Тихо и неотвратимо

— Отвали, Сэм… — бурчит Дин посреди ночи в своей кровати, вновь в дупель после очередного бара. — Я тебе не телка, и не… собака, или с кем ты там еще привык тискаться. — Я вообще-то не тискаться пришел, — шипит Сэм, аккуратненько укладываясь под одеяло рядом с братом. — Дин, у меня зуб на зуб не попадает! Просто заткнись и спи, не обращай на меня внимание. — Вот не надо врать. Здесь жара! — Здесь как в Антарктике, а ты просто нажрался. — И ты, как пуховый пингвиненок, решил между моих ног греться? — Между ног? Нет, я только полежу рядом, Дин, ну пожалуйста. Побудь немного грелкой, тебе что — трудно? — Мне, блядь, это так трудно, что тебе и не вообразить! — рычит Дин, продолжая грубо пихаться и дергаться. — И что же в этом такого трудного? — усмехается Сэм, полагая, что брат просто вредничает и придуривается, как обычно. — Из тебя такая отличная грелка, Дин… пожалуйста, не упрямься. Щенячий взгляд Сэма, который Дин буквально чувствует даже в полутьме, как обычно ставит точку в споре. Довольный собой Сэм поворачивается на бок, спиной к брату, предварительно заботливо укрыв их обоих тремя одеялами (лишние одеяла у администратора все-таки нашлись, в отличие от исправных обогревателей, потому что «впервые такое, вот ей-богу!») и наконец расслабляется в тепле и в предельной, как ему кажется, безопасности. — Грелкой, — ворчит Дин, продолжая опасливо дергаться от малейшего контакта с телом Сэма. — Еще только грелкой для тебя мне быть не приходилось. Но ничего разумного Дину возразить больше нечего, кроме того, что Сэм опять бесконечно достал его. А Сэмми еще как-то умудряется, ерзая всем телом, придвинуться к нему спиной еще ближе и почти сразу же счастливо отрубается мертвым сном, не замечая, как от его приближения Дин поспешно отодвигается на самый край, едва не падая с кровати. И только тихая паника и растерянность некстати мешают старшему вовремя и справедливо возмутиться: «Да ты занял всё место, Кинг-Конг, вашу мать!» или подколоть, как следовало: «Сэм, а с чего ты вообще вдруг замерз, если ты — Йети?» Испугано лежа на краю, чувствуя себя несчастной жертвой, Дин лишь молча отмечает, как его опьянение стремительно улетучивается от близости спящего Сэма, и как ему-то самому становится откровенно не до сна. Еще можно потихоньку вылезти и улизнуть на пустующую кровать. Но в номере и правда холодно, а лежать рядом с Сэмом так непередаваемо хорошо. И когда еще представится такая возможность? За какие-то минуты нерешительности Дину удается убедить себя, что он может просто полежать рядом с Сэмом, получая удовольствие от его близости, и не быть утянутым в бездну своих безумных желаний. А с тем, что спать этой ночью не получится, он уже смирился. Мысли кружатся каким-то мутным сладким хороводом. Значит, Сэмми замерз. Черт, уж он бы его согрел. Дин даже облизывает губы от навязчивых фантазий, как бы он его грел… если бы только было можно. Дину представляется, как бы он обнял Сэма со спины и сжал его холодные руки в своих, согревая. Дрожащий, греющийся в его объятиях Сэмми заслуживал бы самых горячих поцелуев, везде, где доступно. Можно даже ласково укусить и пососать его замерзшее ушко, подуть на оставленные на шее засосы, чтобы вызвать мурашки, прижать к себе покрепче, переплетая согретые пальцы со своими. Но всё это было бы чревато неловкими последствиями, от которых Сэм бы смутился. Да, было бы классно. Наплевав на предосторожности, Дин все-таки поворачивается на бок и придвигается близко-близко к главному предмету и своих молитв, и своих мокрых снов, так наивно оказавшемуся с ним под одним одеялом. Сладость и блаженство расплываются по всему сердцу. Дину нравится слушать дыхание Сэма — глубокое и размеренное, такое спокойное, как будто Сэм спит не в мотеле черте где на окраине, а в тщательно охраняемом бункере, да еще у Бога за пазухой. И всё это иррациональное спокойствие и крепкий сон, только потому что совсем рядом с ним его Дин. Его любимый старший брат, его напарник, его защитник и лучший друг. Рядом с ним Сэмми чувствует себя как за каменной стеной. А этому Дину хочется прикоснуться к Сэму, так безбожно хочется, хотя бы просто почувствовать под ладонью его мускулы, ощутить восхитительный живой жар его гладкой кожи… В этом ведь нет ничего плохого. Если только потрогать. И ладонь Дина медленно скользит под одеялами, осторожно ложась на плечо, обтянутое майкой, а нос Дина ныряет в шелк каштановой гривки и с наслаждением втягивает запах. Голова старшего Винчестера кружится из-за Сэма больше, чем из-за выпитого алкоголя. Всеохватывающее чувство благоговения и восторга мешает вовремя обратить внимание на непрошенную эрекцию, и рука Дина продолжает бережно путешествовать с плеча на грудную клетку Сэма, и ниже, к красивому, даже на ощупь, прессу. Боже, Сэмми, Сэмми… Невесомые поцелуи продолжают беспорядочно осыпать темные волосы — а что плохого, им же все равно. Но этого мало. И губы Дина постепенно и также невесомо спускаются на сильную шею, на изгиб плеча, едва ли касаясь, скорее обозначая вдумчивые, жгучие поцелуи, а то вдруг Сэм проснется. Это настоящая пытка, но по-своему очень приятная. И правая ладонь старшего, неуверенно поколебавшись, всё-таки ложится осторожненько на задницу Сэма, с любопытством и трепетом поглаживая её через пижамные штаны. Да уж, у его братишки такая крепкая задница, что не только монеты гнуть. Можно и кончить от одних только мыслей — каково это, войти вот в такое, раздвинуть под себя такие тугие мышцы, раскрыть эту невинную няшку, сделать своим… нет, не нужно об этом думать. Под тремя одеялами становится жарко, по крайней мере, Дину. К тому же, кажется, отопление наладили, судя по тому, что пар от дыхания больше не валит. Дин отмечает это на задворках сознания, потому что его ум занят совершенно другими вещами. Эрекция начинает требовать немедленного внимания, и Дин еще раз говорит себе, что нужно пойти в ванную. Но одно дело подумать, и другое — сделать. Оторваться от Сэма так тяжело, что правильно сказать, болезненно. Возбужденный, изнемогающий от желания и необходимости настоящего контакта, Дин рискованно проникает ладонью Сэму под майку. Господи, так еще лучше, гораздо лучше. Но Сэмми что-то чувствует и едва слышно стонет во сне. Дин мгновенно замирает. А Сэм, бормоча непонятно что, подозрительно включающее «Дин», начинает переворачиваться. Прямехонько на Дина. Несколько секунд, и старший охотник, точно большой плюшевый мишка, оказывается крепко опутанным руками и ногами своего Сэмми, который сладко посапывает, утыкаясь своим носом ему куда-то в шею и практически наваливаясь своей лосиной тушкой, закинув на брата одну ногу и упираясь ему в бедро начавшим вставать членом… Вот это уже просто выше человеческих сил. «Вот значит, как этой невинной лапочке сильно нравится, когда его любят и ласкают, — довольно усмехается про себя Дин. — Похоже, что в этот раз умный Сэм очень херово подумал, решив, что поспать с братом в одной постели — такая же безобидная вещь, какая была в детстве» Лицо Сэма находится близко от его лица, и следующий невесомый поцелуй Дина приходится прямо на красивые губки, и мм… это с ума сойти, какое зашибенное чувство. Просто невозможно не повторить много-много раз, и не признать, что крыша точно сдвинулась с места. Но это обалдеть как хорошо. Теперь обе руки Дина медленно скользят у Сэма по спине пока не ложатся обратно на обожаемую задницу, на которой старший, кажется, уже слегка зациклен. Дин с наслаждением и сладострастием сжимает ладонями упругие мышцы, и его Сэмми издает какой-то потрясающий, умопомрачительно неприличный стон ему в шею… Умереть, не встать. Большой член младшего всё тверже упирается Дину в бедро. «Да этот идиот еще трахнет меня и не заметит» — поражается Дин, находя такой вариант на самом деле весьма заманчивым, и жаль, что несерьезным. И все же он предпочел бы наоборот. Все-таки он старший, как-никак. Не в силах ничего с собой поделать, Дин мягко и бессовестно тянет задранную на него ногу Сэма повыше, на себя… вот так, да… таким Сэм и должен быть — раскрытым для Дина, послушным и податливым, хорошим мальчиком. Слишком хорошим мальчиком для своего испорченного и больного брата. И признавая это, продолжая сходить с ума, Дин просовывает другую руку под пижамные штаны своего сладкого братишки. И хоть убейте, но это самый сладкий эротический опыт, который у Дина был за всю его богатую жизнь. Только ногу Сэма надо еще повыше, еще немного подтянуть на себя и… Путь более свободен и открыт. Дин течет, пока два его пальца плавно скользят между половинок Сэма и, боже-боже-боже, ложатся на его крепко сжатое колечко мышц. Всё это весьма опасно, ведь Сэм может проснуться в любой момент от таких «исследований», о которых Дин мечтал всю свою взрослую жизнь, и наконец дождался. Правда не совсем так, как хотелось бы. Но дыхание Сэма, приятной тяжестью лежащего на его груди, всё такое же размеренное и глубокое, без малейших признаков тревоги или пробуждения. Сэм ему верит и устоять невозможно. Дин хорошенько смачивает в слюне пальцы и возвращает их на сокровенное местечко, пробуя толкнуться в тесную глубину своего Сэма… Даже один, указательный, входит с большим трудом. Сэмми очень тугой, настолько крепко сжатый, даже во сне, что у Дина вырывается тихий удивленный стон — так сильно сдавливается его палец. Но тем приятнее начать медленно и настойчиво двигать им внутри этой невозможной девственной дырки. И, святые небеса, явно не он один получает от этого удовольствие. Вот теперь у Сэма по-настоящему хорошо стоит. «Вон ты оказывается какой… Маленькая развратная сучка» — довольно цедит Дин, продолжая уже чуть свободнее двигаться в немного раскрывшемся ему теле взад-вперед. И когда получается втиснуть в Сэма второй палец, уже заметно расширяя слишком узкий проход, из младшего вырывается еще один немыслимо сладкий и, о господи, благодарный стон. Да что же это такое, блядь… Может Сэм решил убить его именно таким изощренным садистским способом? Вот ведь чертов Сэмюель!.. Всё строил из себя не то какую-то непорочную целку, не то пресвятого отца. А так умеет стонать, что круче любой порнухи. И еще сам раскидывает ноги шире… Ну, Дин же так и знал. Так и знал, шлюшка, ебливая сучка, развратная рыжая девчонка — у старшего уже шарики за ролики едут, стоит подумать, что это всё взаправду, реальность, а не очередная его фантазия. Кажется, он и без всякой стимуляции близок к тому, чтобы кончить, как какой-то подросток. Но лучше не стоит делать этого в постели. Вообще не стоит делать того, что он делает. Черт подери, он только что засунул в Сэма два пальца! И Сэму понравилось… Внутри него тепло, тесно и туго, аж яйца сводит. Трах. Совокупление. Случка. Секс. Спаривание. Ебля. Как хочешь назови, а Дин изнутри плавится и кипит, дохнет — так хочется сделать это с Сэмом. Сделать. Это. С ним. Именно с ним, только с ним, всегда хотелось с ним… Но нельзя. Не просто нельзя, а невозможно. Ничего непоправимо страшного пока еще не случилось, и не должно, потому что Дин больше всего на свете дорожит отношениями с Сэмом и не может рисковать ими даже ради самой желанной ночи в своей жизни. Пора заканчивать. Давно пора. Но, господи, вы шутите?! Основной инстинкт может быть таким мощным и повелительным, берущим под контроль и тело и разум. Дин знает, что да, пора заканчивать. Всё. Хватит. Опасно. Всё, всё, всё. И тут очень не к месту вдруг приходит мысль о Касе. Мысль вот такая: да вашу мать, у них же есть ручной ангел, который умеет стирать память и залечивать телесные повреждения! Но согласится ли Кас покрывать столь дурной и аморальный по отношению к Сэму поступок Дина? А, хрен с ним, должен согласиться. Должен. В такие минуты, когда чего-то остро и безумно хочется, за любое оправдание или соломинку хватаешься, как за парашют во время падения. Короткой и необдуманной мысли о Кастиэле хватило в тот момент, чтобы Дин смог и дальше предаваться своим страстям, отключив все сигналы тревоги, дав голосу разума в рот необходимую пустышку, чтоб не вопил. И теперь Дин увереннее пробует подвигать внутри своего Сэмми пальцами, и результат самый потрясающий: Сэм расслабленно растекается по нему всем телом, постанывая от удовольствия. А еще Дин чувствует отголосок влаги на своем бедре — Сэмми течет. Святые демоны, он так хорошо течет, что Дин может чувствовать влажность сквозь его и свои тряпки. Дин сомневается, что тронул простату, он бы заметил. Просто Сэму нравится быть раскрытым… Сучке нравится чувствовать что-то внутри себя. А Дину нравится думать неположенные, греховные и бесконечно пошлые мысли о своем брате. Они почти толкают Дина за грань, но он держится, и его сразу отвлекают другие вопросы — интересно, а сам Сэм знает об этом? О том, какая он сладкая давалка? Конечно, не знает. Так что повезло Сэму, что у него есть старший брат, который знает его лучше, чем он сам. Да, Дин теперь знает, и знает, что Сэму нужно дать больше. Правда, эта задница такая тугая, что и два пальца едва получается проталкивать. Дин пробует раздвигать их ножницами, пытается растягивать упругое девственное колечко. Сэм крепко жмется к нему во сне и сладко посапывает, его дыхание становится всё более жарким, но остается глубоким дыханием спящего. Только губы теперь немного приоткрыты. Как и его дырка — добавляет про себя Дин, а Сэм, сам того не зная, слюнявит шею брата. Это мокро, но приятно. Однако Дин всегда присматривает за Сэмми, поэтому с усмешкой решает, что обязан позаботится и в этой ситуации. Старший легонько и заботливо касается большим пальцем левой руки уголка любимых губ и мягко вытирает бегущую слюну. При этом невозможно не нырнуть пальцем дальше — этому спящему чуду в рот… мм, здесь у Сэма так тепло и влажно, и от мысли, что можно оприходовать его и сюда, Дин чувствует себя точно на седьмом небе. Впервые он так близко погружается в эту красоту, на которую всю жизнь только смотрел, которую боготворил, как и всего Сэма, но не смел взять. По ходу нелегкого процесса растяжки Дин все-таки нащупывает внутри Сэма очень заметный твердый бугорок и, обмирая от остро пронзившей сладострастной нежности, затаив дыхание, подушечками пальцев легонько обводит его вокруг кругами. И сразу же Сэм болезненно стонет почти в голос, словно его пытают наслаждением, словно еще немного и он… Дин упруго надавливает прямо на возбужденную и сверхчувствительную простату и ощущает, как тело сверху вздрагивает и обмякает, а влажность на бедре стремительно увеличивается. Ебанные черти, Сэм кончил на него! В смысле, не на него, а просто на него — залил его своей спермой. И это оказывается неожиданно прекрасным ощущением — глубокое моральное удовлетворение. Но все-таки Дин рассчитывал получить сегодня немного другое, и не намерен отказываться. Есть ведь Кас — он потом все подправит. Трепетно прижимая к себе расслабленное и податливое тело Сэма, старший осторожно переворачивает его на спину. Немного стараний, и штаны потихоньку стянуты, также, как и майка, ноги согнуты в коленях, и бедра раздвинуты — вот такой Сэм очень нравится Дину. Таким он его видел раньше только в снах, но в реальности всё гораздо лучше. Вход в шикарное тело уже не такой зажатый, как до оргазма, так что Дину скоро удается заботливо растянуть его для трех пальцев. В этом ему немало помогает замеченная еще утром банка какого-то старого крема, бог знает сколько провалявшаяся в одном из прикроватных ящиков до своего звездного часа. А когда, наигравшись, Дин вытаскивает пальцы из Сэма, дырка уже не закрывается до конца. Дин думает о том, что потом будет кончать снова и снова, вспоминая этот момент. Вспоминая все эти моменты. Но это еще только начало. Дину очень хочется увидеть, как же много его Сэмми сможет принять… Дин погружает обратно три пальца, медленно и заботливо готовя проход для четвертого. О постепенности, любви и бережливости действий старшего можно судить по тому, что Сэм во время такого, как правило, неприятного и болезненного процесса, так и не проснулся. Хотя несколько раз, Дин мог поклясться, что улавливал собственное имя сквозь его мутные бормотания во сне. И, о да, Сэм был снова возбужден. Его отзывчивое на ласки тело оказалось таким отзывчивым везде, и внутри тоже. Когда Сэм уверенно принимает четыре пальца, Дин успокаивается и осторожно, понемногу начинает вводить свой изнемогающий вздыбленный ствол прямо в пульсирующее нутро Сэма, вновь и вновь удивляясь, как нежно и гостеприимно принимает его мягкое, податливое, разласканное отверстие. А может Сэмми и не девственник вовсе? Дин сразу посылает эту мысль в дальние путешествия, посчитав безумием даже рассматривать это предположение. Нет, он бы не стал любить Сэма меньше, и скорее всего такие новости его бы даже нехило завели, будоража и без того озабоченное воображение, но пока лучше об этом не думать. Медленные, осторожные, неторопливые движения бедер старшего охотника всё больше разрабатывают впервые раскрытую дырку. Вот теперь Сэмми совершенно точно, по-настоящему _его_. Его сучка, его девочка, его жена, его партнер, его всё. Дин полностью сдается во власть своему главному греху — мадам Похоти. Скорость и глубина проеба постепенно увеличиваются. Спящее тело Сэма ритмично взнуздывается. Медленные, но энергичные, с трудом сдерживаемые толчки растрахивают ничего не подозревающего братишку, и растревоженный ими младший Винчестер наконец-то начинает просыпаться. Хлопая красивыми глазами, он не может поверить в первое, что видит и чувствует: — Дин?! Что… Дин затыкает ему рот глубоким и настойчивым, не принимающим возражений поцелуем, и сразу же успокаивает потрясенного брата, глядя ему прямо в глаза: — Тсс. Всё хорошо, Сэм. Это я, правда я. Просто доверься. Доверься мне и не сопротивляйся. — Но… — Сэмми, так надо. Потом объясню. И Сэм послушно замолкает и даже не пробует сопротивляться, продолжая давать себя Дину трахать. Трахать бессовестно, размашисто, с громкими пошлыми шлепками. Ствол Дина так правильно, гладко и уверенно ходит поршнем у него внутри. Сэму даже не приходит на ум, что Дин попросту не контролирует себя. Что всё, что может сейчас думать старший Винчестер, это весьма пошлое и бесконечно сладострастное: вот он, его мальчик, его Сэмми, его сладенькое счастье, его золото, его любимый бесконечно доверчивый ему младший братик, вот она — идеальная сучка, которую так и хочется сношать снова и снова. Сэм и правда верит Дину, что у того есть какая-то супер-веская причина… должна быть, иначе как бы и зачем Дин стал творить такое? Сэм пока не может и представить, что это может быть за причина, но он уверен, что на карту поставлена судьба всего мира, или его собственная жизнь, или… или еще что-то столь же важное по меркам Дина. Но несмотря на веру брату, дикость и неожиданность происходящего никуда не деваются. Лицо у Сэма самое ошарашенное, изумленное, неповторимое: он впервые чувствует себя широко раскрытым и заполненным, и страшно признать, но ему это нравится. Возможно, дело в том, что это именно Дин… Но эта мысль еще страшнее. А Дин так хорошо долбится в него, что сдерживать в себе крики становится всё труднее. Сэмми кусает губы, Дин видит это и пересекает на корню очередное проклятое вранье и притворство брата: — Сэмми… не сдерживайся. Сэм вечно упрямился и требовал объяснений от отца по любому поводу. Но слово Дина для него больше чем приказ, оно — сама истина, и поэтому выполняется без вопросов, без промедлений и сомнений. Потому что Сэм любит Дина, Сэм Дину верит. И теперь, когда Дин говорит не сдерживаться, Сэм не сдерживается, громко и открыто вскрикивая с каждым грубым толчком в свое уже очень неплохо разработанное нутро, ритмично разнуздываемое твердым членом. И когда ему хочется Дина еще больше, еще быстрее, он сам подхватывает себя под колени и раскрывается для него шире, подставляется еще удобнее и откровеннее. — Черт, Сэм… — срывается с губ старшего, который и без того с трудом держится, чтобы не спустить слишком быстро. — Что?.. Не надо так? — сразу же беспокойно интересуется Сэм, всё также ничего не понимая, но искренне пугаясь, что сделал что-то не то. — Нет, Сэмми… Всё хорошо. Ты можешь кончить, — хрипло произносит Дин, отчаянно надеясь, что Сэм все-таки сделает это первым. И Сэму действительно достаточно этих его слов и пары особенно сильных и глубоких толчков, чтобы начать сжиматься, обильно выплескиваясь себе на живот. Невероятно умиротворенный по виду, лежащий снизу Сэм вдруг импульсивно награждает Дина целомудренным поцелуем в губы. Всё, это конец, это больше чем возможно переварить, и неизмеримо больше чем Дин, по своему мнению, заслуживает. Он долго мощно кончает во всё ещё тихо и ритмично сокращающегося Сэма, и всё это резкое и впервые настоящее, полное удовлетворение косит Дина как пачка снотворного. Член выскальзывает из дырки Сэма, стенки остаются широко раскрытыми, а Дина просто вырубает — даже сложно сказать, сон это или потеря сознания. И безумно интересующий Сэма острый вопрос: «Дин, а зачем мы это делали?» так и повисает озвученным, но без ответа. Сэм остается один на один со случившимся, ничего не понимая, и… Дин сказал довериться. Дин сказал: «Так надо». Но для чего это было надо? Можно растолкать Дина и спросить еще раз, но, кажется, в этом уже нет необходимости. До него самого начинает доходить страшная истина о том, зачем это было надо. И честно говоря, Сэм всё еще не может поверить, что действительно произошло именно то, что произошло. Сэм сидит в полутьме на кровати, глядя в едва различимые потертые узоры обоев напротив, и на его сказочно красивых глазах закипают проклятые непрошенные слезы. Вот вечно они… Черт. Сэму всё никак не верится в такое. Нет, серьезно, Дин что его… выдрал?!.. Дин его… трахнул?!.. Но это же безумие! Как это уложить в голове?! Как это вообще возможно?! Как Дин мог посметь сделать такое с ним?! Еще и без его согласия! Без обсуждения, без намека, без признания в любви… Какое чмо! Да, теперь Сэм с ужасом понимает, для чего было «так надо». Дину просто нужно было трахнуться! С официанткой в этот вечер у него, видимо, не вышло, или её было мало. Живой, богатый и невероятно впечатлительный ум Сэма Винчестера быстро и ярко реконструирует пропущенные события этой ночи. Теперь Сэму как в живую видится, как не протрезвевший Дин, едва продравшись ото сна и прямо как какой-то гамадрил надрачивая пятерней свой неожиданно вставший во сне хуй, низко хрипит себе под нос: «Блядь… Трахнуться бы» И оглядевшись, бинго! находит прямо под боком его — наивного дурачка, в который раз вообразившего, что он все-таки что-то значит для брата и что Дин не посмеет… Но Дин посмел. Дальше в представлении Сэма Дин равнодушно сбрасывает с него все одеяла, которыми бережно укрыл их обоих младший Винчестер, и брезгливо оглядывает мужское тело спящего брата. Это совсем не то, к чему Дин привык, и тем более не то, на что у Дина могло бы встать, но трахаться ему в этот момент очень хоцца. Поэтому Дин перешагивает через глубокое внутреннее отвращение и презрительно цедит сквозь зубы: «Сгодится» Что ж… Ладно… Хоть на это он сгодился. Конечно, после всех раз, когда он подводил Дина, ничего удивительного нет, что в конце концов брат не нашел ему лучшего применения. Всё это понятно и, наверное, естественно… Но это больно. Все равно больно, ужасно больно. Да что там, на лице у Сэма тихий ужас. Теперь уже Дин замертво дрыхнет, а Сэм не может уснуть. Не только из-за адского кошмара произошедшего, не только из-за потока вопросов и страшных мыслей, но еще больше из-за не проходящего странного ощущения внизу живота. Там что-то изменилось. И не только там, а со всем ним — безвозвратно, необратимо, пугающе. Дин что-то сделал с ним — то, почему Сэм теперь не может успокоиться, чувствуя мучительно нарастающее возбуждение глубоко внутри. Сэму страшно, но неуверенно он всё же опускает руку между своих длинных ног и касается себя… там. Он и так прекрасно чувствует, что раскрыт, что внутри очень пусто после Дина и мокро от его спермы, но представления о том, насколько там всё, хм, плохо, самые неопределенные. Первый беглый «осмотр» чутких пальцев показывает, что вход стал податливым. Один и даже два пальца входят так легко, что это бьет прямо под дых, и у Сэма перебивается сдавленное дыхание. Но по-настоящему униженно он себя чувствует, когда по сперме Дина в него быстро проходит третий палец, спокойно погружаясь в растянутую дырку. Когда внутри его растраханного отверстия находится сразу четыре пальца, Сэмми наконец чувствует себя заполненным. От этого открытия Сэма передергивает, по спине бегут мурашки, а с глаз все-таки скатываются дурацкие соленые капли. Сэмми смаргивает их мокрыми темными ресницами и, закусив губу, всхлипывает… от чувства приятной заполненности. Вот что самое дикое и страшное. Самый главный ужас в том, что ему мало, он хочет еще. Не просто хочет, а испытывает острую потребность, более сильную чем потребность сна или дрочки, или даже дурацких извинений брата (как будто они что-то смогут исправить). Сэм валится на спину и торопливо двигает рукой, быстро трахая самого себя тремя пальцами, прикусывая нижнюю губу от ужасающего переизбытка наслаждения, чуть выгнувшись, приподнимая бедра. И, бооооже, как это хорошо. Вот оно — то, чего, оказывается, так всегда не хватало. Как же хорошо, безумно, фантастически, неебически хорошо. Но пальцев быстро становится мало, хочется чего-то большого, твердого и… диновского. Прямо какое-то проклятие. Что же этот урод с ним сотворил — об этом Сэму не хочется думать. Также, как и о том, что он сам об этом давно подсознательно мечтал, потому и напросился в постель к Дину, и во сне возбудился от малейшей его ласки, и получил огромное удовольствие от секса с ним, и шикарно под ним кончил — обо всем этом Сэм тоже не хочет знать и думать. Сейчас он знает одно — проклятый Дин, гребаный придурок и извращенец. Когда-нибудь он точно убьет Дина. Но не сейчас. Сейчас он ему срочно нужен. Да, нужен. Опять. Как всегда. Но черта с два теперь Сэм будет умолять этого мудака щенячьим взглядом. Сэм очень сильно разочаровался в брате и был на редкость зол на него. Так что не лишенный мстительности Сэм решил, что поступит с Дином так, как Дин поступил с ним: то есть, просто возьмет, что ему надо, не спрашивая разрешения! А потом выспится наконец. А утром они поговорят, серьезно поговорят. Потому что даже Дину не позволено так поступать с ним. Либо Дин все-таки будет наконец с ним считаться, как с равным… либо им придется расстаться. Да, даже так, не исключено. — Дин, — раздраженно зовет Сэм, включив ближнюю лампу, хотя ему кажется, что он не может теперь и смотреть на Дина без содрогания. Без содрогания, которое, как ни ужасно, тут же начинает переходить в страстное желание. — Дин! Возвращаясь в реальность, первое что Дин вспоминает и чувствует — он сделал что-то страшное. Хуже, чем убийство или какой-нибудь конец света, хуже, чем всё, что делал до этого. Но что именно — милосердному разуму удается не вспоминать целых несколько секунд. Дин смотрит на склонившегося к нему брата и сразу видит, что Сэмми злится, тут и к гадалке не ходи. Стоп, Сэмми в его постели? Вместе с воспоминаниями лавина черного ужаса придавливает старшего охотника многотонным грузом вины, стыда, страха и отчаяния. Нет-нет-нет. Не может быть, чтобы это было правдой. Он не может быть настолько ужасным человеком, нет, он… — Сэм, я… Я… должен объяснить… Слова едва идут. Дин не знает, как ему всё объяснять, не признавшись в самых сокровенных чувствах, всю жизнь скрываемых любой ценой. А мысль об ангеле, стирающем память, больше не кажется такой уж гениальной: Дин и так чувствует себя последним дерьмом, даже без стирания памяти любимому человеку. Но на худой конец, конечно, может не остаться выбора, и эту проклятую ночь придется стереть, и Кас должен понять необходимость — отсутствие у них выбора, если Сэм захочет уйти. А будет удивительно, если он не захочет. — Знаю, это меня ни разу не извиняет… И это вообще нельзя извинить!.. Но все равно, после этого… — продолжает Дин пытаться составлять слова в предложения, а не залипать на прекрасно злого и почему-то всё ещё совершенно голого Сэма в метре от себя, что теперь, при хорошем искусственном освещении, особенно трудно. — Сэмми, ты должен знать… — Хватит! — раздраженно прерывает Сэм. — Еще раз хочешь унизить меня, перепутав с залетной девицей? Обойдусь без твоих сказок. — Ладно-ладно, — быстро соглашается смятенный Дин, прежде чем понимает, с чем соглашается, лишь бы только Сэм успокоился и перестал так на него смотреть и повышать голос. — Хорошо, — тише произносит Сэм, и дальнейшее выдавливает, почему-то опустив глаза, и стыдясь, и злясь одновременно. — Трахни меня. — Что?.. — Дину кажется, что он ослышался или не проснулся. — Просто сделаем это. И я тебе ничего не обязан объяснять. Не дожидаясь ответа, Сэм скидывает одеяло с бедер потрясенного брата, и сам вздрагивает, немало удивляясь тому, как твердокаменно вновь оказывается уже возбужден Дин, непонятно с чего. Да что же это за озабоченное чудовище такое неизвестное науке? Всё-таки Сэм считает своим долгом подрочить уже каменный стояк Дина, как и было задумано по плану, и чтобы встало совсем идеально, и как ни странно, член старшего и правда становится еще чуточку больше, хотя он и так огромный, не приведи господи. Ничего не понимая, Дин бессильно и сладко постанывает, квадратными глазами наблюдая, как полностью обнаженный Сэмми увлеченно ласкает его готовый вот-вот выстрелить ствол, и как возбужденно и лихорадочно горят при этом глаза Сэма, хотя сам он об этом вряд ли догадывается. — Та-ак, помедленнее, малыш, а то как бы… — аж выгибаясь от удовольствия и испуская очередной низкий стон, Дин пытается отвлечься. — Сэм, а ты точно ничего не хочешь спросить? — Нет, — обиженно буркает Сэм, заботливо и сосредоточенно надрачивая столь понравившийся и полюбившийся ему орган Дина. Дин не знает, что и думать. Вроде бы всё и очень хорошо, и вроде бы всё очень плохо. Никогда ему не приходилось находиться в настолько двойственной и загадочной ситуации. — Сэмми… я все-таки считаю, нам поговорить очень надо… — Ты не посчитал нужным что-либо говорить, когда… сделал это со мной без моего ведома. — Сэм, я полный урод, знаю, но дай… — Заткнись. — Не хочешь поговорить об этом? — Я не хочу говорить, Дин! Я хочу только… — не продолжая, Сэм молча усаживается сверху, седлая совершенно потрясенного происходящим Дина, и пробуя насадиться на его большой член, что от отсутствия опыта получается у него далеко не сразу, но Дин признает про себя, что полжизни бы отдал за одно лицезрение этих его серьезных стараний. — Сэмми… — голос Дина и блаженный, и слегка испуганный, тон не въезжающий. — Ты точно уверен… — Ты можешь просто заткнуться? Плавно скользя по все еще текущей из него сперме брата, Сэм медленно опускается на толстенный перенапряженный ствол Дина, чувствуя, как каждый сантиметр раскрывает его внутри и наполняет непередаваемым удовольствием. Потому что — Дин. Кошмар! И когда они закончат, придется об этом подумать. Деваться некуда, отрицать очевидное невозможно. Дин по пьяни тупо воспользовался им, а ему понравилось! Понравилось, потому что это был Дин. Плохи его дела. Хуже, кажется, даже у него еще не было. Дин мученически прикрывает глаза, чтобы не кончить от одного вида Сэма, начинающего осторожно и ритмично покачиваться взад-вперед на его уверенно стоящем члене, как бы распробовывая, открывая для себя что-то новое. Видя, как Дин то страдальчески закрывает глаза, то крутит головой по сторонам, Сэм сразу же молча и уверено предполагает, что Дину противно смотреть на него. — Бляяять, Сэмми… Пресвятые ежкины матрешки… Ангелы и вся небесная срань!.. Потише, не так быстро, Сэм… Боже!.. Для Дина это всё уже не немножко слишком. Его Сэмми на нем сверху! Сэмми настойчиво трахает его собой! Его Сэмми задыхается от страсти и желания, изгибается на нем, прижимается, елозит на его члене, крепко сдавливая внутри себя, жадно и беспорядочно лаская руками его тело, точно наконец-то дорвавшись… И вот уже Сэм целует его в губы, какое там, трахает языком, целуется с Дином так жарко, так нетерпеливо, проникновенно и искренне, что в другой ситуации у старшего точно бы ноги подкосились. Но сейчас он лежит под ним на спине, и отвечает так же жадно, горячо и настойчиво. И как же быстро всё недопонимание, вся ложь, всё сокрытое-невысказанное-незамеченное-отвергнутое-подавленное растворяются в их диком безудержном слиянии. Вот теперь действительно нет нужды что-либо говорить. Охватывающий насквозь очистительный огонь сплавляет их в одно абсолютно счастливое, умирающее от наслаждения существо. — Сэмми… Я сейчас, — хрипло произносит Дин, не в силах больше бороться с приближением оргазма. — Дин, Дин, Диин… — Сэм целует Дина, как обезумевший — лицо, шею, плечи, снова лицо, и, чувствуя, как сперма брата сильным напором заливает изнутри его растраханные Дином стенки, сам кончает долго и феерично, заливая их обоих. Молчание еще никогда не казалось настолько умиротворенным и наполненным. Дин лежит на боку лицом прямо к Сэму, Сэм лежит на боку лицом прямо к Дину. На красивом и в этот момент совершенно идеальном лице старшего только свет, внимание, обожание и смирение: — Не будем говорить? У Сэма краснеют щеки и частично даже шея, и сразу понятно, что в данной ситуации он говорить не мастер. — Хорошо, тогда я скажу. Я люблю тебя, — и при этом признании Дин все-таки отводит глаза, так больно и стыдно вытаскивать наружу не только сам факт, но и то, что посмел… _он_ посмел любить _Сэма_. — Ты всегда был для меня Тем Самым, Сэм. Единственным. Я никогда ничего не мог с этим поделать. У Сэма на лице выразительно прорисовывается печаль и понимание, словно он ждал чего-то подобного. — Дин, если ты снова собираешься жертвовать собой ради меня… что-то изображать, чего нет… — Чего?! Я больше двадцати лет жертвовал собой ради тебя, — грубо перебивает Дин. — И ради нас. Сейчас я говорю правду, и делай с ней, что хочешь. В принципе, ты всегда имел право знать. Это я, урод, как ты правильно назвал, хранил всё, как самое драгоценное сокровище, за семью замками, из страха и уверенности, что сломают. Но ты имел право знать. Хотя… Вот честно, Сэм, ты же это знал. Ты — чертов гений, как-то сразу распознал, что Артемида влюблена в Прометея, но столько лет в упор не видел того, что творится у тебя под самым носом? Не смеши меня. Только это не имеет значения, все равно я давно должен был сказать. Потому что у тебя было еще одно право: разбить мне сердце. Так что давай. Скажи, что ты меня очень любишь, но не так как я тебя. Мы и так оба это всегда знали. — Да, возможно и знали… Но это же скорее была игра, чем факт. — Вот как? То есть, ты со мной в игрушки играешь? А что, ожидаемо и типично. — Ну, твоей игры здесь всегда было больше, чем моей. Эй, ты же не думаешь серьезно, что любишь меня больше, чем я — тебя? Дин?! Что это за новости такие и полная хрень? Может еще соревнования устроим? — Хотя бы здесь я точно выиграю. — Ты — придурок, Дин. Ты всегда так много значил для меня, и никогда не хотел этого видеть. Вел себя, как будто мне плевать, жив ты или мертв, рядом ты или нет… Ты в упор не видел, что у меня каждый раз сердце разрывается. — Да у тебя от всего сердце разрывается. Речь о другом. — О сексе? Ну, я думаю, сегодня мы с этим наглядно разобрались. — То есть… — начал Дин, все еще не врубаясь и попросту не веря из-за слишком уж прекрасной до неправдоподобности догадки. — Да. Мы бы могли быть вместе. В смысле, вместе. Если, конечно, ты хочешь. И если ради этого согласен завязать со своими венерически опасными официантками, покрытыми твоей любимой сыпью. Голос разума снова пытается громко взывать к старшему Винчестеру всеми обычными логичными доводами, уже не раз обдуманными им за все эти годы. Завязать с официантками и с кем угодно, если это не Сэм — для Дина никогда не было большой проблемой. Но вот что насчет самого Сэма? Они же братья, их истинные отношения никогда не смогут стать открытыми, а лжи в жизни Сэма и так слишком много, гораздо больше, чем обычно бывает у человека, который настолько ненавидит лгать. И кто даст гарантию, что в один действительно прекрасный день снова не появится какая-нибудь Джессика-Амелия-Руби-Эйлин? Конечно, если это будет хорошая девушка, Дин будет рад за Сэма, потому что Дин всегда счастлив, когда Сэмми счастлив, так всегда было и будет. И мешать Сэму быть счастливым Дин уж точно хочет в последнюю очередь. Но у Дина есть и свои чувства, и что прикажете с ними делать? Если сейчас он согласится, то как потом он сможет просто находиться в одной комнате с Сэмом и его очередной «второй половинкой»? Как вообще он сможет дышать с ними одним воздухом, есть с ними за одним столом, спать с ними под одной крышей? Сэм уже давно смотрит на Дина так, как будто для него нет и не может быть никого важнее и дороже. И может быть так и есть. Но, господи, Дин все равно никогда не мог делить Сэма, не важно с кем, не важно, что Дин важнее, он просто не может его делить... А если к этому еще добавить то, о чем сейчас говорит Сэмми? Но Дин уже решил, спорить с самим собой и особенно со своим сердцем бесполезно. Так что когда-нибудь, возможно, ему все-таки придется научиться не быть таким жадным. Причина еще в том, что всё это лишь далекие призраки и предположения, которым, возможно, никогда не суждено стать реальностью. И неужели тогда такое сокровище, как Сэм, так и будет пропадать в одиночестве, а Дин так и будет отказывать себе в долгожданном и единственном счастье? Кто вообще знает, сколько им еще осталось на этом свете? Может год или два? Или еще десяток таких же одиноких и отчаянных лет? Или всего лишь месяц и конец всему, включая сам мир? Ну, а если нет, и некая девушка когда-нибудь все-таки случится, то Дину просто придется справиться. Это будут только его проблемы, как обычно, и он уж как-нибудь выдержит, не баба. Всех этих на первый взгляд логичных аргументов хватает в тот момент, чтобы снова дать разуму необходимую пустышку и возможность заткнуться. В ответ на спонтанное и импульсивное предложение Сэма, Дина озаряет искренняя не верящая улыбка, которой можно осветить самые темные глубины океана и саму Марианскую Впадину. — Ты хочешь сказать, мы… теперь действительно _мы_? — Ну… да… как-то так, — бормочет Сэм, пока Дин, не теряя больше ни одной драгоценной минуты их чертовски небезопасной жизни, наваливается, налегая на него с новыми поцелуями. — Что? Сейчас? Уже? — удивляется Сэм, не веря своим округлившимся глазам и очередной полной готовности Дина. — Заткнись, сучка… Сэм даже не успевает заметить, как оказывается снова снизу, опрокинутым на живот, а под бедрами оказывается любезно подсунутая Дином подушка, так что задница младшего приподнимается самым неприличным образом. Дин плавно въезжает в удобно предоставленное, готовое, сладко растраханное отверстие своего Сэмми медленно и неторопливо, наслаждаясь такой открытостью, податливостью и главное — наслаждением самого Сэма. Сэмми тихо стонет, и Дин продолжает вводить в него толстый и длинный ствол, пока он весь не оказывается в восхитительной бархатной глубине этой сучки. Дин долго упивается этим невозможным моментом, всё ещё не веря, прижимаясь к Сэму сверху, вслушиваясь в его глубокое учащенное дыхание и срывающееся тихое тонкое поскуливание. Боже, это действительно Сэм, Сэм… Как же хорошо, мать вашу… да лучше просто быть не может! Когда растянутый его членом Сэмми начинает сам толкаться под братом вверх, нельзя не продолжить. И Дин размашисто и ритмично вдалбливается в полностью отдавшееся ему тело младшего братишки, настойчиво и уверенно двигая бедрами, всаживая ему глубоко и сильно, выбивая неудержимые высокие вскрики. Чтобы не сойти от всего этого с ума Дин говорит, говорит, говорит всё, что так давно мучительно теснится и душит его болезненной тяжелой страстью: — Так тебе?.. Так тебе надо, да, Сэмми?.. — лихорадочно, низко, прерывисто между мощными толчками. — Ты же этого всегда хотел от меня получить? Отвечай, Сэм, этого всегда добивался? — Да… да… — Знаю, что да… Всё время сучил, паршивец!.. нос передо мной задирал!.. — перечисляет Дин, делая максимально резкие и грубые удары в растраханное нутро младшего. — Строил из себя приличную паиньку и недотрогу!.. А сам нарывался, и задницей передо мной вертел!.. И брился для меня гладенько, как я люблю, мы оба знаем… За фигуркой за своей идеальной следил!.. Овощами своими противными давился… ни грамма лишнего за все годы не набрал, сука… А потом эта чертова растяжка у тебя!.. ночами мне спать не давала, чистый разврат… Узнал, как мне нравятся гимнастки — и сразу туда же? Знаешь, Сэм, я обожаю в тебе то, как ты всегда деятельно и целеустремленно идешь к победе, но вот это точно было уже слишком. А как за волосами за своим проклятыми ухаживал!.. И не стриг ведь упрямо, продолжая меня ими мучить и изводить… Хочешь, чтобы я тебя потаскал за них? — Да!.. Ааа!!!.. Да!.. — Потаскаю еще не так… А как ты этого заслуживаешь, чудовище… Я ж из-за тебя руки в мозоли полжизни стирал, мистер Совершенство. И что обидно — как будто я тебя не любил без всего этого дерьма и выпендрежа! Я ведь тебя, блядь, любил так, что хоть в клинику ложись, бредил тобой, а ты… ни да, ни нет, ни нет, ни да… В кайф было просто вампирить, дружок? Так не пойдет. Получай, что заслужил, гаденыш… — Дина несет, он шпарит всё самое сокровенное, без границ и цензуры. — Ну что, успокоился теперь? Нравится, как я имею твою ненасытную сучью дырку? Любишь такой размер? Любишь кричать? Чувствуешь, как хорошо, когда я внутри? Любишь, когда я грубо долблю тебя, как последнюю шлюшку? — Да… Да, Дин, да… Да!.. Да!.. о господи, да, пожалуйста… Когда в десять утра в резко прославившемся номере наконец-то впервые за последние шесть часов воцаряется загадочная тишина, излишне любопытная девушка администратор решается заглянуть под предлогом принесения извинений за ночные неудобства. Тихонько приоткрыв дверь, она застывает на пороге. Её глазам предстает потрясающая и незабываемая картина. Те двое красавчиков, которые так ее впечатлили, а ночью приставуче донимали, выпрашивая лишние одеяла, а перед этим еще почему-то отказались от номера с двуспальной кроватью, неубедительно представившись братьями, хотя в них не было ни одной общей черты, а нежным взаимным интересом просто разило во все стороны, теперь лежат на одной кровати на боку ложечками. Сэм в объятиях Дина, спиной к нему и повернув голову назад. Их губы очень медленно, нежно и развязно ловят друг друга в одним лишь им понятном ритме. Дин потихоньку, несильно, но особенно прочувствованно двигает бедрами под прикрывающим их до пояса одеялом, совершая тем самым с Сэмом всем понятное неприличное действо. У того на лице все откровения предельного, сосредоточенного наслаждения, с яркими нотками удивления. — Диин… боже, Дииин… Увидев девушку в дверях, он сразу премило краснеет и отводит глаза, но ничего не говорит и не вырывается, молча и стыдливо продолжая послушно давать Дину. Тот явно не видит и не замечает ничего вокруг, кроме него. — Сэмми… Но Дин сразу чувствует, когда тот испуганно вздрагивает в его руках и смущенно сжимается. Дин оглядывается и, увидев вошедшую и застывшую дамочку, довольно усмехается. Нагло не отводя от нее сияющего взгляда зеленых глаз, он ни на миг не прекращает двигать бедрами, с какой-то едва ли не гордостью, как ей кажется, на ее глазах продолжая долбить своего совершенно затраханного, даже на вид, партнера. Резко забывшая, как и почему она вообще оказалась здесь, администратор со смущенной улыбкой закрывает за собой дверь.