Чудовище

— Как ты себя сегодня чувствуешь? Это Лёша, приложив телефон к уху, брёл по улице, которая уже постепенно начинала темнеть. Дни становились длиннее, но он этого совсем не замечал: тот же мрак, тот же холод, те же замёрзшие лужи и кучи жёлтого и грязного снега по обе стороны от тротуара. — Сносно, — признался Лёша Матвею. Шёл уже его пятый «чистый» день. — Я видел в очереди, как у женщины передо мной в волосах извивались черви. Не уверен, но они не были похожи на дождевых. — Правда, что ли? — Думаю, нет… — Лёша грустно опустил голову. — У неё была такая причёска. Я уставился в неё, и там… всё сразу поползло. — Галлюцинации, значит, ловишь. — Голос Матвея звучал немного насмешливо. Он понимал, что это было нечто большее, чем просто галлюцинации. — Да если бы… Чем ты сегодня занимался? — Я? Да ничем. До обеда из кровати вылезти не мог. Такое ощущение, что заболеваю. Теперь вот на почту собираюсь, получать новые лекарства. — У тебя есть температура? — забеспокоился Лёша. — Нет, не думаю. Пока нет. Завтра может быть. — Лечись, — сказал он. — Ну обязательно, — фыркнул его друг. — Не умру, это уж точно. — А вдруг это грипп? — Без разницы. Мне всё равно, правда. Хоть менингит подхвачу — тем лучше. Лёша спорить не стал: тут переубеждать его было не в чем и незачем. Матвей всё равно сделает так, как считает нужным. Несмотря на то, что он не доучился и даже не был врачом, он был просто хорошим человеком и хорошим специалистом. Лёша верил, что его друг опомнится и не будет запускать какую бы то ни было болезнь. За него он был даже в каком-то роде спокоен. Матвей умел рисковать своей жизнью и свободой — это не тот случай. — Я иду с твоим рецептом в аптеку. — Правда? Это хорошая новость. Заходи завтра с утра. — Во сколько? — спросил Лёша. — Да когда угодно. — Я могу и в пять утра проснуться. Ты это… поаккуратнее. Матвей рассмеялся. Лёша зашёл в следующий переулок: отсюда был виден и его дом, и аптека, в которую он часто заходил. — Я дошёл. — Ну давай. Удачи. Я на почту. Звони, если что. — Пока, — тихо сказал Лёша. Убрал телефон в карман куртки. В другом нашарил рецепты. Сегодня не могло быть никакого «если что». Всё тщательно спланировано: новый штамп, новая подпись лечащего врача. Всё свежее. Лёша заходит в аптеку. Здоровается, протягивает под стекло два листка. Со стула поднимается женщина. Её лицо, бледное и вытянутое, кажется ему смутным знакомым. Впрочем, все фармацевты похожи друг на друга. Пока женщина рассматривало его рецепты, Лёша думал, что если бы когда-нибудь по ту сторону стекла он бы встретился взглядом с Матвеем, — он вполне мог там когда-то оказаться, — то его точно бы не забыл и ни с кем не перепутал. — Подождите здесь, — сказала ему женщина. Лёша и не торопился. Аптека была полностью пуста. Женщина удалилась в подсобку. Он прислонился к стеклу, стал рассматривать там различные, явно безрецептурные препараты, абсолютно безобидные. Витаминки, мази, сиропы… Его ноги уже начали затекать, когда одновременно появилась и женщина-фармацевт, и распахнулась дверь в аптеку. Лёша бросил взгляд туда и невольно отвернулся. — Это он? Лёша похолодел. К нему подходил мужчина, шире него раза в два, в форме, с угрожающее надвинутой на лоб шапкой. — Да, — коротко ответила женщина за стеклом. — Можно посмотреть? Лёша вжал голову в плечи. Его рецепт стали крутить в руках, рассматривать. Женщина заговорила, повысив голос. Каждое её слово больно ударяло Лёшу по барабанным перепонкам. Каждое её подозрение, каждая верная или лживая мысль. — Мне придётся вас задержать, — сказал мужчина, складывая рецепты в точности по тем местам, где их сгибал обычно Лёша. — А это, — он потряс бумажками, — взять на экспертизу. Ваши документы с собой? Лёша кивнул. — Паспорт? — Да. — Сколько вам лет? — Двадцать два. — Гм. Отлично. Пройдёмте со мной. — По какому поводу вы меня задерживаете? Мужчина внимательно посмотрел на него исподлобья. — По поводу незаконной подделке документов. Вы это ещё не поняли? Хочу лично пообщаться с вашим врачом, выписывающим вам всё это. Эти жалобы я уже не в первый раз получаю. Лёша понял — это конец. До дома он сегодня уже не дойдёт. Да и до Матвея вряд ли дозвонится. Он садится в машину на подгибающихся ногах, опускает голову. Тревога сжимает его в кольца, выворачивает за подбородок. Сколько там им вдвоём грозит? Два года? Три? Или больше — за распространение психотропных средств?

***

Лёша видел людей. Много людей, выстроившихся в неровные колонны. Потому что кто-то не мог даже стоять на ногах. Ни ползать. Они проходили мимо него, опущенные посеревшие лица, очерченные решёткой. Он был по другую от неё сторону — один. Солнце сюда не заглядывало. Лёша не знал, где он был и что с ним делали. Его вели куда-то, запирали в камере, часами держали в кабинете. Он только один раз получил телефон на руки, позвонил Матвею. — Что теперь делать? — Матвей долго думает. — Мне нужно признаться. — В чём? Не говори, что это ты их подделал. — Я должен, — уверенно сказал Лёша. — Я должен признаться. — У тебя были другие судимости? — Нет, — отвечает он. — Я же больной. И, кажется, Лёша признаётся и говорит им что-то. Но он в этом не уверен. Он не хотел, чтобы об этом узнавали мать и отец. Но они узнали. Он постоянно чувствовал чей-то утомлённый и тяжёлый взгляд. Такой мог быть только у отца. Он быстро старел. Он пришёл к Лёше во сне. Поговорить им толком в тот день не дали, а вот ночью… Да Лёша и сам не хотел. — Ну, сын, рассказывай. Всё вокруг клубилось туманом, неразборчивое и смутное. — Я подделал рецепт. Мне мало лекарств, которые мне выписывает психиатр. — Соня сказала мне, что ты не принимал ничего уже неделю. — Это правда. Я сорвался. Я хотел… — Это психотропный препарат. — Да, пап. Такие лучше всего действуют. — Для чего? Для твоих видений? Лёша смотрит перед собой. Он уже устал от всего этого. Отец будто хочет удержать его возле себя. Но Лёша сильнее его и решает уйти сам. — Я не хочу наблюдать за тем, как умирают близкие мне люди. Всё погружается во мрак. Лёша без цели блуждает, а своих собственных мыслях, ищет какое-то ориентир, чтобы удержаться. Постепенно туман становится плотнее, обретает какие-то очертания. Тот сгущается вокруг Лёши, сдавливает, и он делает шаг вперёд — выходит из мрака. Матвей опять забыл выключить лампу, с улыбкой замечает Лёша. Ему сразу становится как-то тепло и спокойно. Матвей лежит на кровати, на животе, ткнувшись лицом в подушку: кажется, это его любимая поза. Лёша теперь видел, как он любил спать — совсем уязвимый. Ну ничего. Он может спать спокойно. Ведь Лёша здесь. Он вытягивает из-под его ног скомканное одеяло, накрывает его сверху. Матвей ничего не замечает — почти не дышит. Еле заметно морщит нос и отворачивается. Лёша в это время подходит к письменному столу, садится на него. В самом центре пустой рецепт. Что Матвей с ним делал? Рассматривал? Искал ошибки? Лёша переворачивает рецепт, берёт ручку и начинает писать: «Я во всём признался. Но я не выдал тебя. Сказал, что писал и подделывал сам. Так всё и было. Я больной, у меня эпилепсия, стою на учёте у психиатра, мне простительно. Может, меня посадят. Не знаю». Лёша отложил ручку. Ему нечего было добавить. Разве только то, что он всегда будет помнить Матвея. И время, пускай и такое короткое, вместе. И их Новый год. Лёша, чувствуя сильную слабость, наклонился над постелью и коснулся губами его тёплого лба. Матвей и не заметил. Лёша отстранился, закрыл глаза и уже больше не видел никаких снов. Ему делать в этом мире нечего.