Клятва

            На плечи ложатся ледяные ладони, я зябко повожу плечами, тщась скинуть чужие руки, плотнее кутаюсь в красный палантин, озираясь по сторонам. Никто не замечает, что творится что-то неладное.       С плеч спадает холодная пелена, перетекает морозью в кончики пальцев, тянет прочь от палаточных галерей, вглубь лесопарка, а может и дальше.       — Ваши города пыльные. Пахнут болью, войной и горем… — вокруг левой руки снежный браслет словно. Фэйри уводит меня, завернутую в алую шерстяную ткань, все дальше за собой. Правой руки никогда не касается — слишком больно жжет его железное клятвенное кольцо Бригитты, не дающее меня увести насовсем. — Почему ты не можешь остаться со мной, — словно укоряет, — на острове юности пахнет медом и травами, там нет бед и горя. Останься…       Опускаюсь на пожухлую октябрьскую траву, вытягивая ноги. Смотрю на своего гостя и спутника. Что я могу сделать? Лишь улыбнуться печально — Брайдт не отпустит меня. Никогда не отпустит.       С Имболка прошло уже больше полугода. Звездоцвет пропадал, как отдалялись миры, зазывал к себе во снах, был видим лишь в трансе. А после возвращался в мой мир, смеялся, как льдинками звенел, и пел для меня, уже не пытаясь увести в холмы, но просто желая вызвать улыбку. А там я привыкла.       Не примирилась с ним только Бригитта.       — Я очень хочу остаться, но не могу… — тянусь поправить встопорщившийся, как гребень рептилии, воротник, усмехаюсь:

«— Мы будем вместе. — Ты любишь меня? Скажи!» Нас обручили камней-мегалитов кольца. Народ мой зовётся Сидами, проще — Ши. Девушки наши диво, как хороши. Но та, что вплетала мне в волосы колокольцы, Была не из наших*…

      Звездоцвет смеется, хотя я знаю, что ему совсем не весело. Чем ближе выходные и ритуал, тем печальнее он становится. Пламя и кровь навсегда возведут между нами неприступную стену — я уйду в безвременное владение к Бригитте, а ему останется только вспоминать о так и не пошедшей за ним смертной. Хочется верить, что печалиться долго Звездоцвету не придется.       — Что сказала Эйн? — интересуется словно невзначай, но надежда, что что-то пойдет не так слишком явно звучит в голосе, которому должно быть ровным и равнодушным.       — Что все идет слишком хорошо, чтобы быть правдой. Велела дорасшить мою белую рубаху и пустить по краю покрывала* золотом узор. Нужно вышить языки пламени. Я почти закончила.       Мне удается говорить куда спокойнее и без эмоций. И эльфа это злит, хоть он и пытается эту злость загнать глубже.       — Тебе так важно служение?       Пламя танцует по холмам, а возле него я, стараясь повторять каждое движение: волосы летят, рассыпаются за спиной злато-русым водопадом, теряют порой вплетенные в них маргаритки, лютики, медуницу и кукушкин горицвет. Бельтейн в этом году вышел веселый и светлый. Но я знаю, что от костров меня никто не уведет, как бы я не старалась* — не тот век, да и… все словно видели над моей головой метку, что даже глядеть в мою сторону нельзя.       Впрочем, такая метка и правда есть, но не над головой, а на пальце. Блестит, отражая свет, кольцо из ювелирной стали, украшенной резной кельтской вязью. Его вытребовала себе Брайдт после первого появления фэйри, зная, что железо не пустит меня в Сид.       — Весной распускаются не только цветы, но и прекрасные девы, — оборачиваюсь, прерывая танец, чтобы увидеть знакомого дивнюка. Тот сидит под тонкой березой, опираясь спиной о ствол, перебирает струны ирландской харпы, свою музыку вплетая в звучание человеческой. — Ты стала чудесно хороша, верный огонек Бри-джи. Ничуть не солгу, сказав, что печалился о тебе с нашей последней встречи на Остару… — и словно вспоминает резко, — отчего же ты не носишь мой дар?       — Ношу, —отзываюсь тихо, рукой касаюсь расшитого кисета на груди. — Но не в волосах.       Приходится подойти ближе, сесть на траву рядом, чтобы никто не подумал плохого.       Эльф улыбается довольно, сам вытаскивает из мешочка заколку и скрепляет мне волосы над ухом. Но шипит и дергается, стоит ему коснуться моей правой руки, со стальными тисками зажавшим палец кольцом.       — Твоя богиня тебя слишком сильно любит, — ворчит. Дует на пальцы сердито. — Едва ли ты найдешь так себе жениха тут.       — Я… — теряюсь и, наконец, признаюсь сама себе больше, чем собеседнику, — я его нигде и никогда не найду. Когда я только пришла к Бригитте, попросила у нее подарок. Она сочла его странным, но выполнила просьбу. Я никогда не полюблю другого человека.       — Тогда ты можешь полюбить меня…       — Да, Звездоцвет, служение для меня очень важно. Ты сам говорил, что Брайдт меня любит. Кто я такая, чтобы отворачиваться от ее милости.       — Смертная… — вокруг только шелест полуголых деревьев и перешептывание палой листвы.       Он бесконечно прав. Я — всего лишь смертная. В этой оболочке, в этой жизни, на этом пути. Но скоро все будет иначе…       Ветер в ветвях продолжает стенать знакомым голосом:       — Ты умрешь, маленькая келла. Слишком рано… Слишком юная для царства Кернунна*…       Я поднимаюсь с холодной земли и медленно бреду в сторону родного дома. Надо закончить узор на покрывале. Осталось слишком мало времени. Ветер плачет, а трава и ветви ему вторят.       — Ты правильно сделала, что прогнала его, моя упрямица. Он только помешает тебя стать моей жрицей. Собьет с пути, — слышу в голове голос собственной богини. — Возвращайся домой. Вышивай. Жди. Мы скоро будем еще ближе друг другу… Хочется забиться в угол и плакать от бесконечной тоски, но руку обжигает огонек зажигалки, уже бессознательно поднесенный к привычной ладони. И тоска глохнет.       Да, я правильно сделала, что прогнала Звездоцвета. Он помешает. Он собьет. А я должна стать жрицей. Быть ближе к Бригитте.       Ведь так сказала мне она сама…