Чудовище

Психическое состояние Лёши Шейнера тоже было не в порядке. Так как его официальным диагнозом была эпилепсия, он оказывался более чем подвержен другим заболеваниям. Депрессии, например. Поэтому Лёша регулярно должен принимать антидепрессанты и другие лекарственные средства. Некоторые из них даже были ему противопоказаны, вызывали судороги и негативно влияли на нервную систему. Но у Лёши просто не было выбора. Особенно тогда, когда он стал зависим от принимаемых лекарств. Психиатр быстро об этом догадался и предложил сменить курс, уменьшить дозу или прекратить принимать некоторые вещества совсем. Лёша выбрал второй вариант и сорвался уже через день. Он чувствовал себя лучше только тогда, когда пил уже знакомую, чётко выверенную дозу. В другие дни кошмары возвращались и становились хуже. И это он не о сне, о реальности. Это уже не было похоже на привыкание — зависимость. Таким образом, количество принимаемых таблеток было то же, но в рецепте оказывалось раза в два меньше. К концу месяца Лёши их уже не хватало. И тогда ему пришлось обращаться по сути к той сфере, к которой он и не думал даже связывать свою жизнь. Только в теории это были наркотики. На практике — всё те же лекарства. Да, Лёше приходилось переплачивать и тщательно скрываться и от матери, тоже следившей за его лечением, и параллельно стараться делать так, чтобы самому не попасть в тюрьму. Но это стоило того. Он накачивал себя медикаментами, чтобы все его чувства пропали: осязание, зрение, слух. Чтобы ничему не позволить вырваться наружу. Это привело просто к тому, что без этих лекарств он и жить спокойно не мог. А вскоре и два его продавца исчезли: номер не отвечал, страницы была заблокирована. До встречи с психиатром оставалось девять дней. Лёша понимал, что он эти дни не выдержит. Его уже достаточно сильно трясло от озноба, когда он начал обзванивать своих знакомых. Уже скоро он понял, что это бесполезно. Безвыходно. Через пару часов он спустился вниз, двинулся в сторону Парка культуры, нашёл на углу аптеку. Но и там ему не помогли. Лёше не могли продать лекарства по рецепту без самого рецепта. Да ещё и с его видом… Лёша умолял женщину, но очередь двинулась, а он так и остался без ничего. Он нашёл другую аптеку, попросил димедрол. Признался, что забыл рецепт дома. Опять то же. В третью аптеку Лёша уже не пошёл. Только домой — прямо в одежде закутаться в одеяло и лечь пережидать этот день. Он пролежал так пару минут, не смог больше терпеть. Взял в руки телефон, стал нервно листать контакты. Проверять страницы — вдруг что-то изменится, всё само по себе решится. Ему ли не знать, что заблокированные страницы не восстанавливаются. Лёше не хотелось в этом себе признаваться, но у него не было другого выбора. Он не может жить без транквилизаторов и остальных лекарств, но он не может их купить и даже заказать у одного из известных ему продавцов, а значит… Лёша встаёт и возвращается на кровать уже с ноутбуком. Долго возится, устанавливает «луковый» браузер, не может найти себе покоя всё это время от тревожных мыслей. Остаётся совсем немного… Когда Лёша, скрепя сердце, листает страницы с предложением о покупке всевозможных медикаментов и делает про себя заметки: ага, фен, это хорошо, но ненадолго; ему нужно поискать димедрол на первое время, немного и этого, — телефон слева от него начинает вибрировать. Лёша вздрагивает. Его сердце пропускает несколько ударов, но он не сразу приходит в себя, даже когда видит, кто ему пишет. Это не один из продавцов, конечно, но Юра — тот, кто ему, возможно, в состоянии помочь. Но вряд ли то, что сделал Юра, можно назвать помощью. На самом деле, он просто советует обратиться к какому-то своему знакомому или знакомому своего знакомого. Словом, как всегда, даёт непроверенные контакты. «Хочешь, я назначу тебе с ним встречу?» Лёша не думая отвечает: «Тогда если сегодня». «Тебе правда настолько херово?» Лёша думает: нет, он не представляет, насколько ему херово. Он даже не в состоянии сейчас подобрать слов для этого. Дальше будет хуже. Дальше будет только… Он закрывает глаза. Ему кажется, что между последним сообщением и новым проходит целая вечность. На деле — пара минут. «Он живёт прямо в доме от Фрунзенской набережной. Ты же рядом, да?» Лёша вздыхает с облегчением. «Он предлагает встретиться под Пушкинским мостом. Сейчас скину его номер. Напиши, как будешь подъезжать, он выйдет». «У него точно есть всё, что мне нужно?» «Рецепты — точно». Лёша сбрасывает с себя ноутбук, встаёт с кровати и идёт собираться. Он быстро доезжает до Фрунзенской: это ведь всего-то зайти в поезд и выйти на следующей станции метро. Он уже и не помнил, насколько давно катался по этому большому, шумному городу без границ и без правил так быстро, так незаметно. Одна станция — между следующей уже целая пропасть. Лёша поднимается, выходит в город. Это место ему известно, он много здесь ходил в детстве. Ему ничего не стоит дойти до Фрунзенской набережной и двинуться в сторону моста с скоростной трассой, возвышающейся над Москвой-рекой. Здесь же рядом — считай, через дорогу — находилось Московское хореографическое училище. Лёша Шейнер без понятия, с кем он должен встретиться. Он не знает, как этот человек выглядит, кто он, как его зовут. Зато он, кажется, знает о нём всё. Юра, как любитель потрепать языком, уже наговорил ему всякого. Он сворачивает под мост, оглядывается по сторонам — никого. Только припаркованный грузовик на обочине. Пустая остановка. Шум проносящихся машин. Неприятное, безлюдное и холодное место. Когда Лёша вызывает номер, который ему дал Юра, он явственно чувствует если не спиной, то каждой клеткой своего тела чей-то взгляд. Он тщетно смотрит вокруг, напрягает зрение, которое скачет перед ним и издевается. А потом идут гудки и кто-то окликает его. — Это ты Лёха? Лёха, думает маг. Ну конечно. Как ещё его мог представить Юра. Ещё раньше, чем он оборачивается, он чувствует присутствие человека и исходящую от него силу. И негатив в том числе. Он ещё не видит этого знакомого Юры, но уже чувствует к нему потаённую, подсознательную неприязнь. Потому что голос звучит вызывающе и недовольно, потому что это незнакомый человек: всё в нём ему не нравится. Лёша оборачивается и говорит: — Да, это я. Он не знает, что этот человек видит. Но его самого, как и всегда, с головой накрывает ужасом. Верёвка тянется к нему — Лёша ещё понять не может, затягивают ли узел его руки или чужие, — душит, впивается во что-то над кадыком… Потом хватка слабеет, и он сам слабеет. Начинает кружиться голова. Лёша смаргивает наваждение, зябко пожимает плечами и избегает смотреть в глаза. Это парень примерно его лет. Он тоже кутается в куртку, хмурится. Его брови сдвинуты на переносице, всё такой же тяжёлый и грозный взгляд. Волосы тёмно-каштановые, сильно отросшие — они собраны в хвост сзади, а несколько прядей лежат на лбу и висках. Лёше не нравится всматриваться в людей: мало ли, там он увидит что-то ещё более пугающее, чем смерть. — Ну? — спрашивает парень. — Зачем я тебе? — Мне нужно достать кое-что из… — Лёша нервно оглядывается, затем переводит взгляд за спину собеседника. — Из антидепрессантов и транквилизаторов. — Всего-то? Лёша с молчаливым недоумением смотрит, как меняется лицо этого парня. Он фыркает и качает головой. Всего-то… Что значит — всего-то? — В чём дело? — Я думал, у тебя что-то посерьёзнее. И что, ни в одной аптеке не продали? — Нет, не продали. Раньше продавали, ещё пару лет назад, сейчас уже не так. — Ты, как я вижу, с большим опытом. — Он опять хмыкает, уголок его губ двигается и на мгновение обнажает один клык. Неприятная улыбка. — Что именно? Какие лекарства? Говори названия. Можешь сразу торговые марки. — Тебе вряд ли это о чём-то скажет. — Тебе-то какая разница? Ты меня настолько хорошо знаешь? Лёша его совершенно не знал. Но такой тон — такие манеры — его уже начинали раздражать. Он жалел, что во всё это ввязался. — Алпразолам нужен точно. Феназепам можно. — Фен тебе кто угодно достанет. Дальше, — потребовал парень. — Диазепам тоже, как понимаю? — Да. — Ты больной, что ли? Вроде трип не ловишь. — Я не… — Лёша замялся и замолчал. — Ну да, ну да. Так я и подумал. Биполярное? — Лёша помотал головой в ответ. — Депрессия? — Нет. Ничего из этого. — Слезаешь с других наркотиков? Это прозвучало из его рта так оскорбительно, так насмешливо. Лёша аж сжался, сунул руки поглубже в карманы и упёрся взглядом в его колени. — Ладно. Не хочешь говорить — не надо. Главное на меня не бросайся. Может, поладим. Ты похож больше на наркомана, чем на психа. — Лёша аж закашлялся. — У меня нет всех препаратов, что ты перечислил, что зато я могу выписать тебе рецепты. — Настоящие? — с недоверием спросил Лёша на всякий случай. — Нет, игрушечные. Сколько хочешь сделаю, у меня бланков много. Но цена будет соответствующая, учти. Деньги у тебя, надеюсь, есть? Только наличкой принимаю, никаких карт, я тебе не терминал. — У меня есть наличные. — По рукам. Лёша думал, что тот протянет ему ладонь. Но парню не было знакомо ничего из этого: ни простые человеческие манеры, ни вежливость. И Лёша понял: раз так — он с ним тоже не будет церемониться. — Идём, — бросает парень и кивает в сторону. Потом резко двигается с места — не оборачивается до самого подъезда. Хочет Лёша идти или нет — его дела. Он уже сделал свой выбор. Лёша — нет. Они поднимаются по лестнице. Лёше неприятно это: он понимает частью своего сознания, что его ведут в чужую, незнакомую квартиру. Это всегда вызывало у него отторжение, дискомфорт. Вот и сейчас Лёша чувствовал себя словно бы не на своём месте, да ещё и с таким молчаливым спутником. — Ты не скажешь, как тебя звать? — спрашивает Лёша. — А какая разница? Даже попытка завязать какой-то разговор у него не удалась. Бесполезно. Но этот парень — торговец, чёрт пойми кто — продолжил: — Если ты вспомнить не можешь, то зачем уже говорить. Мы закончим с тобой и разойдёмся. Всё как всегда. Не забивай этим себе голову. Лёша удивляется фыркает. — Вспомнить? Мне Юра ничего не говорил о тебе. — А я не о Юре говорю. Парень достаёт ключ, слепо попадает с третьего раза в дверную скважину. Дверь открывается, и он входит. Лёша покачивается на носках, но всё-таки идёт за ним. Погружается в сумрак коридора, уходит в него с головой. Он слишком тесный, и поэтому Лёша чувствует на себе дыхание этого незнакомого парня — слишком близко, слишком громко. — Обувь снимать? — Как хочешь. — Он сам, наоборот, скидывает кроссовки. — Тут всё равно грязно. Парень уверенно идёт куда-то. Лёша остаётся в недоумении. Куда идти, что делать, куда себя деть? Остаётся только одно — поспешить за ним и замереть посреди комнаты в растерянности. — Я бы всё-таки хотел знать твоё имя. Надо же мне как-то к тебе обращаться. Хозяин квартиры, который уже сидит за столом, скрестив ноги, поднимает голову и стряхивает нервно волосы с глаз. — Ты серьёзно? — Что? — Ты серьёзно не помнишь меня? — Да я вижу тебя в первый раз. Прости, конечно, но… мы встречались? — Если ты не помнишь, — начал он и запустил руки под стол, открывая ящик, — значит, мы не встречались. В этой вселенной точно. В другой — возможно. Лёша молчит. Стоит посреди комнат и молчит. Ему делать нечего. Он бы давно уже развернулся, издали завидев его там, под мостом. Ушёл бы и не вернулся. Но сейчас он уже не мог этого сделать. Он был зависим — странно зависим — от этого человека. Казалось, в этих руках, между пальцами с зажатой шариковой ручкой, совершалась его судьба. — Говори, что тебе нужно. Заново. И желательно называй дозировку, которая тебе нужна, количество таблеток и так далее. — Алпразолам, — сразу начинает Лёша. — Пачка по 50 таблеток, на миллиграмм действующее вещество. — Хорошо, — кивает парень. — Два бланка? Один? — Два. Лёша заметно нервничает. Напрягает память, боится что-то забыть. Начинает перечислять и другие лекарства. В голове яркие и чёткие образы. Всё предстаёт перед ним как живое. Некоторые лекарства — тот же алпразолам или, как ещё говорят, ксанакс, — приходится муторно заполнять с его данными, номером СНИЛС, другими медицинскими документами. Но этот парень и в самом деле слишком хорошо в этом разбирается, работает быстро и точно. Все цифры, больничные данные, подпись и фамилия врача. Да и штамп сверху. Он протягивает Лёше готовую стопку заполненных бланков и получает взамен свою стопку купюр. — Ещё вернёшься через неделю, — говорит он. — Бросал бы ты с этим. Я могу помочь. — Ты можешь, а я не могу. Я не наркоман. Я лечусь. — Оно и видно. Он издевательски хмыкает и кладёт руки на стол. — Может, хочешь чего-нибудь ещё? — Лёша мотает в ответ головой. — Мне вчера завезли свежий метадон. Есть лирика… Лирика бы тебе не помешала. Лёша ничего ему пока не говорит. Перехватывает пачку бумаг другой рукой, суёт левую в задний карман джинсов. Оттуда он достаёт почти заполненный капсулами блистер и бросает на стол. Парень переводит на него взгляд — улыбается. — Серьёзно? Ну ты даёшь. — У меня эпилепсия. Как ты думаешь, почему я всегда ношу их с собой? — А ты знаешь, что помимо лечения ты можешь ловить и кайф? — Знаю. У меня никогда не получалось. Это… бесполезная вещь. Парень недоверчиво фыркает, тянется к блистеру. — Сколько ты обычно принимаешь? — Четыреста миллиграмм. Мне врач запретил брать больше. — Всё потому, что твой врач не хочет, чтобы ты понял, какая реально польза от этого дерьма. Восемьсот миллиграмм. — И он протягивает ему руку с четырьмя капсулами. Лёша косится на его ладонь. — Ты хочешь меня угробить? — Бери. У кого угодно спроси — от лирики невозможно умереть. Хоть две пачки такие съешь. Ну, если не откачают, то, конечно, можешь в собственной блевотине… — Я понял. — И Лёша взял таблетки. Только рот открыл, чтобы проглотить их — с трудом, но, кажется, рвотный синдром у него давно отказал, — как парень его остановил. — Подожди. У меня ещё кое-что есть сверху. Чтобы ты почувствовал себя лучше. Ты же от отмены так, да? Лёша предпочёл промолчать. Парень выдаёт ему две вытянутые белые таблетки. — Даже не спрашивай, что это. Придёшь домой и примешь. — Я не буду это… ты реально хочешь, чтобы я откинулся и до утра не дожил. — Зачем мне убивать своих потенциальных покупателей? Ты даже торговаться не стал — слишком выгодный клиент. Бери. Я три года на фармацевта учился. Ты мне не доверяешь? — Тебе — точно нет, — с большим сомнением в голосе произнёс Лёша. Он отвернулся от него и собрался уходить. Эти стены начинали уже заметно давить на него. Облезлые где-то, пожелтевшие старые обои, такой же будто жёлтый, больной шкаф… От всего несло болезнью и скорой смертью. Лёша продолжает заглядывать ему в глаза и чувствовать, как что-то давит ему на шею и мешает дышать. И тут его взгляд падает на комод, прислонённый к стене. Он подходит ближе и видит зеркало, грязное, заляпанное, со следами порошка. Рядом — пара ножниц. Зеркало ему уже говорило о многом. Ему это не было интересно. В конце концов, это и не его дело. Но вот ножницы… Что-то они ему хотели сказать. Они притягивали его взгляд. Следом — руки. Лёша опустил ладонь на комод, дотронулся до ножниц. Парень позади мигом это заметил. — Даже не думай. — Что? Лёша как ни в чём ни бывало развернулся. Он ничего не собирался делать. — Ты закончил? — Лёша ответил ему кивком. — Уходи. Я не хочу тебя больше… видеть. У меня есть другие дела. Его голос зазвучал напряжённо и холодно. Парень прислонился к краю стола, сунул руки в карманы куртки, которую так и не снял, и в ожидании уставился на Лёшу. К нему опять вернулась неприязнь, острая, скользкая, от которой даже кровь прилила к лицу. Лёша поскорее развернулся и пошёл к двери. Ему не хотелось ни минуты оставаться в этой квартире, рядом с этим человеком. Ножницы на комоде — ему казалось, это ключ к ответу на его вопросы. На загадку между ними двумя. Но его грубо оборвали: мысли сбились, правда о ком-то или о чём-то ускользнула от него. Вот и всё. Лёша уже не хочет возвращаться сюда. Нет, точно нет. Его выставили за дверь без прощаний, без объяснений. Как собаку. Он спустился вниз, ощупывая в кармане небрежно свёрнутые рецепты. Но даже это Лёшу уже не радовало. Таблетки, ещё таблетки… сколько это может длиться? Вот он пробыл чистым немного — что ему дал этот опыт? — Всё получил? Разобрались, ребята? — Это Лёша набрал Юру, растерянный и сбитый с толку. — А, да и ладно. Я знал, вы разберётесь, большие уже. Так что, ты теперь в норме? — В норме, — машинально подтвердил Лёша Шейнер. — У меня тут такое предложение возникло… Лёша широко распахнул глаза и невольно замедлился. Он повернул голову, перестав слышать что-либо вокруг себя. Особенно голос, раздающийся из динамика телефона, плотно прижатого к уху. Далёкие звуки — и те исчезли. Перед ним из неоткуда выступает детская площадка. Она безлюдна, пуста. Краска облуплена и кусками устилает вытоптанную, грязную землю, где-то в песке, где-то с проседью бесцветной травы. Между домами это уголок запустения: уродливые качели, карусель, перила. Ржавчина на цепях и валяющийся мешок с рассыпанным мусором. Здесь давно уже никто не играл. Ни дети, ни взрослые. Лёша не может понять, что с ним происходит. На мгновение проносится мысль, что это всё — дело рук этого парня и его таблеток. Наверное, лирика начала действовать, эта убийственная, лошадиная доза. Лёша протирает глаза рукой и хочет развернуться. Уйти, наконец. А потом он выключает телефон. Он этого не хотел — оно само так получилось, против его воли. Голос Юры превратился в отдалённый, надоедливый писк, а затем и вовсе… исчез. Остались только они — мальчик, сидящий на грязной лавочке, и Лёша. Он подходит ближе, перешагивает через чёрный целлофановый пакет. Мальчик не замечает ничего вокруг: он опустил голову, которая наверняка полна тяжёлых мыслей. Слишком тяжёлыми для него и его возраста. Мальчику не справиться, и Лёша это знает. Лёша Шейнер смотрит на него и понимает, почему мальчик ему кого-то смутно напоминает. И почему он так уверен в том, о чём его мысли. Да потому что этот мальчик — он сам, лет десять назад. Лёша с ужасом понимает, застывая рядом с ним, как вкопанный: боже, неужели он опять что-то забыл… Маленькая, но уже такая смышлёная Соня говорит с укором: боже, ты опять всё забыл. Мама качает головой. Отец смотрит на него уже молча. Боже, боже, ты опять… Это опять случилось. Даже Серафима, кажется, не раз винила его в этом. Да и сам Лёша преуспевал в самобичевании: ты такой забывчивый, между одним и другим событием — пропасть, в которой неизвестно, что происходит с ним. Лёша опять забыл какое-то важное событие из своей жизни. Лёша опять… Телефон вибрирует в кармане. Наверное, это Юра. Он вспоминает всё. И Матвея, и то, как он изменился за эти десять или даже больше лет. На него разом наваливается усталость за произошедшее. И, главное, ужас. Боже. Все эти кошмары были неспроста. Они были не кошмарами — реальностью из прошлого, которое он забыл… Кто-то просто украл эти воспоминания от него, а теперь он сам их вернул обратно. Лёша поднёс телефон опять к уху, тупо смотря перед собой, на пустую и всё такую же грязную лавку, перепачканную глиной и песком, с прошлогодними осенними листьями, и задумался о том, а сколько ещё таких отобранных у него воспоминаний. Сколько хранится там, в его голове… Боже, понял Лёша. Это Матвей. Это Матвей, он не может ошибаться. — Кажется, со связью проблемы. Я могу перезвонить тебе попозже, Юра, — говорит в это время Лёша в трубку и разворачивается. В нём начинает крепнуть какое-то решение. И он идёт. Обратно. — Да зачем попозже? Ну так что, ты пойдёшь? Лёша понятия не имел, куда. — Я всё ещё плохо себя чувствую. Мне нужно пару дней… отлежаться, иначе я такое могу выкинуть… — Ну, знаешь, мы все что-то то и дело выкидываем. Но это не мешает нам… Лёша вбегает по лестнице вверх, по лестнице в подъезде, и уже сбрасывает звонок, не попрощавшись. Он ловит его как раз тогда, когда Матвей — да, это точно он, хоть и стал немного выше, ёжик на голове превратился во всё такой же растрёпанный хвост, заострилось лицо, но его всё ещё можно узнать, — когда Матвей выходил из дверей своей квартиры и запирал её ключом. Та самая входная дверь. Всё то же самое. Внутри ничего не изменилось: прибавилось много лишних вещей, его собственных, мусора, стало больше небрежности… Но где же тогда его отец? — Я всё вспомнил, — переводя дыхание, выпаливает Лёша. Он впивается пальцами в перилами, боится упасть. — Я… я всё вспомнил, правда. Матвей неторопливо заканчивает своё дело. Убирает ключи в задний карман джинсов, поправляет куртку. Он оборачивается. Взгляд Матвея на нём, скользкий, быстрый. Это не длилось долго. — Ты опять тут? — спрашивает он. — Забыл что-то? — Нет, наоборот. Матвей… Ведь ничего не изменилось? Лёша думал, что вот сейчас, когда Матвей догадается обо всём, до него это дойдёт… Он ведь прежний, правда? Он, Лёша, сам разве прежний? Но Матвей-то точно должен… — Это хорошо. Тогда зачем припёрся? — Я не… Лёша теряется. От его безучастного голоса сквозит холодом. Неужели он не понимает, неужели… — Я всё вспомнил, что между нами было, Матвей. — Поздно, — говорит Матвей. — Мне уже пора. Да и тебе тоже, я думаю. Судя по твоим выпученным глазам… — Он цинично усмехается и уже на ходу говорит: — Кажется, тебя накрыло, мелкий! Лёша остаётся стоять на лестничной клетке. Это было то, что он только что услышал? Это всё? Матвей — тот Матвей, из детства — не раз называл его «мелким». Но за это он и ценил его, именно такого друга, даже будучи грубым и бесцеремонным. Телефон вибрирует в кармане. Лёша наконец-то опомнился. Он возвращается домой. Ходит по комнатам, но никого нет. Даже Соня, кажется, ещё в школе. Один Лёша, как всегда, без дела, не привязанный ни к чему и не связанный ничем путным. Он заходит к себе, ложится на кровать, прикрывает глаза. Мир вокруг словно начинает его укачивать. Перед ним встаёт лицо Матвея — нового Матвея. Лёша поворачивает голову и смотрит: по левую руку от него и правда лежит Матвей. — Ты вернулся? — спрашивает Лёша. Он кивает. — Я вернулся. — Расскажешь мне, что с тобой произошло за это время? Матвей легонько кивает и говорит: — Хорошо. Слушай. Лёше становится тепло на душе и спокойно. Тревожность куда-то разом уходит. Он закрывает глаза и засыпает — теперь уж точно спит.