Чудовище

Лёша чувствовал себя сегодня так, будто его никто не приглашал. Это стойкое, несмываемое ощущение не оставляло его весь день в преддверии того, к чему он готовился этим вечером. Он давно не посещал такого рода мероприятия. Он почти забыл, каково это. Столько всего случилось за последние несколько месяцев. Что теперь, глядя на вещи, к которым он когда-то был привычен, Лёша хотел смеяться. Нервно, очень неестественно. Таким смехом, о котором потом спросят: «Ты в порядке?» Различие было только в том, что у него не нашлось того, кто задаст этот вопрос. Лёша сразу погрузился в кресло и поёжился, распластываясь на его спинке. Ему хотелось слиться с обоями, стать этим креслом, может быть. Его силы позволяли многое. Жаль, что они не могут исполнить это его пожелание. И потому Алексею приходилось полагаться на самого себя. Ждать начала. Не поднимать лишний раз глаза. Скучать. Наблюдать, как на подносе рядом, очень старомодном, под стать обстановке просторной библиотеки, больше похожей на читательский зал, плавятся зажжённые свечи. Иногда, как бы играя, Лёша заставлял огонь пропадать. Свет мигал, и гости в замешательстве озирались. Но потом свечи загорались вновь, и тревога проходила. — Ещё пять минут, — зычным голосом объявил кто-то. Лёша, кажется, знал этого мужчину, но не помнил, кто он и как его зовут. — Магистр задерживается. Не все члены ордена ещё на месте. Ждём, господа. У них теперь было много времени. Очень много. После того, как нечего стало терять. Лёша замечал перемены, просочившиеся так, что их никто до какой-то поры и не видел. Как паразиты, как мерзкие вездесущие грызуны, как распыленная в воздухе плесень, скорее, отравляющая каждый вдох и выдох, ужас и смертельная усталость проникали в них и выступали на лицах. У кого-то хватало сил беспокоиться, но большинству было уже всё равно. Лёша видел это: и их апатию, и холод, и безучастность Мало что могло растрясти магов теперь. Они все, как один, будто потеряли самый главный орган чувств. Или сразу — чувства. Хотя бы сейчас, думал Лёша, они испытывают то, что испытывал он сам большую часть времени. И последние из них скоро сдадутся, как он. И потеряют счёт надеждам, которые покинули их в очередной раз. Нет, Лёша не хотел для них этого. Никогда, ему даже не приходила такая мысль в голову. Он и не предвидел, что нечто вроде этого вообще может случиться. Нет… Ему было давно уже всё равно, как и им сейчас. — О, Шейнер! Друг! Лёша очнулся. Он оторвал взгляд от свечи, начинающей уже шипеть от напряжения. Кресло под ним вздрогнуло, и кто-то плюхнулся в ещё одно такое рядом с ним. — Хорошо ты тут устроился, а? Отбил самые лучшие места. — Привет, Феликс. Парень в ответ хлопнул его по плечу и ухмыльнулся. — Где был? Где ездил? Могу поспорить, ты куда-то точно отчалил из Москвы, иначе не пропадал бы так надолго. — В каком-то роде… — Лёша заколебался. Воспоминания о том, что произошло в Ростове, полоснули его по щеке. — Да давай, не жмись. Куда? — С младшей сестрой был. Сопровождал её на соревнованиях. — Правда, что ли? У-у-у, мрак. У вас тоже это в семье? Феликс неопределённо повел плечами, мол, всё это. Лёша не понял, что же это — всё. Имеет ли он в виду этот роскошный особняк, застрявший вне времени на окраине Москвы, больше нелепый сейчас со всей этой драматичной старомодностью? Или, может, дело в предчувствии, что что-то вот-вот может случиться? Как что-то страшное грядёт и не уменьшает обороты? Лёша правда ожидал, когда кто-то уже объявит им всем, что какой-нибудь метеорит приближается к земле, что вулкан начинает извергаться, Москва-река выходит из берегов или предупредит о бомбе, войне, эпидемии, в которой все умрут. Хоть что-то скажет. Объяснит то, чему Лёша сам не мог найти названия. Он ничего о себе не понимал. И он так отчаянно хотел, чтобы в этом разобрался кто-то другой. Упростил бы всё до бесстыдства. Он плохой, а он хороший. И всё. Так Лёша смог бы жить. — Ты говоришь об… — А, что я несу. Конечно, и ты тоже, и твои родители. Все мы, да, — махнул Феликс и опять упал в кресло. Он почему-то вёл себя крайне возбуждённо, будто что-то знал и не мог сдержать в секрете это знание. Он дёргал коленом, сцеплял пальцы, мотал головой, пялился по сторонам. Они оба вообще хорошо знали друг друга уже много лет, по правде. Это поведение не было чем-то, не свойственным Феликсу. Он просто получился такой. Немного чересчур во всём. Феликс продолжил, не глядя на Лёшу: — Все мы прокляты… Понимаешь? У тебя тоже есть такое чувство, будто тебя… будто из тебя все внутренности высосали? Лёша хотел переспросить: что, прости? — Высосали? — Да, высосали. Всё высосали. Опустошили тебя. — Да, — Лёша постарался поддержать эту мысль: ему же нельзя выдавать себя, — точно. Теперь я могу дать этому название. Сам знаешь, я и до этого не особо был магом и мог вообще что-то… Но теперь я совсем… беззащитен. — Да, дерьмо… Феликс прищёлкнул языком и покачал головой. Как из солидарности. — В любом случае, — спохватился он, — рад, что ты вновь в наших рядах, чувак. — Как дома, как дома… — Мой долг рассказать всё то интересное, что случилось за последнее время, пока кто-то меня не опередил. Слышал, Арсеевы успели сбежать до того, как это всё началось? Уехали. Сбежали, как крысы с тонущего корабля. Тонущий корабль — это мы с тобой, Лёха. Они одни из последних ещё сохранили свою магию. — А есть ещё? — Не так много. — Феликс покачал головой. — Фил говорит, что до сих пор что-то может. Предсказывает страшные вещи… — Он хоть раз давал верные прогнозы? — Лёша улыбнулся. — Да ты что, конечно! Он наше тайное оружие. Без него нам всем точно конец. Говорят вообще, что больше всего досталось предкам. Они совсем истощены. Силы полностью пропали. Магистры никуда не годятся теперь… — Без них мы тоже пропадём, — сказал Лёша, хотя не считал так никогда. Магистров было трое. Они обычно, во всякое время, брали на себя руководство орденом. Брали основной удар на себя. Но это не значит, что его члены не смогли бы функционировать и без них. Но это было только его мнение, так что какая разница? Традиции сильнее Лёши: из века в век только старшие и самые опытные маги заслуживали всегда уважение и доверие. Они и считались самыми сильными, особенными по своей сути. Им принадлежала не только память и дар всей семьи, но сразу всего поколения магов. С тех самых времён. Ну, так говорили, по крайней мере. Лёша в этом сомневался и сказкам не верил. Ему бы хотелось тогда узнать, кто его предки, наделившие таким проклятием. Магистры не представляли даже, с чем доводилось Лёше жить. И никто не догадывался. Потому что никто не должен знать. Шейнеры не были больше уважаемой семьёй, потому что среди них нет того, на кого можно равняться. Лёша старался оставаться незаметным настолько, насколько это можно было вообразить. И его родители тоже, опасаясь раскрыть что-то, всё реже появлялись в обществе — в их обществе. Им было, о чём молчать. И Лёша тоже следовал их примеру, не только потому, что осознавал свой риск и опасность. Он и не хотел находиться среди этих людей, ведь он отлично знал, что бывает каждый раз, когда кто-то подбирается достаточно близко. Близко… Лёша со всеми будет держаться так. На расстоянии вытянутой руки, не меньше. Феликс болтал дальше. Несколько человек подошли поздороваться к ним, кто-то тоже сел рядом. Лёша выбрал этот угол, чтобы не привлекать внимания, но, наоборот, выходило немного не то. Механизм запустился, и странный, робкий ропот прошёлся от начала и до конца зала. Лёша надеялся, что причина хотя бы не в нём. — Прошу внимания. Пора начинать, я думаю. Никого не забыли? — Юлиши не придут? — Это которые.? — спросил тихо Лёша, обратившись к Феликсу. — Чехи, чехи, да. Чёрт знает, зачем их вообще приглашать к нам. Это никогда не было хорошей идеей… О, это Диля. Новенькая. Посмотри туда. Лёша лениво повернул голову к дверному проёму. Девушка в чёрном только что вошла в зал, уже опаздывая. Имена продолжали называть. Но гул длился недолго: другой голос, голос хозяина этого дома, прорезал его. — Сегодня много кто не придёт. Это так. Лёша поёжился в кресле. Он разглядел говорящего. Магистр всё-таки пришёл. Когда-то он правда, может, и был магистром. Это звучало гордо, звучно. Гораздо лучше, чем просто маг. Но теперь у Лёши даже язык не поворачивался повторять это: он видел не магистра, а медленно усыхающего старика. Вот и всё, понял он. Это время и для первого магистра Герцмана умирать. Лёша в таких вещах, к сожалению, не ошибался. Только взглянув ему в глаза, Лёша увидел, как это всё будет. Беспокойно, но тихо, среди болезненных белых больничных простыней. Почти без страданий. В помутневших глазах на миг прояснится что-то и загорится яростью, и всё. Он откинется обратно на подушки и уже никогда не взглянет так вновь. Лёша не давал ему больше месяца. Он правда умирал. Неожиданно до заметного седой, особенно на висках и на небольшой бородке вокруг рта, с выпавшими щеками и глазами и уже не такой уверенной походкой. Хотя Герцман старался показать, что это не так, но даже стоять ему уже было трудно. Непонятно только, кого он хотел обмануть больше: себя или людей, готовых слушаться его и слушать. Они ещё помнили дни его былого превосходства… — Я не зря попросил сегодня прийти вас всех, как можно больше. Обычно достаточно хотя бы одного человека от семьи, чтобы провести наше собрание, объявить новости, отпраздновать событие. Но сегодня у нас нет такого повода. Сегодня нам нужны все. Лёша отвернул голову к стене и тяжело вздохнул. — Нам нет смысла больше отрицать это. Бежать мы уже тоже не можем. Если вы думаете, что я в каком-то другом положении, в отличие от вас, вы ошибаетесь. — Герцман взял паузу. — Это случилось и со мной тоже. Никто из магистров больше не в состоянии пользоваться своими силами. Потому что их нет. Вслед за Лёшей в этот момент вздохнули многие. И многие потеряли свою последнюю надежду. Он понимал, о чём все теперь думали. Если не магистры, то кто? Что за катастрофа приключилась с ними? — Это правда, мы следим внимательно за состоянием тех, кого ещё не настигла эта участь. И да, это правда, что их осталось мало. В Москве больше нет ни одного мага, сохранившего прежние способности без потерей. Однако в других городах, за пределами Московской области, изменений нет, и это единственная хорошая новость на сегодня. Я бы хотел добавить, что пока, пока изменений нет. И мы не знаем, как ситуация будет развиваться дальше. Мне страшно точно так же, как и вам, и мне так же ничего не известно. Это аномалия, и эта аномалия связана непосредственно с нами и с нашим городом. Лёша вдруг почувствовал себя таким одиноким. Во всей этой огромной, необъятной столице, которой так трудно тебя отпустить. В небе и под землёй — везде была она, везде её люди. И был Лёша. Он не мог себя назвать даже магом, как остальные, потому что он всегда превосходил их в чём-то, и это не было чем-то хорошим или тем, чем можно гордиться. И теперь не осталось даже остальных. Он был последним. И он всё в себе сохранил. Его силы, которым не нашлось имени и первопричины, ни цели, ни применения. Что бы ни случилось, они только станут расти в нём. Пока не захлестнут, пока не уничтожат всё. И если Лёша виноват в том, что происходит… Что же, значит ли это то, что ему придётся сделать всё, чтобы их освободить? И всё исправить? — Но есть и те, кого мы потеряли в последнее время, — заговорил Герцман опять. — Это слишком длинный, к сожалению, список, хотя я хотел бы, чтобы вы запомнили их всех. С каждым днём их только больше среди нас. — О чём он? — шепнул Лёша. — Тех, кто умер, прежде лишившись сил, — закончил Герцман. Лёша ошарашенно глядел то на него, то на Феликса. Последний больше не нервничал и не болтал. Ему тоже было жаль. Он тоже знал что-то. — Да, теперь мы умираем. И эти обстоятельства не зависят от нас, но от того, что делает это с нами. Мы не можем жить без того, ради чего родились. Мы не можем ходить на работу, возвращаться к семье, есть, спать, не оставаясь целыми. Без огромной части собственного существа. Вы все знаете это. Это звучало так, как будто Герцман хотел сказать: «Вы все знаете, что мы скоро умрём». — О чём он говорит? — Лёша переглянулся с Феликсом. — Это правда. — Парень сглотнул. — Ты ничего такого не… — Ты помнишь Марка? — перебил его быстро Феликс. — Какого именно? Я знаю как минимум троих… — Он их нашего поколения. И ему лучше всех среди нас удалось сдать финальные испытание несколько лет назад, ну же… — Этот Марк? Да, конечно, помню. — Его больше нет. Никто не понимает, что с ним случилось. У него просто остановилось сердце. Он мёртв. Лера Жинко наглоталась таблеток. Её похороны были всего-то на прошлых выходных… Её сестра, кажется, тоже уже совершила самоубийство. Миша Вольф, оба младших Вязнера… И они делают это не просто так. Это из-за магии. Они не могут жить так. Лёша помнил их по именам. Он всех их хорошо помнил. — Лучший друг моего отца умер после того, как точно так же умерла вся его семья. Ника, моя бывшая, боже… Она… она умерла. Я поверить теперь не могу, что когда-то так ненавидел её. Ты думаешь, мы тут шутим? — Феликс взглянул на него. — Мне уже страшно просыпаться и узнавать тех, кто умер за прошедшую ночь… Среди них обязательно находится тот, кого я знал. Завтра ты среди них окажешься. Разве тебе не страшно самому? — Пожалуйста, — Герцман подал голос, призывая к спокойствию и тишине, — я не хочу поднимать панику сейчас. Мы никогда не сможем справиться с тем, что преследует нас, пока мы не объединимся и не соберёмся все вместе. Мы должны… — Выжить, — хмыкнул кто-то так ясно и громко. — И мы выживем, — подхватил Герцман, — как только узнаем, кто или что вызывает такой эффект среди… — Сколько это уже продолжается? Месяц? Сколько мы пытаемся это узнать? Кто, чёрт побери, хочет нашей смерти? Герцман отступил и покачал головой. — Это бесполезно, — фыркнул Феликс и вдруг воскликнул громче: — Никто просто не признает, что не хочет ничего узнавать! Никто нас не спасёт! Лёша впился пальцами в подлокотники, когда почти весь зал повернулся лицами к ним. Но потом закричал кто-то ещё, кто-то вскочил со своего места, и всем уже было всё равно, кто начал это первым. Что-то взбудоражило магов, и они из последних сил, уже изнемогая, ухватились за эту возможность обсудить что-то ещё. — Моя дочь мертва. Моя дочь. — Женщина, сидящая недалеко от Герцмана, вдруг поднялась, чтобы заговорить. — И неужели никто ничего не может с этим сделать? Неужели нет никого, кто смог бы… найти источник и проследить, куда уходит вся магия? Сколько это может продолжаться, в самом деле? Кто-нибудь? Я обращаюсь к вам! — Правильно, — подхватили тут же. — Пускай те, кто ещё может бороться, сделают это для нас. Пускай они найдут того, кто это делает. — Повторяю, — Герцман повысил голос. — Ни одна живая душа не в силах забрать родовой дар тысяч магов… — Ложь! — Ни один маг не может сделать такое с другим магом. Вы знаете это. Я знаю. Никто никогда не способен был на такое. Это не человек… — Я уверена. — Герцману стал помогать другой магистр, госпожа Вишневская. — Я уверена, что это не среди нас кто-то… — Может быть, мы разговариваем здесь уже не об одном человеке? А о целой организации? Кто это может быть, по-вашему? Кто-нибудь знает? Лёша медленно сползал в кресле, пряча лицо в ладонях. — Эй. — Феликс легонько ткнул его. — Я понимаю, это уже тупо, но… Ты правда тоже… совсем ничего? — Ничего, — выдавил Лёша хрипло. — Мы прокляты. Как я и говорил, — заключил Феликс. — Это мои последние дни, может быть. Нико! — Он махнул соседу рукой. — Мы идём в бар после собрания. Хочешь с нами? Напьёмся, как свиньи, и лучше умрём раньше, чем… — Нет, нет. — Лёша помотал головой, зажмурившись. — Вряд ли, я не смогу. Мне нужно… — Он с ужасом, уже догадываясь о чём-то, произнёс: — Домой. К семье, они ведь… Всё это время Лёше только казалось, что происходящее в Москве не касается его совсем ничем. Сколько дней он уже избегал звонков от родителей и их сообщений? И сколько дней он уже потерял? Быть может, когда он вернётся, уже не к кому будет идти, и это всё будет только его… — Ты прав, Лёха. Это правильно. Будь с ними рядом. И береги себя. — Правильно, — раздался новый голос, — это правильно. Сколько бы вы себя ни берегли, вы всё равно все сдохните, как последние твари. Лёша хотел заткнуть руки ушами. Он хотел не слышать это. Но всё его тело застыло, зрачки остановились, в лёгких спёрло от неожиданности и новой волны вопиющей, захлёстывающей паники. — Вы все. До единого. То, что сказал Матвей, сейчас уже услышали все. Он подкрался незаметно и совсем невозмутимо и встал, лениво прислонившись к стене, спрятав руки в куртку. Лёша не знал, что Матвей был в курсе этого собрания. И не знал, что ему можно сюда приходить. И что он вообще решится. Он давно уже не был магом. По крайней мере, Матвей так ему говорил. Да и Лёша сам видел сейчас: остальные могли не больше, чем он сам. — Что ты тут делаешь? — удивлённо пробормотал он, пытаясь снять возникшее в воздухе напряжение. — Зачем ты.? — Я не могу припомнить вас, — произнёс Герцман, вытянув шею, чтобы разглядеть, кто говорил. — Назовите ваше имя, пожалуйста. — О-о-о, разве? А я вот очень хорошо помню тебя. Да и вообще… — Матвей расплылся в кислой издевательской улыбке. — Всех вас. Прекрасная Анна Юзефовна Вишневская, Виктор Ильич Герцман… Отца очень злило, когда я забывал или путал вас. А ты… — Матвей ткнул чуть левее пальцем. — Я вообще без понятия, что ты делаешь среди магистров и куда делся Всеволод. Как же его по отчеству… — Он давно не с нами, — пояснила госпожа Вишневская. — Жаль. Очень жаль. — По лицу Матвея это нельзя было сказать. — Но лучше всех, конечно, я помню именно тебя, уважаемый Герцман. Когда-то вы были с моим отцом… очень даже врагами, и я голову ломал, что же такое происходило между вами двумя. Ты бывал у нас дома… играл со мной. Читал наизусть замечательные баллады… А вот моего отца просто не выносил. Что же, ты постарел. Соболезную. Скоро ты будешь гнить в могиле, совсем как мой отец… Лёша стиснул зубы и отвернулся в который раз, чтобы не видеть этого. — Я не буду вас всех больше мучить. Леонид Олейник, помните такого? Вот я его сын. Знакомство наконец-то состоялось. Рады? Мне всё равно. Потому что я — нет. — Может быть, мы пойдём? — всё больше слабея и теряя контроль спросил Лёша. Матвей даже не обратил на него внимание. — У тебя есть что-то ещё, что сказать? — Я могу говорить сколько угодно, разве нет? Это правила. Пока не посчитаю нужным, что закончил своё импровизированное выступление на всеобщем собрании. — Не хотел бы ты тогда, может, рассказать нам о том, что происходит, если ты знаешь что-то? Предложения, мысли? Этот вечер посвящён не обычной болтовне. — Один из трёх магистров, который ещё ни разу не говорил, подал в конце концов голос. — О, у меня есть отличное предложение. Вам понравится. Вы можете наслаждаться своим падением и медленным вымиранием… Ведь это именно то, чего вы всегда боялись. Теперь кошмар воплотился в реальность, да? Ты боишься смерти, Герцман?! — Зачем ты говоришь это всё? — Лёша потянул Матвея за рукав, слишком поглощённого своей речью и упивающегося ужасом и непониманием, которые он сеял вокруг. — Пойдём отсюда… — Я думаю, ты не должен был никогда возвращаться сюда. Ты не принадлежишь этому месту, кем бы ни был твой отец. И что бы ты с ним ни сделал, — резко отрезал первый магистр. Матвей оживился, оттолкнулся от стены, воскликнул: — Почему же?! Собираетесь прогнать меня только потому, что меня обделили магией с самого начала? Разве я меньше маг теперь, чем кто-либо из вас? Если вы не хотите умирать, а собираетесь жить, как вы будете это делать, если вы этого не умеете без своего хвалёного дара? Если, например, — Матвей потянул ближайший металлический поднос с наставленными свечами и уронил несколько, — сейчас начнётся пожар, что вы делать будете? Всё ещё рассиживать и ждать, пока к вам вернётся ваша магия, чтобы помочь? Да на что вы вообще годитесь без неё?! Что вы можете? Лёша уже поднялся и настойчиво уводил Матвея к двери. Им уступали дорогу, если вставали на пути. Все молча провожали их глазами. Но Матвей говорил до конца: — Я ненавижу вас. — И это звучало, как обещание или угроза. — Когда вы все подохнете, миру станет только легче. Никто не нуждается в вас. За этим дверь громко захлопнулась, зал остался позади. Из особняка они выходили уже бегом. Матвей спешил, убираясь отсюда, и Лёша еле поспевал за ним. — Который час? Не поздно для метро? — Одиннадцатый… У нас есть время. — Отлично. — Матвей заметно повеселел. — Давай, идём. Сам же хотел. Что ты застрял? — О чём это всё было? Объясни. — Боже, Лёша… — Он его потянул за собой, идя вдоль по улице. — Эти эгоистичные напыщенные уроды… Я так мечтал все эти годы об этом. Всё время. — О чём? — О мести, конечно. Посмотри, что происходит. Вдохни этот замечательный свежий морозный воздух… Новая жизнь начинается. Новый мир… Знаешь, о чём я подумал? Я страшно проголодался. В холодильнике у нас что-нибудь осталось? — Нет. — Лёшу это сбило с толку. — С чего бы? — Надо исправить. Закажем, м-м-м… пиццу? Как тебе? Или к чёрту. Мы можем сделать сами. Мы всё теперь можем. Дышать, самое главное. Я чувствую… — Матвей прижал руку к груди. — Правда, мне наконец-то стало легче и свободнее дышать. — Да о чём ты? Я не понимаю тебя уже, Матвей. Что с тобой творится? — Дома, — оборвал он Лёшу. — Всё дома. Если мы задержимся здесь, то к чёрту пообмораживаем конечности. Когда они пришли к Матвею, в его квартиру, которая с каких-то пор принадлежала теперь и Лёше — ему опять негде было ночевать, — тот первым делом бросился кипятить воду и варить макароны — не готовить пиццу. Матвея не смущало ничего: ни поздний час, ни то, что Лёша устал и не слишком горел желанием делать что-либо. Но Матвей был непреклонен, дал ему нож и заставил делать соус для варящихся макарон. — Почему ты их всех так ненавидишь? — спросил Лёша, имея в виду, конечно, магов ордена. Он сам не отдавал отчёта в том, что уже давно говорил скорее «их», чем «нас». Себя с Матвеем он совсем не относил к этим самым остальным. — Не смеши меня… Как я не могу этого не делать? — Матвей весело усмехнулся. — Кто бросил меня, напомни-ка мне? Разве не твой любимый и драгоценный орден? Всем плевать было на мою судьбу. Что со мной, как сложится моя жизнь… Наоборот, они только хотели избавиться от меня. Чтобы я никогда не нашёл пути назад. Но я нашёл. И теперь я не остановлюсь. Матвей застыл над кастрюлей, мешая макароны, и вдруг обернулся: — Клянусь, я позабочусь о том, чтобы они все были мертвы. — Я не хочу, чтобы кто-то умирал, — заспорил слабо Лёша. — Пф, ну конечно. Ты всегда за мир, против насилия и смерти. Всем бы такие наивные взгляды, как тебе… — Я не об этом. Я не хочу, чтобы знакомые и близкие мне люди умирали. Я не хочу лишаться… — Кого? Скажи мне. — Друзей. — Лёша совсем не понимал его. — Семьи… — Что за бред ты несёшь. А ты им нужен? Ты не можешь даже толком объяснить, что они испытывают к тебе. Потому что ты уверен, что они тебя либо ненавидят, либо боятся. Ты так думаешь про всех. Даже про меня… Ты можешь хотя бы собственные чувства объяснить? Что ты чувствуешь? Да? Нет? Лёша молча положил нож рядом с деревянной доской. — Давай это сюда. Уже пора добавлять помидоры. — Пахнет неплохо, — сказал Лёша зачем-то. — Это да… Мы закончили с разговором? — Нет. Готовь дальше. Заговорить об этом вновь Лёша смог уже тогда, когда они оба уселись за стол с тарелками. — Мне в любом случае нужно разобраться в себе. И в том, что происходит, кто виноват… Это нужно прекратить. Матвей, правда, это не вопрос мести или чего-то ещё, ведь ты не можешь уже ничего исправить… — Нет, — жёстко сказал он. — Это ты не можешь уже исправить то, что началось. Даже не думай. — Но… — Послушай, — перебил Матвей, — никто же не знает, кто ты на самом деле и что умеешь? — Нет, в ордене никто. Я никогда никому это не говорил, кроме тебя. — Представь, что будет, если они узнают. Инквизиция и костры с пыточными орудиями вернутся прямо из средневековья, не так ли? Они обвинят во всём тебя. — Я, может, и виновен во всём. — Может, — согласился Матвей. — Да, может быть, во всём этом ты и виновен. И, сказав это, он имел в виду не только тему для обсуждения этого вечера на собрании ордена. Не только смерти. А гораздо больше. Может быть, он имел в виду именно то, что произошло не меньше, чем десять лет назад.