Чудовище

«Пожалуйста, — просит Лёша. — Не приближаетесь ко мне…» Но его почему-то никто не слушает. Мама накрывает его щёку своей шершавой, сухой ладонью. Лёшу ошпаривает болью, и он смаргивает слёзы с глаз, отвернувшись. Он не должен доверять прикосновениям. Он уже не может доверять людям. Даже если это те, кому он сам задолжал. Целую жизнь — которую не сумел прожить правильно. Лёша думал, что к нему придёт облегчение, когда он вернётся к семье. Но всё оказалось не так. Он стоял на пороге чего-то зыбкого, нетвёрдого. Но его только тянут оттуда назад. Все знают, что он ненавидит, когда к нему прикасаются. Это может иногда спровоцировать приступы. Но в этот раз напомнить о своём присутствии хотят все. Мама берёт в руки его лицо. Сестра встаёт рядом и прижимается к нему. И даже отец — это не то место, не то время, чтобы действительно поступать так — кладёт руку ему на плечо. — Мне кажется, нам нужно о много поговорить, — произносит он наконец. — Мне тоже, — проглатывает ком Лёша. — Мне тоже нужно о многом сказать. — Не убегай в этот раз, ладно? — просит Соня, и он не узнаёт её голос. Теперь его боятся все. Даже семья. И никто не пытается противостоять его тьме. Кто сказал, что нет подобного ему? Кто заблуждается настолько сильно? — Я всю жизнь учила тебя, как управлять собой, — говорит ему мама. — Мы все. И я никогда не сомневалась в тебе. Ни в твоём даре. Просто послушай… У тебя ещё есть время, чтобы всё исправить. Ты ещё сможешь взять над собой контроль, как прежде. — Дело в том, что его никогда и не было? Да, мам? — Тебе помогут… Лёша, когда слышит это, надеется, что она хотя бы сама в это верит. Потому что сам он, после того, что сделал, уже ни во что не верит. Его самоконтроль и ограничение вылилось в то, что он чуть не убил Матвея. Он чуть не убил множество людей. Кого-то, может, и убил. Лёшу не слишком волновала судьба каждого человека, натерпевшегося из-за него. Возможно, в этом дело и было: он равнодушен к ним всем. Да, именно в этот самый момент, смотря в заполненные глаза матери, чувствуя, как тяжело дышит за спиной отец, как нервно дрожит Соня, у него уже не оставалось причин, чтобы сомневаться в этом. Единственное чувство, которое он ещё мог испытывать, это страх самого себя. Всё другое смыло, смело и разрушило. — Это единственное верное решение. Согласись. Это время рассказать людям, кто ты есть. И на что ты способен. На что-то… потрясающе. — Я никогда не думал, что это можно назвать потрясающим, — шепчет Лёша. Не это. Только не это. Какой-то частью сознания он понимал, что не в праве судить нечто громадное, неизведанное над ним самим. Многие люди заблуждаются. Они не замечают того, что находится прямо перед ними. Но эти же самые люди знают: вред, причинённый бездумно, безжалостно, без цели и без повода, не надо судить. Это противно природе и это нужно остановить любой ценой. Родители сейчас втолковывают ему то же самое. Соня, пускай и мало что понимает в этом, поддерживает их. Они все хотят избавиться от него. И Лёша отлично знает, почему. — Признай это, — просят его, — признай, что тебе нужна помощь. Мы найдём людей, мы обязательно вместе найдём выход… — Пока ты отсутствовал, я встречался с одним специалистом из Будапешта, — начал отец. — Он говорит, что имел возможностью столкнуться лицом к лицу с подобным случаем. И он знает, как… — Мало ли что он там говорит, — пренебрежительно бросает Лёша. — С трёх лет вы повторяете мне это. Специалисты, специалисты. Психологи, психиатры. Чёртовы фокусники и клоуны из цирка. Кого вы только ни находили и кто вам что только ни говорил. И как? Кому от этого стало легче? Мне кажется, только вам. Лёша знает и это: ему не полагается вести разговор так. — Скажите мне это в лицо, — продолжил он и отступил. Соня сдалась первой: его руку больше никто не стеснял в движениях. Следом — отец. Тогда и у матери не оставалось иного выхода, кроме как отпустить его. — Я знаю, что я угрожаю вам не только своим пребыванием здесь. Я для вас всех смертельная угроза. Ну же? Будете спорить с этим? Лёша хватает свои кеды. Сложно истолковать это движение по-другому: он обувается, чтобы уходить. Отец реагирует моментально, но Лёша вскидывает руку и останавливает его: — Не надо. Не заставляй меня делать этого. — Лёша, тебе самому опасно… — недоговаривает женщина, изнеможённая болезнью и, что страшнее, своей смертельной тоской. — Соня, — обращается Алексей к сестре. — Ты до сих пор веришь, что я не способен причинить вам вред? Сделать больно? Девочка бледнеет. — Вот вам и ещё одно доказательство. Если вы не в безопасности, как вы можете отвечать за безопасность других людей, которым вы хотите меня отдать? Возможно, — Лёша нажимает на дверную ручку, — возможно, кому-то из нужно убить меня. Красивая выйдет история. Трагичная… Сбегая по лестнице, он уже рад тому, что его никто не преследует. Хотя бы каким-то ошибкам они научились. И Лёше в таком случае тоже не придётся ошибаться из-за них. Он договаривеются встретиться с Матвеем на углу парка, возле киоска. С Матвеем — вечно правым, слишком догадливым. Он отговаривал его весь путь домой, в Москву, от этой идеи. Да и Лёша сам признавал, что она была поистине глупа и наивна, как и неизбежно его очередное унижение. Зато ему теперь есть много что рассказать. Много важного. Возможно, после этого Алексей потеряет и его. И… никого не останется? Никого, кто способен его понять? Ведь он не делал этого. Лёша готов сознаться в десятке других более страшных, разрушительных бедствий, катастроф, аварий. Но такого он совершить не мог. Да и кто мог тогда, если он? От этих мыслей Лёше было душно, муторно и беспокойно. Станет он ещё перебирать своих знакомых в уме, вспоминать разные легенды и слухи. Ответ прост: нет, никто не может взять и понемногу высосать всю магию из Москвы. Нельзя было такое провернуть и с одним человеком, что уж там про тысячу. Их и в самом деле было около тысячи: тесные круги, несколько десятков действительно влиятельных семей. И Шейнеры там — где-то на окраине… А теперь кроме Шейнеров никого, способного ответить за этот кошмар, не осталось. Лёша подошёл к киоску. Он был закрыт, замурован изнутри. Но стекло-то всё ещё было на месте, и оно предательски цельно и крупно отражало его. «А могу ли я? Могу ли я натворить такое?» Он, Лёша, не может. А вот его сила, носящая лишь одно название, настолько разрушительна, настолько самодостаточна и почти совсем не зависит от него… Звучит как безумие. Но Лёша уже привык быть сумасшедшим. Лёша стирает со стекла какое-то пятнышко рукавом, вытащив мёрзнущие пальцы из кармана. Что там говорил Эдуард? Что-то очень подозрительное, очень тяжёлое. Он чувствовал след. И след этот привёл в Ростов. В дом, где жил Лёша. Эти простейшие логические размышления доказывают только одно: всё-таки он. Его вина. Лёша хорошо знал, как навредить людям. Но он не знал, как сделать для них что-то… наоборот. Он даже слова для этого не мог придумать. — Я опять опоздал? Прости! Матвей чуть ли не бежит к нему по заснеженной, мягкой дорожке. И он чуть не сбивает прохожего, вышедшего из-за угла. Лёша выдавливает грустную улыбку, наблюдая за ним. — Как всё прошло? — Ты ещё спрашиваешь? У меня когда-то проходило что-либо, кроме как… плохо? — Не утрируй. Мы с тобой, например, отлично провели время в парке аттракционов в Ростове-на-Дону. Если ты понимаешь, о чём я. — Я до сих пор удивляюсь, как выжил, — хмыкнул Лёша. Матвей вдруг посерьёзнел: — Что будем делать теперь? Они оба не имели ответа на этот вопрос. В любой ситуации всегда есть множество входов и выходов. Однако не это главное. Дело в выборе. — Я не знаю. — Лёша передёрнул плечами, будто бы вдоль спины неожиданно пробежал холодок. — У меня есть примерно пару тысяч рублей, куча шмоток в твоей квартире и ничего больше. Как думаешь, что мне делать? — Что сказали родители? — Они хотят меня сдать… Они даже толком не объяснили. В психушку? В исправительное учреждение? Каким-то совершенно неизвестным мне людям, чтобы те помогли мне? В тюрьму, может, меня посадят. Или убьют. У меня нет ни малейшего представления о собственной судьбе. Да и мне вообще… как-то… Лёша замешкался. Страх был, а жалости или сочувствия к себе — нет. — Я не брошу тебя. Маг с удивлением переводит взгляд на Матвея. — Если так всё получается, — продолжил он, — значит, мы будем вместе. Я тебя не брошу. — Зачем тебе обуза? Лёша растерян. И он только и может, что ответить колкостью. Это бывает: ему иногда тоже хочется, чтобы ему ответили так же зло и так же язвительно. Больно. — Дело в выборе, — будто читая его мысли, говорит Матвей. Или это уже не только его мысли — одни мысли на двоих? — Ну, а ты что выберешь? — У меня… его нет. Я просто существую. Независимо от чего-либо. Возможно, идея с психушкой не такая уж и… — Лёша! Заткнись! — Это как раз тот выбор, что я могу сделать. — А ещё у тебя есть возможность разобраться во всём том, что происходит, и найти того урода, что поставил тебя в это положение. И доказать, что это не ты был. Лёша зажмурился: — Хотя бы ты мне веришь. — Конечно верю. Я провожу с тобой большую часть времени. И я не видел, чтобы ты хоть раз участвовал в жутких кровавых ритуалах… Ты вообще в них когда-нибудь участвовал? — Пойдём. — Лёша неопределённо качает головой в сторону. Ему и правда хочется немного погулять, размять ноги. Почему-то становится так душно… Не проходят они и нескольких шагов, как Лёша тянется за воротником куртки, чтобы немного пустить к себе свежий морозный воздух. Сердце отбивает два чётких удара и готовится упасть и подняться в груди для третьего. — Ты о чём-то хотел поговорить? — задаёт наводящий вопрос Матвей. А Лёше только остаётся удивляться: эта идея пришла к нему спонтанно, из глубины души, и она совсем не предназначалась для того, чтобы выдавать её… Когда? Во время телефонного разговора? Раньше? — Да, хотел. Матвей определённо читает его мысли. Такое случается, и в этом совсем нет никакой мистики. Они жили почти всё время вместе и виделись друг с другом каждый день, и поэтому между ними уже давно протянулось нечто большее, чем ниточка, позволяющая угадывать одну мысль за другой — чтобы недоговаривать остаток фразы. Чтобы знать друг друга хорошо. И наверняка. — Вперёд. Я весь во внимании. Лёша вдруг останавливает его. Онемевшие пальцы крепко впиваются в рукав куртки. Матвей оборачивается и удивлённо выдыхает облачко пара. — Подожди… Темнота заполняет зрение почти что моментально. Лёше кажется, что Матвей успел сказать ему что-то. Вот только потом, очнувшись, он уже это не вспомнил. Всё опять такое реальное и ясное, что Лёше становится противно от увиденного. Матвей пытается докричаться до него оттуда; он слышит это, но ещё лучше он слышит нарастающий в ушах гул. Лёша, если бы мог, зажмурился и отвернулся, но он уже пытался сделать это. Это не реальность. Это нечто внутри него. От такого не спрячешься. Человека убить так легко… Кто сказал, что это запрещено? Нет, пожалуйста. Только не это. Лёша не хочет опять слышать это. Он не сделает этого. Не с ним. С кем угодно. Только не заставляйте делать это… с ним. Он избежал одного поворота судьбы — неужели есть ещё один, смертельный? Пальцы смыкаются… Пальцы смы-ка-ют-ся… «Пожалуйста, Матвей. Хотя бы ты не отворачивайся от меня. Я же знаю… Я знаю, ты делаешь это не только потому, что не можешь бросить меня. Это не выбор…» Лёше так душно. Так хочется вдохнуть. Но кто-то жмёт ему грудь, проваливается в расщелину между рёбер, когда та раскрывается, впуская его. «Я знаю, в чём дело. Я ведь тоже вижу тьму в тебе. И меня не обмануть». — Господи, неужели… Я уж думал в скорую звонить. А я номер забыл… Лёша мотает головой, но чьи-то руки крепко удерживают его, не дают двинуться с места. — Далеко собрался? — Что случилось? — Я, вообще-то, не врач… Но мой не врачебный опыт подсказывает мне, что это обморок. Ты… ты на пугал меня. Матвей живой. Лёша дышит от этой мысли с облегчением. Он потерял контроль на минуту, но от этого ничего страшного не произошло. Никто не погиб… Скоро он уже совсем в порядке. В голове немного шумит, лёгкая слабость. Снег повсюду режет глаза. Но и хорошо, что режет: Лёша рад видеть реальный мир таким, какой он есть, избавляющим, а не выдуманным. — Я скоро с ума сойду от беспокойства. Тебе нельзя даже на улицу одному выходить, слышишь? — Ты беспокоишься обо мне? — словно во сне, глупо переспрашивает Лёша. — Какое к чёрту беспокойство… Я просто не могу потерять тебя опять. Лёша закрывает глаза. Он сидит в снегу, и щека Матвея почему-то прижимается к его затылку. Но ему не тошно от того, что он рядом, вплотную, как это бывало с другими людьми. Ему нетрудно выносить такую близость. Ведь Лёша никогда не запрещал ему прикасаться к себе. Для Матвея этого правила не существовало.