***
Тишина. Ебаная. Блин. Тишина. Саре захотелось вскочить на стол, станцевать на нем чечетку, выпнуть со стола дурацкую кружку с надписью «Счастливого Рождества!» – сделать, что угодно, лишь бы эта убийственная тишина перестала давить на больную голову. В три ночи её разбудил ужасно реалистичный кошмар, она обнаружила себя лежащей на кровати в той же самой одежде, что и вчера. Видимо, сильно устала, поэтому и не разделась. Около получаса ничком лежала на матрасе посреди своей комнаты и пыталась привести мысли в какое-то подобие порядка. Правда, ни черта не выходило. Ей казалось, что тридцать первое августа было сто лет назад. Все мысли и чувства были чужими, далекими и передавали ей привет из какой-то другой жизни, которой у неё никогда не было. Одежда больше не принадлежала ей, друзья из прошлого растворились, как утренний кофе в стакане, – бесследно, и даже злость на мать казалась какой-то ненастоящей, вымученной. Всё, что раньше принадлежало только ей, отныне принадлежало кому-то другому, ничего общего не имевшему с той, кем она являлась сейчас. Лишь два призрака привычно покоились на её груди, удобно устроившись на излюбленных местах. Первый ряд, дорогие билеты, отличный вид. Марго и Миллер. Мирные, мёртвые, родные. Она с готовностью открыла для них свое сердце когда-то и позволила им остаться в нем навсегда, что они, собственно, и сделали. Сара не могла прогнать их. Проходите, садитесь, может, чаю? Да и как можно прогнать того, кого и в живых-то нет? Но главная причина, почему она позволяла им по-хозяйски расположиться в своем сердце, была такова: она делила с ними груз. Чувство вины было слишком большим, чтобы тащить его самостоятельно. Да, Марго, ты виновата в том, что оставила меня на этой заснеженной дороге ради Джона. Как ты посмела? Даже после того, как я сказала, что умру! Да, Миллер, ты виноват в том, что не прекратил все раньше! Я должна была знать, что ты меня любишь гораздо раньше, чем за пару часов до твоей смерти. Черт, вы оба виноваты! Раз за разом, как мантра или молитва. Сара мысленно провоцировала борьбу с призраками каждый раз, когда чувство вины придавливало камнем грудную клетку и становилось трудно дышать. Она чувствовала себя последней дрянью, одновременно утешая себя мыслью: «а что с ними будет»? Они ведь уже мертвы, не так ли? И, успокаиваясь, продолжала яростно наступать на них, кидаясь обвинениями в каждого поочередно, а они молчали, смотря на неё пустыми, мертвыми глазами. Она знала: это нихуя не нормально. Но мера была вынужденной, как кислородный баллон для больного раком легких, потому что иначе существовать не получалось, и каждая секунда такой жизни подталкивала её к непреодолимому желанию выпрыгнуть из дома прямо на оживленную трассу, чтобы как можно скорее превратиться в фарш. В тот же фарш, каким стала сестра после смерти. Тогда мы бы вновь стали похожи, ха-ха. – Ха-ха… – безжизненно повторила Сара, лежа на неудобном матрасе, и по щекам потекли слезы. Тихие и полные скорби – такие хочется скрыть от всего мира. Ты наедине со своей болью и будь проклят тот, кто посмеет прервать ваше печальное свидание. Когда Сара переставала на пару минут предаваться полезному только для неё занятию, то есть обвинять мёртвых людей во всех смертных грехах, она забывала, как дышать, ходить, говорить, смеяться, выгуливать Эйнштейна и делать домашку. Даже плакать было трудно. Тогда она вновь становилась Сизифом, спускалась к подножию горы и волочила этот камень на самую вершину. «Стоит ли жизнь труда быть прожитой?» – ответ будет однозначным, но лишь до тех пор, пока у тебя не появится свой собственный камень, который станет твоим вечным бременем. Вот тогда-то уже сложнее решить, стоит ли жизнь труда быть прожитой. Ей отчаянно захотелось возвыситься над собственным существованием. Кто сказал, что осознание правды позволяет покорить её? Осознание правды вызывает в ней лишь желание взять тяжелый ствол и выстрелить куда-нибудь. Возможно, прямо себе в висок. Так может ты так ничего и не осознала, девочка? Может все это время ты просто ходила кругами, волоча за собой смиренных призраков и упиваясь своей болью? Рука потянулась к небольшому радиоприемнику, покрутила тугое колесико, пока из динамиков не зазвучала знакомая мелодия и приятный мужской голос не запел: «Просто девушка из маленького городка, живущая в одиноком мире…». И, откинувшись на спину, позволила голосу Стива Перри* быть единственным голосом у неё голове.***
– Может быть, вы оба проявите капельку уважения ко мне и съедите хотя бы один кусочек! Сара вздрогнула. Утром она бежала от тишины, но теперь вновь желала её, как страстный любовник желает свою замужнюю возлюбленную. Мать метала злобные взгляды от отца к ней, и обратно. Затем уперлась своими колкими глазами в одежду дочери и поджала губы. – Опять хочешь сказать что-то отвратительное обо мне и моей одежде? Фраза прозвучала, как пощечина. Женщина открыла рот, как рыбка, набрала туда воздуха и снова закрыла. Казалось, она опешила. – С чего ты взяла, что я хочу сказать что-то плохое? И к чему это «опять»? Сара тяжело вздохнула. – Вот видишь, ты даже сама не замечаешь… Между прочим, следить за своими словами – крайне полезная вещь, мам. – Тебе нужно было подумать об этом вчера! – Я следила за своими словами! Если ты переживаешь, что я сболтнула это со зла, то нет. Я. Предельно. Серьезно. – Хватит! Две головы прекратили свой привычный бой глазами, и оставили на потом попытки прожечь друг в друге дыру. Отец сидел на краешке стула в своем дурацком твидовом пиджаке (а мать ещё к ней придирается), весь бледный, как смерть, и безуспешно пытался ослабить туго затянутый синий галстук. Видимо, мать хочет прикончить не только её, но и отца. Сара протянула руку, расслабила удавку и ободряюще улыбнулась отцу. – Я тоже думаю, что сегодня будет дерьмовый день. – Следи за языком, юная леди! Она демонстративно цокнула языком и закатила глаза. – Хорошо-хорошо, я тоже думаю, что сегодня нам предстоит крайне тяжелый рабочий день, в конце которого от нас будет разить навозом, как от коров в хозяйстве, о котором никто не заботится должным образом. – Высокопарно. – как обычно поддержал Сару отец. – Глупо. – как обычно возразила мать. – Мелоди, не стоит отрицать, что у нашей дочери есть определенные способности к языку! Мелоди. У матери было прекрасное имя, но оно не имело ничего общего с её характером. Мать Сары была среднестатистической сорокалетней женщиной, но тот уровень раздражения, который она могла вызывать у людей, был слишком далек от среднестатистического. Мелоди О’Нил, в девичестве Рассел, была типичной уроженкой Юга – роскошной неторопливой женщиной с густыми каштановыми волосами, болотно-зелеными глазами на заостренном лице и привычкой смотреть пристально, выжидающе, чем напоминала ястреба, горделиво сидящего на ветке и поджидающего долгожданную добычу. Но главное слово из всего описания было, пожалуй, «горделиво». История их семьи началась с Натаниэля Рассела – богатого купца, далекого прадеда матери. Чарльстон, как и вся Южная Каролина, был сердцем рабства и процветающего капитализма, следовательно, идеальной почвой для белых мужчин и их семей, которые приезжали в этот город, чтобы разбогатеть на труде чернокожих рабов. Это сейчас мамина сестра работает историком и археологом, а из семейного фонда выделяется кругленькая сумма денег на реконструкцию музеев, но Сара может закрыть глаза и увидеть, как семья Рассел усаживается на огромной веранде, попивает холодный персиковый чай и не имеет ни малейшего понятия о той трудной жизни, через которую проходят рабы, которыми торгует их дорогой папаша. В детстве она частенько смотрела на мать, и воображала её сидящей на веранде и размышляющей, кого бы позвать сегодня на ужин, а рядом стояла бы её служанка и покорно выслушивала наставления на вечер: что запечь, что подать к столу, какие вина будут пить гости и, конечно же, Мими, нужно охладить чай, да побольше, и принести сигарет джентльменам. Мать была дотошна до манер, чопорна до безумия и всегда норовила кого-нибудь поправить. Её, конечно же, не смущало, что это в свою очередь было плохим тоном, который она не выносила, но в глазах матери большим грехом являлось сквернословие и дрянная речь, нежели указать человеку, что он неправильно разговаривает. Все детство она провела в одном из самых роскошных домов Чарльстона, который уже много лет является национальным памятником и всем вокруг хвасталась, что отлично ведет хозяйство и в совершенстве знает, как управлять домом. Но хрена с два, как любила говорить Сара. А затем добавляла: «Мать отлично умеет делать вид, что умеет управлять домом, вот только когда дело доходит до практики – пиши пропало». «Даааа уж, – думалось Саре, когда мать в очередной истеричной попытке пыталась управиться с кучей белья, посудой и уборкой. – Из Чарльстона можно уехать, можно даже отделаться от своей высокомерной семейки, но Чарльстон из тебя не уедет никогда». Затем, устав от безуспешных попыток привести дом в порядок, и наведя ещё больший бардак, мать устало опускалась на низкую плетеную табуретку рядом с телефоном и звонила в клининговую службу. – Это только на сегодня! – уверяла мать отца. Но на деле за свои шестнадцать лет Сара повидала кучу домработниц, но самыми любимыми были испанка Мария, чей заливистый смех она до сих пор может услышать в перезвоне колокольчиков на ветру; грузная Гленн из Дублина с вечно румяными щеками, вкуснейшим рагу, которое она готовила специально для девочки, называя его «национальной гордостью», и странноватыми ирландскими танцами, которые она неуклюже танцевала в свободное от работы время. Ей все время хотелось пошутить, что Гленн давит воображаемых тараканов, но шутить над этой женщиной, несмотря на её веселый нрав, Сара так и не отважилась. И, конечно же, сильнее всего она любила возрастную полноватую женщину Имельду из Миссури, которую полноправно считала членом своей семьи. Джорджиана, бабушка Сары, была холодной и безразличной женщиной с белыми, как снег волосами, которую со временем перестали заботить даже фамильные драгоценности и богатая история их семьи. Она была, как снежная королева – одинокая, беловолосая, бескровная и безжизненная; иногда Саре казалось, что бабушка умерла, настолько та была недвижима. А Имельда была живая, резвая, иногда грубоватая, но в этой грубой силе чувствовалась нежность и забота. Сара не позволяла привязываться к тем, кто, она знала наверняка, не задержится в их доме надолго, но она всем своим юным сердцем мечтала, чтобы её бабушка не была статной южанкой, а была простой женщиной из Канзас-сити, какой была Имельда. Когда стало известно, что Марго погибла, эта женщина сразу же явилась к ним в дом. Пока родители Сары, оцепеневшие и безутешные, сидели в полицейском участке, Имельда осталась с ней, чтобы убираться дома, готовить еду и разбираться с вещами сестры. В тот холодный январский день все краски поплыли, размылись проливным дождем, а стрелка часов упрямо отказывалась двигаться вперед. Время было тягучим, как мёд, только сладости в нем не было, лишь горечь. Сара закоченела от ветра и холода, Имельда посадила девочку к камину, сама же принялась разбирать чемодан Марго. Саре нравилось, что женщина не кормила её сочувствующими фразами вроде «все будет хорошо», «все наладится» или «она теперь в лучшем мире», как отвратительно выразилась тетя Мэй. Сара смотрела в огонь, не в силах отбиваться от тяжелых мыслей, в которых причудливым комком сплелись снег, скрежет металла, лицо придурка Джона, кровь, кости, зеленые глаза и отвратительный удушливый запах красных Мальборо, которые курил отец. Сара своровала у него пачку и выкурила все до единой. Эйнштейн положил морду к ней на колени, жалобно поскуливая, за спиной Имельда разбирала чемодан, а Сара уставилась на горящие бревнышка в камине. Она будто бы впала в спячку и находилась в коконе с той самой минуты, как посреди ночи надрывно и с легкой истеричной ноткой прозвенел телефон, пронзая ночную тишину отвратительным всепоглощающим чувством того, что случилось что-то необратимое. Оставались считанные секунды до того момента, как их жизнь изменится навсегда. Она не знала, но ощущала где-то на периферии сознания: ночной звонок – жди беды. И, услышав первый хриплый крик матери, она тут же все поняла: в их двери постучалась беда. Нет, не постучалась, а выбила ногой деревяшку и завалилась, как к себе домой. Вокруг девочки, против её воли, образовался невидимый барьер, через который внешнему миру было не пробиться. Сара так и не поняла до конца, что Марго разбилась насмерть. Ей казалось, что сейчас они с мамой и папой заявятся, громко захохочут и завопят «Мы тебя разыграли, глупышка!», а она разозлится и не будет разговаривать с ними неделю точно, но вздохнет с облегчением. Вот только они так и не вошли, хохоча в предвкушении розыгрыша. Тогда она в первый раз столкнулась с тем, с чем ей не хотелось бороться. Да и не было смысла. С чем тут бороться? Как бороться? Как бороться со смертью, Сара? Ей ведь даже в лицо не плюнуть, как Майку Коркорану – главному школьному задире. Внутри все оцепенело. Страх схватил в заложники каждую клеточку её тела. Она не сразу поняла, что звуки за спиной стихли. Наверное, Имельда закончила разбирать вещи. Сара неохотя обернулась и увидела, как женщина держит картину, нарисованную Маргарет пару дней назад. Значит, сестра хотела взять её с собой? Может быть, подарить Джону? Если бы Сара рисовала ему картину, то на ней была бы изображена лишь куча дерьма. На холсте раскинул свои лепестки букет роз. Они были нарисованы так живо, так естественно, что, казалось, приложи к картине руку и почувствуешь нежность бархатных цветков. Имельда долго и внимательно вглядывалась в портрет, затем приоткрыла рот, набрала немного воздуха и… запела. «Когда мы шагаем-шагаем в сиянии дня Миллионы темных кухонь, тысячи серых чердаков Затронуты свечением, принесенным внезапным солнцем. Для тех, кто слышит нашу песнь: Хлеб и розы. Хлеб и розы» Она была женщиной в возрасте, но голос у нее был, словно у молоденькой девушки, особенно сейчас, когда она так дивно пела. Сара так бы и существовала, отгороженная ото всех, до конца жизни, но чувственный и звонкий голос этой женщины мог сломить даже самые толстые стены. «Когда мы шагаем-шагаем, мы бьемся за мужчин, Ведь они женщин сыны и мы примем их вновь. Жизнь не должна страданьем быть От рождения до смертного одра. Голод сердца не слабее голода тела Так дай нам хлеб, и дай нам розы» Саре не нужно было даже прислушиваться. В тишине дома голос резонировал от стен и звучал повсюду. По щеке потекла первая слезинка. За ней поспешила вторая. «Когда мы шагаем-шагаем Плач тысяч погибших женщин Слышен через наше пение Это извечный плач о хлебе. Ремесло, и любовь, и красота Знакомы их душе вечно тревожной. Да мы бьемся здесь за хлеб, но и за розы тоже…» Она протянула последнюю строчку про розы, и Сара заметила, как поблескивают её глаза в тусклом свете. Впервые за всё это время она чувствовала боль: боль от утраты сестры, боль умирающих женщин, боль погибающего от голода тела, но в то же время она ощущала красоту роз, любовь, гордость и скорбь. Удивительные и разрозненные чувства рождались в душе в этот вечерний час. Имельда принесла с собой немного еды, но гораздо более важное она принесла в своем сердце. Песню про хлеб и розы*. Сара внезапно разрыдалась. Имельда подошла с картиной в руках и взглянула на девочку своими добрыми, покрасневшими от усталости глазами, присела рядом с ней и заключила в объятья. – Это самая красивая песня, которую я когда-либо слышала… – сквозь нехватку воздуха и слезы прошептала Сара. Она должна знать. – А это самая красивая картина, которую я когда-либо видела… – прошептала Имельда поверх головы Сары. – Тогда забери её себе, Имельда. Марго была бы счастлива, если бы знала, что тебе она так понравилась. Женщина ничего не ответила. Сара лишь почувствовала, как тихонько задрожали её плечи.***
– Волнуешься? – А? – Сара, будь внимательней. У тебя сегодня первый учебный день. – Правда? А я и не знала, думала, мы едем в Гап*– купить мне новых шмоток. Мать устало вздохнула. – Не шмоток, а вещей, юная леди… – Ой-ой, подожди, в горле пересохло, не нальешь мне холодного персикового чая, la maman? Саре нравилось подначивать мать с самого утра. Помогало справиться с волнением. – Кстати, у меня для вас одна новость. Я знаю, вы будете шокированы, но приложите все усилия и держите лицо, как подобает настоящим южанкам, – Сара выдержала драматичную паузу и прошептала. – Рабство отменили. Мама чертыхнулась, и тут же какой-то мудак слева начал ей сигналить. Сара не могла упустить такой момент для шутки. Она открыла окно, высунулась и что было мочи закричала: – Ну что за моветон? Не видишь, за рулем дама, нам не так давно дали базовые человеческие права, ушлепок! – САРА ГВЕНДОЛИН О’НИЛ, СЕЙЧАС ЖЕ СЯДЬ НА МЕСТО! – О, нееет…. Подключилось мое второе имя, ты и в правду зла… Сара закрыла окно и весело посмотрела на побледневшую мать. Кажется, она её опять опозорила? Если умение шутить считается за позор (а у матери считается), то определенно, да. – Ещё одна такая выходка и будешь ходить в школу пешком или ездить на автобусе! Сара округлила глаза в притворном ужасе. – С простыми людьми, мама? Быть такого не может! Придется доставать нашу повозку для поездок по городу, а кто будет вместо лошади? Эйнштейн? Едва не захохотав в голос, она наклонилась и обхватила колени руками, опасаясь, что мать может выкинуть её из машины сию же секунду. В глазах Мелоди отразилось облегчение и Сара, подняв покрасневшее лицо с колен, с ноткой ужаса поняла: это лишь потому, что впереди замаячила школа. Желание посмеяться исчезло моментально. Они въехали на парковку. Вокруг сновали старшеклассники, никакой малышни, чей непосредственный вид обычно успокаивал Сару. В Балтиморе малыши учились прямо рядом с ними, к тому же, они делили столовую. Сара выцепила взглядом парочку бледных заспанных лиц, которые, видимо, даже не понимали, что вот-вот начнутся занятия. Сегодня было прохладно и всё были в куртках, джинсовках, а кто-то даже носил толстовки. Сара мысленно отсалютовала им, но с толикой зависти. Её толстовки теперь красуются на балтиморских нищих. Оглядев приземистое, серое здание, заметила, что кое-где виднелись трещины, точнее даже не кое-где, а прямо над входом – две черные глубокие прорези. Взгляд скользил по убогому зданию, а мозг отказывался верить, что ей придется зайти в эти развалины. – Вау, здание не выдержало столь большого скопления гениальных голов? – попытка пошутить, чтобы приободрить себя, провалилась – голос предательски дрогнул. Мама улыбнулась так сладко и очаровательно, что Сара почувствовала, как от стремительно повышающегося сахара в крови заболевает сахарным диабетом. – Что ж, теперь моя очередь смеяться? – спросила мать глубоким бархатным голосом, и от того стала похожа на притаившуюся в кустах пантеру. Саре тут же захотелось ответить. Она схватилась за ручку двери. Опасный маневр. – Знаешь, мам… – Она открыла дверь и высунула одну ногу. – Я думаю, вселенная уже неплохо надо мной подшутила… Мать вопросительно хмыкнула, смотрясь в зеркало и поправляя прическу. – … Когда позволила мне родиться в вашей семье. Тут же выскочила из машины, пытаясь сдержать хохот, и захлопнула за собой дверь, сквозь стекло наблюдая, как мать набирает в рот воздух «по-рыбьему», как подумалось Саре ещё утром, и пытается выдумать, что бы ей ответить. Приготовившись услышать сквозь толстое стекло крики по типу «невоспитанная девчонка», «вернешься домой, я тебе устрою», Сара навострила ухо, но внезапно к входу подлетела машина и, даже не до конца остановившись, агрессивно начала сигналить впереди стоящим зевакам. Сара почувствовала, какого это – быть на высоте, когда матери не оставалось ничего, кроме как выехать вперед и метать в неё молнии из своих болотных глаз. Сара перевела взгляд на любителя агрессивно погонять с утра пораньше. Ого, старый знакомый! Точнее не такой уж и старый, прошло от силы минут двадцать. Из машины выпрыгнул худощавый паренек в спортивном костюме: кожа обильно усыпана веснушками, лицо вытянутое, с ярко-выраженными скулами, на носу горбинка, рыжевато-коричневые волосы неравномерно подстрижены и торчат в разные стороны. Сара не видела «ушлепка», но судя по тому, как парень посмотрел на неё, она поняла – попалась с поличным. Весь её утренний нервно-смешливый настрой давал о себе знать. Видимо, ни она одна сегодня была в таком настроении: парень поджимал тонкие губы, а вокруг его серых глаз стремительно расползались морщинки, какие бывают только тогда, когда изо всех сил пытаешься сдержать смех. Машина рванула прочь так же резко, как и приехала. Сара не успела разглядеть «ушлепка». Интересно, а он успел её разглядеть? Ей не очень-то нужны проблемы, но по собственному опыту Сара знала: проблемам очень нужна она. Парень так и остался стоять у подножия лестницы, как потерянный щенок, и она было открыла рот, чтобы сказать что-нибудь («привет, ушлепок-младший»?), как за спиной кто-то громко нажал на гудок несколько раз, привлекая всеобщее внимание, и Сара, обернувшись, увидела неподалеку свою мать, которая сложила руки на крышу автомобиля. «О, нет, не смей…» – не успела подумать Сара, как её мать крикнула своим зычным голосом: – Сегодня тебе достанется дома, юная леди! Затем залезла обратно в машину и уехала. Три секунды позора, а расхлебывай вечность. Спасибо, мам. Но, казалось, никто не обратил на это внимание. Кроме того парня. Его удивленные глаза встретились с глазами Сары, и выражение его лица было настолько смешным, что оба не выдержали и громко захохотали. Некоторые студенты отпрянули от них, как от прокаженных, что рассмешило их обоих ещё пуще. Уже второе знакомство в Сентфоре начинается с безудержного смеха над какой-то глупостью. Прозвенел звонок, оповещая учеников о том, что пора занимать места в классах. Парень оглядел вход, заполненный студентами, и побежал по лестнице вверх мимо Сары, перескакивая через две ступеньки сразу и успев бросить ей в лицо: – Сегодня тебе достанется дома, юная леди! Сара отметила, что его передразнивание получилось лучше, чем у нее самой, а ведь она практикуется в этом искусстве не первый год. Она последовала его примеру, перескакивая по две ступеньки и неожиданно врезалась в огромный шкаф, который резко возник прямо перед ней. От неожиданности шкаф выронил свои учебники. – Блять, смотри куда прешь! И что вот такому отвечать? Сара, как и мать – южанка до мозга костей, а южане, как известно, превыше всего ценят этикет. – Ой, да пошел ты нахуй. Шкаф, до этого собиравший учебники, вскинул на нее свои зеленые глаза. «Блин, неужели в этом Сенфоре самое большое скопление зеленоглазых людей в Америке?» – подумала Сара. – Первый день в школе, а уже наживаешь себе врагов? Далеко пойдешь. Сара усмехнулась. Даже малышня в Балтиморе не бросалась такими глупыми угрозами. – Мы что, в детском саду? Друзья, враги, не писай в мой горшок? Ты смешон. Вскинула голову и горделиво прошла мимо него (ну, раз она не говорит, как южанка, то хотя бы пусть выглядит, как одна из них). – Эй. Я серьезно. Такое поведение не пойдет тебе здесь на пользу. Нужно знать, с кем стоит говорить подобным образом, а с кем – нет. Ей захотелось стремительно развернуться и послать его нахуй ещё разок, но она чувствовала, как её предки на небесах попивают граппу из хрустальных бокалов и качают головами, поэтому она лишь слегка повернула голову, немного лениво, как будто бы ей нет дела. Хотя, подождите… Ей и впрямь нет никакого дела. – Спасибо за совет. Жаль, туалетной бумаги нет, записала бы столь бесценные знания, а потом отнесла бы туда, где им место. Ну, полагаю, сам додумаешь. – Меня Майкл зовут. Запомни это имя. Глаза парня недобро засверкали. «Хочешь меня запугать, смазливая рожа?» – Окей, Мортал. Хорошего дня. И ушла, не удостоив его взглядом. Девушка брела по полупустому коридору в поисках своего кабинета, но вдруг вспомнила, что забыла о самом главном. Пока не прозвенел второй звонок, она обязала себя отыскать девчачий туалет, благо он оказался рядом с классом, где проходил первый урок. Она тихонько скользнула в исписанную всякими непристойными словечками кабинку и открыла свой портфель. Решив, что сегодня не будет злить мать с утра пораньше, она надела обычную черную юбку и белую блузку, купленные матерью, но в портфель припрятала кое-что поинтересней. Мелоди, как оказалось, выбросила не все её вещи, поэтому утром Сара не без удовольствия запихивала в сумку толстовку с изображением жуткого постера к фильму «Сияние». Толстовка была скучновата, поэтому Сара решила дополнить свой выход розовыми носками с надписью «живи быстро, умри молодым» и свободными пижамными штанами с принтом в виде маленького приведения в красном значке. «Кого вы позовете?*» Сара прикрыла крышку унитаза и уселась на него, чтобы обуться в классические коричневые Вансы. Она собрала копну рыжих волос в высокий пучок на голове. Мать ненавидела «современную моду на прически». Затем встала на крышку унитаза и осмотрела потолок, с ликованием отметив, что старомодная сигнализация разобрана. Она мысленно поблагодарила ту смелую леди, что сделала это, и достала из маленького кармашка украденную у отца сигарету, – присела обратно и закурила. Затянувшись в первый раз, она закашлялась, замахала руками около лица, отгоняя дым. Она не хотела грубить тому парню у входа, но, к сожалению, молчать у неё сегодня тоже не получалось, потому что она чувствовала себя не в своей тарелке. – Сейчас родители придут, а у тебя тут накурено! – Скажу, что это Эйнштейн. Пёс радостно вскинул голову, услышав свое имя, не совсем понимая о чем идет речь. – Сара, ты слишком маленькая, чтобы курить! – Ты слишком большая, чтобы начать меня учить? – Ты самое невыносимое существо на этой планете. Открой окно. Сейчас принесу освежитель. Прозвенел второй звонок, означающий начало занятий, и рывком выдернул её из воспоминаний. Сара затянулась в последний раз, мысленно сделала пометку в голове «найти в Сентфоре место, где продают сигареты подросткам», выбросила окурок в унитаз и выскочила в коридор. Учителя не было. В кабинете слышались смешки, кто-то уселся на парту, кто-то откровенно спал, а кто-то уткнулся мятными глазами в блокнот. Сердце забилось быстрее. – О, очередная жертва! Сара не расслышала толком, о чем разглагольствовал тупого вида болван в конце класса, но после его слов все взгляды устремились либо на неё, либо на него, либо мотали головами туда-сюда, как болванчики. Все глаза, кроме мятно-зелёных, но спустя пару секунд он взглянул прямо на неё. Видимо, Дерек тоже ничего не слышал, и на лице читалось недоумение. Сара смотрела на него во все глаза. – Что такое, новенькая? Испугалась? Что за кислая мина, неужели боишься плохих парней? «Боишься плохих парней? Это ты-то плохой парень?» Как-то раз они с Миллером удирали от группки вооруженных дилеров, которые даже умудрились в них выстрелить. Мимо, конечно, но страху они тогда натерпелись знатно. А когда все закончилось, оба хохотали, как придурошные. Сара подумала, что этот малый обделал бы себе все штаны. Видимо, она непроизвольно сделала такое лицо, что парень на секунду перестал гоготать, и в повисшей тишине она успела произнести: – Боюсь, что твои последние извилины откажут. И так на ладан дышат. Кто-то произнес протяжное «ууу», но большинство пытались подавить смешки и с интересом ждали развития событий. Сара опустила глаза на парту прямо перед ней и столкнулась с весёлым взглядом Дерека. Парень открыл рот, но тут кто-то на входе опередил его: – Эй, Дэйв, она права. На прошлом матче я лично видел, как тебе вышибли одну извилину из последних двух! Теперь в открытую смеялись все. Даже Дэйв изобразил подобие улыбки. Сара встретилась взглядом с парнем, подающим надежды в пародийной деятельности. Он стоял на входе, а руки держал в карманах. Пару секунд с легким налетом удивления разглядывал её одежду, затем подошел к ней и, оказавшись в полуметре, вскинул брови, принял таинственный вид и заговорил так тихо, что услышала только она: – Кого вы позовете? Сара сделала вид, что ничего не понимает, нахмурила брови и взглянула на парня с сомнением. Он немного растерялся и она догадалась, что поймала его на крючок, но долго тянуть с этим не стала и хлопнула себя по лбу, как будто что-то вспомнила и так же тихо ответила: – Охотников за приведениями! Весь класс пялился на них. Вот придурки. Парень набрал в грудь побольше воздуха и повернулся к присутствующим всем телом: – Отбросы, познакомьтесь с моей злой сестрой-близняшкой! – пафосно и громко произнес он, картинно вскинув руку в её сторону, как бы говоря «Что за честь вам выпала!». Сара также картинно поклонилась. – Принцесса Лея… Но можете звать меня просто «ваше величество». Группа качков во главе с Дэйвом смотрела на них непонимающим взглядом, парень с вороновыми кудрями и огромными очками на пол лица сдавлено хохотнул и переглянулся с коротко-стриженной симпатичной девчонкой, которая тоже засмеялась. Дерек кинул быстрый взгляд на кудрявую девочку, которая будто бы сошла с экрана типичного ситкома, а затем снова уставился на них. Кудрявая звезда телевидения покачала головой и со смехом сказала: – Кажется, вы двое нашли друг друга. Любители фарса должны держаться вместе! – Произнесла она это крайне тепло и было видно, что они с этим парнем в хороших отношениях. – Дорогая Кэнди, когда в городе появляется ещё один человек, не ходящий с кислой миной большую часть времени, я открываю бутылку шампанского в его честь! «Но я хожу большую часть времени с кислой миной!» – подумала Сара. Он встряхнул воображаемую бутылку шампанского, сорвал пробку и направил её в сторону Сары. Она закрылась руками от воображаемых брызг и кинула на него недовольный взгляд. – Почему вы не на своих местах? Ребята так увлеклись раздуванием комедии, что не заметили, как в класс зашла учительница. Быстро оглядев класс, заметила, что все моментально сели по своим местам. Единственные, кто стоял столбом были Сара и этот парень. Их успешная реакция на внезапные сложности была на том же уровне, что и успех Дэйва в умении выглядеть интеллигентно. – Здравствуйте, миссис Бэйкер! – парень расплылся в такой широченной улыбке, что будь Сара на месте учителя, она бы растаяла. Но строгого вида женщина лишь смерила его раздраженным взглядом и гаркнула: – По местам, сейчас же! Парень подтолкнул Сару вперед, и она заметила единственную пустую парту. Девушка бросила портфель на широкий подоконник, а сама села у окна. Парень плюхнулся рядом, тяжело вздохнув. – Забрала лучшее место. Он определенно ей нравился. Лицо у него было добродушное, простое, за всеми этими веснушками и чудачеством не сразу заметишь, что он, в общем-то, очень красив. Он был из тех людей, с которыми сразу хотелось подружиться. Понятно по какой причине ему так не нравились кислые Сентфорские мины – его лицо излучало какую-то беспричинную радость. Сара почувствовала легкий укол зависти, смешанный с восхищением. Она сама хотела быть таким человеком. Хоть девушка и любила пошутить, чаще всего её шутки были злорадными, и так как чаще всего смеялась над матерью, то получала лишь извращенное удовольствие, которое не имело ничего общего с истинным весельем. – Ну, я же злая сестра-близнец. Была бы доброй, быть может, уступила бы. – Меня, кстати, Сэм зовут. Сэмюэль Уоррингтон-младший-старший-третий, а тебя…? – Сара, верно? – подала голос учительница. – Да, верно… – Она взглянула на Сэма и улыбнулась краешками губ. Миссис Бэйкер стояла возле стола и её руки странно подрагивали. Она тяжело вздохнула, потом оглядела класс, слегка дернула головой, а потом вдруг будто бы вспомнила, что разговаривала с ней. – Добро пожаловать в Сентфор, Сара. – Звучит зловеще… – прошептал Сэм. – Надеюсь, тебе здесь понравится. – сказала она таким голосом, будто вещала из могилы. – О, да, как же может не понравиться город на отшибе мира, в котором живут одни пьяницы и придурки? – задумчиво прошептал её сосед по парте и, наверное, потенциальный лучший друг до гроба. – Мистер Уоррингтон, вы что-то хотите сказать нам всем? – О, нет, миссис Бэйкер, я всего лишь восхищался вашим теплым приветствием! – парень явно был из тех, кто любит неочевидную (да и очевидную тоже) клоунаду. Она зажмурилась. Схватила со стола очки, торопливо надела их и произнесла: – Может, вы желаете исправить свою двойку за предыдущий урок? – Не думаю. – Или желаете наконец явиться на дополнительные занятия? – Не думаю. – Мистер Уоррингтон, рекомендую вам выделить немного времени и пополнить свой лексикон. – Хорошая идея… Но не думаю. По классу прошлась небольшая волна тихих смешков. – Если вам всем так весело, то предлагаю открыть учебник на пятьдесят шестой странице и выполнить задания с первого по двенадцатое, а мистеру Уоррингтону я предлагаю выполнить ещё три дополнительных задания. У вас полчаса. Если не сдадите работу к концу урока, то получите неуд. – Игра началась! – воодушевленно прошептал Сэм. Когда Сэм ураганом ворвался в класс, она перестала замечать Дерека, но сейчас до неё дошло, что парень сидит прямо перед ней. Почему-то ей захотелось перебросится с ним хотя бы парой фраз, но она начала опасаться, что больше они с ним так и не заговорят. «Сэм, ты в правду ураган, разрушаешь что-то, даже не подозревая об этом» – подумала Сара. Надо было заговорить с ним. И плевать, что ты никогда не заводишь разговоров с незнакомцами. Но он уже не был незнакомцем, наоборот, в тусклом вечернем свете на окраине леса он показался ей самым близким на свете. Она не понимала, откуда взялось это странное чувство. Может потому, что он напоминал ей сестру своими зелеными глазами и лицом в форме сердечка. Может потому, что ей было жутко больно в тот момент, а он по чистой случайности вырвал её из водоворота тяжелых мыслей. Может потому, что его лицо было первым примечательным лицом, которое встретилось ей в этом непримечательном городишке. Маргарет говорила, что мир полон сокровищ – лишь протяни руку и найдешь их, но Сара была убеждена, что сокровища таятся где-то под слоем пыли и хлама (ну, или дерьма), и нужно немало времени и усердия, чтобы их найти. Теперь уже неважно, кто из них был правее. Да, поддакнула Сара самой себе, потому что он напомнил ей сестру. Погибшую сестру. Каждый новый день, в котором не было её – пытка. Прошло уже полтора года, и Сара не могла отделаться от мысли – тяжелой мысли, которая весила, казалось, тонны – что время неумолимо несется вперед, разлучая их все больше и больше. Чем дальше она уезжала, чем больше новых людей встречала, тем сильнее Марго пряталась за будничными мыслями, повседневными тревогами и обыденными делами. Но, казалось, тут и там Сара замечала прядь рыжих волос, блеск зеленых глаз, бесчисленное количество кисточек. За мыслями о домашней работе прятались краски, холсты и открытки со всех уголков Америки. За мутными мыслями о будущем едва проглядывали марки, засушенные цветы и ненавязчивый вкус лимонного пирожного с чуточкой корицы. Бывало в самый тёмный ночной час, когда мир спал глубоким сном, Сара лежала в кровати и смотрела на потолок широко открытыми глазами, мысленно рисуя на нём розы. Она могла поклясться, что песня, которую пела Имельда, имела свою собственную жизнь и оболочку и навещала её глухими ночами. Вкрадчиво, незаметно приближалась и обдавала её восхитительным запахом свежеиспеченного хлеба, от которого щипало в глазах. Сара смотрела в учебник, не понимая и толики написанного. Она взглянула на Сэма, который сосредоточенно делал наброски в большом блокноте с нелинованными страницами. – Почему ты ничего не делаешь? – А я уже все сделал… – загадочно произнес Сэм, лукаво улыбаясь. Он открыл тетрадь, и Сара увидела сделанные задания. Даже три дополнительных. – О, да, я знаю. – пожал плечами Сэм. – Она все время придирается и задает мне больше заданий, чем другим. По началу я бесился, но потом решил, что война с этой старухой – гиблое дело. Сара не нашлась, что ответить. Зато миссис Бэйкер было, что сказать. – Три дополнительных задания мистеру Уоррингтону, а вам, Сара, последнее предупреждение. Сэм перевернул страницу, где было решено ещё три дополнительных задания. Он взял карандаш и подписал под ними.«Говорил же»
Сара решила, что это было опрометчиво, но все же взяла карандаш и ответила ему.«И за что она тебя так не любит?»
«Не любит? Разве? Ты что, мы с ней обожаем друг друга! Она мой учитель номер один в списке! В дерьмовом, конечно же»
Любое взаимодействие с Сэмом можно было описать, как «я изо всех сил старалась не засмеяться».«Тебе придется подвинуть свою тощую задницу, потому что в конце урока я стану первой в ЕЁ дерьмовом списке»
Сэм вопросительно взглянул на нее.«Я не решила ни одного задания»
«Опасная девчонка!»
А затем добавил.«Списывай на здоровье, мне не жалко» «Я в долгу не останусь» «Конечно, не останешься! Я надеюсь, ты присоединишься ко мне в войне с Империей...» «Ты жуткий задрот» «Ты тоже! Посмотри, как ты вырядилась! Мне нравится, кстати! Веселее, чем твой утренний наряд...»
Сара наспех переписала примеры, и до конца урока оставалось немного свободного времени.«Спасибо. У тебя есть сигарета?» «Новое послание от принцессы Леи?»
Она тихонько фыркнула.«Конечно, есть. Как, по твоему, я выживаю в этом городе?» «Значит идем курить на перемене» «Заметано»
Он немного покрутил карандаш в руке, кинул взгляд на часы и начал писать что-то, но уже не так уверенно.«Ты ненавидишь свою жизнь?» «Конечно же ненавижу» «Как и любой другой порядочный человек…»
Как только прозвенел звонок, Сара и Сэм подскочили первыми, остальные справились не так хорошо, как любитель делать все заранее и паршивая ученица, и поспешно доделывали задания. Они кинули тетради на стол, а их лица чуть не треснули от довольства собой, пока они прощались с миссис Бэйкер. Старушка даже ничего не ответила. – Слушай… – протянул Сэм. – Ты не заметила, как миссис Бэйкер добра сегодня? – Да, старушка – сама любезность. – Наверное, у нее сегодня хороший день. Может выиграла приз или что-то вроде того? – Или кого-то убили прямо у нее на заднем дворе. По ней невозможно понять. – Если честно, я тоже в этом плох. Они вышли на свежий воздух. Кто-то натянул на небо серое покрывало. Легкий ветерок покачивал деревья, по большому полю позади школы бродили несколько школьников: тот, что ближе к лесу, пытался впечатлить деревья пьесами Шекспира, стайка девчонок посерединке весело щебетала, раскинувшись на траве, а странный паренек просто облокотился на колонну и смотрел на небо. Они почти зашли за поворот, но тут Сэма окликнули. – Эй, Сэм! – странный парень смотрел на него издалека, а затем вскинул кулак. Сара выпалила. – Фистинг? Сэм вскинул два пальца и, не опуская руки, прошептал: – Фингеринг. Сара захохотала. – Фу, какие мы отвратительные. – На самом деле, Люк просто поздравляет меня с победой. – С победой над гетеросексуальностью? – Гадкая девчонка! – слегка толкнул её Сэм по направлению к стеклянной оранжерее. – Зачем она здесь? Насколько я знаю, ни в одной нормальной школе не изучают растения настолько подробно. – В окрестностях Сентфора по какой-то необъяснимой причине растет огромное количество редких растений. Но если честно, – он достал из кармана две сигареты и протянул одну Саре. – Это причуда одного задрота из богатенькой семьи, остальные приходят сюда покурить или заняться сексом во время осеннего бала. Сара с удивлением рассматривала бесконечное множество растений, расположившихся на небольших деревянных стеллажах. Она не была экспертом, но некоторые экземпляры были правда впечатляющими. Сэм присел на скамейку и похлопал по ней, как будто ей нужно было приглашение. Он достал увесистую зажигалку и поднес к кончику её сигареты, затем подкурил свою. В оранжерее было тепло и тихо, мир за пределами стеклянной коробки словно перестал существовать. Они курили в спокойной ненапряжной тишине. Саре не хотелось говорить, а Сэм не вынуждал её, за что она была очень благодарна. Он был слишком добрым, а добрым людям Сара не доверяла и просто-напросто не знала, как с ними обращаться. Он бросил сигарету, втоптал её в мягкую землю и взъерошил волосы. – Нам пора. – сказал он, поднявшись, и протянув ей руку. Саре хотелось пошутить над ним, но вместо этого она взяла его сухую теплую ладонь и позволила потянуть себя вверх. Пока они шли по удивительно пустынному коридору, Сэм сказал: – Что-то мне не нравится обстановка? Неужели все наконец-то вымерли? – Отлично, теперь мы одни в этой школе… – … Навсегда. – … До скончания веков. – … Два призрака прошлого, бесцельно бродящие по развалинам когда-то великого места… Ой, то есть никогда не великого места. А, бля, вот они все. Они свернули за угол и увидели толпу школьников, сгрудившихся у доски объявлений. Сара хотела подойти поближе, но вдруг из небольших динамиков под потолком зазвучал хрипловатый мужской голос, принадлежавший человеку лет шестидесяти. – Ученики Сентфорской высшей школы, внимание! Ученики Сентфорской высшей школы! Около часа тому назад в подвале школы произошла чрезвычайная ситуация: прорвало трубы. Администрация школы приняла решение отменить сегодняшние занятия… Голос директора утонул в радостных возгласах учеников. Сильнее всего веселилась сомнительная компашка Дэйва и Майкла, кажется, которая стояла ближе к лестнице. – Радуются, что по-прежнему будут оставаться идиотами. Его шутки хоть и были оскорбительными, но они ощущались совсем беззлобно. – Новенькие ученики могут позвонить своим родителям в кабинете миссис Моррис. Держитесь на безопасном расстоянии от первого этажа, если по какой-то причине не можете попасть домой. Завтра занятия будут проводиться в прежнем режиме. Спасибо за внимание! Со стороны лестницы прозвучали возмущения. – Кажется, они хотели, чтобы школу прикрыли насовсем, ведь тогда можно было бы посвятить жизнь двум самым интересным занятиям: курению травки и игре в регби. Дикая природа удивительна… – Это ещё только начало! – многообещающе воскликнул Сэм. – Пойдем, принцесса Сара, убьём время прогулкой. Не хочу, чтобы тебе досталось раньше вечера. У неё заболело где-то внутри от этой ненавязчивой заботы. Пока они шли к выходу, Сэм украдкой оглядел её. – Что-то случилось, маленькая птичка? – Эм. Ничего. Птичка? Сэм немного смутился. – Прости, странное сравнение. Знаю. Но я в целом странный. – Да, ты странный. – Впервые за долгое время Сара позволила себе говорить что-то от чистого сердца. И не что-то плохое, а что-то хорошее. – И классный. Странный и классный. Я вообще думаю, что одно не может существовать без другого. Но почему птичка? Да ещё и маленькая. – Не знаю. Ты какая-то взъерошенная. Как маленькая птичка, которая сидела себе на жердочке, но тут вдруг налетел порыв ветра и обескуражил кроху. Блин, наверное ты ни черта не понимаешь, о чем я! – воскликнул Сэм, засмеявшись весело и немного смущенно. Сердце упало в самые пятки. «О, нет, Сэм. Я отлично понимаю, о чем ты». – Не бери в голову. – Он отчего-то сам покачал головой, словно пытался избавиться от этого образа, в то время как Сара всеми силами пыталась его сохранить. «Что за чудный и странный парень?» – спрашивала себя Сара, глядя на его золотисто-коричневую макушку, пока он спускался по лесенкам, немного её опережая. Когда Сэм спрыгнул с последней ступеньки, на территорию школы въехал небольшой коричневый пикап. Сара тут же придумала ему название – «ушлепочный пикап». Развалина резко остановилась прямо перед ними, и Сара наконец-то увидела отца Сэма. Точно с её толстовки сошел Джек Николсон, но по пути объехал все бары Америки, трахнул каждую проститутку, и, по всей видимости, выкурил весь мировой запас сигарет. В нем чувствовалась былая красота, но внешний вид чётко давал понять, какой стиль жизни ведет этот мужчина. И, будто бы внешнего вида было недостаточно, ветер бесцеремонно ворвался в салон, и она уловила стойкий запах сигарет вперемешку с запахом перегара. Утром ничего такого не чувствовалось, но сейчас стало страшно. Сама не знала почему, но, глядя на Сэма, а затем на его отчима, ей захотелось сейчас же схватить парня за руку и убеждать как можно дальше. В воздухе витала угроза, её можно было потрогать, запустить в неё руку, как в вязкую массу. Сэм и так был небольшим, но по сравнению с отчимом казался хрупкой бабочкой – сожми в кулаке и сломаешь крылья. Но если Сэм и боялся, то виду не подал. Он повернулся к Саре и спросил: – Доберешься сама, птичка? – Уж как-нибудь разберусь. Сложно, знаешь ли, заблудиться в трех соснах. – Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась тревожной, натянутой, а нотки паники в голосе стали громче. – Не очень, если у тебя топографический кретинизм, как у меня, например. Теряюсь постоянно. – У меня просто кретинизм, что в сто раз хуже. Увидимся завтра? – Сара хотела сказать утвердительно, но получился вопрос. Сомневаешься, хочет ли он с тобой дружить? Он посмотрел на неё так, будто бы она сморозила самую глупейшую вещь на свете. – Конечно! Нам же ещё спасать галактику! И поспешно залез на переднее сиденье. Даже Сара чувствовала, что отец Сэма теряет терпение. Пикап отъехал так же спешно, как и сегодняшним утром, а девушка провожала его взглядом и всей душой не хотела, чтобы этот страшный человек за рулем потерял свое чёртово терпение. Вечером Сара заперлась в своей комнате с чашкой какао и начала читать роман, который купила в последний день пребывания в Балтиморе. К сожалению, в Сентфоре такие книги найти было невозможно. Это был новый роман Стивена Кинга с непритязательным названием «Оно» – про жуткого клоуна в жутком городишке, расхватанный читателями, как горячие пирожки с пылу с жару. Мать громко жаловалась, что такие книги формируют плохой вкус, что там много «дрянной речи» и «словесной порнографии». Сара смеялась с последней фразы ещё целый час. Книга была увесистая, тяжелая, а страницы были исписаны мелким шрифтом, из-за чего приходилось напрягать глаза. Она сделала мысленную пометку записаться к окулисту, а затем взяла в руки гитару и начала незамысловато перебирать струны пальцами. Сначала она потянулась к фиолетовому медиатору, но тут же передумала, потому что хотела мягкий звук. Черная массивная гитара фирмы «Гибсон» была подарком от отца на рождество двухлетеней давности. В тот день не было на свете человека счастливее. Отчасти потому, что Марго все ещё была жива и сидела с ней несколько часов подряд, зачарованно наблюдая, как из под пальцев сестры рождаются мелодии. Она гордилась тем, что могла хоть чем-то впечатлить свою талантливейшую сестру. Сара позволила себе ни о чем не думать, старалась просто играть, но руки каким-то образом теребили одни и те же струны, как заведенные. Она улеглась в постель с гитарой, и стоило её глазам встретиться с потолком, как воображение резво начало выводить аккуратные лепестки. Впервые за долгое время к этому узору добавились детали: легкие перышки, жердочка. Она нарисовала маленькую птичку. В горле защипало. Вот по какой причине Сэм вызывал страх, почти первобытный ужас. Стоит только привыкнуть к тому, чтобы быть одной, как кто-то явится нарушить устоявшийся порядок, и вот снова приходится возвращаться домой и вместо привычного одиночества чувствовать пожирающую тоску. Она лежала, глядя на маленькую воображаемую птичку на потолке, и всем сердцем желала, чтобы с Сэмом все было хорошо. Сара перебирала струны пока на неё не снизошло озарение. Очень редко она пела под гитару, но сейчас не смогла удержаться, слова сами просились с губ на волю. – Жизнь не должна страданьем быть от рождения до смертного одра… Её голос был хриплым и низким. И, если честно, не таким уж красивым. Иногда казалось, что, как только она открывает рот, кто-то в её горле начинает шлифовать стены наждачной бумагой. Но сейчас она наслаждалась его звучанием, произносила слова с таким таинством, будто это молитва, а она – самая преданная верующая на всём свете. «Сыграй ещё раз, Сара, пожалуйста... У тебя так хорошо получается!» «Постой! Как тебя зовут?» «Теряюсь постоянно» – Голод сердца не слабее голода тела... Так дай нам хлеб, и дай нам розы… Пожалуйста, Сэм, не теряйся. Но если уж потеряешься, то я обещаюсь тебя найти.