Тем же вечером Торос вернулся с Длинной Джейной, выпустил пленников из камеры, и вчетвером они отправились по бесконечному лабиринту ходов куда-то прямо вглубь земли. У Бриенны уже рябило в глазах от бесчисленных расселин и поворотов, когда она услышала тихий плеск воды. Факелы осветили огромный подземный грот, где из трещины в скале струился поток, образуя мелкое тёмное озерцо. Здесь было теплее, чем в их темнице, и вскоре Бриенна поняла, почему: прямо посреди озера бурлил, вырываясь из дальних глубин, ещё один поток воды, горячий. Грот большей частью скрывался в темноте и в отблесках пламени казался волшебным и жутким одновременно, словно логово чародея из сказки. Некоторое время Бриенна просто стояла и любовалась открывшейся картиной.
Торос приказал им раздеваться и мыться, дав на всё не более половины часа. Джейна должна была собрать грязную одежду, снабдить их новой и оказать помощь, если понадобится. Девушка помогла им развязать узлы, снять рубахи и бриджи, выдала пленникам мыло и два куска ветоши, а после отправилась к Торосу, сидящему на камне и смотрящему на свет своего факела. Вдвоём они полушёпотом о чём-то переговаривались, предоставив Джейме и Бриенну самим себе.
Бриенне поневоле вспомнился тот единственный раз, когда они с Джейме вместе принимали ванну в стенах проклятого замка Харренхолл. В тех купальнях тоже было темно, как и здесь, но потолки там были низкие, а над ваннами клубился пар. Стены этого грота уходили высоко в темноту, а воздух был влажным и густым, но не парким. Она вспомнила, как тогда ненавидела своего язвительного попутчика и как одновременно почти любовалась его исхудавшим искалеченным телом и яростью, которая горела в его глазах, когда он рассказывал историю смерти короля Эйериса.
Эти мысли смутили её, она поспешно залезла в воду и отвернулась. Ступни ощущали отполированный потоком камень, а ноги приятно обволакивала тёплая вода, плескаясь где-то на уровне поясницы. Заходить глубоко она не стала, решив не мочить повязку на сломанной руке. Джейме, помедлив, тоже осторожно вошёл в воду и уселся на дно неподалёку от неё. Она остро ощущала спиной его взгляд. Хотелось спрятаться, закутаться обратно в свою грязную рубашку и скрыть от его глаз постыдную, некрасивую наготу.
— Здесь ванна побольше, чем в Харренхолле, миледи, — заметил Джейме, и по его голосу было понятно, что он улыбается. Он тоже думал о том купании.
— Намного больше, сир, — эхом повторила она, слишком смущённая, чтобы придумать другой ответ.
Она прижала свою ветошь к бедру, намылила её здоровой рукой, а после, не оборачиваясь, протянула мыло Джейме. Тот подошёл, принял его, и лёгкое касание его тёплых пальцев заставило Бриенну смутиться ещё сильнее. Щеки предательски заалели. Они были здесь не одни, но присутствие Тороса и Джейны почти никак не ощущалось. Всё происходящее было похоже на какой-то странный сон: громадные пещерные лабиринты, подземные озёра, каменные гроты… и они вдвоём, нагишом, на неведомой глубине от поверхности, освещённые только двумя пятнами факелов посреди бесконечного моря темноты…
Бриенна принялась яростно тереть себя, смывая трёхнедельную грязь и пот; вода словно бы очищала мысли, унося прочь страх, горечь и беспокойство. Тут Джейме позади неё вздохнул, что-то плюхнуло, и наступила зловещая тишина. Это место было древним и жутким. Бриенна резко обернулась и с ужасом увидела, что Джейме нигде нет. В голове некстати зазвучал голос Дика Кребба, её проводника в замок Тараторки: «
Хлюпари… Сами они белые, как рыбье брюхо, всегда мокрые и рыбой воняют. Между пальцами у них перепонки, а во рту зелёные зубы, острые, как иголки. Говорят, будто Первые Люди перебили их всех, только вы не верьте…».
Что, если Торос специально завёл их сюда на поживу каким-то страшным подземным тварям?.. Резкое прикосновение к ноге заставило её взвизгнуть и подпрыгнуть, отчаянно лягаясь. Из подводной черноты вынырнуло мокрое создание, оказавшееся фыркающим и смеющимся Джейме. Бриенна едва не погрузила его назад под воду собственноручно.
— Осторожней, миледи, это всего лишь я… а ты что подумала?!
— Я думала, это хлюпарь, — глупо сказала Бриенна и вдруг, впервые за много дней, искренне рассмеялась. Торос и Длинная Джейна недоумевающе смотрели на них.
Когда они возвращались назад по лабиринту ходов, Бриенна услышала, как Торос вполголоса сказал, обращаясь к Джейме:
— Для любовников вы двое что-то слишком застенчивы…
— Провались в пекло, — ответил ему тот, и старик довольно заржал.
В своей камере они увидели два меча, лежавших на тюфяке. Бриенна только рот разинула, не в силах поверить, что просьбу Джейме исполнили. Тот и сам, кажется, плохо верил своим глазам:
— Теперь я точно вижу, что ты безумен, Торос.
Мечи оказались совершенно тупыми, выщербленными и годными разве что на то, чтоб перековать их в подковы, но Джейме остался чрезвычайно доволен:
— Я не забуду этого, жрец.
— Не вздумайте применить их против моих ребят, сир, не то я оставлю вас в пещере с хлюпарями навсегда, — отозвался тот, хохотнув.
Следующим утром, очистив миску с жидкой кашей, Джейме протянул Бриенне руку и поднял её с соломенного тюфяка.
— Пойдёмте потанцуем, миледи. Давненько мы этого не делали.
Он галантно поклонился и вручил ей один из мечей.
Бриенна улыбнулась и перехватила рукоять поудобнее:
— Пойдёмте, сир.
Если она и была согласна танцевать с мужчиной, то отныне только так — с оружием наперевес. Их «танец» продолжался пару часов, и Бриенна обнаружила, что старые ржавые мечи были вовсе не такими хлипкими, как показалось на первый взгляд. По крайней мере, они выдержали это сражение и вполне годились для новых тренировок. Она наставила Джейме уйму синяков, с десяток раз выбила меч из его руки, но и сама, зазевавшись, получила несколько ударов. Глаза, давно привыкшие к сумраку, различали движения и приёмы, а тело делало всё само, выставляя блоки и нанося контрудары. Сражаться в полумраке было непривычно, но так Бриенна острее чувствовала соперника, ориентируясь также на слух и ощущения. В конце концов, Джейме начал стонать, тяжело дышать и сообщил, что сдаётся. Бриенна не дралась в полную силу, щадя свою руку и привыкая к ограниченному пространству, но даже и такой бой заставил её кровь быстрее бежать по жилам, а душу — петь. С оружием в руках она в полной мере ощущала себя собой; оно, даже такое, придавало ей смелости и дарило чувство безопасности.
Торос, конечно, не был безумцем. И дураком он тоже не был. В тот же день в коридоре появился часовой, который должен был присматривать за камерой и, в случае чего, бить тревогу. Он развёл в дальней нише костерок, положил рядом с собой заряженный арбалет, сигнальный рог и громко захрапел. Как выяснилось после, их тюремщика звали Кисель, и большую часть времени он дрых, тискал свою бабу, играл с кем-то в кости или вообще бессовестно отсутствовал.
— Сразу видно, что Братство набрано из свинопасов, — заметил однажды Джейме, вслушиваясь в звуки за дверью, — слово «дисциплина» им незнакомо.
С этого дня их заключение стало куда веселее, а дни стали проходить быстрее. Бриенна воспряла духом, и тяжёлые мысли постепенно отступили, сменившись деятельным ожиданием. Они всё ещё оставались пленниками в темноте, но теперь, по крайней мере, можно было занять себя чем-то, кроме бессильного самоуничижения. Спустя месяц от начала заточения она сняла лубок с руки и начала медленно разминать её, возвращая прежнюю силу. Джейме тоже заметно повеселел, несмотря на то, что его тело теперь с ног до плеч украшали синяки и царапины. Бриенна помнила, каким бойцом он был прежде, когда, даже закованный в кандалы и ослабевший после долгого плена, едва её не победил. Его мастерство было потеряно им вместе с правой рукой, поэтому он терпеливо и настойчиво учился владеть левой. Он ругался, шипел, то и дело проклинал Золло и Варго Хоута, отпускал самые нелестные замечания относительно себя, но раз за разом вставал и упрямо принимался сражаться. Иногда Бриенне было его жаль, и она с трудом боролась с искушением немного поддаться, но, видя его постепенные успехи, она радовалась им, словно своим собственным.
Два раза в день они «танцевали» с мечами, а остальное время разговаривали, спали или просто молчали. Раз в две недели Джейна отводила их в подземный грот и позволяла вымыться и переменить одежду.
Отметки на каменной стене всё появлялись, но леди Кейтилин не спешила с казнью, и иногда Бриенне казалось, что она вовсе о них забыла или что их участь будет не такой печальной, как ей думалось поначалу. Она смертельно устала сомневаться, переживать и винить себя, поэтому всё чаще начинала поддерживать разговоры Джейме, а то и начинать свои. Это её удивляло и смущало в самой себе: сколько она себя помнила, язык у неё во рту всегда ворочался с большим трудом, а любая беседа, особенно светская, была для неё настоящей пыткой. Джейме же, напротив, не уставал болтать. Он незаметно вытянул из неё все подробности её детства на Тарте, задавая ей бесконечные вопросы: помнит ли она мать, что случилось с её братьями и сёстрами, чем увлекается её отец, как вышло, что он разрешил Бриенне облачиться в броню, и бесчисленное количество других. Бриенна до сих пор помнила, как зло он шутил над ней по пути из Риверрана в столицу, и теперь только удивлялась, зачем ему нужно всё это знать. Не захочет ли он снова испытать на ней своё остроумие? Не станет ли смеяться над её мечтами? Или, быть может, он просто коротает время и едва сдерживает скуку?.. Но после она вспоминала, как сильно он переменился с тех пор, и с каждым разом робость и страх быть осмеянной всё больше уступали место доверию. В ней зарождалось желание поделиться своими воспоминаниями о том, что было дорого её сердцу. Так понемногу она рассказала ему обо всей своей жизни.
Она говорила об отце и сире Гудвине, о своём Сапфировом острове — его истории, его горах и водопадах, о Закатном замке, о Заливе Разбитых Кораблей, где она девочкой плавала на лодке в поисках сокровищ… Рассказывала о пещерах и руинах, о неистовых штормах, о невероятной красоты закатах, о кораблях на пристани Тарта и содержимом их трюмов, о рыбаках и краболовах на побережье… Иногда она останавливала себя, думая, что Джейме всё это вовсе не интересно, но тот всегда просил её продолжать или задавал новые вопросы. Он никогда не перебивал, и от этого Бриенна ужасно смущалась: ещё никто в жизни не слушал её рассказы так внимательно. Разве что отец … Но отец часто бывал занят, откладывая беседы с ней на потом. В пещере Братства никакого «потом» не существовало, поэтому Бриенна продолжала говорить, ловя себя на мысли, что скучает по дому.
Однажды Джейме ввёл её в замешательство, задав простой вопрос:
— О каких героях поют на Тарте? Наверняка у вас есть свой отважный рыцарь, что победил морского дракона или вспорол брюхо кракену.
Бриенна ответила не сразу. Конечно, такой рыцарь у них был… Отчего-то ей стало неловко — она снова почувствовала себя маленькой глупой девочкой, верящей в сказки. Но Джейме терпеливо ждал ответа, и она сказала, стараясь скрыть смущение:
— У нас поют о сире Галладоне из Морна. Он жил на Тарте в незапамятные времена и был великим героем. Он и правда победил дракона, но обычного, не морского…
— Спой мне о нём, — просто сказал Джейме.
Бриенна запнулась и начала краснеть:
— Я не умею петь… Я никогда не пою.
— Что за глупости, — сказал он ей в ответ. — Петь умеют все, хотя наш старый септон наверняка бы поспорил с этим. Он не меньше сотни раз заставлял меня разучивать гимны из «Семиконечной Звезды», но всегда предпочитал слушать моё пение, заложив себе уши ватой.
Бриенна неуверенно улыбнулась, а Джейме повторил:
— Спой мне про Галладона из Морна. Я хочу узнать, что это был за герой. Я никогда о нём не слыхал.
Бриенна хорошо успела изучить, что если Джейме что-то взбредало в голову, он всё равно добивался своего. Она начала сожалеть, что ответила на тот его вопрос. «
Я не умею петь. Он только посмеётся надо мной, когда услышит мой грубый голос». Она молча покачала головой, отказываясь подчиниться.
— Спой мне, Бриенна, — настойчиво повторил он, — Спой мне,
пожалуйста. Если хочешь, я тоже могу заткнуть себе уши.
Она обречённо закрыла глаза, вздохнула и почти шёпотом проговорила первые строчки знакомой с детства песни:
В замке старинном, что Морном зовётся,
Жил сир Галладон, могучий герой.
Кудри его пили золото солнца,
Был он высок и прекрасен собой…
Она ждала смеха или грубости, но в камере стояла тишина, и Джейме продолжал молча сидеть, ожидая окончания. Проговаривать строки любимой песни, которые с ранних лет она всегда слышала только под музыку, было странно и непривычно, и Бриенна сама не заметила, как начала тихонько напевать. Мгновением позже, поняв это, она отчаянно испугалась. Выходило несмело, голос дрожал и срывался. Хотелось немедленно прекратить и убежать, спрятаться… но, раз начала, то бросать не годилось. С каждой строчкой что-то в ней будто набирало силу, голос креп, и внутри рождалось какое-то тёплое чувство, похожее на радость.
Не было равных и в пире, и в битве,
От всякого зла этот мир охранял.
Однажды на берег для тихой молитвы
Он вышел и там в одиночку стоял.
Солнце над морем смеялось и пело,
В закатных лучах его день заходил.
Спустилась на землю небесная Дева,
Мир озаряя светом своим:
«О, сир Галладон, я тебя полюбила,
Но смертный не может с богиней возлечь.
И чтоб твоё сердце меня не забыло,
Я подарю тебе славный свой меч.
Имя ему — Справедливая Дева,
Силой волшебной он наделён.
Помни: теперь, что бы враг твой ни делал,
Будет немедленно он побеждён».
Сказала — и сгинула, словно виденье,
А сир Галладон, поражённый, стоял.
С этого дня справедливости ради
Меч только трижды он обнажал…
Песня закончилась. Бриенна сидела, боясь открыть глаза, но Джейме вдруг спросил странным голосом:
— Кто тебе сказал, что ты не умеешь петь?
— Моя септа Роэлла, — ответила она, переводя дух и не сразу осмелившись посмотреть на него.
Джейме фыркнул и неодобрительно покачал головой.
— От этих святош только и жди нравоучения или оскорбления. У тебя прекрасный голос, очень глубокий и звучный, если я хоть что-нибудь смыслю в музыке…
Бриенна не поверила ни единому слову, но не услышать насмешки было приятно. Она любила песни о сире Галладоне, и ей отчего-то хотелось рассказать о нём Джейме. Быть может, поэтому она вообще согласилась раскрыть рот и спеть.
— Что это за меч подарила ему Дева? Этим мечом он убил дракона? — спросил Джейме.
— Да, про этот бой есть другая песня. А Дева полюбила сира Галладона и в знак своей любви подарила ему Справедливую Деву. Ни один другой меч не мог против неё устоять, и ни один щит не выдерживал её прикосновения. Он брал этот меч в битву всего трижды, потому что не желал сражаться волшебным мечом против смертных, ибо его мощь всякий бой сделала бы нечестным.
— Вот как. Мудрое решение. Разве есть удовольствие сражаться непобедимым мечом?
Бриенна, конечно же, с ним согласилась. А спеть про славный бой сира Галладона с драконом ей тоже пришлось.
В другие дни они говорили об Утёсе Кастерли и Ланниспорте, и она с интересом слушала о детстве Джейме и его родной земле. Он рассказывал о своём замке, таком высоком, что даже Стена на севере втрое ниже его. Этот замок стоял на исполинской скале, на закате напоминающей спящего льва. Рассказывал о Львиной Пасти — воротах двухсот футов высоты — в которые могут въехать двадцать всадников в ряд; о Золотой галерее, Чертоге Героев и сокровищницах; о лабиринтах и рудниках внутри скалы; о Каменном саде в пещере, где растёт одно-единственное чардрево; о зверинце в подземельях замка; о темницах под Утёсом и прибрежных пещерах, куда заходят даже гружёные корабли… Он говорил о том, как в детстве сводил с ума своих наставников, прыгая прямо в море с отвесных скал; о том, как сутками бесследно пропадал в пещерах Утёса, отправляясь исследовать их, и как его наказывали за это; говорил, как они с Тирионом играли в Чертоге Героев и слушали идущий снизу грохот прилива; рассказывал, как они с Серсеей ходили смотреть львов, запертых в клетках зверинца…
Каждый раз, когда он упоминал своего брата или сестру, Бриенне слышалась затаённая горечь в его голосе, и потому она не осмеливалась расспрашивать о них подробнее. Тирион был осуждён за убийство их отца, лорда Тайвина, а после сбежал в неизвестном направлении. Наверняка Джейме было тяжело говорить о нём, вспоминая это страшное преступление. Что до Серсеи… Она знала, что он любит её, и их любовь, против всех законов богов и людей, подарила им троих детей. Она не могла этого понять, но приняла это, как часть его жизни. Она мельком видела королеву Серсею в Королевской Гавани — прекрасную, высокую и золотоволосую, олицетворение изящества и женственности, словно бы рождённую для того, чтобы править и повелевать. Наверное, будучи мужчиной, невозможно было не влюбиться в неё, пусть даже она — твоя родная сестра. В конце концов, Таргариены тоже веками женились на своих сёстрах…
Времени в их темнице было предостаточно, будущего здесь быть не могло, а прошлое будто подёрнулось пеплом, став безумно далёким. Полумрак скрывал лица, придавая смелости и делая происходящее не совсем реальным, напоминающим какой-то сон. Будь всё иначе, Бриенна бы ни за что не осмелилась спеть и не стала бы так откровенно рассказывать о себе. В такой обстановке было бы удивительно, если бы их разговор однажды не обратился к Ренли.
После какого-то очередного упоминания о Серсее Джейме вдруг внезапно спросил:
— Ты любила его?
Бриенна, совершенно не ожидавшая такого вопроса, вздрогнула:
— О ком ты говоришь?
— О Ренли, конечно, о ком же ещё…
— Я… Но… Я была его телохранителем.
— Но ты его любила, верно?
Бриенна промолчала, выдав себя этим молчанием яснее всяких слов.
— Ты ведь знаешь, что он спал с Лорасом Тиреллом? — продолжил Джейме.
Бриенна не знала. Она горько плакала в ночь свадьбы Ренли Баратеона и Маргери Тирелл, сама не зная, отчего. Это были глупые, беспомощные слёзы: странно было бы надеяться, что Ренли предпочтёт её саму красавице Маргери, приведшей под его руку всю мощь Простора. Но Лорас… Они и правда были чрезвычайно дружны, проводя друг с другом немало времени, но…
— Это всё грязные сплетни, — наконец сказала она.
Джейме хмыкнул и покачал головой:
— Ничуть нет. Половина двора знала об этом, а вторая половина догадывалась. Лорас теперь вступил в Королевскую Гвардию, и я не раз говорил с ним. Он сам похоронил своего короля в одному ему известном месте и до сих пор оплакивает его. Довольно противоестественная, но такая крепкая связь…
В голове Бриенны всё это никак не могло уложиться, и она решила переменить тему разговора, отведя её от себя. Вырвавшийся вопрос стал неожиданным для неё самой:
— А ты любишь её?
Она не знала, зачем спросила эту очевидную вещь, и сразу же пожалела об этом. Но разговор о Ренли, тем более с Джейме, буквально обнажал её душу, и ей не слишком нравилось чувствовать это. Собеседник, в отличие от неё, не стал переспрашивать, сразу поняв, о ком идет речь.
— Мы с ней были неразлучны с детства, Бриенна. Мы вместе лежали в чреве матери, и говорят даже, будто я вышел оттуда, держа Серсею за ногу. Мы с младенчества спали в одной постели, играли в одни игры и вместе проказили. Мы всегда были отражениями друг друга, иногда даже специально менялись одеждой, и мало кто мог тогда нас отличить, разве что матушка, но она рано покинула нас, родив Тириона… Ты знаешь, что я даже в Королевскую Гвардию вступил ради Серсеи? Не ради доблести и славы, а ради неё. Я хотел всегда быть с ней рядом…
Сказав это, Джейме невесело усмехнулся. Бриенну приморозила к месту такая откровенность, и она не смогла ничего ответить, только слушала. Слушала о Серсее и их любви, детях и расставании, и снова, сама не зная отчего, едва не плакала. Она поняла, что Серсея была всем для него — его идеалом, божеством, единственной в жизни женщиной, и даже матерью его детей, вот только сам он был для неё только очередным орудием для достижения своих целей… Должно быть, осознавать это было нестерпимо больно. Почти так же больно, как ей думать о Ренли.
— Мы не выбираем, кого нам любить, Бриенна, — закончил он, и в их камере наступила долгая звенящая тишина.
Этот новый Джейме, открывающий перед ней свою душу, был ей незнаком, а утешать она никогда не умела. Впрочем, она и не знала, нуждается ли он в утешении. Заточение словно бы иссушило его, лишило прежнего живого огня, оставив только отблеск, схожий с отблесками факела на стене их темницы. Он много говорил, но не меньше этого задумчиво молчал; он смеялся и шутил, но смех этот выходил приглушенным, почти натужным; он без устали сражался, но былое мастерство было ему недоступно; он даже словно бы растерял свою обычную язвительность, ни разу за всё время не уколов Бриенну злыми словами. Ей было по-настоящему страшно видеть его таким. Она помнила, что Джейме, пленённого в Риверране, то заточение ничуть не сломило. Тогда он исхудал и был измучен, но ярость и сама жизнь кипели в нём. Он стремился в столицу любой ценой, не терял присутствия духа и не переставал насмехаться ни на минуту. Отчего же теперь он так потерян? Оттого, что лишился руки, или оттого, что его больше никто не ждёт в Королевской Гавани?.. Бриенна не знала ответа на эти вопросы, а спрашивать боялась.
В другой вечер Джейме надумал петь сам и настойчиво звал её присоединиться. Он спел «Опавшие листья», «Дорнийскую жену», «Осень дней моих» и «Дожди в Кастамере». Бриенна заметила, что он лукавил относительно своего пения для септона, потому что у него был приятный и сильный голос с лёгкой хрипотцой, и в такт он всегда попадал. Он наверняка много времени проводил среди своих солдат, и поэтому знал не только высокопарные куртуазные песни, но и немало простых и фривольных, распространённых у простонародья.
В конце концов, во время Песни о лорде Деремонте на Кровавом лугу, Бриенна сдалась и начала еле слышно, а затем всё громче и громче, подпевать ему. Вместе они осилили все известные им рыцарские баллады, дважды спели о сире Галладоне и наконец не смогли больше ничего вспомнить о великих воителях прошлого.
— Что ж, тогда перейдём к любовной лирике, — сказал Джейме и завёл балладу о Флориане и Джонквиль, которая была так любима мечтательными молодыми девушками. Бриенна не слишком жаловала любовные стихи, но в темноте пещеры, отражённые от стен и сплетённые двумя их голосами, они обретали какую-то новую силу, заставляя кожу покрываться мурашками.
Когда с Флорианом и Джонквиль было покончено, Джейме запел известную у менестрелей песню о Лесной деве:
Ты будешь спать, моя любовь,
В постели пуховой,
Ходить в шелках и кружевах,
В короне золотой.
Клянусь тебя всю жизнь мою
Лелеять и беречь,
И защитит от всех врагов
Тебя мой верный меч…
Эта песня всегда казалась Бриенне глупой и легкомысленной, годной только для того, чтоб исторгать печальные вздохи у трактирных девиц. На этот раз, спетая Джейме, она зазвучала настолько лично и трагически, что у неё защипало в носу, а на глаза снова навернулись слёзы. Она отрешённо подумала, что никогда прежде так часто не плакала, разве что в своём одиноком отрочестве, но те времена давно прошли. Она наивно считала, что теперь-то отрастила на душе железную броню, что её нелегко растрогать или обидеть. Считала до встречи с Джейме Ланнистером. Он в равной степени легко умел и довести её до злых слёз обиды, и заставить расчувствоваться.
Продолжение песни они допели вместе:
Лесная дева говорит
С улыбкою ему:
Твоя постель не для меня,
И шёлк мне ни к чему.
Наряд из листьев я ношу,
В косе — цветок живой,
Но если хочешь, будь моим
Здесь, под густой листвой.
В груди странно щемило, когда Бриенна пела строки, призывавшие рыцаря «быть моим». Слишком неловкая песня, слишком откровенная. Смерть Ренли положила конец её мыслям о любви. Когда-то давно она собиралась оплакивать своего синеглазого короля вечно, но теперь с трудом могла бы вспомнить его лицо. Любовь — слово из выдуманных кем-то романтических баллад, и Бриенне Тарт, дылде и нескладёхе, не стоило всерьёз считать, что оно может к ней относиться.
Этот вечер они неожиданно закончили «Медведем и прекрасной девой», развязный мотив которой был в самый раз для весёлой попойки в пивной. Но Бриенне он напоминал о том, как сир Джейме вернулся за ней в Харренхолл и прыгнул в яму с медведем, пытаясь её защитить. Приятное и тёплое воспоминание.
— Ненавижу медведей, — смеясь, призналась Бриенна.
— Я тоже, — сказал Джейме, улыбнувшись и пожав плечами.
