Чудовище

Лёша думал, это когда-то закончится. Он станет старше и сможет держать это под контролем. Но всё вышло наоборот. С каждым годом это становилось только хуже. Ему только исполнилось десять лет, когда мама нашла очередного хорошего специалиста для него и для его способностей. Это был уже четвёртый такой специалист, и Лёша мало рассчитывал на результат. Специалист этот работал психотерапевтом, но, как ему объяснили, он занимался и магией. Лёше было всё равно. Он сидел в большой светлой приёмной, болтал ногами, сидя на диванчике, и смотрел на то, как женщина, наверное, секретарь, печатает что-то на компьютере. Рядом с ним сидел какой-то мужчина, тоже, может, пациент, и тупо пялился в одну точку перед собой. Он Лёше не понравился, поэтому мальчик мало обращал на него внимание. Минут через десять кабинет открылся. В комнату вышел высокий взрослый мужчина и подросток примерно его лет. Последний заинтересовал Лёшу меньше: он уставился на Павла Григорьевича сверху вниз, молча. — Шейнер? — спросил он. — Алексей? Мальчик кивнул и поёжился. — Подождёшь пару минут, хорошо? Мне нужно ещё немного времени. Пожалуйста, проходите. — Последние слова уже предназначались для сидящего мужчины. Подросток, фыркнув, плюхнулся на освободившееся место на диване, когда мужчина вошёл в кабинет. Лёша догадался, что эти оба связаны. Но пока ещё не понял, насколько. Когда дверь за психотерапевтом захлопнулась, подросток скрестил руки на груди и так же, как и тот мужчина, стал недовольно сверлить взглядом воздух. Отец, догадался Лёша. — У тебя такая тупая фамилия, — произнёс вдруг он. У Лёши только брови поползли наверх. — Думаешь, твоя лучшая? — Нет. — Подросток чуть головой качнул. — Моя тоже тупая. Когда я вырасту, то возьму себе фамилию своей матери. — Тупая — это какая? Мальчик скривил губы в презрительной улыбке и проговорил: — Олейник. Как тебе? Лёша не сказал бы, что она ему не понравилась. Наоборот, она звучала красиво и необычно. От этой фамилии пахло свежестью, росой, и почему-то в голове Лёши сразу появлялись образы веточек омелы и ягод на них. — Никогда не слышал. — Ему ничего другого больше в голову не пришло. — Вот и я о том же. Уродская фамилия. — А как тебя зовут? — На всю Москву Олейник один. И зовут его Матвей. Лёшка хмыкнул. Ему вдруг сразу стало как-то легко и просто разговаривать с этим задиристым, даже грубым мальчиком. — А меня Лёша зовут. — Я слышал, Шейнер. Тебя сложно не узнать. Я видел тебя на экзамене года четыре назад. Лёша всё понял. Женщина за письменным столом перевела на них взгляд, но потом тут же вернулась к работе. — На самом деле, ты меня впечатлил. Такой фейерверк утроил… — Это был не я, — сказал Лёша. — Ну, а кто ещё? — Впервые за всё время мальчик посмотрел на него. — Я, что ли? Мы все видели. Я бы сам не прочь был бы этому уроду поджечь его задницу и… — Он умер, — просто сказал Лёша. — Да? Тем лучше для него. С кем не бывает. Они оба замолчали. За дверьми кабинета, к сожалению, не было слышно ни одного голоса. В воздухе только стук клавиш и, иногда, звук часов. — А что ты тут делаешь? — спрашивает Матвей. — Больной, что ли? — Я не больной. А вот ты — да. — Это мой отец думает, что я больной, — развязно объясняет Матвей без утайки. — Хотя, может, я правда больной. Не знаю. Но с тобой-то что не так? — Не знаю, — солгал Лёша. — Врёшь! Ты не можешь быть здесь просто так. Лёша хочет открыть рот, чтобы начать объяснять ситуацию, но в это мгновение с той стороны кабинета раздаются шаги, отец Матвея выходит и направляется к дивану. — Пошли, — коротко бросает он сыну. Матвей тут же с готовностью подскочил на ноги. — Пока, Шейнер, — услышал Лёша от него. Отец обернулся, глянул на мальчика и нахмурился. Потом он, не мешкая, сжал Матвея за плечо и толкнул к выходу. — Заходи, Алексей, — позвали его с другой стороны. И Лёша пошёл. Матвея он встретил перед своим сеансом и во второй раз. В третий он его уже дожидался сам. «Пошли гулять», — сказал Матвей и вскочил с дивана. И Лёша пошёл. Как он и подозревал, этот новый специалист ничем не мог ему помочь. Он много раз говорил с ним на разные темы, предлагал какие-то упражнения, пытался сам вести беседу. Но Лёша быстро закрылся от него, почувствовав неприязнь, и с неохотой шёл на контакт. «Возможно, есть смысл отвести его к другому специалисту. Знаете, даже не магу… детскому психотерапевту. А я не работаю с детьми». Матвей не удивился, когда услышал эту новость. «Мозгоправы — они все такие. Будут гонять от одного своего приятеля к другому. И так до бесконечности. И повторять, как заведённые, свои подозрения, диагнозы… ну скажи, разве я похож на психа?» Лёша не знал. Он никогда не встречался с психами. Поэтому каждый раз старательно качал головой и шёл дальше. «А ты мне нравишься», — уже очень скоро услышал он от Матвея. «Знаешь, почему? Ты так много молчишь. Это круто. И удобно. У некоторых рот вообще не затыкается, а с тобой это по-другому». Лёша старался поверить, что его молчаливость — это плюс. Ему казалось, что он может прожить недели без слова. Он бы так и жил, если бы не родители и эти бесконечные специалисты. Его пробовали отдать в школу — это тоже вышло неудачно. В пятый класс Лёша уже не пошёл, якобы остался на домашнем обучении, и так до шестнадцати лет. Из школы забрали его по причинам, которые никто не объяснил. Что-то случилось, и Лёша сам плохо помнил, что именно. Он и так знал: всё потому, что он чудовище. Лёша мало общался с сверстниками по этой причине. В основном его окружала его семья. Дальше уже были знакомые, их дети, все владели магией и, как и он сам, являлись хранителями этого знания. Лёша избегал бы всех, была бы его воля. Но он не мог расстраивать родителей. И единственным, к кому его тянуло за всё это время, был Матвей. Лёше разрешали иногда гулять с ним вместе или ходить к нему домой. Матвей и сам был у него пару раз. Но чаще они скорее ошивались где-то, в парках, на площадках, даже в торговых центрах. Лёше было хорошо и весело с разговорчивым Матвеем, Матвею — со своим молчаливым и необычным другом. Уж точно лучше, чем дома, наедине с отцом. Между ними, как Лёша догадался, было что-то: оба слишком недолюбливали друг друга. Отец Матвея вообще никого не любил. Но это длилось недолго: пару месяцев от силы. Потому что потом, как и всегда после долгого затишья, на смену приходил кошмар. В тот день его отец вёл себя особенно агрессивно. Ни Лёше, ни Матвею это не пришлось по душе. «Тебе лучше уйти. Это ничем хорошим не кончится. Приходи… на следующей неделе». Лёша недоумевал. Может, что-то случилось? Может, он сам что-то сделал не так? «Ты ни в чём не виноват. Забудь об этом». Лёша ушёл, но недалеко. Он вспомнил, что в коридоре у Матвея дома он случайно оставил свой зонтик. Тучи вдруг сгустились, стало накрапывать. Вот-вот этот дождь мог бы превратиться в ливень. Лёша развернулся и поспешил обратно. Уж лучше бы он не приходил. Он стал звонить в дверь. Ответа долго не было. А потом его как оглушило звуками изнутри квартиры. Он словно стоял там, по другую сторону двери, и мучился страхом. Потому что не одному ему сейчас было страшно. Матвей, понял он. Матвей был в опасности. «Это Шейнер», — услышал он его тихий голос. «Опять твой дружок?!» «Мне нужно открыть ему дверь…» Лёша чувствует затылком острую и резкую боль. Он ударился обо что-то? Его ударили? «Ты не будешь открывать ему дверь! Пошёл вон отсюда! Ты никогда больше с ним не увидишься, ты понял меня?» Боль обжигает скулу. Нет, это не Матвей случайно ударяется обо что-то. Ничего в этом мире не было случайно. Ни смерть экзаменующего его мужчины, ни эта порывистая боль. «Хватит с меня!» Лёша начинает молотить кулаками в дверь: — Откройте! Откройте! Его голос в первый раз в его жизни доходит до крика. Он оглядывается по сторонам, ждёт какой-то помощи, того, что кто-нибудь откликнется на этот крик отчаяния, на его, Лёши, боль, но никого, как назло, в это время в подъезде нет. Он не может медлить. Вдруг с Матвеем что-то случится? Ненависть, не боль обжигает его. Что-то тёплое стекает по лбу к самому подбородку, капает на глаза. Лёша смахивает это, смотрит на руку, но на ней ни следа. Он нажимает на ручку входной двери, и та вдруг поддаётся. Значит ли это, что она была всё это время открыта, или это всё из-за него? Нет, у Лёши нет времени, чтобы думать об этом. Он входит в тёмный коридор и с замирающим сердцем прислушивается к реальным, страшным звукам. Когда мальчик входит в следующую большую комнату, время словно замедляется. Оно и правда замирает ненадолго, чтобы дать ему время опомниться, окинуть взглядом всё вокруг, приготовиться. Лёша разом может увидеть теперь всё: то, что это у Матвея по лицу текут несколько тонких струек крови, что у его отца самого костяшки сбиты. В воздухе такой странный, тяжёлый запах… Время возвращается к своему привычному ритму. Отец наклоняется над сидящим Матвеем. Тот не смотрит ему в лицо, только на появившегося Лёшу. Его глаза всё больше и больше. Отец перехватывает взгляд Матвея и разворачивается. И тогда у Лёши разом выбивают воздух из лёгких По-настоящему выбивают. С болью в грудной клетке. Со слезами, выступившими на глазах. Кто-то вонзает ему между рёбер нож и уже не вынимает. Потому что он доходит до цели. Следом — медленно подступающая темнота. Ему так хочется пить, и рот правда наполняется чем-то: не слюной, не водой — собственной кровью… — Что, ты тоже хочешь получить? Маленький Шейнер? Лёша с ужасом узнаёт эту интонацию, совсем знакомую, язвительную, как и у Матвея. Но он не позволяет этому страху завладеть им, как всегда. Он не будет на этот раз сидеть в своём кресле, молчать и ждать, когда это всё кончится. И пожар, и взрыв. Самый конец света. Лёша смотрит на своего друга, ждёт его одобрения, но Матвей только и хочет сказать ему: пожалуйста, уходи. Кончик языка скользит по губам, слизывает кровь. И Лёша чувствует её вкус. На этот раз — крови Матвея, не отца. А отец выпрямляется, начинает приближаться к нему широкими шагами. Несколько метров для него — ерунда. Но даже этим Лёша успевает воспользоваться. Он делает рывок вперёд, хватает что-то со стола, направляет ему в лицо. — Стой! — кричит он. Лёша вспоминает твёрдый и уверенный взгляд Матвея. Он кажется взрослым, более зрелым… Он говорит ему что-то, и Лёша точь-в-точь повторяет его слова: — Я убью тебя. Он больше не робкий молчаливый мальчик. Этот мужчина не узнаёт его взгляд. Не узнаёт и пятится назад. Лёша продолжает стоять в этой неестественной, вытянутой позе, целясь в него схваченными второпях ножницами, даже тупыми — единственным оружием в этой комнате. Лицо отца вдруг каменеет и начинает стремительно бледнеть. Лёша не понимает ещё ничего толком, когда тот делает несколько шагов назад, раскачиваясь, и оседает в кресло. Держит теперь руки на груди, на сердце. Он бросает ножницы на пол, когда хватает Матвея за руку и тянет к себе. — Что ты делаешь? Лёша не отвечает и опять тянет его за собой. Они выходят из квартиры, дверь оглушительно захлопывается за их спиной. Матвей смотрит на него и ошарашенно спрашивает опять: — Что ты делаешь?! — Пойдём со мной, — отрывисто произносит Лёша и трясёт его за руку. — Пойдём. — Куда ты хочешь, чтобы я пошёл? В детдом? — Я позабочусь о тебе. — Ты? Ты?! Его смеющееся, раздражённое лицо неестественно большое, нереальное. Лёша моргает и продолжает: — Он чуть тебя не убил. Ты видел? — Ты зато ничего не видел. Он бы ни за что меня не убил. Я ведь его сын. — Но твоё лицо… — Это пустяки, — гордо произносит Матвей и задирает голову. — Я сам виноват. Я начал огрызаться, завёл его. Вот и всё, как обычно. — Как обычно?! — У Лёши не хватает воздуха. — Как обычно… — Ну да. А кого отец не бьёт? Ты, что ли, особенный? Никогда не получал от родителей? — Лёша смотрит на него, вращая глазами. — Ах, ну да, я и забыл… ты и правда особенный. С особенным даром, с особыми родителями. С особой семьёй, которую все знают и все уважают. — Не говори так, пожалуйста… — А что мне говорить? Что?! Что ты всё сделал только хуже?! — Я хотел помочь тебе, — говорит Лёша, содрогается от ярости Матвея и сам уже не верит в то, что говорит. — Я хотел тебя защитить… ты был в опасности, в опасности… — Ты слишком мелкий, чтобы понимать. Где настоящая опасность, а где просто… Матвей вздохнул и быстро глянул назад, на дверь квартиры. — Надеюсь, ты понимаешь, что натворил. Мне надо возвращаться. Больше не приходи сюда. Больше никогда… — Он выделил эти слова: — Никогда не показывайся на глаза моему отцу, ты уяснил? Матвей резко вырывает свою ладонь из его руки и, не прощаясь, разворачивается от него. — Там зонтик… — еле слышимо начинает говорить Лёша. Зонтик катится по ступенькам лестницы вниз. Лёша не сразу уходит. Он раскрывает свой зонтик, сидит под ним на лавке на детской площадке возле дома Матвея. Десять минут сидит, двадцать. С удивлением видит, как приезжает во двор карета скорой помощи. Кого-то везут? Кого-то увозят? Ещё через пару минут из подъезда выходит Матвей с уже чистым, вымытым лицом, поддерживающий своего отца. Его быстро подхватывают и укладывают на носилки. Лёша с ужасом смотрит на происходящее. Вспоминает, как мужчина держится за сердце, бледнеет на глазах. Он хочет позвать Матвея по имени, но не может. Лёша немеет и смотрит, как и этот потерянный мальчик, разворачиваясь, плетётся обратно домой. Больше он сюда не возвращается. Никогда. Память услужливо помогает ему забыть и этот адрес, и детскую площадку. Спустя несколько лет — даже лицо Матвея и его отца. Олейник — разве такой мальчик когда-то существовал? Тем же вечером у Лёши случается первый эпилептический припадок, когда его мать передаёт ему снимок и говорит, что через шесть месяцев у него будет сестра.