухмылке. — Я польщён! И что же, ты думаешь, что я не справлюсь с ними? — кивнул он коротко в сторону толпы телохранителей. Усмешка на мгновение сошла с чужого лица, сменившись страхом, но Шахин был Шахином — изворотливой живучей змеей, которую никому еще не удавалось поймать за хвост, поэтому довольно быстро он вновь взял себя в руки и протянул нарочито беспечным тоном, не переставая при этом напряженно хмурится: — Конечно же я знаю, что ты расправишься с ними в два счета. Я знаю, на что ты способен. Однако сейчас меня защищают не они, а закон, по которому я — наиболее вероятный наследник престола и будущий Падишах, я неприкосновенен, поэтому, как ты и сам понимаешь, у тебя связаны руки. — А разве когда-то закон мешал мне расправляться со своими врагами? — отозвался Дервиш невозмутимо, но именно это его показное спокойствие пугало сейчас сильнее любых угроз. — Я убил прошлого нашего Падишаха, что мне помешает убить тебя?! Конечно ты можешь попытаться сбежать, пока я буду расправляться с твоими безмозглыми сторожевыми псами, однако будь уверен, я все равно так или иначе доберусь до тебя однажды! Однако сейчас мне не до того, с этим ты не прогадал. Шахин вздрогнул судорожно, словно от удара, и зашипел ядовито: — Ты помнишь ночь, когда мы познакомились?! Ты был так жалок! — выплюнул он презрительно. — Пьяный вдрызг и почти нищий, ты рассказал мне все о себе: про то, что детство твое прошло в такой вопиющей бедности, что впервые ты обул сапоги в корпусе янычар, когда Османы сделали из тебя девширме; про то, как все над тобой издевались, насмехались, избивали, унижали и ненавидели тебя; про то, что ты был бедным настолько, что найдя однажды на земле один акче, мелкую монетку, ты так сильно обрадовался, что не знал, что с ним делать, и поэтому, долгие годы носил его в кармане. И тогда я спросил, чего же ты боишься больше всего? А ты ответил: жить как ничтожество, и также умереть. И отдал этот акче мне, в знак своей преданности. — Шахин прервался ненадолго. Глаза его горели гневом, руки тряслись, а голос весь сочился злостью и обидой. — У нас был план. Мы собирались уничтожить Османский род и травили Падишаха долгие месяцы. Я должен был стать Султаном, а ты моим Великим Визирем. Но вместо этого, ты моими руками все это время расчищал трон для своего малолетнего божка, ради которого и предал меня потом! — Предательство — это сложное чувство, Шахин Герай! — оскалился Дервиш в ответ. — Предают обычно близких людей, любимых, родных, друзей… А мы же с тобой друзьями никогда не были! Я был наёмником, а ты работодателем. Я был с тобой лишь потому, что ты мне хорошо платил. Заплати мне кто-нибудь больше за твою голову, я бы не стал даже раздумывать! — Можешь говорить все, что хочешь! — протянул Ханзаде, презрительно усмехаясь. — Недолгой была твоя власть! Очень скоро твой обожаемый Султан умрет, и Падишахом стану я! Тогда, уж поверь, ты пожалеешь, что не пошел со мной до конца! Все, Дервиш! — Шахин осклабился в приторной неискренней улыбке, больше напоминающей оскал шакала, и опустил на ладонь врага сверкающий золотом акче. — Между нами все кончено! Повелитель и Азраил назначили встречу… Считай это моей платой тебя за предательство! После таких слов, так просто уйти альфа ему конечно не позволил. Схватил резко за руку железной хваткой и прошептал на ухо подрагивающим от едва сдерживаемой ярости голосом: — Если бы ты просто покусился на жизнь очередного Падишаха, мне бы было плевать, но ты посмел покуситься на жизнь моего омеги, а такого я никому и никогда не прощу!!! Так что сам готовься к скорой встрече с Азраилом! Если Ахмед всё-таки умрет, будь уверен, в тот же день я приду к тебе, и убью тебя таким способом, что ты адским мукам после этого будешь рад, как райским блаженствам! ***** С вечера прошлого дня весь дворец замер в тревожном ожидании. Ночь выдалась, мягко говоря, тяжелой для многих. Дервишу вообще казалось, что когда он подойдёт теперь к зеркалу, то увидит там не себя, а сломленного горем старика с седыми, как лунь, волосами. Хандан Султан так и вовсе этой ночью самой потребовалась помощь лекарши. Дело в том, что она наотрез отказалась уходить, когда сначала Юсуф Ага, а после него сам Махмуд Хедаи Эфенди, прибывший во дворец сразу после того, как до него дошло страшное известие о болезни Падишаха, мягко, но настойчиво попытались убедить ее в том, что ей не стоит слышать и видеть того, что будет происходить, когда лекарство, полученное от старой колдуньи, начнет действовать. Нетрудно догадаться, что они были правы. Где-то на десятой минуте женщина не выдержала и раненой птицей метнулась отчаянно с несвойственной ей обычно, абсолютно не подобающей статусу Валиде Султан прытью, к двери в покои Падишаха, намереваясь во чтобы то ни стало войти туда и быть рядом с сыном, какими бы страшными это не грозило ей последствиями. (Сведения о том, что Ахмед не болен оспой, а отравлен, главный лекарь и Дервиш Паша пока держали в секрете. Первый потому, что все еще сомневался в окончательной достоверности данного утверждения, а второй из соображений собственной безопасности). Тогда ее едва успели остановить служанки, хотя Госпожа и вырывалась с неожиданной для своего хрупкого телосложения силой. — Отпустите​! — кричала она, задыхаясь от рыданий. — Пустите меня! Дайте мне пройти к сыну! Уйдите с дороги! Я хочу умереть рядом со своим ребенком! Пожалуй девушки и не удержали бы ее надолго, если бы в какой-то момент, когда из-за закрытых дверей донёсся особо громкий пронзительный крик, Султанше вдруг не сделалось дурно от волнения, и она не обмякла безвольно в чужих руках, потеряв сознание. Это было неправильно, даже в какой-то степени подло, ну и конечно же недостойно привычного всем образа альфы (рыцаря без страха и упрека), но Дервиш тогда даже позавидовал ей немного. Ему бы тоже хотелось, наверное, лишиться чувств, ну или хотя бы оглохнуть и ослепнуть, лишь бы только не видеть и не слышать всего этого. Однако, как бы абсурдно не звучало это для кого-то, Дервиш Паша был в глубине души, ну и конечно во всем, что так или иначе касалось близких ему людей, человеком слова, человеком чести, а потому, скрепя сердце, сидел на холодном полу у двери, вытянув обессиленно ноги и свесив плетьми вдоль тела руки, словно марионетка с обрезанными нитками, и терпел, не позволяя себе даже такой малости, как заткнутые уши. Периодически он поднимался и широкими стремительными шагами принимался мерить террасу из угла в угол, мечась по ней, словно запертый в клетке зверь. «Помоги!!! Спаси его!!! Спаси, умоляю!!!» — повторял мужчина в голове одни и те же слова сотни раз подряд, не особо осознавая, к какому же богу, Аллаху, или Христу, да и к богу ли вообще обращается сейчас так отчаянно. Эфенди Хазрет Лери тоже был рядом, сидел, ссутулившись от усталости и склонив горестно седую голову, на кушетке, и тоже, судя по тому, как шевелились едва заметно его губы и перекатывались в узловатых пальцах бусины неожиданно самых простых деревянных четок, молился. «Хорошо ему! — думал в этот момент Дервиш раздраженно и даже почти зло. — Он верит, что молитвы и амулеты ему помогут, а во что верить сейчас мне, если с богом я разговаривать перестал еще с тех давних пор, когда впервые лишил человека жизни и не почувствовал при этом абсолютно ничего, кроме той удовлетворенности, которую испытываешь обычно, глядя на хорошо сделанную работу?» Впрочем, в одном бывший наемный убийца и святой жизни человек проявляли трогательное единодушие. Они оба цепенели и хмурились напряженно, когда за дверями что-то вдруг неуловимо менялось. Ждали со страхом и нетерпением момента, когда же главный лекарь выйдет наконец из покоев и скажет… О том, что именно он собственно скажет, думать было страшно. Варианты в голове вертелись самые разные, и из них почти ни одного хорошего. Реальность, как обычно, превзошла саму себя. Когда крики затихли наконец, и Юсуф Ага появился на пороге, бледный и измученный, он только и сказал многозначительно: — Все… — Что, все?! — выдохнули мужчины в один голос, чувствуя, как от волнения внутри все цепенеет, покрывается льдом. Главный лекарь нервно усмехнулся, ладонью вытирая с морщинистого лба пот, и поспешил их успокоить: — Повелитель спит. Морщась, мужчина закатал рукав, открывая вид на темные отметины от тонких пальцев на полном запястье. «Вот же бестия! — подумал он ворчливо. — Еле еле душа в теле держится, но вот нашлись же силы, так вцепился, что чуть руку мне не сломал!» — Кажется, ему стало лучше, но сейчас он очень слаб, поэтому нельзя точно сказать, подействовало лекарство, или нет. — продолжил старик, видя, что такое короткое объяснение его собеседников не устраивает, и они хотят подробностей. — Нужно время. — А нам что теперь делать? — спросил Дервиш немного заторможено, все еще пытаясь осознать услышанное. — Ждать, Паша. — ответил Юсуф Ага просто. — Ждать… ***** Нет пытки хуже, чем ожидание! И действительно, как же мучительно считать минуты непонятно до чего, бороться с лезущими с раздражающей настойчивостью в голову дурными мыслями и страхами, спрашивать, нет ли изменений, каждые полчаса, и вновь и вновь получать в ответ сухое «нет». "В городе неспокойно; Паши хотят отправить в корпус янычар письмо с требованием перевести полк на защиту дворца; Сафие Султан сегодня имела встречу с братьями Герай; Халиме тоже приводила к сыну колдунью." - докладывали Дервишу слуги время от времени, но желанного известия все так и не было. Ахмед спал. Бесстыдно спокойно и крепко спал, даже и не думая просыпаться. — Не пытайтесь, Паша! Это бесполезно! — покачал отрицательно головой Юсуф Ага, когда Дервиш сказал, что может попробовать разбудить больного. — Настя Хатун уж так Падишаха нашего тормошила, что, кажется, мертвый бы проснулся, а ему хоть бы что, спит себе и все тут… — Настя? — альфа нахмурился удивлённо. — А она то там откуда взялась? — Да мы едва контроль ослабили, так девчонка эта взбалмошная стразу в покои Повелителя и проскочила. Выгонять я ее не стал, пусть уже сидит себе. — махнул лекарь рукой. ***** Часы сменяли один другой, а никаких улучшений по прежнему не было. Зато, вместе с тем, как медленно таяла в сердцах надежда, вокруг дворца все ярче и ярче разгоралось пламя смуты. И вот, глубокой, беззвездной из-за туч ночью, город наполнился тревожным гомоном, гневными криками, угрозами, проклятиями и дымом чадящих факелов. В Стамбуле поднялся бунт…