Ты моя ошибка

Грязно-серое утро едва занялось над Стамбулом, болезненно алыми пятнами рассвета зияя сквозь бреши туч, словно открытые раны, а Ахмед уже не спал, стоял на балконе, вздрагивая в ознобе, и смотрел куда-то вдаль, поверх крон деревьев в саду и крыш домов в отдалении. Со стороны могло показаться, что его сковало оцепенение, навроде тяжелому горячечному сну, когда голова пуста от мыслей, а тело обращается в неподвижную статую, однако это было совсем не так. Приблизившись, можно было бы увидеть, что на деле взгляд его полон не привычного ему в подобные моменты сонного отчуждения, а кипящей злости, звериной ярости, слепой и безудержной. Казалось, одним этим взглядом можно было испепелять. — Повелитель, — послышался за спиной знакомый голос, — вы желали видеть меня? Ахмед повернулся и преодолел разделяющее их расстояние так стремительно, что Дервиш едва подавил желание отшатнуться от него в сторону. — Да, — омега резко кивнул, — я хотел взглянуть в лицо тому, кто нанес мне такой подлый удар в спину! — говорил Султан нарочито спокойно, и только глаза выдавали истинное его настроение. — Грязный лжец! Как ты посмел заявить перед советом, что делил со мной ложе?! Хитро, не спорю! — Ахмед усмехнулся криво и скверно. — Ты пошел на такое, точно зная, что я не смогу оправдаться! Кадий обяжет меня держать ответ, пройти осмотр у повитухи, и все подтвердится, так как я давно уже потерял свою невинность, о чем, впрочем, не жалею, какими бы ни были последствия! А если я скажу, что альфой моим был не ты, а Искендер, его казнят! — Расчет был именно таким! — подтвердил Дервиш спокойным холодным голосом. — Об Искендере вы не заявите, потому что боитесь за него, а Паши не смогут не признать меня вашим супругом, раз между нами все «произошло»! Ведь у близости могут быть последствия, которые не скроешь! Тогда скандал выйдет за пределы дворца! Этого допустить нельзя! Звук хлесткой пощёчины разорвал образовавшуюся ненадолго тишину. — Мерзавец! — выдавил Ахмед подрагивающим от ярости голосом. — Ты победил, признаю, но я никогда, слышишь, никогда не прощу тебе эту твою победу! Ты пожалеешь о том, что сделал! И это даже не угроза, а предсказание! Вы все, все кто в этом принял участие, заплатите мне за своё предательство! Я буду мстить, и месть моя будет страшной, можешь не сомневаться! — Я прав, а потому меня не пугают ваши угрозы! Я ни о чем не жалею, ведь сделал это потому, что так будет лучше для нас всех! Вы не понимаете, что творите! Любовник, любовницы, блуд и интриги… — выплюнул Дервиш презрительно. — Вы завязли в болоте! Вы губите себя! Позорите свою семью! — И как только тебе хватает лицемерия, чтобы судить меня?! Разве твоя совесть чиста?! Она бела и невинна?! — вспыхнул Ахмед, растеряв мигом все свое самообладание. — И ещё, разве от того, что меня растлил бы ты, а не Искендер, блуд перестал бы быть блудом?! Отдаваясь тебе, я был бы безгрешен?! И отчего же?! Просто потому, что это был бы ты?! Но чем ты лучше моих любовниц?! Чем ты лучше Искендера?! С чего вдруг такое самомнение?! — разгневанной фурией юноша рванулся вперед и, вцепившись до побелевших пальцев в меховой ворот чужого кафтана, с силой тряхнул альфу, словно бы намеревался вытрясти из него душу. Со стороны это выглядело даже забавно, учитывая то, каким тщедушным смотрелся Ахмед на фоне своего наставника. Однако Дервишу было сейчас не до смеха, в глазах мальчишки он видел готовность разорвать его на куски и полностью отдавал себе отчёт в том, что в таком состоянии молодой Султан был очень и очень опасен. — Почему ты так уверен, что играя с огнем, не обратишься в пепел?! — прошипел Ахмед, глядя собеседнику прямо в глаза. — Почему ты не боишься того, что я попросту отрублю тебе голову за твою дерзость?! Ты не мог не подумать об этом! В чем же дело?! — Все просто! — хмыкнул Дервиш, пожимая плечами. — Я рискнул всем! Со щитом или на щите! Так раньше говорили о подобных случаях. Я либо выйду победителем из этой ситуации, либо умру! Третьего не дано! — Мерзавец! — прошептал Ахмед, отшатнувшись в сторону и в бессилие ссутулив неловко плечи. — Ты знал, что я не смогу тебя убить! Что я люблю тебя и всегда любил! — Ахмед неожиданно горько рассмеялся. — Так ты мне, значит, отплатил за мою любовь?! Такова твоя благодарность и верность? Я доверял тебе! — в огромных карих глазах блеснули слезы. — А ты всадил мне нож в спину, едва появилась такая возможность! — Вы преувеличиваете! — отозвался Дервиш нарочито спокойно, с облегчением осознавая, что буря, кажется, прошла стороной. — Я вовсе не предавал вас! Все, что бы я не делал, тайно или открыто, все это было ради вас, ради вашего блага и счастья! — Счастья?! — лицо юноши скривилось в каком-то совершенно непонятном выражение, словно бы он не мог решить сейчас, чего же ему больше хочется — рассмеяться истерично, или же заплакать. — О каком таком счастье ты говоришь?! — переспросил он дрожащим срывающимся голосом, непривычно высоким и громким теперь. — Неужели ты правда не понимаешь ничего?! Несомненно, ты дорог мне, но я люблю тебя как отца, как наставника, друга, сердце же мое давно занято другим человеком! И если ты действительно любишь меня, то прими мой выбор и отступись! Прошу тебя в последний раз! — В том, что я люблю вас больше жизни, вы можете быть уверены! — альфа приблизился вновь и замер, глядя юноше прямо в глаза. — Я, пожалуй, люблю вас даже слишком сильно! Вы — мой смысл жизни, душа моей души, мой бог, моя религия, мое все! А потому​ я даже и помыслить не могу о том, чтобы уступить вас кому-нибудь другому! Этого никогда не будет! Любого, кто встанет на моем пути, я уничтожу! — Как смеешь ты угрожать мне?! — омега оскалился. — Ты правда хочешь завести себе смертельного врага в моем лице?! Мужчина отрицательно мотнул головой. — Я тот, кто всегда защищал и будет защищать вас от врагов, и уж точно я не собираюсь идти против вас! Однако, решение совета, так же как и мое решение, останутся неизменными! Через неделю состоится наш никях, и мы станем законными​ супругами, хотите вы того или нет! Но прежде чем расстраиваться и злиться лишний раз, лучше подумайте хорошенько, и вы сами поймете, что такой исход событий является наиболее благоприятным из всех возможных! — Дервиш холодно улыбнулся. — Вы умны и точно осознаете это однажды! Уверен, мы будем очень счастливы вместе! Ахмед негодующе приоткрыл рот, собираясь ответить что-то грубое, но так и не нашел нужных слов, способных в полной мере выразить всю ту гамму эмоций, что он сейчас испытывал, а поэтому просто бросил на будущего мужа полный слепой ненависти уничтожающий взгляд и только и выдавил едва слышно: — Убирайся немедленно с глаз моих долой! Дервиш поклонился и вышел довольный за дверь. ***** Ещё утром Ахмед был вполне здоров, но уже к вечеру нервная горячка свалила его таки беспощадно в постель. Мгновение назад в истеричном крике он ещё, срывая злобу, выяснял отношения с Пашами, во всей красе демонстрируя им то, что за последний год его мягкий мурлыкающий голос, раньше сразу же скрывавшийся в хрип при крике, окончательно сломался и заметно окреп, а уже в следующий миг, так резко, что никто и понять ничего не успел, рухнул без сознания, как подкошенный, на пол. Всю следующую неделю, пока во дворце в ускоренном темпе шла подготовка к свадьбе, Ахмед провел в постели. Синюшно бледный с неестественно красными пятнами румянца на впалых щеках он то кутался в несколько одеял в безуспешной попытке согреться, то, вопреки запретам лекарей, перебирался с кровати на пол, где сидел потом, прижавшись к холодной стене и прикрыв в блаженстве глаза. Общаться он ни с кем не хотел. Мог порой, когда ему становилось легче, или напротив совсем худо, накричать на слуг и лекарей, веля им убраться немедленно прочь и не прикасаться к нему, но на намеренные чужие попытки разговорить его не реагировал ровным счетом никак. Ел он тоже очень плохо, мало и без аппетита, просто чтобы его оставили в покое и больше не трогали. Хандан Султан, как и многие во дворце, даже начала опасаться, что ее драгоценный сын не просто заболел, а повредился рассудком, и не раз приходила к его постели, где, рыдая, умоляла омегу поговорить с ней. Впрочем, на все ее мольбы юноша реагировал одинаково — демонстративно натягивал на голову одеяло и отворачивался к стене. Он знал, что мать тоже свидетельствовала против него, помогая Дервишу, и за то был очень сильно на нее обижен. В итоге, чтобы расшевелить больного, которому становилось с каждым днём всё хуже, хоть немного, Валиде Султан и Дервишу Паше пришлось пойти на крайние меры, вняв словам лекаря, утверждавшего, что болезнь, мучающая их Повелителя, пришла от тоски, и обычные снадобья против нее не могли помочь. Юсуф Ага знал, что на деле болезнь пришла к Ахмеду скорее из-за дурного характера, но мальчишку, с которым он возился почитай с самого рождения, старику лекарю было жаль, и он действительно искренне желал помочь ему, а потому настаивал, что для исцеления от своей тоски Ахмед должен встретиться с тем, кому отдал свое сердце. Сложно описать, насколько злили Дервиша эти слова, но видя плачевное состояние своего будущего супруга, он вынужден был согласиться. ***** Когда в покои робко и тихо вошел Искендер, неловко замирая у порога, лицо Ахмеда, впервые за эти несколько дней, отразило хоть какую-то эмоциональную реакцию, кроме злости. Он даже присел на кровати, хотя из-за слабости и ненадолго. Альфа же, повинуясь жестам и немому приказу во взгляде, забрался на постель, укладывая юношу головой к себе на колени, и замер, что-то тихо говоря и мягко поглаживая любовника по спутанным волосам и совсем исхудавшей впалой щеке. В ответ Ахмед обхватил чужую теплую приятно шершавую ладонь своими тонкими ледяными пальцами и прижал к губам, благодарно и нежно целуя в запястье. — Ты пришел. — заговорил он наконец слабым, хриплым от долгого молчания голосом. — Я счастлив тебя видеть! — на бледном лице проступила болезненная слабая улыбка. — Я скучал, думал о тебе все это время. — Я тоже думал о вас. Мне теперь известно все и… — Искендер на секунду замялся, теряя всю ту уверенность, с какой говорил мгновением ранее, — и я принял решение: Мурад Паша через неделю отправляется в поход, набирает войско, и я, наверное, отправлюсь с ним. Мне кажется, так будет правильно, но если вы против, — в глазах Искендера промелькнула тщетно скрываемая отчаянная надежда, — то я конечно же останусь! Ахмед замер, обдумывая услышанное. Взгляд его затуманился, на лбу прорезались морщины, и по всей его неловкой и зажатой позе стало видно, что он напряжен, расстроен и, возможно, даже зол. Наконец юноша кивнул, что-то сам для себя решая, и заговорил глухо и безэмоционально: — Ты прав. Тебе надо уехать. Я велю Мураду Паше, чтобы он берег тебя, назначил писарем, например, главное чтобы держал подальше от военных действий. Там ты будешь в безопасности и от вражеских мечей и от Дервиша. Это должно было быть мое решение, но я для такого оказался слишком слаб. Хорошо, что ты предложил его вместо меня. Ты должен уехать! Все равно Дервиш нам не позволит быть вместе, и твоя жизнь все время будет в опасности, а я не вынесу, если с тобой что-то случится! — Так значит мы все-таки расстанемся? — голос альфы жалобно задрожал. — Расстанемся на долгие годы, а может и навсегда… — Да. Так необходимо поступить! — Ахмед отвернулся, прерывисто вздыхая. — Я не хочу прощаться, так что пожалуйста, уходи сейчас, сразу, иначе я не смогу тебя отпустить. Никогда уже не смогу! Искендер кивнул коротко и почти бегом покинул комнату, понимая, что ещё мгновение, и он сам уже не сможет уйти. ***** Назначенный для свадьбы день, хотя и был отсрочен ненадолго, все равно подошел очень стремительно. С момента разговора с Искендером Ахмед наконец таки более менее пришел в себя и, хотя оставался все еще хмуро-молчаливым, истерик больше не устраивал и вел себя спокойно, даже немного вяло и апатично, позволяя делать с собой все, что необходимо. В общем-то такой расклад событий всех устраивал, а особенно слуг, которые ничуть не горели желанием выслушивать крики и ругань, а то и вовсе лишиться жизни, попав под горячую руку. За день до церемонии специальные художники мехенди нанесли на тело омеги ритуальные алые узоры хной, настоянной на отваре корня марены, которая и придала красителю яркий кровавый оттенок. Вообще, делать это по традиции должна была самая счастливая в браке омега из окружения невесты, но таковой не было, а потому, с молчаливого одобрения Ахмеда, которому в принципе было все равно, за дело взялись лучшие мастерицы. Получить такую смесь было весьма трудно, как и наносить сам рисунок из-за более густой консистенции, но алый — символ Османской династии, да и предстоящая свадьба была свадьбой не просто знатной омеги, а самого Падишаха Мира, а следовательно все должно было пройти по лучшему разряду: самая пышная и помпезная церемония, самые роскошные наряд, прическа и украшения на невесте, самые изысканные блюда на праздничном столе и так далее. И ровным счетом никого, естественно, не интересовало, что думает об этом сам виновник предстоящего торжества. В конце концов в этом дворце давно привыкли к тому, что счастливых невест в султанской семье были единицы, а большинство выходили замуж именно так: обессилевшие от горя и страха, с красными от рыданий пустыми глазами на почти детских ещё лицах, и поникшими безвольно плечами, обреченные на несчастливый неравный брак с мужьями, по возрасту годящимися им в отцы, а то и в деды. В предсвадебную ночь в гареме устроили большой праздник. Молодую невесту осыпали золотыми монетами, желая богатой и счастливой жизни, а после, девушки собрались в круг и затянули грустные песни, целью которых было вызвать слезы, ведь по поверью, чем больше прольёт невеста слёз сейчас, тем меньше плакать будет в семейной жизни. Ахмед за всю ночь не проронил ни слезинки. Глаза его были сухими, а выражение лица полным глухого беспросветного отчаяния. Ему не хотелось плакать и слушать заунывные песни, хотелось напиться и избить кого-нибудь в честной драке до кровавых соплей и сломанных костей. В тот вечер Ахмед жалел о том, что родился омегой, так сильно, как ещё никогда до. На исполнение традиций, хотя бы частичном, настояла Сафие Султан. Ахмед ни на мгновение не сомневался в том, что бабушка сделала это ему назло. Уж ей, той, что воспитывала его с младенческих лет, заменяя ему мать, как никому хорошо было известно, насколько сильно претит ее внуку навязывание женского образа жизни, насколько раздражают его неудобные красивые наряды, как он не любит глупые праздники со скучными танцами под однообразную музыку, и уж точно она знала о любви Ахмеда к мальчишке янычару и о том, как сильно внук боится и противиться всей душой свадьбе с Дервишем. Определённо то, что праздник в ночь хны в гареме Сафийе Султан устроила такой пышный, какого не было ни у одной из ее дочерей, было ее извращённой местью. Даже не скрывая выражения злорадного торжества на красиво стареющем лице, она наблюдала внимательно за Ахмедом, который сидел на троне мрачный, словно на похоронах, и медленно цедил из кубка вино, с показным радушием принимая подарки и поздравления. Лишь один раз, когда сама Сафие Султан обратилась к нему с торжественной речью, Ахмед, наплевав на все правила и рамки того, как должен вести себя член великой династии, вне зависимости от обстоятельств, сорвал маску и показал настоящие свои чувства. — Не получит Дервиш меня! Лучше удалюсь, но с ним не лягу! — отчеканил он холодно, глядя бабушке прямо в глаза злым тяжелым взглядом. После этих его слов мертвая тишина повисла под сводами гарема. Ахмед поднялся со своего места и, ничего не говоря больше, скрылся в своих покоях в сопровождении бледной от волнения Насти, вцепившейся от испуга мертвой хваткой в его руку и что-то сбивчиво и жалобно причитающей. — Дженнет, — велела Сафие Султан верной Калфе, провожая Ахмеда напряжённым взглядом, — передай Дервишу, что нам нужно с ним встретиться! Что-то мне подсказывает, что наш внук не просто так разбрасывается словами. Обида на Дервиша и одержимость Искендером совсем затмили ему разум! Нужно быть готовым ко всему и принять меры! Служанка поклонилась торопливо и незамедлительно отправилась выполнять данное ей поручение. ***** В день церемонии Ахмеда разбудили гораздо раньше обычного. Почти час Перване Ага колдовал над волосами новобрачного, и еще около часа служанки облачали его в свадебный наряд, надевали украшения и пытались с помощью румян и пудры привести в порядок слишком бледное и подурневшее из-за болезни и застывшего маской на нем злого выражения лицо. Законченный образ получился несомненно роскошным, хотя и, как того требует обычай, весьма закрытым. Любой, кто увидел бы омегу сейчас, не мог бы не признать, что выглядел он просто потрясающе. Однако самого Ахмеда ничего не радовало и, когда по окончании обряда их объявили законными супругами, со всех сторон послышались поздравления, а под ноги новобрачным посыпался золотой дождь, юноше показалось, что вместо торжественной речи Шейх-уль-Ислам только что зачитал смертный приговор. Впрочем, ощущения эти были недалеки от истины, ведь для себя Ахмед давно уже и твердо все решил. Оставалось только попасть в свои покои и хоть на пару минут остаться в одиночестве. Только вот смертный приговор юный Падишах подписать собирался вовсе не себе, и, движимый обидой и ненавистью, пока все ждали от него попытки убить себя, готовился овдоветь.