***
Круспе хотел что-то сообщить мне наедине, и парни отправились за дверь, оставив нас вдвоём. В комнате Рихард, устроившись в кресле, сплевывал сгустки крови в подаренную мной пепельницу. Выглядел он уже не таким возбужденным, поспокойнее, но это не было результатом драки, он не был подавленным, какая-то странная ершистая уверенность теперь чувствовалась в нем. — Куда ты полез? — я присел возле него, осматривая раненую губу и разбитый нос. — Значит, во-первых, нехуй было тебя целовать, во-вторых, хули, было поднимать руку на старших? — до сих пор не понимаю, почему я был недоволен своим положением в жизни. — За меня так никто не дрался, — смущенно улыбнулся я, вытирая кровь с губ. — А, в-третьих… Я обижен на тебя, Ландерс. Очень и очень сильно, — он взял меня за запястье и посмотрел в глаза. — Из-за тебя я влез в драку с сыном. — Я не думал об этом, — я был в потоке, и это было совершенно естественно, хотя и необъяснимо. Я был обращен вовнутрь, сейчас я закрывался, как закрываются ночью цветы. — Прости… — Тебе нравилось, да? — с легким укором спросил Рих. — Что нравилось? — Видеть, как я ревную. Как я незаменимо люблю тебя , с такой беззаветностью, с таким самопожертвованием, что готов разорвать… — по тускло освещенному пространству говорил Круспе. — Я… не, — не могу сказать и слова. — Я боюсь тебя в такие моменты… но, не хочу скрывать, что, да… — снова залился краской, — в таких ситуациях, ты просто божественный. Каждому бы льстило, что за него так дерутся. Но я в жизни бы не хотел, чтобы подобное повторилось. Это моя вина. — Теперь я закажу себе футболку с надписью "а я же говорил". Я догадывался, что он неровно дышит к тебе, а Эмиль был завершающей точкой. Так что… не надо было отнекиваться. Сказал бы, что лез к тебе в душе, выяснили бы всё сразу. А то я на иголках, он… взбудоражен. — В смысле ты догадывался? Почему ты тогда ничего не сказал, когда я тебе рассказал о том, что они вместе? — я пристально посмотрел на него. Глаза у него были сине-зеленые, весьма приятные, хотя иногда они вдруг начинали косить. — Охх… ты сам понимал, только не думал, что всё зайдет так далеко, — мы видели друг друга каждый день , все остальное шло уже вразрез. Мы не думали, что этого оказывается мало, надо ещё кучу неизмеримых разговоров, помимо простого присутствия. — И не надо, я говорил и спрашивал тебя, домогался ли он, ты сказал, что нет… — Он и не домогался… — пытался втолковать ему на своем непринужденном и юмористическом языке смысл и цель мысли. Рих сдержанно замолчал, сердито поглядывая на меня, мол " что ты, блять несешь". — Ну… кмх, до этого момента, — прокашлявшись, добавил я. — Ландерс…я спас твой зад. И вместо того, чтобы сказать "спасибо", ты говоришь, что "эй, не надо было"? — Угу, — поджав губы, заулыбался я. — Ты неисправим… — закатил он глаза, громко выдыхая. — Риш…ну… Да… я всё понял, и больше не буду и бла бла бла. Доволен? — он затрагивает меня с непосредственностью, которой не знает. Взывает сердце и нервы. — Да теперь я доволен, — со сконфуженной улыбкой, Рих слегка поклонился в благодарность за такую услугу, которую я ему оказал, и приложил к груди разжатую руку. — А ещё… будь добр сделай себе дубликат. Держи, — и он вложил в мою ладонь ключи с брелком "Kiss".***
Так как на следующий день я не обменялся с Эмилем ани словом, что переезжаю к Риху, то я почти месяц его не видел или, точнее, дважды видел издалека: когда он в белом шерстяном свитере под грохот захлопывающейся застекленной двери пробирался в студию, где он со своим старым другом зависал по семь часов, и затем в три часа дня, в минуту его отъезда к матери, при котором я, собственно, не присутствовал, но зорче наблюдал за ним из окна коридора, выходившего на подъезд и главную аллею. От пережитого приключения у простодушного Рихарда остался залогом лишь призрачный силуэт и зыбкая вера во все же вероятную возможность, что Мерлин, рано или поздно, смотря по тому, как будет проходить его обида, вернется сюда, чтобы помириться. К тому же он все равно намерен вернуться, как мне сказал… В последний раз, грациозно крадучись, он пробирался к моему столу в баре, а у меня сердце готово было выскочить из груди, что сейчас что-то случится. Но на самом деле ничего такого не произошло. Мы сидели и курили. То есть я курил, Мерлин неизвестно почему не курил. Но мы предложили друг другу свою марку сигарет, как я теперь припоминаю, его мне очень пришлись по вкусу, но с ними надо держать ухо востро. Это, когда вы с бурно вздымающейся грудью чуть не уплясываете на тот свет. Надо сказать, что Рихины сигареты я терпеть не могу, да и сам не часто балуюсь, просто в такой ситуации мне пришлось успокаивать нервы. Я со своей негромкой, быстрой, колко-любезной манерой пытался разговаривать, настроить его на встречу с Круспе, переубедить вернуться к Эмилю, потому что, судя с его слов они давно уже не общаются. Примерно в таком духе протекала искусно направляемая мной беседа, хотя результат ее был ничтожен. У него мысли только обо мне и отца он терпеть не может. Но, когда я уже собирался уходить, то Мерлин заверил меня, что он придет к Риху, что ему просто нужно немного времени.***
Уже два дня меня трясло от температуры, а голова пылала. У Круспе даже мелькнула мысль отвезти меня в больницу, на что я сказал вежливое : "неет, там и так половина врачей больные, причём на голову". За несколько дней я реально достал Рихарда, и хотя прекрасно понимал, что нервирую его своим поведением, капризничать я не переставал, каждый раз прося принести гаряченького чайку, подать плед, только не тот колючий, а тот, что помягче, купить фруктов и желательно кислых, переключить канал, потому что эта скукота, а не фильм, и всё в том же духе. Зато у него тогда же появилась новая привычка: сдвинув брови и сложив губы трубочкой, он сосредоточенно глядел куда-то по диагонали вверх, затем резко поворачивал голову и устремлял такой же точно взгляд в прямо противоположную сторону, а потом глубоко вздыхал. Я спрашивал зачем он так делает, но он ничего не отвечал. Лишь потом я услышал, как он тихонько считает до десяти и проделывают все движения заново. Затем мы поговорили о терпимости… — Риха-а-а? — он сидел за столом в наушниках и, наверное, слушал свои новые записи. И уж точно меня не слышал! — Рихард Цвен Круспе, блять! — я кинул в него тапок и тот как раз попал по локте. — Ай! Что? — наконец-то обратил на меня внимание. — Опять вредничаете, мадам? — Дверь, — невнятно пробубнил я со своим заложенным носом. — Иди открой, там кто-то стучит. — Пауль… — Рих испытующе устремил на меня злобный взгляд, мол «наглеете, молодой человек». Я закатил глаза и встал с дивана, аккуратно и равномерно шагая к двери. И, когда, я уже почти дошел до середины комнаты, у меня возникла идея. Я остановился и двинулся к Рихарду. Затем уперся правой рукой о стол, а левой снял его наушник. — Значит, сейчас я закажу нам еду, потом ты покажешь мне свою сегодняшнюю работу, а потом… — я шептал ему это на ухо, касаясь призрачными губами, так что стало ему стало щекотно, а мне захотелось улыбнуться. — Что потом? — заинтересовался Рих, чуть усмехаясь. — Привяжу тебя к кровати, возьму с нашего ночного столика защепки для сосков… завяжу глаза и спущу руку ниже, к твоему невероятно мокрому, истосковавшемуся члену, — я погладил его по ноге, и тут моё воображение внесло новую поправку, — если ты конечно откроешь дверь. Он замолчал, раздумывая о предложении. Тогда я поднес руку к его губам, зная, что даже самого слабого нажима дрожащих, едва прикасающихся к ним пальцев было достаточно, чтобы раззадорить Рихарда. В итоге так и делаю. Слегка прикладываю большой палец к нижней губе… — Боже правый, и зачем только на свете так устроено, что плоть нестерпимо вожделеет к другой плоти! — энергично схватился Рих, чтобы пойти открыть дверь. — Искуситель, блять. Я, облаченный в свой обычный черный халат, торжествующе вернулся обратно к дивану и начал разглядывать на ноутбуке варианты фильма. Прошло, наверное, минут пять, а Круспе всё не было. Сначала я хотел крикнуть, что и кто там пришел, но понял, что горло у меня насколько больное, что это скорее будет похоже на писк комаря в москитной сетке, поэтому пришлось отрывать свою пятую точку и идти смотреть, где он пропал.***
Я спустился по лестнице и через несколько шагов оказался в большой комнате с ярким, слепящим освещением. В коридоре послышался чей-то голос, уж очень знакомый. Я так и замер на месте, увидев из-за двери, как Эмиль, подавшись вперед, прижал Рихарда к стене. — Что тут происходит? В какую-то минуту я подумал, что с Рихом что-то случилось: шея, на которой из стороны в сторону моталась его голова, вдруг напряглась, а глаза уставились в какую-то точку поверх меня. — Ах это ты! Чего так перепуган? Я лишь хотел отплатить ему той же монетой, что и он… — его голос тянул слова с раздражающей медлительностью. — Миль, отпусти его и мы… нормально поговорим, — я вздохнул так тяжело, словно он палач и пытал Круспе страшными пытками. — Это из-за него у нас с Мерлином ничего не получается! — крикнул Эмиль, отпуская шею бедного Рихарда и торопливо застегивая ширинку. — Причём здесь он… я думал Мерлин тебе сказал насчёт меня, что у него другие предпочтения, что он… — Втрескался в тебя?! Ты же это хотел сказать? — бросил Миль на меня понимающий взгляд, в котором сквозило все: и жалость, и зависть, и упрек. — Так позволь и мне сказать. Был бы он нормальным отцом, уделял бы ему внимание, он бы не искал потребности в тебе, ему бы не приходилось влюбляться... в тебя! — И всё же… — Нет! Никаких "всё же", пап… — теперь в его голосе слышалось больше, чем упрек: в нем слышался отзвук разочарованности и даже недовольства.— Вы оба испортили нашу жизнь. А именно ты, — он ткнул пальцем в Рихарда, — думаешь, я не вижу, сколько у него внутри пустоты, которую я не могу ничем заполнить, я не могу дать ему то, в чём он так нуждается… я ничего не могу! — И поэтому ты решил меня изнасиловать? — не выдержал Круспе. Я хотел иметь возможность с серьезным видом, выглядеть опечаленным и сочувствующим, потому что и в самом деле опечален и сочувствую. — Ты получил бы то, на что заслуживаешь… Это ты допустил их поцелуй! После этого он повелся со мной, как с животным. Здесь, на земле, ему хуже, чем там, где-то на *втором кругу ада. Да, именно, если бы не ты, он мог бы навеки остаться со мной. Ибо, при всей своей сердечности, это был его самый смущающийся и безумный, недозволенный поцелуй, для которого, как он сказал, отец был слишком плох и слишком хорош! — Эмиль делал вид, что гневается, тогда как на самом деле этот факт издавна заставлял его страдать. И у него уже на глаза навернулись слезы. — Что ты несешь… — тихо начал Круспе. — По-моему вам следует разбираться с этим вдвоём, а не заваливаться ко мне… кмх. К нам домой и обвинять в какой-то хуйни, с которой вы не можете разобраться… — Рих… — мне так и хотелось сказать ему "как тебе не стыдно, он ведь в отчаянии". — Не надо, Пауль, — грозно произнес Рихард, оборачиваясь в мою сторону, и растопырил пальцы, поднося ладонь вверх, мол не перебивай. — Вы - два взрослых парня, прекрасно понимающих, что, ваши папаши вместе, ни один из вас не рад такому раскладу, при этом я и Пауль не препятствовали вашим отношениям, не отговаривали, не врывались в дом, не орали, что "ты испортил мне сына" или что-то в этом роде… — Ты не понимаешь… — с поникшей головой, подымая к Круспе взор, затуманенный слезами, всхлипывал Эмиль. — Он любит его… он любит отца. Он все это время использовал меня, чтобы быть с ним. Он дурачил мне голову. — Миль, это юношеский фанатизм, не более… — впервые я не знал, что сказать своему сыну и выпалил очередную никчемную фразу. Я разглядывал его почти до слез убитое горем лицо, а Рих с показным равнодушием неожиданно сказал : — Оставь нас, — он снова обратился ко мне с серьезным лицом. — Нам надо поговорить. — Но это же… — Пауль, так надо.***
Я был не я, если бы не оставив их за дверью комнаты, не пробрался тихонько та цыпочках и не стал подслушивать разговор. Знаю, неправильно, но мне дико хотелось узнать все с первых уст, а не то, как Рих подаст это уже в своей альтер-версии. Признаться честно, меня удивило, что Круспе, открыв бутылку бурбона, предложил ему послушать нашу историю. В том смысле, историю нашего знакомства, первых чувств, первого робкого поцелуя в плечо на сцене и так далее. Я уже думал открыть дверь и присоединиться к воспитательному уроку, ведь как никак, но это мой сын и мне виднее, что именно ему необходимо. Но тут, за кучей чепухи, как мне казалось, Рих начал выдавать абсолютно удивительные вещи. Он сказал: — Есть отношения, а есть любовь. Отношений в миллион раз больше, чем любви. Можешь увидеть это на моем примере. Если ты говорил с Мерлином, то он должен был тебе сказать, как он беспокоится, что вокруг меня постоянно Силджи. Но, он не учитывал одного, что она лишь состоит со мной в отношениях, а Пауль… Вот на этом моменте меня передернуло. "В каких там нахуй отношениях? — подумал я, но врываться в комнату с криками не стал. Может именно поэтому он хотел поговорить с ним наедине. — … а Пауль… — я услышал его смешок, — каждый миг с ним такой плотный, как капля воды, плавает в невесомости. Не растекается, не падает вниз, не разбивается, не всплывает. Понимаешь, отношения продолжаются, их можно описать словами, эпитетами, а любовь живет и не требует никаких описаний. Она всегда свежая, ее невозможно залить никакой обыденностью. К любви невозможно привыкнуть. В этом и заключается проверка, что у тебя любовь или отношения. — И… ты… вы хотите сказать, что Мерлин… — Он думает, что любит твоего отца, но это не так, это привычка, которую он сам себе выстроил в голове. — Почему вы ему не скажете об этом? Не поговорите с ним так, как со мной? — Это вроде цепной реакции, я , наверное, когда-то давным-давно совершил плохой поступок, а может и несколько, который заставил его совершить еще один плохой поступок. Я полез с ним драться, а он решил поиздеваться над тобой и так далее. Как в той игре, где нужно прошептать слово кому-то на ухо, а он в свою очередь передает ее кому-то другому, и в конце концов все передается неправильно. Вот и я передал Мерлину совсем не то… Дрался, хотя на самом деле, просто пытался достучаться до него. — Что мне делать? — У тебя ведь нет никаких сомнений, насчет того, что ты его любишь, так вперед. — Но, я ведь пытаюсь, я стараюсь и… — Эмиль, похоже ты меня невнимательно слушал. Я только что объяснил тебе бешеную пропасть между двумя понятиями. Ты шлифуешь каждый камешек совместного существования, притираешь все грани, сглаживаешь углы, выставляешь флажки «моя-твоя территория», согласовываешь привычки, чтобы каждый чувствовал себя комфортно, но это не любовь, а складывание отношений. Дай угадаю, вы никогда не повышали друг на друга голос? Не ревновали, ведь считаете это пренебрежением к свободе личности? — Он, судя по всему, не стал бы меня ревновать… я нахрен ему не сдался. — Ты спросил меня, что тебе делать? Мой тебе главный совет - не сдерживай эмоции. Хуй там, а не свобода личности! Покажи ему, что если он с тобой, то только с тобой. А ещё лучше исчезни из его жизни и переключись на кого-нибудь другого. Когда, он поймет, что ты можешь полюбить ещё кого-то кроме него, то чувство ревности появится само собой. — Вы предлагаете его бросить? — Ох, дитя, было бы что бросать. У вас ровным счетом нет ничего, за что можно было бы держаться. Вот увидишь, Мерлин не вынесет того факта, что ты так легко с ним распрощался. Поверь мне, я знаю.***
В голове у меня, после того, как Эмиль уже ушел, осталось что-то ласкавшее слух, и наедине с собою на кухне я с удовольствием прислушивался к странным словам. — Чего не спишь? — сзади на мою талию поочередно легли теплые ладони. Рих качнул бедрами, потом улыбнулся своим прекрасным и печальным ртом точь-в-точь как в тот раз, когда я упрекнул его за то, что он снял с пальца великолепный перстень , которым я часто любовался на его руке. — Думаю о твоих словах, — как описать мое смятение, когда, углубленный в это занятие, я вдруг услыхал голос, сухо заметивший: — Стоял под дверью? Рих схватил мою голову и несколько раз, в своего рода наказании стукнул ею о свою. — Ты не должен был это слышать… — Я не должен был слышать твои розовые сопли? Или о Силджи и других барышнях? — Не то, не другое, — спокойно сказал он, бурно меня обнимая и зарываясь ртом в мою шею. — А ещё ты для меня уже чуть-чуть староват. — Я? Для тебя староват? — крикнул я, улыбаясь, чувствуя его пальцы на животе. Он очень рано начал следить за своими руками, не слишком узкими, но приятной формы, которые, кстати сказать, не потели, оставаясь всегда умеренно теплыми и сухими. Но я особенно любил его ногти, они тоже радовали глаз своим изяществом. — Рих? — М? — Ты изменял мне? — любовь - извращенное, насквозь извращенное чувство, и другой она быть не может. — Ты и так знаешь. — Тогда? После ссоры в Нью-Йорке? — Именно. Единственный раз и то, когда мы уже расстались. — Ты говорил Эмилю об отношениях… я подумал, быть может у нас тоже лишь "отношения"? — Пауль, среди всего необъятного мира природы нет ничего, по прелести равного тебе... чью красоту я целую, покорно смиряясь с духом. Я целую твои жадные губы, сомкнувшиеся над белыми зубами, которые ты обнажаешь в улыбке. Целую нежные звезды на твоей груди и черные волоски в темном проеме подмышек. В тебе не существует того, чтобы мне не нравилось. — Но… Рих…— я осторожно взглянул ему в глаза, нащупывая его ладонь. — Я тоже тебе изменил тогда. — В смысле? — Я целовал Мерлина до всего этого, до Эмиля и так далее… У него на дне рождении. Я был тогда так зол на тебя, а он, как не кстати пригласил меня на праздник. Ну я и выпил. Хотел помириться с тобой. Мне казалось, что ты зашел в спальню, но это был Мерлин. Перепутал в темноте. — Так у вас что-то было? Ты с ним спал? — Рих резко отстранился от меня. С моей стороны было бы непростительным упущением лишь бегло и бесцветно упомянуть об этом вечере. — Прелюдия, которая плавно переходила в секс. Но, нет. Я во время опомнился. На следующий день сказал ему, что был пьяный , а ему просто стало стыдно и мы договорились, что никому не расскажем. Я тогда ещё не знал, что у него чувства ко мне, а Мерлин не знал о нас с тобой. Дальше все как-то закружилось, я пытался загладить перед ним свою вину, поэтому и проводил с ним время, можно сказать потакал во всём… и конечно же боялся, что он расскажет всё тебе. — А он всё это воспринимал, как знаки внимания… — Прости меня, я не знал, что всё так обернется. Я хотел тебе рассказать, но потом все начало налаживаться… и мне уже было без разницы. А сегодня ты говорил Эмилю о нас…— от смелости такого признания у меня захолонуло сердце и засосало под ложечкой. — Мне снова страшно, Рих. Я боюсь, что ты меня отвергнешь, после того, что я тебе рассказал. Я и вправду думал, что у нас с тобой просто отношения, что я реально для тебя не так важен. Каждый день я был готов, что мы с тобой расстанемся. Не в обиду, конечно, Рих, но с тобой можно быть счастливым в двух случаях: улучшить реальность или снизить ожидания. Я снизил ожидания. Ничего не требовал от тебя. Тут я обнаружил, что его руки оказались на моих плечах. — И ты молчал всё это время? — глаза Круспе приобрели синеватый оттенок. — Ты дурак, Ландерс… ничего не скажешь. Мы с тобой столько всего пережили. — Прости, — сказал я очень высоким голосом, вибрирующим от накатившихся слез. Я закрыл глаза и тотчас же слегка приоткрыл рот, сообщив им вопрошающее, жалобное выражение. В следующую минуту я и без зеркала знал, что Рихины волосы, спутавшиеся от моих рук , прядями падают на лоб и что мое лицо бледно от волнения и страха. Я знал, что моя голова оказалась между его ладоней, я знал, что мы целуемся глубоко и проникновенно. Я знал, что любовь — это чудо, не более и не менее.