Gassa d'amante — королева узлов

У тебя половое созревание смешивается с активацией натуры, делает из тебя пороховую бочку. Ты загораешься. В первый день до сорока, потом квёлые тридцать семь, следом тот же лунный цикл — рваными эпизодами прыгают градусы, словно в попытке обращения из человека в волка и обратно. На третий день застывает между семеркой и восьмеркой, дает возможность съесть что-то безвкусное, а не глотать таблетки натощак. Между тридцатью семью и восьмью можно спокойно дойти до уборной и полусидеть на постели, чтобы держался на согнутых коленях альбом. Дома никого после полудня. Все на работе, кроме тебя и того, кто звонит в дверь, стоя на веранде. На тебе боксеры и измятая грязная футболка, ни сил, ни желания вылезать, одеваться и плестись на первый этаж, чтобы отворить дверь, впуская ледяной воздух. Лестница на второй всегда скрипит. И сегодня пищит тоже. Чьи-то шаги уверенные и тяжелые. Воры так не ходят — думаешь, дверь не заперта — понимаешь. Без разницы — решаешь и продолжаешь делать то, что делаешь. Форма на офицерах — для некоторых фетиш и причина изойтись слюной. У тебя во рту ее тоже много, но это из-за больного горла: избегал лишних глотаний, чтобы не драло до желания зажмуриться и агрессивно стукнуть по матрасу. Ким Тэхён стройный, подтянутый и спортивный. Форма на нём влитая: всё оглаживает, грамотно подчеркивает. А до слюноотделения тебе нравится то, как густые волосы цепляются за уши, щёки блестят с мороза, а треугольный ворот белой рубашки смотрит из-под темно-синей форменной куртки с ярким жилетом, усыпанным символами и нашивками. Красивый. Привлекательный. Невероятный. Сексуальный. Что за странное дело. Месяцами его таким видел и ни разу не задумался, сколько во всем нём пленительных данных. А теперь и горло болит, и температура держится, и глаза слезятся. А всего его всё равно видишь и замечаешь. Без боя сдаёшься. Ох, мальчик, тебе бы «Поющие в терновнике» почитать. Знал бы тогда, что, «если кого-то вот так безрассудно полюбить, боги ревнуют и непременно губят во цвете лет». — Заболел. — не спрашивает. Констатирует. Комната мгновенно заполняется его запахом, и, вопреки дурману, тебя это наряду с привычной глубиной голоса, наоборот, отрезвляет. Ты, может, потомственный собственник и ревнивец, только еще молодой, зеленый, так что первым делом вспоминаешь, что неумытый, непричёсанный, с волосами, вероятно, сальными, только ухудшающими твой и без того невыигрышный облик. Ты всё паникуешь, думаешь, сомневаешься, перегружаешься, а потом разом трескаешься, как старая компьютерная дискета, когда чужая рука на твоем лбу и шелест куртки с подкладкой из шерпы у самого-самого уха. — Твои волосы сейчас выглядят как корона статуи свободы в Нью-Йорке. Он беззлобно шутит, а тебе хочется сбежать в ванную или спрятаться под кровать, даже несмотря на его теплый струящийся голос, за которым явно ощущается улыбка. — Тебе нужно что-нибудь? Офицер полиции двадцати девяти лет. Молча мотаешь головой. Тэхён и так видит, наверное: тарелка с недоеденным супом, вскрытые пластины таблеток и леденцов рядом с полупустой кружкой красного цвета. Он убирает руку с твоего лба, а ты паникуешь. До скачка давления или той же температуры. Пугаешься, что уйдет, не хочешь отпускать, думаешь вцепиться в запястье, запереть в ванной комнате обманом, держать там до неизвестно чего, не выпускать, пока сам не вырастешь, не переродишься, может, девушкой с красивой улыбкой, как у официантки из того кафе, где полицейский покупает сэндвичи. Одно только «но». Ким Тэхён не вампир или оборотень. Он за это время будет стареть. Умрет. Переродится, как и ты. Назло твоим одержимым замашкам тоже девчонкой с красивой улыбкой, как у официантки, и ты снова будешь в том же болоте, и в этот раз никаких чар, никакого Стокгольмского синдрома: она тебя не полюбит за такое влюбленное насилие. Она запомнит, как была им, как старела и умирала в твоей ванной, потому что ты оказался…влюбленным сверх меры. А это кощунство. Температура между семью и восьмью не спасает от лихорадки сознания, в которой ты тогда действительно размышляешь обо всем этом. А может, это один только страх потери. С такими волчатами он и не такое творит. А Ким Тэхён всё еще Ким Тэхён. Принес тебе забытый подарочный пакет и ставит на тумбочку, слегка сдвинув тарелку. — Там печенье с марципаном. — говорит, а у тебя даже желудок откликается: песочные корзинки и марципановое печенье — то, что ты запросил бы в качестве последнего обеда, ожидай тебя через пару часов смертная казнь. — Когда поправишься, попробуй. Заранее прости, если всё-таки слегка переборщил с солью, и сделай скидку: это мой первый опыт готовки. Сделать скидку? Ты тогда подумал, что всё даром отдашь, господи боже мой. И в глаза смотришь, чтобы запорошило этой корицей, даже очки снять хочешь, только бы вживую, зрачки к зрачкам, пока одни не поглотят другие. И будь что будет. Когда он смотрит, тебе хочется кофе, чтобы никогда не спать больше и не терять времени. Наверное, мальчик, ты всё взглядом говоришь, потому что зрительный контакт у вас не разрывается всё то время, пока офицер не спеша снимает с себя куртку. Она ложится на спинку стула возле письменного стола, а владелец — к тебе под бок поверх одеяла, разувшись, как положено, еще в прихожей. Он лично тебя приподнимает за плечи вперед, занимает больше места и только после опускает себе на грудь. — Ты давно жаропонижающее пил? — спрашивает, коснувшись губами кожи за мочкой уха. — Ты очень горячий. Мотаешь головой и замираешь, вцепившись в бедный карандаш, так и оставшийся в руке. Неуверенный волчонок в тебе скулит, принюхивается к самому себе: вдруг от тебя пахнет по́том, болезнью, должно быть, точно пахнет, ты же в ванной не был три дня точно. Только, помнишь, мальчик, для волков запах — это карта и камень преткновения. У большого волка к нему никаких претензий, он губами исследует твой горящий затылок, носом трется за ухом и вверх, к взлохмаченным коронованным волосам, куда перемещается и сильная рука. Разглаживает немытые пряди, массирует. И с тебя всё слетает иссушенной скорлупой: и смятение, и напряжение. И упрямая болезненная бодрость. Что-то льется по телу дурманом, снотворным, терпким и пахнущим чужим мужчиной, а ты дышишь кое-как, через заложенный нос и саднящее горло, обмякаешь в его руках, позволяешь притянуть к себе ближе так, что голова тонет почти в изгибах чужой шеи. Ты, почти ведомый магическим зельем в крови, вяло откладываешь альбом с очками на вместительную тумбочку, тоже звякнув тарелкой, и переворачиваешься на бок, разбросав руки на чужой груди и поверх живота, вцепившись в живую подушку всем, из чего состоишь. Твои оголенные после перемещения участки тела офицер тут же укрывает, закутывает по самые ключицы и долго-долго гладит ладонью по твоим волосам, плечам и предплечьям, водопадом вниз, взлетающей птицей вверх. Только в замедленной: плавно, ласково, нежно. Так нежно, что ты плачешь немного, прежде чем провалиться в сон в облаке чужого запаха и под рокочущим сердцем прямо под ухом. На следующий день он снова приходит в то же время и так же ложится рядышком, наблюдая, как ты рисуешь. От тебя уже пахнет гелем для душа и шампунем, отчего он усмехается слегка, но молчит. Температура тридцать семь, а горло всё такое же упрямое: глотать больно, как и говорить, не проходит, словно поучает и наказывает за сказанные тогда наглые слова. — Ты мне не говорил, кем хочешь стать. — произносит Тэхён, прикасаясь своей щекой к твоей макушке, пока ты разрисовываешь небо в альбоме. Очередное облако в невесомости, на котором загорают купидоны с оборванными крыльями. Услышав вопрос, переворачиваешь альбом и перелистываешь немного назад. Показываешь. Пожилой обнаженный мужчина, крепкий телом, сидит в кресле с высокой спинкой прямо в центре леса и смотрит вверх — на художника или наблюдателя. Длинная седая борода и такого же цвета волосы собраны в низкий хвост, а лицо в морщинах, но статное, волевое, добродушное. Словно знающее всё и всё понимающее. Даже то, почему и как зритель его оказался так высоко над деревьями и смотрит на него оттуда. У пожилого мужчины на коленях, прикрывая естество, калачиком свернулась лисица, а в ногах спят волки, олени и зайцы. На ветвях деревьев, что попадают в обзор, разнообразие птиц и белок, много зверей вокруг, а на самой верхушке своеобразного трона дремлют совы, пока маленькие сычи ютятся у мужчины прямо в ладонях. И все как после водяного перемирия — равны и не помнят, кто хищник, а кто жертва. — Мудрым. — ты отвечаешь, сглотнув, и хочешь вернуться к незаконченному рисунку, как чужие пальцы останавливают, тянутся к мудрецу, восседающему в чаще леса. Длинные красивые пальцы. Они просто замирают возле нарисованного лица, впитывая грифель, и долго не отпускают. — Ты состарил собственное лицо. — раздается у самого уха, доказывая чужую наблюдательность. — Безукоризненно. Как тебе удаются такие вещи, понятия не имею. Потрясающий рисунок. Ты выслушал. Похвалой осмелел и опьянел. Своими пальцами касаешься его кисти и ведёшь вверх по слегка огрубевшей на морозе коже. Перекатываешься по холмам костяшек и подкрадываешься к самым ногтям, желая тут же эти руки расцеловать и нарисовать. Желательно одновременно. Только чужая ладонь переворачивается под твоей и вплетается меж пальцев, соединяется с тобой замком. Размер сердца каждого человека идентичен размеру его сложенной в кулак руки. Ваши вместе в тот момент кажутся символом двух частей, образующих одно, только соединяясь вместе. Как слащаво. Уровень детских сказок. По-волчьи однозначных. Тэхён разворачивает ваши сцепленные руки так, чтобы сверху оказалась твоя, и подносит к своим губам. У него они всегда теплые и мягкие. Рисуют узоры, мажут прозрачной краской волчьих сказок, сминают горячими стенками все открытые участки, пока ты не начинаешь сопеть от переполняющих тебя чувств. А время идет быстро. За выходные тебе становится лучше, и в понедельник ты ждешь его как обычно, желая нахвалить марципановое печенье. Только ждёшь, ждёшь и ждёшь, а офицер не приходит. И ты опять пугаешься непонятно чего. Ясно же как белый день: дела у него, работает он, что-то не позволило вырваться на обед и продлить перерыв самовольно. А у тебя внутри всё равно колючий забор, через который ты пытаешься перелезть, чтобы что-то на другой стороне узнать, раскрыть, понять. А нет другой стороны, мальчик. Ты же в зазеркалье. Куда ни брось взгляд, с чем угодно столкнись — видишь только себя и только себя познаёшь.