Gassa d'amante — королева узлов

На самом деле вы друг друга истощали и убивали. Это сложно. Это безрассудно и наказуемо, если верить великим классикам. Ты молодой. Горячий, как оказалось. Новообращенный волк, который рановато своё нашел, а быть сдержанным еще не научен. Рычишь. Скалишься. Обращаешься и изводишь своего человека. У тебя килограммы теряются только от одного стресса все следующие месяцы. Много и долго. Сначала ревность, беспокойство и страх быть ему ненужным. Из-за них кусаешься, открывая еще больше запечатанных сундуков характера. Всё вываливается наружу. В том числе импульсивность. Если ей в напарники ревность, можно услышать звон осколков. Стеклянного журнального стола, в который ты запускаешь кружку, когда, прижавшись к своему офицеру на его диване и оттянув ворот свитера, видишь на ключицах работу далеко не своих губ. Все оправдания, все напоминания о том, что он не пускает женщину к себе в штаны, не сбавляют твою ярость и не сбрасывают обороты. Ты же подрастающий волк. Природа у тебя такая: злиться с острыми стёклами или разорванной плотью. Первое — для партнера, второе — для соперников. — Ты целуешь ее?! — Она меня поцеловала, Чонгук. — Ты позволяешь! — кричишь. Хорошо, что жена уехала. Но ты кричал бы и в противном случае. — Если она тебя целует, значит, ты с ней спишь! — Неверная аксиома. — смотрят на тебя снизу вверх и качают головой. Лицо как всегда — товарищ полицейский. — Я тебя тоже целую, и это не значит, что мы занимаемся сексом. — Зачем я тебе вообще нужен, если ничего не значу? Ты даже не спишь со мной, чтобы я предположил, что дело просто в сексе! — Нужно начать тебя трахать, чтобы ты успокоился? — офицер полиции тоже не железный. У него свои мысли, заморочки, свои поводы для беспокойств. Вы просто друг другу не говорите. Это одна из серьезных ошибок. Или не слушаете. Вся ваша связь — тренировки, многочасовые разговоры, объятия и поцелуи, а вы, кажется, уже родные до слюны на подбородках и пинков в бедра в отместку. И ссоритесь так же — откровенно, как чувствуете. — Трахать будешь свою жену! — злишься, пока ходит ходуном грудная клетка. — Разрешаешь? — как и ожидалось, тебя знатно на эмоциях провоцируют. Вот здесь и расплёскивается острыми каплями журнальный стол, даже наполовину не поглощая твою обиду: — Ненавижу! — Меня? — Себя! — и это правда. Ты кипишь и хочешь ударить обо что-нибудь кулаком, чтобы стало больно. Тебя сводит с ума неполноценность. Тебе кажется, он ей принадлежит больше. Кажется, ты — дополнительная деталь, уличная гирлянда, которую видят лишь при входе. Символ общего настроения, не проникший в дом. Для внутреннего подрастающего волка это всё равно что стаи лишиться, отречься. Для таких, как ты, невыносимо не обладать полностью. — А вот это брось. — возражают тебе, сбрасывая всю мимолетную раздражительность. Пара у тебя отходчивая. Сплошная удача для несдержанных волчат. — Себя любить надо. Даже если ты жутко несдержан и, похоже, агрессивно ревнив. Я и подумать не мог, что ты такой, когда впервые тебя увидел. — В этом всё дело? Нужно быть уязвимым и беззащитным, чтобы привлечь твоё внимание? Ты не сдаешь позиции. Ещё молод и глуп, чтобы знать, когда тормозить. Страж порядка только хмурится и смотрит на тебя пристально-пристально. После такого хочется мордой в лапы зарыться и поскулить. Даже если ты по рождению альфа. — Зачем я тебе нужен, Тэхён? — пытаешься защититься, подбить на разговор, как-то спасти себя и свой поджимающийся хвост. Твой большой волк вздыхает тяжело и откидывается на спинку мягкого бежевого дивана, обычно засыпанного абрикосовыми подушками. — Мне нужно сменить резину. — говорит спокойно, собирая руки в кулак поверх живота. — И новый журнальный стол. И карьера. А ты, Чонгук, мне не нужен. Наши с тобой отношения совсем не походят на способ утолить какую-то нужду. Для меня это совсем другое. Волк ты, волчонок, морской принц или простой-простой смертный, сути это не меняет. Тебя кроет, и по ощущениям походит на ведро ледяной воды на голову и в самое ядро грудной клетки. В ведре сотни кубиков льда, они почему-то предварительно заострены, словно собраны с крыш домов посреди лютой зимы. Тебе больно. Не так, как когда били отец, брат или дружки близнецов Хан. Те били и били, под коркой у тебя, конечно, отпечатки на всю жизнь, ты еще просто не понял, но сознательно всегда казалось, что привык, смирился. Пока били, думал, потерпишь, потом в ванной отлежишься. Тепло будет и солёно. Потом порисуешь. И новый день. А тут боль такая, что понимаешь: ни вода теплая тебе не поможет, ни слезы, ни рисунки. Тут больно так, что кажется, что всё. Рисовать ты больше не будешь. Карандаш в руки не возьмешь, всё, что есть, сожжёшь. И себя в образе умудренного старца — тоже. Тут боль кроет так, что в сравнении с ней только вены резать. Бред и кощунство, но в голове всерьез мелькнуло. Ты бы и рад как-то иначе отреагировать, но внутри, в груди, там подстреленными птицами тьма нервных клеток резким свободным падением вниз. И кажется, что слышны эти мертвые шлепки о твои внутренности. Вот же тебя угораздило, мальчик. Кто ж так влюбляется-то в семнадцать лет, дурень. Так и до сердечного приступа недалеко. А пока у тебя только руки к лицу, потому что оно всё в слезах уже. Ты не заметил даже. Как будто действительно сверху кто-то окатил водой. Мокрый ты везде: из-за сердечных ритмов вспотел даже. Хочешь уйти вслепую. Куда-то там отступаешь, снимая очки, чтобы протереть затопленные глаза, арку в коридоре видишь в смазанном калейдоскопе, тебе надо на улицу, или не надо, ты вообще-то не соображаешь, не думаешь, пытаешься куда-то переместиться до тех пор, пока не чувствуешь руки на плечах. — Господи боже, Чонгук… — голос такой неожиданно озабоченный, молящий, а ладони пытаются развернуть к себе, — не плачь… Ты не даёшься. Рывком дергаешься и пытаешься куда-то деться, едва не путаясь в собственных плохо подвернутых голубых джинсах. Только бы не успокаивал, не старался, не ляпал свое коварное «прошло», нет, нет, нет. Удается даже добраться до арки всё так же почти вслепую, покуда чужая рука не пробирается за поясницу, перехватывая твой ремень, чтобы дернуть на себя. Впечатываешься спиной в его грудь и окружаешься кольцом рук с щелчком замка строго по центру твоего живота поверх серой толстовки с логотипом NASA. — Ты такой непредсказуемый, — Тэхён очень тихо усмехается, не давая тебе сдвинуться с места, — рычишь и рушишь всё, а потом…посмотри на себя, боишься и заливаешься слезами. Ты меня с ума сведешь… — он вздыхает тяжело и отчаянно. — Уже свёл. — Это значит прошло? Тебе сейчас не до красивых словечек про потерю рассудка и прочую классическую серенаду по ушам любого пола. Тебя интересует другое. По сути, пожалуйста, товарищ офицер, без лирики долбаной, ты либо убиваешь своим прощальным словом подростка, либо воскрешаешь его чем угодно, без разницы! Приручил, теперь отвечай. — Что? — Если я тебе не нужен. Это прошло, да? Так быстро? Что я для тебя такое? Что мне нужно было с… — Тихо, тихо, успокойся, — а по затылку и шее мажут губы, поспешно и настойчиво, — я не это имел в виду, боже мой, извини. — легкие быстрые поцелуи в крохотном участке отдают щекоткой и шелестом чернильного пера — что-то пишут как будто, рассказывают, перечеркивают очень экстренно. — Я в жене нуждался, чтобы социально чувствовать себя увереннее, вот это для меня и вся суть глагола «нужен». Это не самое сильное слово, не для тебя оно, понимаешь? Ты английский учишь? — вопрос такой странный, неожиданный, зачем он вообще, но ты киваешь в ответ покорно. — Глаголы must и need тебе о чем-нибудь говорят? — и снова кивок. — Разницу между ними уже выучил? — и опять. — Очень хорошо, а теперь посмотри на меня. — Ты еще на самом краю смыслов, еще весь в страхах и сомнениях, поэтому тебя разворачивают в руках к себе лицом и держат за плечи: — Все они к тебе не имеют никакого отношения. Понял? Не понял. Это серьезно. Ты всё еще лицо трёшь, зажав очки меж пальцев, мотаешь головой. И без увеличительных стёкол видно, что на нём голубой тонкий свитер с подвернутыми рукавами, домашние штаны цвета ночи и любимые шлепки на ногах. Ты помнишь хорошо, потому что смотришь в пол, пока он говорит, и все цвета наравне с мятным ворсистым ковром у тебя смешиваются каким-то пятном, вырастают гигантами, падающими с твоих мокрых ресниц, приняв, наверное, за стебли. У вас двоих очень странная связь. Он чужой, ты — мальчишка. Волк моногамный и по-юношески кусачий у офицера как личный служебный пёс: в такой глуши мало пригодится, но хорошо, что есть. — Хватит плакать, Чонгук, пожалуйста, — твою голову бережно приподнимают, обхватив ладонями щёки, и стирают влагу пальцами, — ну всё, успокойся, эй, — пытаются заглянуть в глаза, — я не так выразился, слышишь? — Я на всё готов. — ты слышишь. Ты вообще-то всё услышал. Хоть мало что понял. Еще не отошел, полностью не осознал, но на устах всё то же самое. — Только не делить, Тэхён. Я не могу, пожалуйста, я не могу тебя делить, это про… — Сядь и выслушай меня. — тянут за руку к злополучному дивану в обход осколков. Ты ведо́мо движешься, полагаясь только на его внимательность — ты же не любишь тапки и всю эту дребедень, ты в одних носках. — Я не хочу сидеть. — Что не так с этим? — Когда предлагают сесть и поговорить, это, как правило, ничем хорошим не заканчивается. — Чего ты так боишься? — спрашивают, не выпуская запястья, пока ты избегаешь взгляда и смотришь куда-то в районе его ключиц. — Чего-нибудь вроде «мы не можем быть вместе, потому что я женат и скоро стану отцом». — Будь моя жена беременна, ты бы заметил. Успокойся и сядь. И тебя всё-таки сажают. Точнее, ты падаешь, машинально подбирая ноги, — подальше от осколков, и смотришь на дырявую раму бывшего стола. — Когда в браке нет секса пару недель, это можно списать на кучу вещей, месяц, два — тоже, — справа Тэхён начинает какой-то разговор, суть которого тебе еще не известна, но уже до тошноты не нравится вступление, — но не когда этому больше полугода. — И что. Ты даже не спрашиваешь. Бросаешь холодно и резко, не оборачиваясь. Сверлишь взглядом эту злополучную пустую форму и излишне сильной хваткой цепляешься за лодыжки скрещенных ног. Щекам из-за подсохших слез щекотно и неприятно, но ты упрямо замер буддийской статуэткой с не самой положительной энергией. — И что? — офицер тормозит, думает, вздыхает. Опять эта его обреченность. — Тебе приходило в голову, насколько всё это серьезно для меня? Моя жена далеко не глупая женщина. Она еще два месяца назад вывела меня на разговор и велела объяснить, что происхо… — Теперь ты хочешь периодически спать с ней, чтобы сохранить брак? — это в тебя бьёт, как молнией. Даже голова начинает болеть, когда ты, оторвав взгляд от злополучного стола, резко оборачиваешься к Тэхёну. — Это ты хочешь мне сказать? Ради этого ты посадил меня на этот гребаный диван? — Я тебе сейчас подзатыльник отвешу, Чонгук! — страж порядка уже не кажется хладнокровно сдержанным или уравновешенно тихим. — Научись слушать, твою мать, ты не один в этих отношениях! И вообще-то, мальчик, он говорит правильные вещи, только тебя они мало волнуют, ты всё о другом: — Нет, Тэхён! Я сказал, я не буду тебя делить, это пр… — Хватит кричать! Господи! — голос повышается, брови хмурятся. С тебя не сводят требовательного взгляда. — С тобой невозможно разговаривать, ты это понимаешь? — Я бы на тебя посмотрел, окажись ты на моем месте в данной ситуации! — А в какой ты ситуации, Чонгук? У тебя на кону брак и карьера? На тебе лежит ответственность? В тебе раскрывается новый отсек. Из него по-змеиному что-то выползает, прямо по твоим ногам к груди, вокруг солнечного сплетения, сворачивается и стягивается. Очень больно и холодно. Змеи не останавливаются. Лезут выше, к шее, шипят и покачиваются на уровне ушей. Нашептывают одну вполне себе здравую закономерность: — Не считаешь, что я того стою… Приходишь в себя немного, не только чувствуешь теперь, но и думаешь. — Чонгук, госпо… — Кто бросает жён, чтобы быть с такими, как я, это ты хочешь сказать? — получается кисло. Ты даже лицо кривишь. Противно думать, что ты временная игрушка. Лампочки перегорят — и выбросят. — Нет, невыносимое ты создание… — Тэхён качает головой и очень тяжело вздыхает. Прямо обреченно. Так, что последнее слово тонет на губах. — Я хочу сказать, что Мина уверена, что у меня появилась любовница, не согласна на развод и заявляет, что я перебешусь и успокоюсь. Именно поэтому лезет со своими соблазняющими рейдами, оставляя на мне эти укусы, из-за которых ты устраиваешь скандалы и превращаешь наши отношения еще в большую драму, чем они уже есть. — Ты предложил ей развод…? — сначала спрашиваешь, а потом чувствуешь. Змеи сползли к ногам, свернулись верными животными, выпустив из тисков грудную клетку. Развод? Он сказал, что она не согласна, это значит, он предложил? Или нет? Гнев и злоба — однозначные питомцы, с ними просто. А когда они вот так покорно в ногах никак себя не проявляют, можно и потеряться в сомнениях. Во всех других чувствах, щенками карябающих стенки клеток, завидев потенциального хозяина. А Тэхён смотрит очень странно. Снисходительно немного и определенно печально. — Так, Чонгук, — еще он опять вздыхает, нервно растирая лоб, — давай сейчас серьезно поговорим. Тебе всё это не нравится. Совсем-совсем. Какие тут теперь змеи. Ты смотришь, наверное, широко раскрытыми глазами и с осторожностью дышишь, пока в солнечное сплетение, поджав уши, тычутся носами вымышленные трусливые зайцы. — Я не люблю свою жену, ты это знаешь. — начинает офицер издалека, обращаясь к тебе взглядом. Или это не издалека. Ты не знаешь, чего ждать, у тебя внутри центрифуга испуга. — Но она хороший человек, который вполне недурно жил, получая от меня только статус замужней женщины и хороший секс тогда, когда он был ей нужен. То же самое с моей стороны. Мы идеальная пара похожих людей, которых волнует личный комфорт и которым нет никакого дела до любви. — дыши, мальчик, дыши, слушай. — У нас с ней был когда-то давно разговор о теоретически возможных ситуациях, когда кто-нибудь найдет кого-то на стороне. Обоюдно решили, что нам неважно, будет кто-то еще или нет. Мина и сейчас считает, что всё это приходящее и уходящее. Ты слишком рьяно внутренне восклицаешь: что за чертов союз! Что за «решили», «договорились», «считают»! Или…это нормально? Так многие живут? Или так надо жить? У тебя сейчас давление сорвется со скалы, если не прекратишь. Просто. Слушай. — Я не падок на всё это, до двадцати пяти был, а потом остыл, успокоился. — Тэхён говорит быстро и медленно. На самом деле ты не разберешь толком темп. Смотришь, как он изредка жестикулирует и отбрасывает взгляд куда-нибудь подальше от тебя. В сторону. — Секс как секс, не больше, не меньше. Я не представлял, что буду изменять, считал, это она в любом случае найдёт кого-то из-за своих постоянных отъездов. На себя даже не думал. Я не энтузиаст и далеко не экстраверт, ты же видишь, мне не очень много нужно в жизни. Ловишь фразу про секс. Зайцы вжимаются так, что есть опасения, что протиснутся сквозь тебя и застрянут в ребрах. Секс как секс. То есть ты просто… Нет, думай, мальчик! Здраво мысли, не разгорайся. Вы с ним не спите, чтобы тебя вписать в эту графу. Слышишь? Отлично. Вот и слушай дальше своего короля. Он выжидает чего-то, рассматривая твое, наверняка, уже бледное лицо и раскрасневшиеся глаза, не спрятанные за линзами очков. Не понятно, как смотрит. Но смотрит ведь, это хорошо. Да? — Я буду с тобой абсолютно честен. — говорит офицер. — У меня был опыт с парнями, моими ровесниками, и только по юности, от скуки, под градусами и исключительно ради секса. Без прямого осмысленного влечения. Просто эксперименты, я иногда и не помню об этом. Так, хорошо, ладно, было и было, правда? Твой король ведь ни к кому привязан морскими узлами не был. Это же самое главное. Да? — Мы с Миной сошлись, потому что поначалу хорошо дружили, а потом понравились друг другу в постели. Никакой влюбленности или любви. Дружба и секс держит наш брак почти четыре года, мы с ней даже не ругаемся. — невеселая усмешка мужчины на секунду отвлекает, но тебе слишком неприятно и страшно слушать, чтобы думать, что она может значить. — Я думал, это то, что мне нужно от своего партнера. Меня устраивало всё, что у нас с ней было все эти годы. Абсолютно устраивало. Я уже говор… Наверное, он видит что-то в выражении твоего лица. В стеклянных глазах или стиснутых зубах. Или он просто читает тебя с легкостью. Как всегда. Потому что тянет руки к твоим и даже подается корпусом ближе: — Эй, тихо-тихо… я не договорил, — его ладонь щекочет твою щёку, спускается к шее и тормозит на затылке, успокаивающе массируя пальцами, — мне казалось, я сухой на эмоции, Чонгук, далек от высоких слов и ощущений. А потом явился ты. И всего меня перепотрошил. Сбил все установки. Я из-за тебя не могу теперь как раньше. Даже думать. Ты хочешь позволить себе зацепиться, приподнять заячьи уши, перестать трястись, но Тэхён убирает руку и отводит взгляд. Неважно куда. На тебя не смотрит: — Мне и в голову не могло прийти, что всё так обернется, когда я предложил тебе тренироваться. Я просто захотел помочь. Нас так учили, я так запомнил: у помощи сторон множество, выбирай любую. И я подумал и выбрал. Откуда мне вообще было знать, что я начну относиться к тебе так. Что способен влюбиться в человека своего пола. Да еще такого молодого. — офицер мотает головой. Каким-то своим мыслям. Скрытым от тебя и тебя пугающим. — Если бы я тогда хоть на секунду допускал, что всё может так обернуться, поверь мне, я не подошел бы к тебе и на метр. Не стал бы во всё это втягивать. — Во всё это? Во всё что? Твой грубый звенящий голос совсем не вписывается в облик трясущегося от страха волка, что живет внутри. Даже змеи всё также в ногах, прижав головы к полу, и только знают, что агрессивно шипеть. Вторят напуганному зверю, умеющему пока только рычать и клацать пастью в перерывах между загнанным поскуливанием. — Ответственность и последствия. — тебе возвращают взгляд. Дыши. Оценивай. Обрати внимание, мальчик, как на тебя смотрят и что тебе вообще пытаются донести. Мужчина перед тобой взрослый, но ты его тоже пойми. Он не был к тебе готов точно так же, как и ты к нему. У него своя реакция и своя попытка не свихнуться. А еще он взрослее всё-таки. Потому и речи такие отнюдь не романтичные, приземленные, рациональные. — Я же не прошу кричать о нас на всех углах. — допустим, ты понял. — Я прошу только не подпускать к себе твою комфортабельную жену. Только и всего! Допустим, для офицера это больше, чем «только и всего», мальчик. Там штамп в паспорте, значит, прилагается живой человек, а не просто чернила с припиской. — То есть тебя всё устраивает? — почему-то Тэхён удивлен. Брови вверх и пытливый взгляд. — Я женат, Мина меня не трогает, и мы с то… — Зачем ты такое спрашиваешь? Издеваешься? — Похоже, что я издеваюсь? Ты уже не знаешь, на что похоже. Не понимаешь, куда ведёт разговор и как нужно реагировать на чужие слова: — Тогда что ты хочешь до меня донести? — Я хочу, чтобы ты понял, что всё это означает для меня. — Всё это? — ты кривишь лицо, передразнивая. Но это только маскировка шипящих змей и дрожащих зайцев. — Мы, Чонгук. Мы. — Так мы или всё это, Тэхён? — Ты намерен придираться к словам? — офицер спрашивает спокойно, держится, прямо как взрослый. — Не думаешь, что это очень по-детски? Да что же это такое! Вспомни, мальчик, как много змей у тебя в тот день было под ногами: — Не думаешь, что ты слишком часто называешь меня ребенком? — А я не прав? — и он ведь серьезно спрашивает. Только тебе разве до спокойных переговоров? Ты всё еще в подвешенном состоянии, еще не разобрал толком начало, боишься узнать конец, а потому ни черта не знаешь, как реагировать на середину. — А что делает тебя взрослым вообще? — интересуешься, весь взвинченный и растерянный, пытаясь скрыть последнее. — Работа и жена, которую ты не любишь? Мне всего этого не хватает, чтобы тебе соответствовать? — Опыта. — одно слово. Как всегда однозначно и вкрадчиво. — Правда? — а ты как всегда на импульсах. Как созрело, так и выплевываешь. — Типа твоего? Пьяный секс со всеми цветами радуги, чтобы на утро даже не помнить, как всё прошло, а потом брак, потому что надо и потому что кто-то здорово делает тебе минет? Совершенно очевидно, мальчик, что подобное вырывается ядовитым потоком из уст пригретых тобой змей. Ты прошипел за три секунды, а как закончил, сразу же и сообразил, что мог бы и не шипеть. Тэхён молчит, выдерживая твой взгляд, и ничего не выдает выражением лица. Он умеет скрывать всё, что чувствует, ты запомнил. От этого сейчас хуже в сто крат. Тебе же ясно, что ты переборщил. Только разве теперь возьмешь слова назад? Но как показать, что не судишь и что вообще об этом не думал, просто хотел доказать, что опыт не всегда весомая единица. По крайней мере, не любой. А страж порядка всё сидит так же тихо и пристально смотрит тебе в глаза. Очень страшно почему-то становится от того, насколько он затаившийся, скульптурный и холодный. Тебе обнять хочется, и как можно быстрее. Просто так и за то, что обидел, задел, оскорбил. Ты ведь не этого хотел, ты ведь просто… — Я совсем не идеал, это верно. — наконец его голос. Опять вкрадчивый и однозначный. Никаких дополнительных тонов. Как будто переварил там что-то внутри, переосмыслил и сгладил. — Я предупреждал, Чонгук: не строй на мой счёт возвышенных образов и не своди ко мне понятие судьбы. Я в твоей жизни величина переменная, хоть ты и уверен в обратном. Мой опыт, при всём своем неблагородстве, хотя бы позволяет с ходу понять, кто ты для меня и какой величиной являешься в моей судьбе. Именно поэтому я и сижу сейчас тут, пытаясь донести, какое влияние ты оказываешь на мою жизнь и что в ней после тебя останется. — Опять? Ты даже возводишь очи горе, качнувшись в своей неустойчивой позе. «Переменная величина»! Всё о том же самом! Он назвал себя «переменной величиной»! Тише, мальчик, постарайся объяснить спокойно… — Да ты хоть понимаешь, что я чувствую каждый день? О чем думаю за минуту до каждой нашей встречи и почему не могу спать ночами? — спокойно не выходит. Ты на нервах. И, наверное, говоришь слишком громко. — Я вижу, как ты спускаешься ко мне с первого этажа, и всегда пытаюсь прочесть выражение твоего лица, понять, не собираешься ли ты сказать мне сегодня, что я тебе больше не нужен, потому что ты потерял ко мне интерес! Ты вообще знаешь, что это такое? Это сводит с ума, — у тебя обе руки застывают возле головы с растопыренными пальцами в яростном желании продемонстрировать всё не только словами, но и жестами, — я постоянно в чертовом напряжении, не могу ни на секунду расслабиться! Отсчитываю дни, когда твоя жена в командировках! Я реально их отсчитываю! У меня есть блокнот, Тэхён, — ты зачем-то тычешь рукой куда-то за окно, видимо, указываешь на свой дом, где все твои улики, — а когда она не в командировках, я не просто читаю твое лицо при встрече, я пытаюсь осмотреть и едва не молюсь, надеясь, что не увижу на тебе никаких засосов или прочей херни, из которой будет ясно, что ты с ней спишь! Устраивает ли меня всё? Ты, мальчик, разошелся, но раз уж вы сегодня такие честные, почему бы и нет. Ты ведь и вправду серьезно себя изводишь. Ничего такого не было, когда тебя били и унижали. Принимал и смирялся. А тут влюбился и посмотри на себя: заработал невроз и бессонницу. — Да я мечтаю, чтобы ты развелся! Сплю и вижу! Чтобы не было этого долбаного кольца у тебя на пальце, оно меня бесит, я смотреть на него не могу! — и это правда. Даже сейчас не опускаешь взгляда к его ладоням, собранным в замок и повисшим между коленей. Лишь бы не слепил отблеск ламп от этой золотой удавки. — Только кто я такой, чтобы такое просить? Мне даже стыдно заикнуться, стыдно сказать, как я себя ощущаю, потому что боюсь, что ты скажешь, что я охренел совсем и много о себе возомнил, и чтобы я с такими запросами шел нахрен! Или еще хуже: начнешь, как сейчас, втирать про то, что у меня всё через некоторое время пройдет, и мне будет фиолетово, и я уеду покорять мир, а ты останешься тут разведенным мужиком, который поставил на ветреного молокососа, проебал крупную сумму, жену и дом в придачу, и бла-бла-бла! Да, мальчик, ты разошелся. Хорошо, на самом деле, давно пора всё обсудить, вы в этом во всём почти год уже. Берегового договора о прощальных словах оказалось недостаточно. — Тебе, я так понимаю, совсем не приходит в голову, что у меня тоже ни черта нет гарантий, что ты не оставишь меня, наигравшись! Разница между нами лишь в том, что у тебя есть жена, и знаешь что, Тэхён? Тебя никто не просил жениться ради карьеры, в которой ты даже не заинтересован! Ты мог просто подождать! Это смелое заявление, мальчик. Но, по сути, не лишенное здравомыслия. — Если бы я не женился на Мине, сюда бы не приехал. — а Тэхён — символ уравновешенности. Взгляда не отводит, и видно, что слушает, всё впитывает, только ни голос, ни выражение лица, в отличие от твоих, не переполняются внутренними боевыми действиями. Если таковые в нем бывают. — Это была ее идея поднабраться здесь опыта. Я бы тебя не встретил, если бы не этот брак. Ты и не ищешь доказательств чего-либо в его лице. Прошло достаточно времени, чтобы уяснить, что этот человек выражается действиями. Иногда куда ярче, чем иной смог бы словами. — Значит, ты вообще в него вступил, только чтобы сюда приехать. Ко мне. — это в тебе моногамный волк рычит. — Судьба такая. Всё, цель достигнута. Вот он я. — руки в стороны для пущего эффекта. — Слабо теперь развестись? Нет, правда ведь? Не хочешь терять свою комфортную бабу и идеальный уклад! Просто скажи честно. — Всё совсем не так, Чонгук. — Тэхён выдыхает, попутно мотая головой. Что там в ней происходит, тебе не понятно: — Откуда мне знать наверняка? — Только попробовать поверить. — Почему тогда ты не можешь поверить мне? — Я тебе верю. — звучит честно. — Я не доверяю твоему возрасту. Просто прекрасно. — А я — твоему. — выдаешь тут же, отворачиваясь на мгновение, чтобы перевести дух. — Он заставляет тебя думать, будто ты весь такой всезнающий и мудрый, когда на самом деле просто стараешься прикрыть свое нежелание лишаться стабильности и комфорта. Я не глупый, хён, и, несмотря на то, что мне семнадцать, я способен понять людей. — Нисколько в этом не сомневаюсь. — тоже честно. — Только на мой счет ты ошибаешься. Уклад и комфорт — последнее, что меня сейчас волнует. — Ну и что тогда на первом месте? — получается немного скептично. Да еще руки сложил на груди, потесняя недавно вжимавшихся в нее трусливых зайцев. — Наверное, тот факт, что мне двадцать девять лет, а я с утра до вечера думаю о семнадцатилетнем подростке и вдобавок ко всему недвусмысленно его хочу. Офицер мало говорит о том, что у него на уме. Еще раз: ты хорошо помнишь, что Ким Тэхён — это поступки. Наверное, именно поэтому это его предложение знатно тебя припечатывает. Он это видит. Но не тормозит. — Смотрю и представляю на кухне с утра вместо законной жены. В постели своей вижу. Когда по магазинам хожу, цепляю глазами продукты, из которых можно сделать то, что ты любишь, Чонгук. Я хочу тебя себе и в свой дом, только это сказки всё. Мы же максимально честные сегодня, поэтому давай посмотрим на вещи здраво. Тебе понятно, что там дальше ничего хорошего, но волку внутри этого всего не объяснишь. Он вскочил и не знает, куда себя деть. Хвост центрифугой, как у собаки, и все зайцы — по комнате — скачут теперь дурачками, глаза разбегаются. Но это внутри. Снаружи ты как замер, так и глаз не отводишь. Показываешь: я жду, говори, заставь моего зверя опять упасть и завыть. Вперед, товарищ офицер. — Ты не осознаешь до конца, что жена — это меньшее, из-за чего тебе стоит беспокоиться. Я разведусь и даже не пожалею. Мало способствует усмирению диких ликующих волчат, но слушай дальше, мальчик. — Возраст — наша вторая беда, но и это со временем не будет иметь значения. Но с третьим, Чонгук, с третьим пунктом так просто не выйдет. Наша главная беда в том, что мы одного пола. Это не сгладится с годами, это никогда не сгладится в этой стране. По крайней мере, в ближайшие годы. — у Тэхена голос уставший, но теперь более звонкий, чем до этого. Уже с каким-то окрасом. — Как ты намерен жить с этим всем? Прятаться, любить только здесь, в этих стенах, никому не показывать? Ты же слышал этот город, ему уже весело, а когда я разведусь, а ты останешься здесь, ляжешь в мою постель, не будешь ее покидать, что тогда? Ты готов всё это выдерживать? Готов постоянно быть в напряжении, умалчивать, терпеть? — и сам мотает головой — отвечает как будто за тебя. Хочется его перебить, но очевидно, что нельзя. — Ты молод, Чонгук, ты захочешь другого: движения, откровенности, раскрепощенности, я был на твоем месте, мне тоже было семнадцать, а потом двадцать, я был студентом, я знаю, что с тобой будет. Ты попадешь в большой город, увидишь людей, похожих на тебя, людей, которые будут от тебя без ума, потому что ты произведение искусства, хоть пока это и не понимаешь. Я и вся эта неидеальная и сложная жизнь тут со мной покажутся тебе абсолютным фиаско, не стоящим свеч. Даже если я вернусь в город, буду ближе к тебе, даже в этом случае тебя утянет молодость, утянут перспективы. Даже если ты уже считаешь, что разобрался с сексуальной ориентацией, даже в этом случае найдется кто-то более открытый и подходящий, чем тридцатилетний домосед, служащий в полиции. — Всё сказал? — Всё. — и откидывается на спинку дивана, только сейчас отведя взгляд. Ты просто поневоле думаешь о том, как ему идет голубой. Неуместно, но что ты вообще хотел, мальчик, покуда в тебе всё та же центрифуга волчьего хвоста? Зверь не только слышит, но еще и остро видит. Лучше, чем ты без очков. — Ты думаешь, раз старше меня, лучше во мне разбираешься? — ты уже спокойный, как танк. — Еще раз повторяю: я разбираюсь в возрасте. — Еще раз уточняю: ты в нем разбираешься, отталкиваясь от своего бурного личного опыта? Ты по нему решил судить и меня? — без сарказма, ты вообще неуместно как-то расслабился. И еще эти зайцы скачут по комнате. У тебя, художник, бурная фантазия. Слушай лучше, что взрослые говорят. — Нет. — один такой поворачивает голову в твою сторону, упираясь затылком о диван, и смотрит из-под этих своих пышных ресниц. — Ты однозначно совершенно другой. Не похож на меня и друзей, которые у меня были в твоём возрасте. Только суть в том, что на вершину горы ведут сотни разных дорог. Я и мне подобные пошли по первой. Ты выберешь сотую, но исход у них один: сверху всё покажется мелким. — А ты был влюблён тогда? Когда нужно было выбирать дорогу? — Нет, но эт… — Это существенно меняет дело. — всё, что ты хотел сказать. — Откуда тебе знать, Чонгук? — Я чувствую. Винить тебя, что ли, за это? — А кто будет думать? — Ты справляешься за нас двоих. — это лишь на пару процентов сарказм. — Ты же взрослый. Тэхён эти проценты подмечает, прикрывает глаза ненадолго, чтобы глубокомысленно вздохнуть. По-взрослому: — Придёт время, ты поймёшь всё, о чем я сейчас говорил. — Я и сейчас понимаю. — Нет. — краткое движение головы — физическое отрицание и взгляд куда-то прямо, в черный экран плазменного телевизора. — Не понимаешь. В тебе молодость и максимализм. Ты думаешь, что всё вынесешь, но это абсолютно не так. Даже несмотря на то, что…закалялся много лет самым гнусным образом. И в буд… — Я люблю тебя. Тэхён прикрывает глаза и громко выдыхает. Лицо на этот раз живое. Говорящее. Нахмуренные брови, складки на лбу и прямая линия губ. Что там за борьба в нем, можешь только догадываться. Ты ведь его выслушал от и до, а эти три слова — первое, что захотелось сказать. Просто высвободить уже из себя. Наполовину спонтанно, наполовину закономерно. Любишь ты его. Со всеми этими обреченными вздохами и синдромами любого взрослого человека. — Не отвечай ничего. — просишь. — Мне без разницы, что все остальные думают. Если ты не хочешь, мы никогда никому ничего не скажем. Я готов просто быть с тобой, просто…как ты и сказал, здесь, дома, в городе, в любом другом месте, где захочешь. — Ты самое главное выдал, и теперь остальное следом, слово за словом, а глазами цепляешься за его лицо, каждому фрагменту — отдельное внимание: лишь бы ощущать, что слушают. — Только не отворачивайся, умоляю, Тэхён. Я всё выдержу. — наверное, дело в тоне, в том, как он у тебя невольно понижается и покрывается уязвимостью вопреки желанию, потому что мужчина открывает глаза, сразу сцепляет взгляд и выпрямляет голову. — Жизнь…она… — а ты немного тушуешься под его пронзительным взглядом, не поймешь, почему в нем столько силы, опускаешь глаза на свои колени, чтобы сбавить давление, — жизнь как жизнь, мне без разницы, как она сложится, я давно это понял. Ничего не ждал, всё сносил, рисовал и ни о чем не мечтал. Думал: как пойдёт, так пойдет. А потом ты, Тэхён. И я...даже не знаю, как так получилось, я ни о чем не задумывался поначалу, боялся и не доверял, как и всем остальным. Даже не думал о тебе в этом смысле. А потом просто…просто всё. — в комнате повсюду запах яблок и его одеколона. Ты до сих пор не смог бы сказать, что там за состав, просто узнаешь из миллиардов других с первой ноты. Сейчас почему-то думаешь об этом, на миг прервавшись. О том, что хочешь, чтобы твоя жизнь всегда так пахла. Офицером полиции Ким Тэхёном. — Я так же ничего не жду, всё снесу и приму, только теперь мне нужно, чтобы у меня был ты. Всегда был. И только моим. Я должен знать и быть в этом уверен, потому что…ты абсолютно прав: я немного…ну… — познание себя — вещь не менее сложная, чем признание кому-то в любви, — агрессивен, оказывается, когда дело касается того, что мне дорого. Остальное — ерунда, которая меня не волнует. Я понимаю все, о чем ты говорил, но я докажу. — Тут, мальчик, голова поднимается почти на рефлексах. Чтобы глаза твои видели. Чтобы знали и могли прочесть по ним: ты серьезно настроен. — Всё докажу. Что не такой, как остальные, каким был ты или ещё кто-то. Только не отталкивай меня, не говори, что мы не можем. И не трогай жену, — голова теперь сама же из стороны в сторону — отчаянная инерция, — прошу, не прикасайся к ней и не спи. Не предавай меня, Тэхён, я тебя умоляю, только не предавай. Если ты пр… Вероятно, в тебе снова обнаженная беззащитность, потому что стража порядка что-то заставляет оторваться от спинки дивана и податься к тебе корпусом. Ближе. Так, чтобы ладонь удобно обхватила твое колено и слегка сжала — для весомости слов: — Не думай о моей жене. — Тебе легко говорить, хён, — у тебя вырывается невеселая усмешка, — от м… — Чонгук. — и взгляд живой — ласковый и строгий одновременно. Вот как он это делает? — Что бы ни случилось, после тебя мне никогда не будет достаточно того, что у меня с ней. Я всё равно намерен развестись. Так будет правильно в любом случае. Тебе бы радоваться, даже невзирая на эти его «что бы ни случилось», только ты его хорошенько и до этого слушал. Ты всё услышал и, когда сказал, что понял его, не соврал: — Ты разведешься, и все тебя достанут. — говоришь осмысленно. Через волчье ликование и желание обладать полноценно как можно скорее. — Ты просто не знаешь до конца этот город. Мне же…мне же тогда придётся отдалиться, чтобы не усугубить твою репутацию. А я этого не хочу. Не хочу отдаляться. Не смогу. А они увидят и докопаются. Достанут, Тэхён. — ты покрываешь его ладонь на колене своей, ведешь выше — к запястью, чтобы схватиться и держать. Чувствуешь необходимость, окунаясь в образы своего города, вспоминая все истории и людей, про которых годами не утихают дурные сплетни. — Я выдержу, а ты другой, этот город съест тебя. Не так, как меня. Хуже. Ты же взрослее. Я не хочу этого, не хочу тебя ломать. Хочу, чтобы тебе было комфортно. Прежде чем сказать следующее, нужно бы раз двадцать подумать, осмыслить, взвесить свои и его возможности. Мораль взвесить, в конце концов, только разве тебе сейчас до этого. У тебя сейчас цель одна: чтобы офицер рядом оставался и чтобы ты всегда мог вот так держать его за запястье. Так что взгляд у тебя застывает над его плечом, чтобы глаза в поле зрения, но не прямым контактом: — Уверен, меня будет иногда тошнить от этого, но пусть твоя жена и все в городе считают, что у тебя есть любовница. Здесь из дома в дом мужики и бабы бегают годами. Так ты для них только своим будешь, даже зауважают, им такое нравится. Просто пообещай мне, что ты не оставишь меня. Не притронешься к своей жене. Ты ведешь плечами. Готовишься к завершающей мысли. Просьбе, которую ты рисовал на ментальных холстах ночными молитвами, не думая, что позволят озвучить. Переводишь взгляд на его ключицы за тонкой тканью голубого свитера, чувствуешь, что он не сводит с тебя глаз. — Мы могли бы уехать отсюда. Вместе. В Пусан, в центр. — бросаешь малыми порциями. Выбрасываешь редкой автоматной очередью. Нервно, но со всем волчьим упрямством, что в тебе есть на данном этапе. — Ты достаточно наслужишься за два с лишним года в этой глуши. Я уверен. Этот город не для тебя. И…жена не для тебя тоже. Разведись с ней к моему выпуску. А я всё тебе докажу. — взгляд сам поднимается, окунается в сыпучую корицу. Чтобы опять же всё видели и всё осознавали. — Что надолго, что ты от меня не отвяжешься. Что я — твоя чертова судьба, Тэхён. Я и только я. Понятия не имеешь, как прозвучало. Так, как ты хотел, или менее твердо. Только ты всё равно сказал и, осознав, прокашливаешься даже, мечешься взглядом и роняешь на ваши руки, всё еще сцепленные определенным образом. Здорово смутился. Еще бы. Выдал так выдал. А внутри как будто гораздо-гораздо проще. Легче дышать, даже не зная, что на это ответят. Тобой дорожат, ты знаешь наверняка, но у тебя запросы, мальчик, будь здоров, и не скажешь, что семнадцать. Перед тобой человеку двадцать девять. Он женат и покрыт коркой из стабильности. Ты можешь что угодно просить, а выбор всё равно за ним. Хоть он и считает по-другому. Он молчит долго. Во всяком случае, тебе так кажется. Ты уже собственное сердце слышишь и пару проезжих машин где-то снаружи. Страшно, конечно, да так, что уже не до воображаемых зайцев, прыгающих по гостиной, но поднять взгляд всё равно не решаешься. А вот запястье выпустить можно. Только сейчас понимаешь, что сжимал слишком сильно. Там теперь ободок из красных пятен. — Как ты это делаешь? — голос покрывает действие: его ладонь переворачивается, отпуская колено, и ловит твою руку, возвращая к себе обратно. От неожиданности действий и звуков ты вздрагиваешь слегка и на рефлексах поднимаешь взгляд: — Что? — Из плачущего подростка превращаешься в мудрого человека. Тэхён смотрит так, что не хочется моргать: боишься что-то упустить. Нечасто он говорит с тобой глазами. Поэтому так ценно. У него там все двери открыты, которые обычно на пыльных замках. Живой взгляд плещется, вбирая отблеск ламп, блики небесного свитера, каштан волос с прямым пробором и все цвета, разбросанные по комнате. Сетчатка почти радужная, откровенная и многогранная. Усталая. Ласковая. Уважающая. Отзывчивая. И сговорчивая. Может быть, ты видишь там любовь, но лучше не спешить. Того, как он смотрит, вполне достаточно, чтобы принять за ответ, который тебе нужен. — Я не превращаюсь. — улыбаешься, рассматривая его лицо и впитывая все сообщения. — Я становлюсь. — Иногда ты смотришь, Чонгук, просто смотришь, молча. — офицер держит твою руку и говорит со всей присущей ему серьезностью. — А мне кажется, что ты старше меня на сотни лет. В тебе очень много граней. Я рад, что могу их открыть. — Не говори так. — брови надламываются буквально сами по себе, а ты просто идешь по ощущениям. Как чувствуешь, так и говоришь. — Как? — Так, будто ты со мной не навсегда и готовишь для кого-то другого. Теперь Тэхён смотрит грустно. Со всем, что было, включая серьезность. Это отборный коктейль. Ты готов даже с грустью выпить залпом. А еще всё прекрасно видишь и понимаешь: офицер не говорит тебе «нет», но он всё равно уверен, что придёт время с тобой прощаться. Все взрослые так пессимистичны? Или это всё-таки реализм, а ты, мальчик, просто сверх меры влюблён и сверх меры оптимистичен.