Охота

      День коротать в ожидании охоты — занятие прескучнейшее. Кто чем занимался, пока солнце на небе висело. Я и фузею, и все четыре пистолета осмотрел, толчёным кирпичом почистил. Дважды, хоть они и так чищены. Кремни проверил, хорошо ли искру дают. На всякий случай повынимал, все поменял. Порох пересыпал, не промок ли, не скомкался. Клинок, как из ножен выскакивает, багинет — как в ствол лезет.       Из деревянного дома укрытие так себе, жар чувствуется даже сквозь толстые брёвна. Слонялись из угла в угол как варёные, скинули с себя всё что можно. Селин, кстати, под камзолом носит кольчугу, да не простую, а из колечек мелких-мелких, готов поспорить, цельносеребрянную. Ни у кого такой нет, завидуем втихомолку и вслух, защита истинно царская. И это при том, что никаких предметов роскоши других у неё не водится. Дар от кого-то, да кто таким богатством разбрасываться будет? И за какие такие заслуги? Не за альковные подвиги точно, тут сомнений нет, Селин в них не замечена, у нас ежели кто кого огуляет, все сразу узнают.       В последнее время сам регент, Крэйвен, всё настойчивее к нашей Вестнице лезет. Со стороны наблюдать — смех, как хвост распускает, как пыжится и хорохорится! Селин — наша, у неё в крови — смерть, а у этого? Но самой вампирше не смешно, у регента власть, и в его силах не отпускать зазнобу от себя далеко, поэтому она так и рада с нами здесь оказаться. Только с самой вампиршей об этом в разговоре даже не заикаться — кривит её от одного упоминания, потом часами молчать будет, слова не вытянешь. И зря, придворную шушеру, жиром заплывшую, мы все не любим. Вот я как-то раз по-своему, на английский манер созвучно имя Крэйвена произнёс, как «труса», так она даже рассмеялась. Хохочет громко и заразительно, жаль что так редко — раз в пару лет, наверно… Так что кольчуга точно не от регента, а то мигом бы в канаве придорожной оказалась, вместе с остальными его подарками.       Болтали лениво. О смертных, как они в своих королевствах муравьями копошатся. Дункан больше всех знающим оказался, говорил, сейчас один их королёк, с севера пришедший, здешнего гоняет по всей стране. У пришлых мундиры синие, у местных не синие. Ка-а-а-ак интересно-то… Стефан, ясновельможный весельчак наш, снова травил свои байки, как гонял смертных девок до полусмерти, а потом пил. Сколько ему по шапке давали, не болтай такого, а он только «Я ж выдумываю, что, сказок нельзя товарищам рассказать?». Трёхпалому плевать, так что над очередными непотребными подробностями можно было смеяться смело.       И вот, дневное светило закатилось за горизонт. Мы этого, естественно, не увидели, но нутро вампирское подступающую ночь чует.       — Вроде стемнело, — говорит Селин.       — Точно?       — Вроде, — пожимает она плечами. — Иди проверь.       Шутка у нас такая. Над которой никто никогда не смеётся.       Вышли на двор. Как и спланировано было, трое — в стремена и в лес, а мы, поплотнее в плащи укутавшись, кинжалы и по паре пистолетов под них спрятав — в церковь.       Успели, народ вот-вот собираться начнёт. Командир бородатого попа в рясе, тяжёлую руку на плечо положив, убеждать взялся негромко. Крест достал, массивный, в этом захолустном приходе такого богатства, небось, никто отродясь не видывал.       — Жжёт святость дома божьего твоё нечестивое нутро? — вполголоса осведомился Вук, подталкивая меня плечом.       — Вот-вот полыхну, убереги Сатана, если и водичкой святой на меня брызнут, — так же тихо, сквозь зубы ответил я.       Трёхпалый оглянулся на нас, сделал страшные глаза и одними губами выругался — заткнитесь, мол, шутники. Заткнулись.       Как раз и люд собираться стал, все, целыми семьями. Праздник у них, или подо что день подгадывался, не знаю. Священник, в чьи руки подрагивающие крест перекочевал, отправился на своё место, а мы тихонько по сторонам разошлись, в тёмные углы, так чтобы толпу обозревать и само крестоцелование видеть, не смухлюет ли кто. Ударим со всех сторон, не беда, даже если окажется ликан не один.       Служба потянулась монотонно и скучно, что происходит — непонятно, не смыслю я в этом ничего. Развлекал себя, в лица всматривался, угадать старался — кто? С Вуком мы ещё вчера забились, мужчиной или женщиной ликан окажется. По мне так лучше мужик, такого прикончить нормально, лезвием проткнуть, в глазищи кобальтовые, затухающие, глядя, кровь об шерсть вытереть. Почти всегда такие и попадаются. Но если женщина… мерзость, скажу я, волчья зараза в женском теле, блевать хочется, её трансформу видя. Кровь потом в горло не лезет, до того отвратно.       Отвлёкся я на секунду от в сон вгоняющей службы, какую-то холопку взглядом плотоядным провожая, что припозднилась и теперь заполошно занимала место на задах, как там, у алтаря, заминка возникла. Парень долговязый, в длинной рубахе домотканной, задержался перед крестом. В рубахе, в такой холод? Нищий батрак, или… Трёхпалый с Вуком с двух сторон уже неслышно двигались к нему, беря в клещи.       Я чуть запоздало сделал шаг вперёд, и — началось.       Здоровый бородач, отец семейства из первого ряда, взревел и, широко раскинув руки, навалился на Вука. Со стороны Трёхпалого раздался пистолетный выстрел, самого его я сразу потерял из виду — селяне с криками ринулись кто куда.       Из общей какофонии толпы один голос резко выделялся, слишком знакомо переходя в рычание преображающего себя ликана. Я выхватил пистолет из-под полы плаща и направил в сторону… баба, будь она проклята! Под натиском расширяющегося, и без того дородного тела расползалась на ней тёплая шуба, обнажая стремительно темнеющую кожу, на которой сразу пробивалась чёрная волосня. Не успел я спустить курок, как толпа надавила, унося меня от цели. Я упёрся ногой, чуть сгибаясь, выставил плечо, остановился утёсом против волны, толкнул в ответ, сбив с ног, поди, сразу пятерых. В поле зрения ликанихи уже не было. Впереди одновременно грянули пистоли Трёхпалого и Вука. На алтарь, раскидывая утварь, вскочил широкоплечий мужик, и я без раздумий выстрелил в него: простой крестьянин умер бы, но святыню не осквернил.       Пороховой дым окутал и без того полутёмную церковь, часть свечей погасла. Давка, совершенно нельзя понять, кто где. Люди, совсем разум растеряв от страха, мечутся, ища выход. Кто-то резко вскрикнул у моего плеча, и я выпалил в ту же секунду. Казалось, вечность тянулся миг между спуском, брызнувшими искрами, мучительно медленно, с шипением сгорающего пороха и выстрелом. За этот миг я успел разглядеть, что трачу заряд впустую, на ничем, кроме голосистости, не примечательного смертного юнца. Тысячу раз проклятие! С облаком дыма и догорающими частицами пороха серебряная пуля ударила из ствола прямо ему в лицо, брызнула кровь, приятным ароматом щекотнув ноздри. Кто рядом был, завопили ещё пуще.       Мимо меня, тараном рассекая толпу, пролетел к выходу Трёхпалый. Нечего здесь больше удачу ловить, надо наружу, на простор! Выскочили мы с ним вместе, выбив собой пробку из селян, в дверях скопившихся. Переглянулись — у обоих огнестрелы пусты. Перезаряжаться некогда, отступили от дверей, из которых тонкой струйкой выбегали смертные, кинжалы длинные обнажили. Кто из зверей здесь выйдет, с двух сторон набросимся, запорем как хряка.       Трёхпалый мельком бросил взгляд через плечо, на лес — и застыл на полдвижении. Я оглянулся туда же и, хоть и холодна моя кровь, а прошибло меня потом, что суку.       Из леса, по освещаемому луной пустырю, шёл к нам Дункан. Без брони своей древней, без клеймора громоздкого, в рваной сорочке одной, тёмными пятнами покрытой и к бокам липнущей. Шагал неправильно, кособочась и волоча ногу, рукой сжимая шею. Вторая рука висела плетью. А позади… Позади него отделился от сплошной стены голых деревьев и кустарников оживший ужас — чёрный как смоль человек с бритым черепом, огромный и в высоту, и в ширину. С первого взгляда было ясно, что это ликан. По походке, по усмешке, по взгляду, которым он буравил спину Дункана, одновременно держа в поле зрения нас. И по тому, как он играючи помахивал тяжёлым дровосецким топором. То как веточкой, которой дети сшибают одуванчики, то крутил колесом, то подбрасывал одной рукой и ловил другой, как лучинку.       — В дом, — просипел Трёхпалый. — Отступаем!       Хищным прыжком, которого не ждёшь от такой туши, ликан преодолел разделяющее его и Дункана расстояние и без усилия опустил, вернее обрушил топор ему на голову. Железо развалило череп надвое, дойдя до шеи, хлынула кровь, а поганый волк, ухмыляясь — два белых глаза и два ряда белых зубов на чёрном лице — обходя жертву, больше не глядя на неё, провернул топор, с отвратным хрустом высвобождая его из того, что только что было двухсотлетним вампиром. И, так же не торопясь, зашагал дальше, к нам. За его плечами выходили из леса ражие мужики, заросшие бородами, в расстёгнутых мехах шерстью наружу. Три, пять, восемь… Я не собирался терять последние секунды на пересчёт. Какое там «отступаем» — драпаем!       Рядом свалилась с церковной крыши тень — был бы заряжен пистолет, пальнул бы. Вук! Рожа и одежда окровавлены, а живой, этого Вестника так просто не упокоишь.       Селин ждала нас у распахнутых ворот. В руках её была фузея, ещё две стояли, к забору прислонённые. Пока мы к ней со всей вампирской скоростью по улице бежали, она выпалила поверх наших голов, схватила второе ружьё, пустила пулю из него, серебро просвистело в паре ладоней от моего уха. Тут мы до неё и долетели, схватили разряженные и, пока Селин стреляла из последнего, нырнули в дом. Она заскочила за нами, захлопывая дверь и задвигая засов. В двух шагах от порога простёрся голый мужской труп — значит, на Селин тоже напали, да сил на нашу хрупкую вампиршу не соразмерили.       Что Вестникам Смерти делать, их учить не надо. Все сей же час встали к окнам, я взлетел наверх, на чердак-мансарду — богато живёт староста! — на ходу скусывая зубами бумажный патрон и сыпя из него порох на полку фузеи. Окошко неширокое, бойница в самый раз. Оставшийся порох и пулю ссыпал в дуло, заткнул следом бумагу, шомполом набил, курок взвёл, по первой цели, у ворот появившейся, выстрелил, и сызнова. Ещё двое ликанов прыгнули на двор, их встретило серебро. В голове звучат въевшиеся до полного автоматизма команды: к заряду, открой полку, скуси патрон, сыпь порох, полку закрой, клади в дуло, шомпол вынимай, набивай, убирай, взводи курок, прикладывайся, пли! Резко солёный вкус селитры во рту, полка, патрон, дуло, шомпол, курок, пли, и снова, не глядя на оружие, выбирая мишень для следующего выстрела, полка, патрон, дуло, шомпол, курок, пли, осечка!!! Кремень исправно выбил сноп искр из кресала, на полке полыхнуло, но выстрела не последовало: затравочная дырка забилась. Специальную иглу с подсумка, быстрым движением прочистить отверстие от нагара, сыпать порох снова, быстрее! Фузея — не старая аркебуза фитильная, с ней просто, пали — не хочу.       Ликаны не лезут под огонь, на открытых местах больше не появляются, наступают перебежками, прячутся в тенях, мелькают между деревьев, заборов, бросками пересекают крыши. Стреляем часто по наитию, туда, откуда зверюга должна выскочить через долю мгновения. Пули летят быстро, гораздо быстрее древних арбалетных болтов. Слышу, внизу выстрелы наших перемещаются от окна к окну, значит, враги окружают. Моё направление всё равно главное, держу ворота и двор до самого крыльца, простреливаю улицу почти до середины деревни.       В раму моего окошка вонзилась стрела. Я чуть не рассмеялся — вот это да, может, нас ещё и камнями из пращей убивать будут? Но вторая стрела чиркнула меня оперением по щеке, и веселья поубавилось — псина попалась меткая, и по вспышке да дыму выстрела её не засечь. Пришлось осторожничать, выглядывать коротко и пускать пулю быстро.       В смертных армиях четыре выстрела в минуту, не целясь — прекрасный результат. Думаю, Вестники Смерти их всех превзошли. Не знаю, сколько времени прошло, но когда ликаны остановили своё наступление, и мы один за другим перестали стрелять, не находя целей, в моей суме не осталось и половины патронов. Когда они кончатся, заряжать россыпью пороха и пуль будет сложнее.       Сизое пороховое облако плотно заволокло дом внутри и снаружи, последние выстрелы мы делали почти вслепую. Горячка боя медленно спала, мёртвая хватка на накалившихся стволах ослабла, кровь унялась, перестала набатом стучать в ушах. Когда лёгкий ветерок рассеял, наконец, дым, мы увидели на улице только три тела, два из которых ещё медленно возвращались в человечий облик.       — Ещё одного я первым выстрелом срезала, отсюда не видно, — донёсся снизу голос Селин. — Второй тот, что на заборе повис. Что у вас, господа?       — Один на дворе мой, — отозвался командир. — Ещё одного унесли, пока я перезаряжал.       Вука не было слышно, я проворчал что-то нечленораздельное. Попадал, это точно. Насмерть, не насмерть, поди разбери в этом мельтешении, а хвастать не время и не место. Подранка надо добивать обязательно, а то свои из него серебро выдерут, и он раны залижет, жив-здоров вскоре будет. Зарастает на них, на псах, как на псах.       — Сколько их? — спросил Трёхпалый. — В церкви трое обратились?       — Четверо, — наконец, подал голос Вук. Невесёлый у него голос, сквозь зубы цедит. Явно ранен.       — Из леса больше десятка вышло, — сказал я. — Как пить дать, больше.       — Значит, будем считать, дюжины полторы. Курва… — выругался Трёхпалый. — Давненько на такие крупные стаи не натыкались! С полвека, и думали, что больше их столько не собирается.       — Крепко прошиталис… — Вук что-то зажал в зубах, скорее всего, перевязывается.       — Нас должно быть минимум в два раза больше, чем прискакало, — рассудительно заметила Селин. — И вчетверо, чем сейчас. Какой план, звеньевой?       — Какой-какой — прорываться! — раздражённо рявкнул Трёхпалый. — Ждать смысла нет, они днём дом подожгут. Или подойдут, клинья вобьют в стены и по брёвнышку раскатают. Заряжаемся, пока они не очухались, рвём к конюшне, на лошадей и скачем во весь опор. Потом вернёмся, за всё поквитаемся.       «И за всех», — добавил мысленно я. Мы не видели смертей Сигизмунда и Стефана, но я бы и пинты крови не поставил против галлона на то, что они живы.       С улицы донёсся характерный звук спущенной тетивы, ночную темноту в нашу сторону прочертил огонёк, и в стену возле моего окна впилась стрела с мотком горящей пакли. Я вновь вспотел: одно дело, когда дом подожгут или не подожгут днём, который ещё не скоро наступит, и другое, когда язычки пламени задорно лижут дерево, за котором укрываешься.       Я ужом нырнул в окно, благо до стрелы была вытянутая рука, и сбил её вместе с паклей. Раздался выстрел, плечо пронзила резкая боль. Есть-таки у ликанов ружья! По крайней мере, одно. Снизу, сразу в два ствола, ответили наши.       — Они ждать дня не будут! — завопил я. — Прямо сейчас нас подпалят!       Из-за соседнего дома вылетела уже не стрела, а горящий факел. Описав дугу, он приземлился в десяти шагах от крыльца. Не докинули, но много ли надо времени, чтобы забросать дом такими?       — Дерево не сухое, сразу не займётся, — прокричал Трёхпалый. — Вопи меньше, стреляй метче!       Из-за соседних домов и амбаров вылетают новые факелы. А целей нет, ликаны не высовываются! Вот один, вот другой, вот третий огонёк упали на крышу. Постройка добротная, а сверху всё одно дерево да солома, теперь пожар — вопрос времени. Ясно, что ликаны нас выкуривают. Ясно, что они только и ждут, когда мы выскочим на двор, чтобы наброситься со всех сторон.       Громогласный, трубный вой разнёсся над деревней:       — Кровосооооосы!!! Выходи, перрррвородные! Я вашу кожу на бубен пущу, из черепов кровь пить буду! Проглочу за раз и не подавлюсь, костями меж зубов поковыряю!       Ко мне наверх просунулась голова Селин.       — Рейджел! Вниз спускайся, только тихо. Здесь задыхаться скоро начнёшь, толку от тебя будет…       Я взглянул на потолок — между неструганных досок лениво начинают просачиваться тонкие струйки дыма. Делать нечего, придётся оставить такую удобную позицию.       — Аль сгореть решили, мечей с нами не скрестив?! — протяжно продолжает издеваться голос из ночи. — Выходи, синеглазки, не трусь, прикончим быстро, если развлечёте нас, на четвереньки встанете и потявкаете!!!       Ему со всех сторон вторит многоголосый вой, разносящийся вокруг, эхом отражающийся от непроглядного леса. Не полторы дюжины волков здесь, а все десятка три… Деревня черна, как в прошлую ночь, когда мы вошли в неё — оказалось, на погибель. И только наш разгорающийся дом огненными сполохами освещает округу.