Ты моя ошибка

Быстрой вереницей пролетели дни, а вслед за ними и недели, зима ушла неохотно, напоследок погудев ворчливо штормами, и зачастившими холодными дождями превратив в кисель дороги, но все равно сдалась в итоге и сменилась наконец нежным теплом вступающей гордо в свои права весны. Черная земля покрылась зеленым ковром свежей травы, зацвели в садах деревья, и теперь, куда не пойди, везде почти можно было услышать днем громкий щебет птиц, дерущихся за уютное и безопасное местечко для будущего гнезда под карнизом крыши. С весной в столицу пришло оживление. Пустые в холодное время улицы наполнились вновь пёстрыми толпами людей, гулом разговоров и звонким детским смехом. Однако дворец, обитателям которого эта зима показалась ещё более холодной, чем есть, из-за царящей под сводами Топкапы мрачной атмосферы, пьянящее дыхание весны — поры любви и жизни, словно обошло стороной. И даже сейчас, в жаркие солнечные дни, по прежнему казалось порой, словно стоит только прислушаться, и можно услышать, как завывает под сводами дворца вьюга, и почувствовать, как веет могильным, леденящим душу холодом от его стен и от людей, в нем живущих. Сафие Султан все ещё носила траур по дочери, явно тая планы жестокой мести внуку и злясь на собственное бессилие, которое он обеспечил ей, урезав жалование и приставив следить за ней верных ему слуг, коим велено было не сводить с опальной Госпожи глаз. Что же касается Дервиша с Ахмедом, то они, хотя в открытую и не враждовали и весьма успешно вели совместные дела, тем не менее даже не разговаривали друг с другом без крайней необходимости. Падишах общества своего бывшего наставника показательно избегал, зато Искендера приблизил к себе так, что самые ушлые Паши и слуги, особо те из них, кто недоволен был высоким влиянием Дервиша на политику государства в целом и на самого Султана в частности, даже начали заранее заискиваться перед ним — пока ещё просто мальчишкой янычаром, не сомневаясь даже в том, что уже очень скоро он потеснит Дервиша и станет однажды, если и не официальным супругом Падишаха, то точно высокопоставленным Пашой, а статус султанского любовника наделит его почти безграничной властью. На Ахмеда же Паши смотрели с надеждой и толикой сожаления. Надеялся каждый из них на то, что именно ему Султан предложит заключить выгодный обоим по разным причинам фиктивный брак, жалели же все они украдкой о том, что брак этот будет всего лишь фиктивным, ведь за последний год, как-то незаметно для всех, Ахмед, хорошея с каждым днем, из немного несуразного невзрачного мальчишки превратился в роскошную омегу, способную очаровать не только альф, но и бетт с омегами, притом как мужчин, так и женщин. Своих грешных, но в целом безобидных связей с последними Султан даже и не скрывал, наоборот выставляя их напоказ и тем самым как бы оправдывая следы близости на своем теле, оставленные на самом деле Искендером во время любовных игрищ, когда они пытались самыми разными ласками компенсировать невозможность полноценного хальвета, обусловленную страхом перед вполне естественными его последствиями в виде нежелательной беременности. Дервиша поведение воспитанника откровенно злило, Хандан Султан огорчало и вгоняло в стыд, остальные, кто осуждал молодого Падишаха за его не самый скромный образ жизни, кто относился со снисходительным пониманием, или даже одобрением. Народ же, который поначалу был настроен враждебно по отношению к новому Султану, за прошедшее время привязался к нему, осознав как-то вдруг, что совершенно неважно, что Султан Ахмед слишком молод и не альфа, как неважно и то, с кем и почему он делит ложе, если он достаточно умен, справедлив и рассудителен, чтобы мудро править своей страной, и достаточно милостив, чтобы этой милостью одаривать свой народ. Поначалу совету Пашей решения, которые принимал молодой Падишах, казались глупыми и невыгодными, ведь он очень много денег из казны тратить начал на благотворительность: строительство богоделен, общественных бань, лечебниц, приютов и школ, выпустил множество людей из долговых тюрем, и снизил налоги, однако именно эти решения в глазах народа зажгли над головой нового Султана нимб, и заведомо обрекли на гнев толпы любого, кто осмелился бы высказаться о нынешнем Падишахе дурно. Армия Султана тоже полюбила быстро: за благосклонность, простоту в общении, отсутствие стремления к пустой роскоши, некую удалую безрассудность, ну и конечно за силу, не столько телесную, сколько силу духа, которую невозможно было не почувствовать, и которая сметала любого, кто осмеливался пойти супротив неё. Таким образом, как-то так уж вышло, что все в итоге, за исключением нескольких людей, оказались полностью довольны нынешним положением дел. «Ангел» Ахмед, купающийся в океане народной любви, позволял себе вещи совершенно непозволительные и при этом умудрялся «не уронить с головы нимб», подданные довольствовались милостью Падишаха, опекающего их, как не каждая мать опекает своих детей, а Паши ждали с нетерпением, кому же из них выпадет удача стать Султану супругом. Никто и предположить не мог, что всему этому сонному сладкому благоденствию уже скоро придет конец, очень многих, в том числе и самого Ахмеда, словно обухом по голове ударив известием о предстоящей женитьбе Падишаха с Великим Визирем Дервишем Пашой. Но об этом позже… ***** *За две недели до известия о свадьбе* Едва потеплело, и земля достаточно высохла под лучами нежного весеннего солнца, чтобы не быть вязкой, словно болото, Султан и его любовник, устав от мрачности дворцовых сводов, вновь стали выбираться в сад для тренировок и бесед. Сейчас Искендер дожидался возвращения Падишаха, которому уже не меньше часа назад пришлось покинуть его из-за каких-то внезапно появившихся неотложных дел, сидя на нагретой солнцем скамье в тайном саду и что-то усердно черча на листке бумаги, под который подложена была для опоры толстая книга с деревянной обложкой. — Что это? Покажи! — раздался неожиданно со стороны входа знакомый до боли голос. Искендер нервно подскочил с места, тут же пряча небольшой пергаментный лист в книгу, а книгу за спину, и виновато опустил голову, словно маленький ребенок, которого родители застали за очередной шалостью и сейчас собираются его ругать. Ахмед, на такую реакцию, удивленно приподнял бровь и протянул руку вперед, без слов обозначая свое безоговорочное требование. — Может не надо? — Альфа замялся, нервно переступая с ноги на ногу. — Я ничего не делал, право! Там нет ничего интересного! — Давай сюда! Парень покраснел, побледнел, и, наконец, едва заметно дрожа от напряжения, передал книгу своему молодому Повелителю. Ахмед тут же раскрыл фолиант на нужной странице и замер, пристально разглядывая собственный, незаконченный ещё портрет, нарисованный грифелем на плотном, немного пожелтевшем листе грубоватой дешевой бумаги. — Я… простите меня! — альфа покраснел от стыда. — Я не должен был, ведь это запрещено и… — Мне нравится! — прервал его извинения омега, улыбаясь с легкой усмешкой, но по доброму. — Не знал, что ты так хорошо рисуешь. Тебя кто-то учил этому? От неожиданной похвалы Искендер совсем растерялся, но все же нашел в себе силы ответить на заданный вопрос и пробормотал что-то неразборчивое, про соседа-художника, который ещё в раннем детстве заметил в нем страсть к рисованию и порой давал ему уроки. — Искендер, — Падишах спрятал листок обратно в книгу, чтобы рисунок не унесло ветром, и обхватил альфу ладонями за лицо, приближаясь почти вплотную и едва ли не соприкасаясь с ним губами. Ситуация его откровенно забавляла, — ты удивляешь меня! — юноша перешел на интимный шепот. — Еще пару дней назад ты не был настолько стеснителен, когда ласкал меня так, что я едва ли не кричал от удовольствия, а сейчас ты сгораешь от стыда, после того как я всего лишь застал тебя за рисованием моего портрета. В чем же дело? Молодой янычар потупил взгляд, еще сильнее краснея от вспыхнувших на мгновение перед глазами жарких воспоминаний, и прошептал, оправдываясь: — Это ведь запрещено и… И я боялся, что вам не понравится, вы рассердитесь и прогоните меня. — Ну куда же я тебя прогоню, если мы связаны?! Разве я смогу, даже если вдруг захочу? Какой же ты все-таки еще ребенок! — рассмеялся Ахмед, не выдержав, и ласково потрепал любовника по голове. — А ведь ты уже воин, а не мальчишка новобранец, пора бы и повзрослеть! — Простите! — Не извиняйся! Ты не сделал ничего плохого! — омега нахмурился. — Я не ругаю тебя, а просто напоминаю о том, что ты должен перебороть свои страхи и сомнения, победить свои слабости, чтобы в будущем стать для меня надежной опорой и защитой! Запомни, — глаза юноши холодно блеснули, открывая на миг застывший под мягким янтарным оттенком и мерцающими всполохами пламени беспощадный лед, — дворец — это вечное поле боя, и ты должен быть сильнее, чтобы враги не смогли тебя сломить! Только так мы сможем сберечь друг друга и нашу любовь! Пока что я защищаю нас, в этом государстве я — закон! Никто не смеет идти против меня, а кто осмеливается, тех ждёт смерть! — острые черты худого бледного лица исказились злостью. — Прощать всех и за все я не умею и не собираюсь этого делать! Каждый, кто станет угрозой для меня, или для моих близких, умрет! Так и ты должен размышлять! — подытожил Ахмед с нажимом. — Забудь уже о жалости! Представь, что я окажусь беспомощным: меня поразит болезнь, или же я буду носить под сердцем твоего ребенка, а потому стану слабым и неловким… Кто тогда защитит меня от врагов?! Как ты защитишь меня, если будешь милосерден к врагам?! У тебя очень доброе сердце. — голос юноши смягчился. Он улыбнулся грустно и провел нежно пальцами по чужой немного колючей от щетины щеке. — Но это не всегда хорошо, пойми! Твою доброту враги легко могут принять за слабость! А когда они видят чужую слабость, то нападают и разрывают того, кто слаб, на куски! Искендер ничего не ответил, тяжело задумываясь, а потом воскликнул: — Ну неужели убивать — это единственный выход?! — Выходов может быть много, но правильные из них лишь единицы! И вообще, — Ахмед задумчиво прищурился, живо сменив милость на гнев, — что ты знаешь об убийствах? Ты ведь никогда не убивал ещё! А я убивал, Искендер! — взгляд молодого Падишаха словно подернулся мутной дымкой. — Много раз убивал… И понял для себя одну важную вещь: когда принимаешь решение о чьей-то​ участи, надо думать не о том, жестокое твоё решение, или справедливое, а правильное оно в данной ситуации, или нет! Ты воин, и рано или поздно тебе придется узнать, каково это, лишить человека жизни! Главное запомни: либо ты убьешь своего врага, либо враг, которого ты пощадил из слабости, придет в твой дом и убьет тебя и тех, кто тебе дорог! Не хочешь увидеть однажды меня с перерезанным горлом в нашей супружеской постели и окровавленную колыбель нашего ребенка, тогда будь безжалостен ко всем, для кого я в своем сердце не нашел милосердия! — закончил Ахмед строго. На несколько минут он замолчал, как-то опустошенно, словно сказал слишком много всего, и у него закончились слова для того, чтобы продолжать этот тяжелый мрачный разговор. Но вот он собрался с силами и продолжил тихо: — Мой старший брат был другим, более милосердным, благочестивым, искренним, бескорыстным, чем я! Он был лучше меня во всем! Но он был добр и доверчив, а я жесток и изворотлив, и теперь он лежит в могиле, а я сижу на троне! Понимаешь?! — Кажется понимаю… — Искендер задумчиво кивнул, а потом продолжил пылко: — Если вы желаете, чтобы я был жестоким, я буду, клянусь!!! Ради вас я на все готов! Если понадобится, ради вас я хоть весь мир утоплю в крови, но никогда и никому не позволю причинить вам боль!!! Ахмед одобрительно кивнул, а потом, вновь становясь серьезным, предостерег: — Твои стремления хотя и наивны пока, но правильны! Однако не переусердствуй! На пути жестокости очень легко переступить черту, за которой уже нет возврата! Чтобы не превратится однажды в чудовище, нужно твердо знать, когда стоит защищаться, а когда нападать самому! Ты пока не знаешь, и, поверь, — Ахмед тяжело вздохнул, — я предпочел бы, чтобы никогда и не узнал! Чтобы на твоих руках не было крови, чтобы никогда ты не увидел своего обезображенного гневом лица, отраженного в стеклянеющих глазах убитого тобой человека, чтобы в кошмарах к тебе не являлись те, чьи жизни ты отнял однажды, но, увы, это лишь несбыточные мечты! Будучи слабыми, мы не выживем, таковы законы волчьей стаи! — Что бы не произошло, я буду защищать вас любой ценой! Если с вами что-нибудь случится по моей вине, я никогда себе этого не прощу! Никогда! — выпалил Искандер горячо и, не сдержав порыва эмоций, стиснул юношу в крепких объятиях, а уже в следующее мгновение почувствовал, как его немного неуверенно, но все же обнимают в ответ. — Я тоже не перенесу, если с тобой что-то случится. Поэтому будь очень осторожен! — Ахмед зажмурился, пытаясь сдержать такие ненужные сейчас слезы. — Я не…не смогу жить, если потеряю еще и тебя! Умру! — юноша истерично-рвано всхлипнул, и вырвавшись из объятий, быстрым шагом скрылся между деревьев, судорожно вытирая слезы рукавом бархатного кафтана и прижимая к груди книгу со спрятанным в ней портретом. В своей комнате, едва успокоившись, он достал рисунок и замер, в теплом оранжевом свете свечи разглядывая собственное улыбающееся умиротворенно лицо, в обрамлении распущенных волос, в которые вплетены были цветы жасмина. И сразу же в памяти его воскрес тот самый день, щебет птиц в саду, нежное дуновение ветерка, тепло чужой руки, сжимающей осторожно его ладонь. Странным образом ему вдруг стало легче. Ахмед вздохнул мечтательно и, нахмурившись задумчиво на мгновение, кивнул каким-то своим мыслям. ***** — Искендер, — подозвал альфу Хасан Ага во время вечерней тренировки, — ну-ка подойди! Держи вот. — пожилой старейшина протянул в руки удивленному и ничего не понимающему парню объемный сверток, упакованный тонкой оберточной бумагой и перевязанный бечевкой. — Слуга из дворца принес, велел тебе передать. — Что там? — спросил янычар все еще растерянно. Мужчина шумно выдохнул и досадливо взмахнул рукой. — Да откуда ж мне знать?! Передо мной никто не отчитывался! Бери уже и иди отсюда, только время мое тратишь! — альфа отвернулся и направился своей дорогой​, продолжая ворчать: — И без того искать тебя пришлось по всему корпусу! И вообще, я солдат! Еще я для каких-то выскочек зеленых посыльным не работал! Где же такое видано?! После стольких лет службы и такое вот позорище под старость! Э-эх… Что творится то а? ***** Стемнело, молодые янычары разошлись по казармам и давно уже грезили кто о чем, сладко посапывая в своих кроватях. Даже зоркие часовые, устало зевали, опираясь на мечи. И только к одному человеку этой ночью сон не шел. Искендер выбрался из-под одеяла и неслышными шагами, чтобы ненароком не разбудить кого-нибудь из​ товарищей, пробрался в столовую. Несколько раз щелкнуло в тишине огниво, высекая искру, и наконец робко вспыхнул огонек сальной свечи, рассеивая ночной мрак. Перерезав веревку ножом, парень торопливо, но по возможности бережно раскрыл упаковку, стараясь как можно тише шуршать бумагой, и невольно ахнул, с восторгом разглядывая оказавшийся там новенький набор красок, кистей, грифелей и большой альбом в плотной обложке. Едва дыша, словно боясь, что происходящее в любой момент может оказаться всего лишь сном, и он проснется сейчас в своей постели, альфа осторожно пролистнул страницы, с восторгом ощущая под пальцами гладкую белоснежную бумагу, и замер, остановившись на самом первом листе. Там, аккуратным мелким почерком старательно были выведены строки письма. Строки, от которых мгновенно перехватило дыхание и забилось с удвоенной частотой сердце. «Взглянув сегодня на твоей рисунок, — писал Ахмед, — я почувствовал вдруг себя счастливым, совсем как в тот самый день! Так пусть же этот альбом станет домом для нашего счастья и нашей любви, для наших надежд и мечт! Пусть он будет таким, чтобы однажды, если придут тяжелые времена, взглянув на рисунки в нем, мы могли вспомнить о том, как счастливы были когда-то, и сердца наши вновь наполнились бы надеждой на лучшее и любовью, столь же искренней и нежной, как первый наш поцелуй!» Искендер крепко крепко прижал подарок к груди, словно самое дорогое из сокровищ мира, и замер, щурясь из-за подступивших к глазам слёз. От страниц пахло жасмином…