Чудовище

Это оказалось не так плохо, как это себе представлял Лёша. С Матвеем всё ещё можно было разговаривать и проводить время. Забыть иногда о том, что между ними было. И о том, что может быть потом. Да, он тоже оказался в чём-то прав. Даже за новым Матвеем где-то там всё ещё виден был его упёртый, поддразнивающий ребёнок, который обещает сменить фамилию на другую, как только вырастет. Только он этого так и не сделал. Матвей сказал, что ему уже давно всё равно, чьё имя носить, чью фамилию, кому прислуживать. «Как ты до этого дошёл?» — хотел постоянно спросить у него Лёша. А Матвей не хотел, он спрашивал. Смотрел на него пристально и задавал свой вопрос. «А как ты до этого дошёл?» Они опять играли: ты спрашиваешь, а я отвечаю первым, потом мы меняемся местами и всё начинается сначала. «У тебя есть кто-нибудь?» — спрашивает Лёша, мысленно уже ревнуя к своему новому другу, который только обрёл плоть и кровь. «Нет. А у тебя?» Лёша не знает, что и добавить: засосы на его шее говорят об обратном. Их что, можно получить случайно. «Нет. У меня никого нет». «И что, совсем-совсем никого? Никогда?» Матвей не замечает, что нарушает правил. Лёша качает головой и уступает ему: «Была одна девушка… Кажется, в конце концов я её очень сильно ранил и вынужден был уйти. Впрочем, она сама виновата. Она начала это делать раньше». Лёше не понравилось, как он заговорил о Симе и — впервые — о её вине. Можно ли оправдывать свои поступки чужими? Он бы никогда в своём уме не стал избивать человека или… или говорить такое. Он правда иногда жалел её. И даже немного того парня, скрутившегося на полу, с разбитым и абсолютно неразличимым лицом. «Что ни совершается, то к лучшему», — просто замечает Матвей и переводит тему. Он ему за это благодарен. Как Матвей дошёл до этого — непонятно. Лёша так толком и не разобрался. Он вышел из колонии, кое-как собрал себя воедино, пошёл учиться. Фармацевтика увлекла его, но ненадолго. Энтузиазма хватило на один год. Потом он уже влачился — как мог. А потом его выставили вон с наилучшими пожеланиями, и Матвей не захотел пытаться вернуться обратно. Эти три года уже многому научили его. Чтобы получать деньги, не нужно тратить и без того потраченную впустую жизнь. Потраченную на убийство отца, потраченную, кажется, на все те тысячи мелочей вокруг него. «Но в итоге, знаешь… — задумчиво продолжает свой рассказ Матвей. — Вот ты работаешь, получаешь деньги, получаешь. Неважно, какими путями. И пускай, что сколько бы ты ни получал, хочется большего. И вот ты гребёшь больше, больше… а дальше что? Что дальше?» Лёша пытался ответить на его вопрос, вглядывался и сам в своё будущее, но видел только толстую, непробиваемую кирпичную кладку. Скрёб ногтями, бил кулаками, запрокидывал голову, пытался углядеть, где её конец… Конца этой стене не было. Единственная загадка в этой жизни — это он сам. «Всё-таки, — сказал ему Матвей как-то раз, — ты самый необыкновенный человек, которого я видел за свою жизнь». А Лёше-то казалось: самые необыкновенные люди находятся в исправительной колонии, вроде него. Матвей помог ему вернуть уверенность в себе. А он помог ему вернуться в те круги, путь куда ему давно уже не был заказан. Семья Лёши, несколько других близких к нему семей смотрели на Матвея с опаской, недоверием. А тот себя вёл совсем обычно: по большей части помалкивал, позволял говорить за себя другим. «Я здесь лишний». «Нет, — говорит Лёша. — Скоро ты им не будешь». Он его познакомил даже с сестрой. Это произошло случайно: они пересеклись однажды. Соне, пускай ещё не слишком опытной и искушённой, но всё-таки проницательной, одного часа хватило, чтобы увидеть Матвея. «У тебя странный друг, — призналась она. — Такой… закрытый. Будь с ним осторожнее». «Мне это все говорят. Я уже не удивляюсь». «Быть может, в этом есть доля правды». Матвей был закрытым. Больше, чем раньше. Лёша его не винил: испытаний и потрясений ему пришлось перенести достаточно много, чтобы иметь право не выкладывать ему всю правду о себе и своей жизни. Лёша ведь и сам не мог похвастаться откровенностью. Он таким же был, как он: с раненым сердцем, измученным прошлым. Матвей признаётся, что ему тоже снятся кошмары. Матвей говорит, что ему тяжело бывает заснуть без лекарств. Матвей рассказывает о том, как несколько лет вынужден был посещать психотерапевта. Они в самом деле разговаривали об абсолютно разных людях? Лёша забывался. Он зачастую терял нить реальности и уходил себя. А то, что происходило внутри, уже неподвластно было контролю, здравому уму. Самое главное — он забыл, что все люди неидеальны. Что никому из них, как бы хорошо и долго ты их не знал, нельзя доверять. Нельзя. Особенно если ты тот, кем всегда был. Чудовищем. И всё-таки им обоим друг от друга ничего не надо было. Просто хорошо проводить время, разговаривать и днём и вечером, писать неожиданно для себя ночью, спрашивать что-то — это не необходимость. Лекарства, купленные на рецепты Матвея, закончились. Лёша с повинной прибыл в начале следующего месяца к психотерапевту. Готов ли он к переменам? Перемены никогда не несут за собой ничего хорошего. Он получил новые бумажки, промучился в его кабинете почти два часа, в душном и слишком для него светлом, для человека, привыкшего к темноте. Лёша смотрит на новые, только что купленные лекарства и задаёт себе вопросы, один за одним: к лучшему ли это? к худшему? За пару дней он решает стать чистым. Но уже на вторую ночь ему снится то, что хочется поскорее заснуть, пока это намертво не впечаталось ему в память. Лёша побольше берёт таблеток, глотает их не запивая следующим утром. Кажется, он опять видит эти засосы на шее Матвея и его распахнутую куртку. Он так жадно оставляет их, держа его за горло. Долго делает это, не отпускает. А отпускает только с первыми, поздними зимними лучами солнца. Лёша прикрывает глаза, с горечью во рту от новых лекарств, и предпочитает и в самом деле обо всём забыть. От всего избавиться. Но сны — это только самое малое из зол. Ничто из этого ему не выбирать.