Чудовище

Люди вокруг Лёши уже начали поднимать темы новогоднего настроения, цен на шампанское и подарков. Он и сам не замечал порой, как сменяются времена года одно за другим: ещё сегодня было тепло, и слабый ветерок обдумывал его лицо, шею, плечи. Он не замечал этого, потому что лет для него не существовало уже давно. Лишь бы схватиться за тень реальности, удержать её и ненадолго отбить подступающую к горлу темноту, а потом — поглощающую зрение. Сегодня Лёша держался уже не за эту призрачную тень, а за настоящего человека. У Матвея не было проблем с осознанностью и временем. Ничего из этого он не терял, даже употребляя такие вещества, которые Лёша не знал. Как ему это удавалось — он не понимал. Он многое не мог понять: жизни обычных людей, их рутину, а особенно — их удовлетворённость этим. Матвей, пускай и не был счастлив, казался хотя бы в достаточной мере стабильным для него. И это заставляло Лёшу завидовать, завидовать ему. Он постепенно посвящал его в свою жизнь и в её тёмную сторону. Как Лёша понял, никакого другого заработка, кроме как продажи и перепродажи наркотиков и фальсификации медицинских документов он не имел. Матвей занимался всем сразу: получал лекарства, завышал на них цену, расфасовывал, прятал, отдавал прямо в руки, но чаще всё-таки прятал. Его мастерство было неоспоримым, и в этом была даже какая-то своя красота Но Лёша тоже знал: за этим кажущимся благополучием скрывалась и его уродливая сторона. Он помогал ему с некоторыми препаратами: лирикой, например, на которую до сих пор был большой спрос. На эти небольшие чёрно-красные капсулы охотилась добрая треть Москвы. Всё шло именно к этому: Лёша большую часть времени был свободен, и поэтому он даже не отказался ходить по аптекам, а потом вынимать капсулы из пачек, пересчитывать их, распределять по пакетам. Но Матвей всё равно не позволял ему ни оставлять закладок, ни пересекаться с клиентами. Это было слишком опасно. То, чем он занимался, вообще было опасным. Лёша вспоминал о заблокированных страницах своих продавцов, их номера, которые не отвечали на его звонки. Вспоминал и вздрагивал от ужаса. Если Матвея поймают, он вряд ли увидит его и через десять лет. Может, даже живым не увидит. Подделка документов. Незаконное распространение лекарственных средств. Лёша рад был уже тому, что не не наркотических, запрещённых, а просто медицинских. Хотя всем и так было понятно, что это — наркоторговля, не иначе. Для таких как он, для Алексея Шейнера, например: Лёша стоит чуть ли не самым первым в списке больных и обделённых. Люди там, в другом мире, были совсем не такими. Лёша знал, что с ними лучше не связываться. У него создавалось впечатление, что Матвей его от этого ограждал, и он ему за это был благодарен. Ему не нужно было видеть доказательств, не надо было и слышать лишних слов. Лёше хватало уже того, что он имел. Сполна. И он сам желал Матвею того же: быть в безопасности и никогда не пересекать больше порог ничьей решётки. Тогда наступало то самое время, когда Лёше и самому нужно было позаботиться о себе.

***

На тот момент они оба успели втянуть в себя несколько здоровых дорожек. Лёша не имел понятия, чего: незнакомые названия быстро выветривались у него из головы. Он доверял опыту Матвею. Кажется, он ему уже доверял во всём. У Лёши очень сильно кружится голова. Он оседает на стул, хватается руками за край стала и смотрит на Матвея. Тот, наблюдая за ним, смеётся, и его лицо становится неестественно большим, приближается и встаёт прямо напротив. Лёша распахивает рот, чтобы заговорить. Слова забываются, но потом возвращаются к нему обратно. Но его время вышло: откуда-то издалека, сквозь слой толстой сахарной ваты, тяжёлые удары. Лёша видит: Матвей замечает то же, что и он. Значит, это по-настоящему. — Сиди здесь, — бросил он и поднялся с дивана. Куда-то сразу ушёл и смех, и его немного покачивающаяся походка. — Это в дверь стучат? — спрашивает Лёша. Ему никто не отвечает. Да, это был стук в дверь. Всё такой же реальный. Он вцепляется поудобнее в острый край стола и следит за Матвеем. Отсюда ему плохо виден весь коридор, но зато ему всё ещё слышно: как через сахарную вату, правда, но слышно. Зрение слабеет, и Лёша окончательно понимает, что оно ему сейчас не пригодится. Руки расплываются, но и это ненадолго. — Что ты за дрянь мне всунул?! Лёша видит спину Матвея, капюшон его толстовки. Тот озирается по сторонам. Толстовка собирается на спине в складки. Хлопает дверь. Похоже на то, что Матвей впустил какого-то гостя внутрь. Другой бы сказал — втроём ещё веселее, чем вдвоём. Но дело пока ещё не пахло весельем. — Я же сказал тебе не приходить, — отвечает Матвей негромко. — Сейчас не время. — Да, не время. А мне как раз-таки время! Что это за говно? Матвей только и жмёт плечами: — Не я это делал. — Как же вам удобно, бля, всем отмазываться. Не я это делал, не мои проблемы. Покупал я у тебя — это чьи проблемы? Лёша уже чётко различает агрессию в голосе вошедшего. — Ну, давай сюда. Что не так? — Не видишь? Пакет порвался! Всё промокло! Предлагаешь жрать с песком и грязью, как свинья? — Да ты и есть… — Сука, Матвей! Его по-настоящему вталкивают в дверной проём. Лёша видит, как Матвей закрывает лицо рукой, словно прячет его от солнца. — Да, да, понял я. Сейчас заменю… — Грязь свою жри сам. Свинья. На пол падает какой-то кулёк. Всё для Лёши в замедленной съёмке, каждое слово по слогам идёт долго, долго. Некоторое время он сидел расслабленно, развалившись на стуле, но потом, когда он видит незваного гостя, то напрягается и поднимает голову. — О, ещё один нарик? Наркопритон тут, что ли, устроили? Лёша оскорблён. Хочется сказать, что он друг его, не нарик какой-то, но потом мысли быстро-быстро бегают в его голове, собираются в чёткую цепочку, которую теперь можно было прочитать. У наркоманов не бывает друзей. Они и родную мать при надобности продадут. Было ли это правдой про Матвея? У него не было ни матери, ни отца. Зато тот, кто мог зваться другом, был. А Лёша — Лёша душу как-то незаметно сам для себя продал. Уже не помнил, когда это было: до рождения, после. Может, это всё и объясняет. — Сваливай с места, — говорят ему громко. — Я тут сижу. Лёша прищуривается. — Нет. — Что ты сказал? — Это я тут сижу. Откуда-то у него берутся неизведанные прежде, не открытые на его карте источники смелости говорить «нет». — Отстань от него, правда… — слышит сквозь сахарную розовую вату Лёша голос мягкий и спокойный, принадлежавший Матвею. — Сядь в… — С какого это хера я должен тебе уступать? Лёша всё ещё не видит лица говорящего с ним человека. Он упирается ему куда-то в грудь, в куртку и выглядывающую из-под неё майку. — Вот. — Перед ними плюхается ещё один пакет. Матвей торопится, чтобы избежать конфликта. — Всё то же самое, забирай и уходи. Над головой Лёши начинаются переглядывания. — То же самое? — Ну да. Тебе куда-то нужно было — так давай, вперёд. — Не указывай мне, что делать. Неподъёмная тяжесть плюхается на диван недалеко от стола, где ещё недавно сидел Лёша, но прежде хватает кулёк с несколькими крупными упакованными блистерами. — Мне, может, остаться тоже хочется. Притон, в конце концов, для бездомных. У Матвея от наглости аж челюсть сводит: — Ну уж нет. У него есть дом, и у тебя тоже. Вам двоим расходиться пора, я скоро ухожу. У меня работы немерено. Давай, на выход. — Чего-о? — противно тянет голос. — Какая работа? Я тут вижу, как вы работаете. Сколько психостимуляторов уже успели умять? Без меня? — Я тебе ничего не должен. Ты же знаешь, что я их не продаю — это запрещено. Сюда привозить из-за границы запрещено. — Матвей, бля, кому ты лапшу на уши вешаешь? Мне?! Ты же шлюха — за любые деньги свой товар отдашь! — Косарь. — Нет. Я не торгуюсь с тобой. И не думай. — Полтора. — Ты хоть сам знаешь, за что? — Пять, — подаёт вдруг голос Лёшка. — Что ты ляпнул, малой? Лёша поворачивает голову и наконец-то смотрит ему в лицо. — Пять тысяч отдам. — Я вам обоим ничего не продам. Всё, лавочка закрыта. Выметайтесь — оба! — Матвей сейчас звучит уже без шуток, раздражённо. — Пять косарей, ты слышал вообще? Ты сам столько не стоишь, а этот за пару таблеток пять косарей выложить готов. Ну давай дальше торговаться. — Блядь… — Сколько у тебя есть с собой? Пускай он мне заплатит, Матвей, всё что у него есть, и я уйду. — Не зли меня, рыжий, — слышит Лёша от Матвея. Он и правда рыжий: бритый почти под ноль, но с отросшими рыжими волосами. Гость тут же переключается на другого: — Чего-о? Угрожаешь? — Угрожаю. — Ну тогда я знаю, чем угрожать тебе. — Рыжий поднимает кулак с зажатым кульком и болтает им в воздухе. Непонятно, чем именно: крупным кулаком или таблетками. Или всем сразу. — Лучше не нарывайся, помолчи. — Он ничего тебе платить не будет. — Этот хер разговаривать не умеет или что? Почему ты за него решаешь, э? В самом деле — а почему? — Я ничего тебе платить не буду, — слово в слово повторяет Лёша. — Ты даже пяти косарей не стоишь. Диван скрипит, когда он с него поднимается. — Вон! — слышат они оба от Матвея. Он тоже подскакивает, преграждает рыжему путь. — Ты замену получил таблеткам, чего ещё надо? — Больше. — Что — больше? Плати — будет больше. — Отойди, — говорит рыжий. Эти несколько секунд растягиваются. Лёша начинает думать о том, что происходит. В первую очередь, он не может позволить Матвею пострадать из-за него. Ни коим образом. Это во что бы то ни стало надо прекратить. И Лёша это обязательно сделает: не пройдёт и минуты. Он поднимается раньше, чем заканчивает говорить Матвей уже те слова, что он слышать не может. В ушах стоит долгий, оглушительный свист. Левая рука почему-то сильно дрожит, но ему и одной достаточно. Что-то растёт в нём, не хочет останавливаться. Лёша не понимает, что вот оно — опять. Сознание уступает силе, в которой никому не было равных. Лёша приходит в себя и первое, что он видит, — испещрённое ручейками крови месиво, в которое плотно упиралась его правая рука. Он инстинктивно отдёргивает её, а потом отдёргивается сам — падает на спину, скользит по предательски неустойчивому полу. Ужас сильнее оказывается кошмара, который опять вышел на свободу. Возможно, он мог бы уже давно уступить этому рыжему своё место. Возможно, если бы он мог себя контролировать. Рыжий лежит на полу неподвижно. Лёша озирается, вжимая голову в плечи: держась за стол, стоит Матвей. Он поднимает к нему своё лицо, пряди волос больше не прячут его: на щеке расплывается пятно — не крови, нет. Совсем скоро это будет здоровенный, выделяющийся синяк. Лёша заглатывает свой страх и давится им в одно и то же время. Матвей только головой качает, пропускает через пятерню волосы и уставляется на рыжего. — Я… — облизнул губы Лёша. — Да я понял. — Это… я тебя так? — Угу. — Матвей качает головой. — Ты. Дерёшься хорошо. — Я не умею драться… — растерянно шепчет Лёша. Они оба теперь смотрят друг на друга в тишине, которая спустя долгое время наконец наступает. — Он тайским боксом занимается, — говорит Матвей о рыжем. — Я как-то уже получил от него. Было даже больнее. — То есть это всё… я? — Ты, — качает он головой, — ты. Всё, думает Лёша. Это конец. Он подгибает под себя колени. Дрожит уже не одна левая, а обе руки: ощутимо, крупно. Лёша глаза приходится закрыть, задержать дыхание: всё вокруг него, как ему кажется, опять в крови, и опять всё по его вине. — Как думаешь, как от него избавиться? Лёша ничего не знает. Он не хочет об этом думать. — Давай… полицию вызовем. Вытащим его на лестничную площадку, скажем, что это я… — Сдурел?! Лёша опять замыкается в себе, виновато прячет взгляд. — Он теперь нахер всё сдаст. Тебя, меня. Какая полиция? Лучше его сразу убить. Ты сможешь его убить? Избавиться от трупа легче, чем от живого. Глаза Лёши широко раскрыты и совершенно сумасшедшие. Наступает долгая пауза. Матвей лениво хмыкает: — Да ладно… это шутка… что уж тут… В любом случае, надо вытаскивать его отсюда. Вперёд. Помогай мне. Лёша помогает, хотя его разносит уже по полной. Начинает ощутимо подташнивать. Фантазия уже рисует настоящий труп, разлагающийся, со всеми своими прелестными и отвратительными сюрпризами. Будто сейчас Лёша не разукрасил лицо нарвавшему на драку рыжему уроду, а хладнокровно убил случайного прохожего. Он открывает дверь, смотрит по сторонам. Никого нет. — Бери его за одну руку. Спускаемся быстро. Матвей подаёт ему знак, они обхватывают тело рыжего. Этих случайных прохожих-свидетелей, к счастью, нет. Они умудряются чудом избегать их, пока тащат рыжего до дальних кустов и сбрасывают его там. — Что теперь? — почему-то спрашивает у него Матвей. — Я… я не знаю. — Будем ждать, пока очнётся? Ты его со второго удара вырубил. Это было… — Пожалуйста. — И пускай Лёша слышит восхищение и даже долю уважения в голове Матвея, ему плохо слышать все эти подробности. Это не он был. Не он вырубил, не он дрался. Если дрался вообще: что это была за неравная схватка между ними? Глупая и совершенно… — Хорошо, хорошо. В любом случае, ждём. Сейчас очнётся, будет криков… — Подожди. Лёша одного не понимает — почему он должен всё помнить? Он пересиливает себя и смотрит в лицо рыжему парню, имя которого он так и не узнал. Ему это и не нужно. Ему не нужно видеть и его глаза. Глаза вообще редко когда играют значимую роль. Матвей ждёт его. — Он не вспомнит. — Твёрдость в голосе Лёши опять берётся из неоткуда. — Почему ты так решил? — Я думаю, будет лучше для всех, если он вообще забудет о том, как ты выглядишь и где живёшь. — Здравое решение, — осторожно говорит Матвей. — Но… — Пойдём. — И рука Лёши, испачканная в крови, пересекается с его. — То есть ты… — Доходит до Матвея через пару минут. — Что-то сделал с ним? Морок какой-то поставил или что? Как можно так легко… — Я не знаю. — К Лёше неожиданно возвращается всё та же прежняя тошнота. — Я никогда бы не хотел чего-то подобного любому человеку. Ему или… Неважно. Я просто… я даже не позволил… Матвей захлопывает дверь и надёжно закрывает её на два замка сразу. — Я видел тебя, — перебивает он. — Я всё видел. Не надо объяснять. Я всё видел и прекрасно понял. Поверь, то, что ты сделал — поистине благо. Он заслуживает и того, чтобы его отделали жёстче. — Наверное, — слабо откликается Лёша. — Я… не уверен. — Знаешь, — начинает Матвей, — лучше тебе сегодня остаться у меня. В таком состоянии… я боюсь, твои родители этого не оценят. И странно: родители, его семья кажутся в этот миг такими далёкими и не существующими вовсе. Он проживает остаток дня в бреду. Лёша очень плохо чувствует себя после произошедшего. Он смывает с рук кровь, но и этого кажется недостаточно. Он вспоминает это обезображенное лицо — безобразное само по себе — и то, что он съел за сегодня и что должно уже давно перевариваться, нагло просится обратно. Но зато он остаётся у Матвея дома. Наконец Лёша обкладывается подушками, будто строит стену от того, чего боится — от какого-то неназванного врага. И повторяет, что Матвей может лечь рядом с ним — нет нужды выгонять его на диван. Но тот, как самый вежливый гость, не соглашается, желает спокойной ночи и уходит. Без Матвея становится тихо и пусто. Впрочем, Лёша ещё слышит некоторое время щёлканье света в комнатах, его шаги, шуршание. Потом становится темно и окончательно мёртво здесь, в этой квартире. Он думает о том, что лежит на той кровати, где всегда спал Матвей и бог знает кто ещё. Да и не только бог… Лёше на миг приходит очевидная мысль — это не такая уж и тайна. Если немного подумать… но нет, он не захотел этого: чему-то лучше оставаться неизвестным. Ему тогда точно этой ночью не удастся заснуть. Как и всегда, он боится самого себя, засыпая. И не зря. Во сне он твёрдо уверен, что убил этого рыжего. Все признаки кажутся очевидными: его неподвижность, бездыханность. Кровь везде, кровь… Лёша просыпается от кошмара, всё ещё введённый в заблуждение. Серия убийств продолжается. Этот рыжий… Маг переворачивается на другой бок, хватает соседнюю подушку и прижимает к себе. От неё пахнет почти как от Матвея, если приблизиться к нему поближе. Запах его белья и запах простыней был схожий. Это успокаивало. Успокаивало, что в этой черноте есть, за что ухватиться: за реальный образ человека, за его запах. Хоть что-то всё ещё напоминает ему о том, что он не выброшен за пределы этого мира. Лёша в безопасности. Должен быть. Он недолго поглаживает подушку. Кажется, какие-то советы всегда давал ему его психиатр. Но и этого не хватает надолго. Лёша опускает голые ноги на пол. Тот холодный, недружелюбный. Лёша как бы ёжится, натягивает и без того растянутую майку Матвея, пытаясь спрятаться и укрыться в ней весь, но он слишком неповоротливый для этого, слишком большой. Думает сходить на кухню, выпить чего-нибудь. Но на пути к кухне — эта злосчастная гостиная с диваном. Лёша входит в неё на цыпочках, но обнаруживает, что и скрываться не от кого. — Не спится? Это Матвей с горящим возле лица телефоном удивлённо смотрит на него. Лёша понимает, что можно на кухню уже не пытаться пройти. — Нет. — Он качает головой. — Кошмары. — Опять? Лёша тихо усмехается сам себе: — Всегда. Он подходит к дивану, медлит, но всё-таки садится на краешек возле ног Матвея. Тот выключает телефон. — Ты же понимаешь, что не сделал сегодня ничего плохого? — Избить человека — это разве нормально? — Главное, — начинает объяснять Матвей, — понимать, что это не плохо. За зло, знаешь ли, тоже стоит отплачивать злом. За преступление следует наказывать. Ты мало того, что наказал, так и ещё спас нас больших проблем и большего зла. — Но тут нет ничего хорошего. — Это ни плохо, это ни хорошо. Это то, что стоило сделать. Я бы не справился, честно. А ты… — Это был не я. — Лёша качает головой совсем уже грустно. — Нет, это ты был. — Я ничего не помню. Кто-то другой взял надо мной контроль. Чтобы обезопасить мою жизнь. Так всегда происходит. Я пытался пару раз под машины броситься, но у меня не получалось. — Что? — Глаза привыкают к темноте, и уже видно, какое в эту самую минуту недоумённое лицо у Матвея. — Ну да. Я пробовал то же самое в метро. Один раз даже разбегался для прыжка. И знаешь что? Ровно на полосе я замирал и не мог дальше и сдвинуться с места. Моё собственное тело не слушается меня. — О, да ты не меньший самоубийца, чем я. Матвей пытается обратить это в шутку. Неудачная попытка. — Я… я не знаю, почему мне так хотят сохранить жизнь. Они мне её уже сломали, разрушили до основания. Я не знаю, в чём цель. В чём цель моего существования. Когда уже какой-нибудь демон появится передо мной и скажет, что мне делать, кого убить, в чём моё предназначение… — Стоп-стоп-стоп. Если бы всё так было легко. Лёша вздохнул: — Вот именно. — Потом он немного подумал и добавил: — Неужели тебе совсем не страшно? — Чего я должен бояться? — Меня. — Тебя? — Матвей фыркнул. — Когда-нибудь я потеряю сознание, как сегодня, и убью тебя. — Значит, так и задумывалось. Моя смерть, в смысле. — Тебе не может быть не страшно, — не верил Лёша. — Может. Когда я видел тебя избивающим этого мудака… — Матвей вздохнул. — Я скорее восхищение чувствовал. Точно не страх. Я сразу понял, что это то, о чём ты говорил. Твой взгляд изменился. Даже твои движения как-то… Они были нечеловеческими. — Ещё лучше… — Не расстраивайся. Ты ещё разберёшься со всем этим. Если хочешь… мы. Мы разберёмся. — Не ввязывайся в это, Матвей. — Я уже ввязался. Лёша готов был перестать верить собственным глазам: он улыбался. Потом Матвей вдруг зашевелился и приподнялся: — Знаешь, что? Поднимайся. Пойдём спать. Я буду вместе с тобой, отгонять кошмары. — Ты это… — Ш-ш-ш. Лёша замолк. И сделал всё так, как он сказал. Без возражений, хотя хотелось напомнить ему о многом. Маг лёг на кровать, освободил место для Матвея от подушек. Тот быстро заполз под одеяло. Оба уставились в потолок, лёжа на спине. — Ты не думай. Спи. — Ладно, — пробормотал Лёша и закрыл глаза. — Сплю.