Ты моя ошибка

Постоянные ссоры истощали и выматывали. Жизнь словно превратилась в мутную серую реку, которая несет тебя по течению куда-то в неизвестность, монотонно и бесконечно скучно, периодически, развлечения ради, швыряя на коряги. Этими самыми корягами были ссоры, которые могли вспыхнуть в любой момент и по любому поводу. А дальше уже все шло, как повезет. Либо они ограничивались взаимной перебранкой, либо, если с миром разойтись никак не удавалось, ожесточенной дракой. Да, именно дракой и никак иначе. Просто Ахмед был никак не тем человеком, который будет покорно рыдать, позволяя себя избивать. Годы тренировок вовсе не прошли зря, и в любой такой стычке Дервиш и сам рисковал серьезно пострадать. Вот и сейчас они катались, как дерущиеся кошки, по песчаному полу тренировочного корта, альфа, вцепившись в чужие волосы, а омега, длинными, отращенными нарочно для таких случаев ногтями, расцарапывая ему в кровь лицо. — Ненавижу тебя! — шипел Ахмед взбешенно, понимая, что в этот раз проигрывает. — Вот вырву тебе глаза, — юноша закашлялся и захрипел, потому что рука мужа оставила волосы в покое и сжалась тисками на горле, но все же счел необходимым закончить свою мысль, — вышвырну тебя слепого из дворца, и будешь ты на паперти просить милостыню! Эти слова отняли у него все силы. Больше говорить омега уже не мог и только дергался в судорогах на полу, периодически, широко открытым ртом пытаясь глотнуть хоть немного спасительного воздуха, и, как бы дико это не выглядело и не звучало, смеялся. На Дервиша же этот смех действовал, как на быка красная тряпка. Он едва смог заставить себя разжать руку, и то только тогда, когда у «любимого супруга» уже стали закатываться глаза. — Как же мне все это надоело! Сил нет! — ударил альфа кулаком по полу рядом с чужой головой. Ахмед, пользуясь его замешательством, бросил противнику в лицо горсть песка, и, набросившись, повалил альфу на спину. Забравшись сверху, он нанес несколько коротких, но сильных ударов в чужое солнечное сплетение и, бросив врага задыхаться, оставил его наконец в покое. Этот бой был окончен. На самом деле у них всегда были границы, заходить за которые было запрещено. Они могли бы легко сделать это, но никогда не пытались действительно убить друг друга. Обессиленный, опустошенный и даже странно удовлетворённый после прошедшей вспышки гнева, Ахмед отполз неуклюже к бортику корта и, привалившись к деревянной стене, платком пытался убрать теперь следы носового кровотечения со своего все еще синюшного после удушья лица. Когда с этим было покончено, шатаясь, омега поднялся первым на ноги и первым же выбрался из ямы, яростно сверкнув глазами в сторону Зульфикара, предложившего ему помощь. В этот раз победа была за ним. Возвращаться во дворец Ахмеда не спешил. Ещё пару минут он стоял неподвижно рядом с кортом, глядя на приходящегося в себя супруга как-то даже обеспокоенно, но когда тот поднялся наконец на ноги, только и бросил, презрительно усмехаясь: — Ты стареешь! Ты так жалок сейчас! Убирайся немедленно с глаз моих долгой и только попробуй встретиться мне сегодня, руки прикажу отрубить! И да, — добавил юноша, вспоминая, с чего вообще в этот раз началась ссора, — еще раз я узнаю, что ты развлекался в борделе со шлюхами, пеняй на себя, я тебе даже пальцем ко мне прикоснуться больше никогда не позволю! Не смей тащить грязь в мой дом, а уж тем более на наше супружеское ложе! Все, можешь идти! Дервиш молча кивнул и, выбравшись несколько неуклюже из ямы, торопливым шагом удалился, прихрамывая, в свои покои. Альфа прекрасно знал, что с чувством юмора у его воспитанника все очень и очень плохо, и что если он что-то говорит подобным тоном: не с издевкой и не в разгар ссоры, по принципу «лишь бы что-то сказать», а просто цинично и спокойно, констатируя сухо факты, значит действительно все будет именно так, как было сказано, и никак иначе. Сказал, что отрубит руки — значит отрубит. Таков уж он был теперь, таким сам Дервиш его сделал... ***** Справедливости ради, стоит сказать, что дав волю гневу, оба супруга испытывали каждый раз потом пусть и недолгое, но всё-таки облегчение. Выплескивать ярость в бою было лучше, чем держать ее внутри себя, несравненно лучше. И всё-таки вся эта ситуация с их скандалами... Оба ведь они прекрасно понимали, что всего этого никогда не должно было быть. Какая вообще могла идти речь о том, чтобы на Падишаха, на представителя священной династии кто-то поднял руку?! Дервиш был жесток с ним только потому, что Ахмед это ему позволял и частенько даже сам его провоцировал. И альфа знал причину всему этому. Она лежала на поверхности, и имя ей — чувство вины, пожирающее изнутри, выматывающее, истощающее. Ахмед не любил страдать угрызениями совести, вместо этого он искал наказания для себя, искал страданий телесных, наслаждаясь ими со страшной одержимостью, страданий, которые позволяли ему сбросить груз с души. И Дервиш дарил ему то, в чем он так нуждался, потому что знал, что иначе Ахмед с виной справляться не умеет, что иначе он погибнет, спалив себя изнутри до пепла. Этим Дервиш пытался себя оправдать. В глубине души он давно признал перед собой самим, что ему нет оправдания. ***** Они не видели выхода из той ловушки, в которую сами загнали себя, но ничто не может длиться вечно, тем более что-то столь дикое, возмутительное, ошеломляющее и ужасающее, как их ссоры. Они достигли пика, апогея своей ненависти, а после него могло быть лишь падение, такова жизнь. И никто не знал, что же последует за этим падением: возрождение чувств, примирение, а может просто равнодушие, настоящий конец их многолетней и многообразной связи, или они просто убьют друг друга и тем поставят точку? Они ждали дня падения со страхом, с надеждой, с пониманием того, что как бы не повернулась дальше их судьба, они будут роптать на нее. Они ждали этого дня слишком сильно, и все равно оказались не готовы к нему, когда он настал... И их «падение» было похоже на грозовую тучу, на костер... как заканчивается дождь, когда в туче больше не остаётся «слез», как тухнет костер, когда догорают дрова, так и у них просто не осталось больше сил, чтобы ненавидеть друг друга. А было это так... ***** — С чего ты решил, что я желаю тебя видеть? Я тебя к себе не звал, и впредь звать не собираюсь! — отрезал Ахмед бескомпромиссно. Он сидел в беседке в саду на бархатной мягкой тахте и читал увесистый том Богословских учений Джалладина Руми, ища в его мудрых словах ответы на свои бесчисленные вопросы. И только робкое подобие спокойствия затеплилось в его душе, как появился Дервиш, как живое напоминание о всех его несчастьях, и за это Ахмед был на него крайне зол. — Уходи! Чего ждешь? — бросил он хмуро, закрыв с громким хлопком резко опостылевшую ему книгу, где все казалось таким простым, где его учили тому, что все его проблемы можно было легко решить, достаточно просто следовать советам. Возможно, что великий мудрец действительно был прав, но где ему, искалеченному жизнью мальчику, было найти силы, чтобы сделать это: чтобы перешагнуть через собственную гордость, научиться вновь доверять людям, наконец полностью, без тайн и притворства, открыть свое сердце для любви. По спине юноши прокатился волной холодок. Что-то было не так, что-то должно было произойти, что-то большее, чем обычные их ссоры. — Счастливы вы?! — спросил вдруг Дервиш каким-то тревожно странным тоном и, вместо того чтобы послушаться приказа, начал быстрыми шагами приближаться. Невольно омега напрягся. Хотя на лице его так и не дрогнул ни единый мускул, спина, однако же, стала неестественно прямой, выдавая волнение. — Ты вроде еще не настолько стар, чтобы тебя подводил слух! — бросила он, выгнув высокомерно дугой лука бровь. — Так какое именно слово в моем приказе показалось тебе непонятным? — Хорошо вам, да? — продолжил Паша, полностью игнорируя все его слова. — Нравиться издеваться надо мной? Ну вот чего...чего Вы от меня хотите?! — внезапно он сорвался на истеричный крик, хриплый, утробный, похожий на звериный рев. Ахмед любил одиночество и часто отсылал от себя стражу, пренебрегая безопасностью, поэтому, в случае чего, прийти на помощь ему сейчас было некому, да и самому защититься, кроме как собственными руками, было нечем, ведь сегодня он опрометчиво не взял с собой даже кинжала. Непростительная беспечность. — От тебя я не хочу ровным счетом ничего! — процедил молодой Султан холодно, разделяя четко слова. — Будем друг с другом честными, ты мне не нужен! Раньше ты был решением моих проблем, а теперь сам превратился в одну сплошную проблему. — В чем я ошибся? — прошептал Дервиш, сверкая безумным взглядом. — Почему вы возненавидели меня?! Я бросил к вашим ногам весь мир! Я ради вас был готов умереть! Я защищал вас столько, сколько знал, заботился о вас, я пытался быть к вам добр, я мечтал любить вас, но вы мою любовь отвергли и презрительно втоптали в грязь! Почему? Чего вам не хватало? Ахмед недовольно поджал губы. Быстрым движением он провел по волосам, незаметно вытаскивая из прически острую, длинной в полтора пальца заколку. Не самое грозное оружие, конечно, да и вообще не оружие, но когда есть необходимые навыки, в оружие можно превратить все что угодно. — То, что ты изнасиловал меня, по-твоему, недостаточный повод для ненависти? — задал он встречный вопрос, добавляя в голос немного предупреждающего рыка. — Ты не в себе, Дервиш, лучше тебе уйти, пока ты не натворил глупостей в очередной раз! — как можно спокойнее и тверже продолжил Ахмед, надеясь решить в этот раз все мирно. — Как вы могли?! Вы... — Дервиш осекся, подбирая слова. Юноша дерзко усмехнулся. — Я испугаться тебя должен, или что? Поди прочь с глаз моих, пока я еще добр, и мы забудем об этом, как о досадном недоразумении. Давай иди! Альфа не шевельнулся с места. — Чего вы хотите? — заговорил он вновь. — В чём нуждаетесь? — голос мужчины срывался, лицо его было мертвенно-бледным, на лбу выступил холодный пот, руки нервно дрожали, и самого его всего трясло, как в лихорадке. На самом деле это действительно выглядело пугающе, но Ахмед, конечно же, вида не подал. — Я ведь люблю вас! ЛЮБЛЮ! — Дервиш вдруг рванулся резко ближе к омеге и в следующее мгновение упал перед ним на колени. — Скажите, чего вы хотите, и я выполню все, что вы только пожелаете! Прикажите убить себя, и я убью! — Если бы я хотел твоей смерти, ты бы давно уже был мертв, — бросил Ахмед в ответ равнодушно. — Тогда пожелайте что-нибудь другое! — потребовал Паша яростно. — Любая ваша просьба, любой каприз, все исполню! Драгоценности, рабы, золото, лучшее оружие со всех концов света, лучшие наряды, лучшие книги и труды лучших мудрецов мира что угодно я добуду и брошу к вашим ногам! — принялся перечислять альфа и вдруг замолчал, смотря на супруга взглядом одновременно полным обиды, ненависти и безумной любви, а тот смеялся, звонко и заливисто. — Я вас боготворить готов! Я обожаю вас! — закричал мужчина отчаянно, но Ахмед лишь рассмеялся еще громче. Непонятно, истерика с ним случилась, или он просто издевался, но на Дервиша это подействовало словно пощечина. — Да вы...вы! — прорычал альфа хрипло. — Как же вам нравится унижать людей! Вот чем вы действительно наслаждаетесь! Какая же вы... ты дрянь! Да кто ты такой вообще?! Да ты просто потаскуха! Сука блудливая и больше ничего! Все, что у тебя есть, есть только благодаря мне! Иначе ты вообще давно бы уже был мертв! Ахмед, едва начавший успокаиваться, рассмеялся с новой силой. — Вот как ты заговорил теперь?! — юноша нахмурился, качая головой. — Я, значит, тебя сейчас прощу, а ты решишь, что тебе все дозволено, что ты особенный, что я тебе что-то за твою «любовь» должен, потом ещё будешь всю жизнь меня попрекать, пуще чем сейчас, знаю я тебя! Все вы такие! Даже Искендер мой, не будь я Султаном, взял бы он меня замуж такого? Искендер, впрочем, может и взял бы, но сомневаюсь я что-то в этом! — Ахмед горько усмехнулся. — Не могу я больше людям доверять, за это стоит отблагодарить тебя отдельно! Все вы хороши! Как будто я не знаю, что не будь я Падишахом, вы все, кто сейчас меня боготворит, кто кланяется мне и руки целует, плевались бы мне вслед, а кто по подлее, те камнями бы закидали, за то, какой я, как живу и что себе позволяю! И ты бы среди них был, потому что ты меня ненавидишь! Больше них всех ненавидишь! Сейчас прощения пришел просить, а потом проклинать меня будешь за то, что так передо мной унизился, — глаза Ахмеда полыхнули огнем. — Так вот раз такое дело, то я тебя еще больше унижу! На колени! А теперь целуй сапоги! Знай свое место! Как бы не была высокая твоя должность и сколько бы у тебя не было власти, все равно передо мною ты лишь раб! Как же ты жалок сейчас! Как после такого я должен буду уважать тебя как супруга? — юноша замолчал резко и, откинувшись обессиленно на спинку тахты, устало принялся массировать холодными тонкими пальцами виски. От криков у него опять разболелась голова. Альфу же всего просто трясло, лицо его застыло, искривившись в жуткой гримасе, кулаки сжимались и разжимались. Никогда до этого Ахмед еще не видел его в таком бешенстве. — Ах как же ты смотришь, — протянул юноша задумчиво и даже как-то восхищённо. — Какие адские муки и проклятия посылаешь на мою голову... Ты бы с удовольствием убил меня сейчас. Ну так давай! — омега вновь нервно рассмеялся резко. — Поднимайся, живо! Бери нож! — вынув из чужих ножен клинок, он почти насильно впихнул его рукоять в чужую руку, а лезвие резким движением приставил к собственному горлу. — Зарежь меня! Чего ждешь?! Ты же наверняка об этом давно мечтаешь. Так режь! Чего же ты испугался?! — Ахмед напряженно прищурился. — Когда насиловал и избивал меня по поводу и без повода, страшно не было, а теперь чего же ты боишься?! Угрызений совести? Ложь! Никогда не поверю! Власть боишься потерять? Так не бойся, при Халиме тебе местечко теплое всегда найдется. Отбрось свой страх, убивать легко! Сам меня этому учил! Убей!.. Но нет, не сможешь, не сейчас... — заключил он как-то даже разочарованно. — Почему только не пойму. — Люблю потому что, — выдавил Дервиш тихо. Омега грустно улыбнулся. — Нет, не любишь. Когда любят, не поступают так, как ты со мной, и тем, кого любят, не лгут. Убирайся! — процедил он вдруг раздраженно. — Что? — Убирайся, говорю! Прочь поди!.. Хотя нет, постой! — в глубине карих глаз на мгновение мелькнуло что-то странное. — Скажи, если отошлю тебя, навсегда от тебя откажусь, ты ведь не отпустишь? Убьешь меня, верно? — Убью. Сначала вас, а после сразу и себя. — Я так и знал. Ты слишком предсказуем. Дервиш нахмурился растерянно. — Если знали, что убью, почему не избавились от меня до сих пор? — Потому и не избавился, что знал, — отозвался Ахмед тихо и замолчал. — Как же мерзко! — после недолгой паузы простонал он, морщась словно от сильной боли. — Как же мерзко все это! — повторил юноша, щуря мокрые от слез глаза, и опустил голову, закрывая ладонями лицо. — Отвратительно! Какая грязь, какой мрак! Аллах великий, что же мы делаем?! Что мы делаем?! Ответа конечно же не последовало.