Ты моя ошибка

Больно было так, словно его выворачивали наизнанку, рвали на куски, медленно, сантиметр за сантиметром, снимали острым ножом кожу. Ахмед кричал, срывая голос, бился в судорогах, и изредка сквозь слезы проклинал и благословлял кого-то, кого почему-то ненавидел и одновременно обожал безумно, хотя даже не мог вспомнить лица этого человека. Он звал его, звал сотнями имен на сотнях людских наречий, тянулся к нему всеми силами души, всем своим охваченным болью и огнем лихорадки сознанием, но тот так и не пришел, лишь явился на миг бледной тенью, которая разлетелась пеплом уже в следующее мгновение… И не осталось больше ничего, кроме боли и хриплого голоса, видимо, лекаря, велящего ему дышать глубже и не закрывать ни в коем случае глаза. А потом кровать под ним превратилась в зыбучие пески, в огромную воронку, которая медленно засасывала его, бешено вращаясь и беспощадно швыряя свою жертву из стороны в сторону, словно подхваченную сильным ветром кроваво алую листву, едва опавшую с обнаженных черных деревьев, ветви которых совсем скоро уже покроет первой изморозью, белоснежной и тонкой, почти прозрачной, словно дорогое кружево, которым закроют ему лицо, как невесте фатой, когда положат тело в гроб. Это было ужасно. В какой-то момент, чувствуя, что совсем уже теряет связь с реальностью, Ахмед сжал перепуганно стальной хваткой чужое запястье, так кстати попавшееся под руку, с наивностью хватающегося за соломинку утопающего надеясь на то, что тепло чужого тела, впившиеся в ладонь складки грубой ткани, и доносящееся даже через одежду мерное биение кровотока под пальцами станут для него тем якорем, что поможет удержаться всё-таки на краю, не сделать последний шаг в пропасть, поможет продолжать бороться за свою жизнь, чтобы выжить всем назло, а может быть не назло, а ради того человека, чьи знакомо-незнакомые умоляющие глаза на смуглом, покрытом слабой щетиной, посеченном мелкими едва заметными шрамами и редкими бороздками морщин лице, и голос, усталый и тихий, который клялся ему, что что-то обязательно получится, что все будет хорошо, и просил его немного потерпеть, были единственным оставшимся у него сейчас воспоминанием. «Ему нужно верить! Этот человек никогда мне не лжет! Он поклялся, что не станет мне лгать, и я знаю, что он со мной честен.» » — Почему вы так в этом уверены? — Потому что мне хочется верить в это, даже если это не так!» «Это мои же слова. — вспомнил Ахмед с трудом. — Я их когда-то произнес, вот только для кого? Кто этот человек, что я ему верю столь безгранично и слепо? Почему вообще я ему верю? Хотя разве сейчас это важно?! Он сказал, что все будет хорошо, и я обязан ему верить! Почему обязан? Почему ему? — нахлынули вновь сомнения. — Он мой отец?! А может быть мы любим друг друга?» — юноша вздохнул устало и прикрыл глаза, вновь широко распахивая их уже в следующий миг. НЕЛЬЗЯ! НЕЛЬЗЯ! ЗАСЫПАТЬ НЕЛЬЗЯ! НУЖНО БОРОТЬСЯ! И Ахмед продолжал бороться, как молитву повторяя бесконечное множество раз в голове «не закрывать глаза», «дышать»… А потом вдруг пришла она — безликая пустота, обняла по матерински нежно за плечи и поглотила без остатка, наконец избавляя от боли. ***** Чувствовал себя Ахмед странно. То ему казалось, что он парит где-то в невесомости, пустой и безразличной ко всему, лишенной таких привычных человеку вещей как: тепло или холод, форма, пространство и течение времени, то он ощущал себя лежащим на самом краю пропасти, почему-то окружавшей его сразу со всех сторон: дернись только неосторожно — сорвешься вниз в холодную черную бездну, и будешь падать, падать и падать в нее бесконечно, пока не остановиться сердце, острой ледяной глыбой не застынет в глотке собственный крик, и последний вздох кровавой пеной не осядет на губах, как принесенный прибоем песок на белых прибрежных камнях. Собственного тела юноша не чувствовал, его словно не было вовсе, еще хуже, страшнее становилось от того, что вместе с телом пропали и слух со зрением, и осталось только измученное болезнью, агонизирующее сознание, такое же пустое и темное, как и все вокруг. Ахмед даже не помнил ничего о себе. Кто он? Откуда? Как его зовут? Почему он здесь? А главное, где здесь? Вопросов были сотни, и ни одного ответа, но разве важно это, если все будет в итоге хорошо?! Только вот, что такое это хорошо? Какое оно? И будет ли оно вообще? «Нужно открыть глаза, и тогда все станет ясно!» — Ахмед и не знал, откуда и почему взялась в его голове эта мысль, но внутренний голос повторил ее упрямо, а потом вновь и вновь десятки раз. — Открой глаза! Открой! ОТКРОЙ! ОТКРОЙ! ОТКРОЙ! — требовал он с каждой секундой все громче и настойчивее, пока не стал наконец оглушать подобно громовым раскатам, слишком громко, почти невыносимо для слуха, и в итоге юноше не осталось ничего, кроме как сдаться и повиноваться ему наконец… ***** Пока юный Султан, застыв на перепутье судьбы, решал для себя вечный вопрос «быть или не быть», подсознательно взвешивая все за и против, у других обитателей дворца такой роскоши, как время для долгих пространных размышлений не было. Все произошло как-то слишком быстро. Угроза бунта, которая до этого момента тлела маленьким угольком, в одно мгновение обратилась вдруг бушующим пожаром, вмиг охватившим всю столицу разом, и осталось лишь три пути: примкнуть к бунтовщикам; бежать и прятаться; или же сражаться… Хотя и тут выбор уже был сделан за всех и каждого. Сражаться не у всякого хватит сил да и духа, а бунтовать глупо и бессмысленно. Вот и заперлись в своих домах-дворцах Паши вместе с детьми и женами, затаились в подвалах слуги, Сафие Султан, как самая хитрая, так и вовсе собиралась сбежать из города вместе с дочерью и всеми своими пожитками, сокровищами и приближёнными, но не вышло. Обычно мягкая и податливая Хандан Султан в этот раз была тверда, как камень. — Если нам и суждено умереть, — сказала она с холодной усмешкой на бледных губах, — то мы все вместе умрем! Халиме с ней была в кои-то веки солидарна. Она вообще заперлась в покоях сына, напоследок велев верной Мэнекшке уберечь ее дочь. Хандан бы тоже хотела находится рядом с Ахмедом, но твердо настроена была отомстить за него и за свою сломанную судьбу сразу всем своим врагам, а для этого нужно было быть там, в подвалах, у запертых дверей, за которыми ждал путь к спасению, и держать власть в своих руках, не позволяя старой змее ядовитыми речами и угрозами убедиться тех слуг, что еще оставались верны Повелителю, отдать ей ключи. Участь (иначе и не скажешь) защищать едва живого Повелителя, умирающего Шехзаде, и слабых, неспособных постоять за себя Султанш, выпала на долю дворцовой стражи во главе с Дервишем Пашой и корпуса янычар. Первые на свой пост встали, еще когда дымчатые сумерки едва едва опустились на землю, вторых разбудили криками прямо посреди ночи старшины. Заспанные, ничего спросонья не соображающее мальчишки только вертели испуганно головами и спрашивали взволнованно: — Что такое, Аги? Неужели пожар?! Старшины в ответ ругались и поторапливали их, и только у одного старого Аги хватило терпения и времени чтобы остановиться и объявить громко: — В городе поднялся бунт. Мятежники пошли на штурм дворца. «Ахмед, — подумал Искендер, холодея от ужаса, — он же… Нет! — альфа затряс отчаянно головой, отгоняя навязчивую пугающую мысль. — Нет! Этого​ не может быть! Все ведь было хорошо, лекарство ведь вроде подействовало! Он не умер! Он не мог умереть!» — Эй, вы все, быстрее! Что вы ползаете, как сонные мухи?! Не слышали приказа?! — принялся парень подгонять криками растерянных и все еще ничего не понимающих товарищей по корпусу. Возможно Зульфикар был прав, и со временем из него действительно мог получится отличный командир. — Быстрее, раздери вас шайтан! Мехмед, ты куда без оружия попер?! Голыми руками сражаться будешь? А вы двое, чего сидите?! Вас приказ не касается?! А ты, Давуд, чего застыл? Как попросту лаять так ты первый, а когда настоящая опасность пришла, так ты сразу струсил? Собирайтесь уже скорее и молитесь, чтобы мы не пришли слишком поздно! ***** Когда корпус янычар выстроился на площади перед дворцом, бунтовщики, вооружившись саблями, ружьями, факелами, кто-то даже топорами, вилами и дубинками, уже рвались внутрь. Ворота сотрясались под ударами тарана, из-за стен летели камни и слышались крики разъяренной толпы: — Где наш Повелитель?! Мы хотим видеть Падишаха! Наш Султан мертв, эти шакалы нас обманывают! Пусть скажут правду! Стражники молчали напряженно и, сменяя друг друга время от времени, из последних сил пытались удержать ворота. — Посмотри только на них! — кивнул мрачно Дервиш в сторону сбившихся в кучу бледных от страха новобранцев. — Драться едва умеют, так ещё и не убивали ни разу! Какие из них защитники?! — Мда, — не менее хмуро протянул в ответ Насух Паша, — мало от них будет толку! Только на себя и остается надеяться! Обычно эти двое на дух друг друга не переносили, но перед лицом общей угрозы, будучи опытными сильными воинами, закаленными в огне и крови многих битв, готовы были встать плечом к плечу и сражаться вместе. «Сопляки зеленые! — подумал Дервиш тоскливо, брезгливым взглядом рассматривая перепуганные молодые лица, ссутуленные плечи и дрожащие руки большинства молодых янычар. — Ни драться толком не умеют, ни убивать! Был бы Ахмед сейчас здесь, живой и здоровый, от него одного толку бы вышло больше, чем от них от всех! Только вот если бы Ахмед здравствовал ныне, не было бы и нужды в том, чтобы сражаться, да еще и с собственным народом.» Мысли Искендера, который стоял сейчас в первых рядах рядом со старшинами корпуса, будучи одним из тех немногих, кто не прятался за спины товарищей, заняты были отнюдь не размышлениями о предстоящей битве. Сложно сказать, храбрецом он был, или просто глупцом, но его совсем не пугала перспектива скорой смерти. Искендер был влюблен, и думать мог лишь о том, кого любил, волновался за его жизнь, а не за свою, и хотя никогда не признавал жестокости, готов был убивать сейчас беспощадно кого угодно, за него и ради него. — Акбер Ага, — не выдержал он наконец, — почему мы бездействуем?! Чего же мы ждем?! Почему не помогаем стражникам? Мы должны защитить нашего Повелителя! — Вернись на место! — одернул его мужчина строго. — Нет не вернусь! — огрызнулся альфа упрямо. — Я будущий янычар, и защищать Падишаха — мой святой долг! Вы сами учили нас этому! Султан Ахмед — командир нашего корпуса, наш брат и боевой товарищ, мы не можем бросить его в беде! Мы должны его защищать до последней капли крови! — Защищали бы! Защищали! Только вот похоже некого больше защищать, парень! — не выдержал Ага, горестно склонив седую голову. — Что это значит? — Слухи говорят, что наш Повелитель скончался, как и Шехзаде Мустафа, что мог его заменить, а раз других вестей из дворца не поступало, значит так все и есть. Великой династии Османов пришел конец. Всему конец. — Нет… Это все ложь! — выпалил Искендер взволнованно. — Этого​ не может быть! Невозможно! — грудь пронзило вспышкой острой боли, словно от сильнейшего удара, резко стало нечем дышать, рот открылся в беззвучном крике, все померкло, исчезли разом все мысли и звуки. И в этот момент, ворота рухнули… ***** Не считая доносящихся с улицы глухих отголосков буйства беснующейся толпы, во дворце царила сейчас непривычная тишина. Не было суматошной беготни слуг, разговоров, споров, вообще ничего. «Совсем скоро все здесь погрузиться в хаос. Стены и полы зальет кровью, а тишина сменится предсмертными криками! Тишина сейчас — это лишь затишье перед грядущей бурей!» — подумала Анастасия отрешённо. Она лежала на кровати в покоях Ахмеда, уложив голову ему на грудь, и едва слышно всхлипывала, едва сдерживаясь от того, чтобы зарыдать в голос. Ей было всего пятнадцать, она совсем не хотела умирать, как не хотела и того, чтобы умер Ахмед, умерли ее служанки-подруги, умерла, сражаясь с бунтовщиками, Гельге, которая призналась ей сегодня вечером, отчаянно краснея, в любви, зная, что не переживет эту ночь. «Как жаль, что Хедаи Эфенди вынужден был уехать так не вовремя! Он бы смог убедить бунтовщиков успокоиться и спас бы всех нас. Но, увы, его здесь нет.» Девушка села на постели и отвернулась в сторону двери, торопливо вытирая рукавом слезы. Ей советовали бежать, прятаться хоть где-нибудь, но она осталась, потому что не видела в этом никакого смысла и надеялась теперь лишь на то, что всевышний будет к ней милостив и пошлет ей быструю и безболезненную смерть. " — Держи! Сама решишь, как им распорядиться!» — сказал ей Дервиш Паша, когда, попрощавшись коротко с Повелителем, собирался уйти и уже не вернуться, как Гельге и многие другие, и протянул ей острый кинжал в покрытых яркими сверкающими камнями и золотом ножнах. Она взяла его дрожащими от страха руками и кивнула, То ли покорно, то ли благодарно. Сейчас кинжал лежал рядом на постели, и блеск украшающих его бриллиантов казался теперь не завораживающим и манящим, а мертвенно зловещим. Повинуясь какому-то странному, незнакомому ей ранее порыву, Настя вдруг наклонилась и с материнской тоскливой нежностью поцеловала Ахмеда в лоб. Легким движением пальцев пригладила его растрепанные волосы и прижала к губам холодную тонкую ладонь. — Когда они придут, и уже не останется для нас ни единого шанса на спасение, — прошептала она, глотая слезы, — я все сделаю быстро. Ты даже не почувствуешь! Надеюсь, бог простит меня за это. Он ведь всеведущий, знает, как поступают обычно с такими как мы, знает, что лучше уж умереть, чем пережить надругательство. Он в конце концов тоже ведь когда-то был человеком, думаю он поймет, почему я так поступила! Омега словно услышал ее, вдруг шумно вздохнул, завозился на постели и… открыл глаза, щурясь и часто моргая. Не веря своему счастью, Настя взвизгнула восторженно, не сумев сдержать эмоции, и крепко крепко стиснула названного брата в объятиях. Потом, чтобы убедиться окончательно в реальности происходящего, прижала ладонь к его лбу и только тогда воскликнула наконец облегчённо: — О Боже! Боже! Даже жара нет! Ты здоров! Лекарство подействовало! Слава Всевышнему! — Настя, — Ахмед растерянно нахмурился и приподнялся на постели, — а что это за шум на улице?! — спросил он обеспокоенно. — И где все? Где Валиде, Дервиш? И ты почему здесь? Вся радость мигом испарилась, словно ее и не было, и лицо девушки вновь стало печальным. — Даже не знаю, как и сказать тебе… — протянула она осторожно. — Видишь ли… Это бунт. Люди решили, что ты умер, и от них скрывают твою смерть. Они осадили дворец. Прислугу и Госпожей уже спрятали в подвалах, Хандан Султан и Халиме отказались уходить. Сафие Султан пыталась сбежать, но Валиде приказала никого не выпускать. Сказала, если нам суждено умереть, то умрем все вместе. — Что она творит?! А как же Мустафа?! Его надо было увезти как можно дальше отсюда! — Ахмед, — Анастасия виновато опустила голову, — Шехзаде Мустафа тоже болен. Тебе не говорили об этом, потому что не хотели беспокоить. Однако, его лечили тем же лекарством, что и тебя, возможно он тоже выздоровел. Но… — в глазах девушки мелькнул страх, — совсем уже скоро обезумевшая толпа ворвется сюда, они всех убьют и сожгут дворец дотла! Стража во главе с Дервишем Пашой и отряд янычар встали на защиту, но их уже​ никто не остановит. Это конец! — Не конец! — возразил омега неожиданно твердо. С трудом он поднялся с кровати и замер, пошатываясь от слабости и головокружения. — Я их остановлю! Падишаха они послушают! Пусть только попробуют не послушать! ***** Ворота пали. Мятежники наконец таки прорвались во внутренний двор и замерли напротив дворцовой стражи и янычар, выкрикивая угрозы и проклятия. Вступать в битву пока никто не спешил. Обе стороны оценивали силы противника, подмечая лидеров и решая, кого стоит убить первыми, чтобы потом легко разбить отряд врага, словно оставшееся без пастуха стадо, или волчью стаю без вожака. — Убийцы! Предатели! Лжецы! — шумела толпа. — Где наш Падишах?! Он умер?! Покажите нам его тело! Мы требуем правды! Что вы сделали с нашим Повелителем?! Грязные шакалы! Мы вам отрубим головы! На костер их! Смерть Сафие Султан! Предатели! Убили нашего Султана! Выдайте нам эту змею! — но вот наконец кто-то крикнул: — Штурмуйте дворец! Заставим их ответить за все! Мятежники бросились вперед, солдаты обнажили сабли, готовясь к битве, не на жизнь, а на смерть, как вдруг… Скрипнули, распахиваясь, ворота, и звонкий девичий голос громко торжественно провозгласил: — Дорогу! — девушка еще даже не договорила, а над толпой уже в одно мгновение воцарилась мертвая тишина. Люди пораженно замерли. — Султан Ахмед Хан Хазрет Лери! — для всех присутствующих эти слова прозвучали подобно оглушительному раскату грома, чего чего, а такого развития событий не ожидал абсолютно никто. Перешедшая к тому моменту из холодного подвала в башню Хандан вздрогнула и бросилась к окну. — Что эта девчонка творит?! — скривилась стоящая неподалеку от нее Сафие. — Этот обман не сработал и в первый раз, во второй не сработает и подавно! Толпа лишь придет в еще большую ярость! — однако, на ее лице все же проскользнула мимолетная тень сомнения. Ряды стражей расступились в сторону, давая Падишаху пройти… ***** Свет факелов рвал темноту ночи, бросая на лица людей затейливые тени, делая их почти неузнаваемыми, и вот, из этой тени выплыла величественная стройная​ фигура в роскошном​ церемониальном кафтане и с увенчанной короной османской династии гордо поднятой головой. По толпе прошел волной встревожено-удивленный шепот. Мятежники нерешительно замерли на месте, как и солдаты, совершенно не понимая, что же им делать дальше в столь откровенно странной ситуации. Даже Дервиш отказывался пока верить собственным глазам, что уж говорить о других. Но вдруг, не успел Султан даже и слова сказать, как кто-то в толпе воскликнул: — Не верьте! Это очередной обман! Они вновь подсунули нам самозванца! Это ложь! Наш Повелитель мертв! Смерть самозванцу! — а в следующий момент щелкнул затвор ружья, и раздался выстрел. Стреляли почти в упор, поэтому от ударной силы юношу не только сбило с ног, но и отбросило в сторону. Анастасия пронзительно вскрикнула, заслоняя ладонями искаженное ужасом лицо, ее тут же оттеснили в сторону и увели внутрь дворца. Как подкошенный рухнул на колени рядом с упавшим на холодные камни телом Дервиш, судорожно вздрогнула наблюдающая за происходящим из окна Хандан. Умом она прекрасно понимала, что ее сын никак не может быть там, что сейчас Ахмед умирает, а может уже и умер, покинутый всеми в своих покоях, но материнское сердце все равно на мгновение замерло, переставая биться. Она жутко побледнела и отвернулась, стараясь скрыть от всех возникшую внезапно в руках нервную дрожь. — Они совсем взбесились! — воскликнула визгливо Сафие. — Немедленно отдай ключи, Хандан! Мы все погибнем из-за тебя! Ты… — Аллах всемогущий! Это невозможно! — выдохнула внезапно пораженно Дженнет, перебивая свою Госпожу на полуслове. — Этого просто не может быть! Все бросились к окну и застыли, не веря своим глазам. Лиц нельзя было​ разглядеть, но было видно, как Дервиш, до крайности ошеломленный происходящим, помогает подняться на ноги вполне себе живому и здоровому Султану. Труп стрелявшего мятежника лежал обезглавленный рядом. — Кто бы это ни был, его не взяла даже пуля! — прошептала Сафие Султан нервно. — Это не иначе как чудо! — Колдун! Заговоренный! Демон! — заголдела толпа испуганно, невольно люди попятились назад, тревожно переглядываясь. Всё-таки стоит хоть немного опасаться того, кто этой ночью дважды уже восстал из мертвых. Медленно и тяжело Падишах нагнулся и поднял за волосы с земли чужую отрубленную голову. — Ответьте, — когда Ахмед заговорил, голос его был глухим и хриплым, но все еще вполне узнаваемым, — ваши жены, дети, родители, все кого вы любите, и все, кто любят вас и ждут, хотят они, чтобы вас постигла участь этого человека?! Хотят они так и не дождаться вас, а выйдя завтра на площадь, увидеть там ваши насаженные на колья головы, у которых воронье выклевало глаза?! — отброшенная небрежно к ногам скованной страхом толпы отрубленная голова с глухим стуком преземлилась на каменную кладку. — Довольно уже в эту ночь смертей! Довольно кровопролития! — Ахмед пошатнулся, но устоял всё-таки на ногах и шагнул вперед, отдаляясь от стражи и приближаясь к бунтовщикам. » — Мне кажется, что льва невозможно покорить. — Возможно! Просто посмотрите ему в глаза и дайте понять, кто здесь Господин, кого ему стоит бояться!» Ахмед был бледен и слаб, но взгляд его сейчас полыхал холодным гневом и был тверже алмаза, и под этим взглядом толпа забывала и о том, что перед ними омега, и о том, что он — хрупкий шестнадцатилетний мальчишка, которого они с лёгкостью могут убить, особенно когда он стоит так непозволительно близко. Все это перестало быть важным сейчас, потому что в глазах юного Падишаха не было ни капли страха, он не боялся их нисколько, и потому они боялись его до дрожи, до исступления, боялись и готовы были повиноваться всему, что бы только их Султан не приказал. — Этой ночью всевышний чудом вернул меня к жизни, — продолжил Ахмед тихо, — поэтому и я буду милостив! Вы не видите, но в темноте вокруг вас скрывается сейчас отряд Дели, их намного больше здесь, чем вас, и я мог бы приказать им немедля убить вас всех. Но я не казню никого, если вы уйдете сейчас добровольно! Не вынуждайте меня развязывать кровавую бойню! — омега перевел дух. Грудную клетку словно сдавило тисками, перед глазами все расплывалось, ноги подкашивались от слабости и боли. — Я обращаюсь ко всем вам! Не только к тем, кто поддался гневу и ненависти по проискам гнусных предателей, но и к тем, кто знал, на что идет, и предал меня за горсть золота. Этой ночью я всем вам дарую прощение! Попрошу лишь об одном … — юноша не выдержал и глухо закашлялся, а когда все закончилось, сглотнул и поморщился, чувствуя во рту знакомый уже привкус железа, — не позволяйте использовать вас! Не становитесь оружием в руках тех, кто жаждет захватить власть! Даже если им это удастся, поверьте, — омега устало усмехнулся, — они не станут исполнять обещания, что дали вам, а сразу же избавятся от вас, чтобы в дальнейшем кто-нибудь другой не мог переманить вас на свою сторону! Все! Расходитесь! — крикнул он громко, понимая, что сил для самоконтроля у него осталось совсем немного. — Пошли все вон отсюда! Толпа затихла, впечатленная пылкой речью, и спокойно, без склок и пререканий, принялась постепенно расходится. Вскоре на площади не осталось никого, кроме дворцовой стражи. Дождавшись, когда уйдет последний бунтовщик, и закроются ворота, Ахмед наконец позволил себе расслабиться. Он сразу же резко ссутулился и, морщась от боли и прижимая к груди ладонь, медленно побрел внутрь дворца, периодически обессиленно опираясь на стену. Дервиш догнал его и, ничего не говоря и не спрашивая, перекинул через плечо руку воспитанника, помогая ему идти. Сейчас, в ярко освещенных коридорах, явным стало то, что все разговоры об армии Дели, хотя и звучали весьма убедительно, на деле являлись не более чем искусным блефом, а эффект появления великого и могущественного Султана во всем его великолепии, был лишь эффектом, сработавшим за счет неожиданности и темноты, надежно скрывающей изможденное осунувшееся лицо, трясущиеся от слабости руки, перемазанные в крови губы и выбивающиеся из-под короны спутанные растрепанные волосы. — Как вам всё-таки удалось выжить после выстрела? — не выдержав, спросил Дервишу спустя несколько минут. Юноша молча расстегнул воротник рубашки и вытащил висящий на кожаном шнурке треугольный медальон, в самом центре которого застряла пуля. — Амулет с молитвами?! — Паша нервно усмехнулся. — А я ещё сомневался в том, что он поможет! «Мда уж! — подумал мужчина отстраненно. — Всевышний порой тот еще шутник! А здесь он так и вообще, похоже, дважды руку приложил. Амулет то серебряный, мягкий, но вот пуля, что стальной доспех прошибает, его в упор и не пробила. Хотя, может ей еще и все эти дурацкие меха помешали и плотная ткань!» — одернул альфа сам себя, вспоминая о том, что давно уже зарекся верить в такую чепуху, как чудеса. — Дервиш, — попросил Ахмед слабым голосом, вырывая его из пучин раздумий, — отведи меня к моей Валиде! — В следующий момент его глаза закрылись, и юноша лишился чувств.