Зависимость

Жизнь в доме шла, как обычно: Цвен, по какой-то причине, облюбовав кресло в гостиной, вечерами обычно забирался в него с ногами, и надолго зависал в планшете, одновременно успевая есть, пить и курить, не покидая свое место. Иногда он перебирался на мой диван, пока меня не было дома. Но его каждый раз приходилось сгонять, потому что спать на оставленных крошках было не очень приятно. Рихард на все мои замечания только язвительно улыбался:  — Я тут ни при чем. И вовсе это не крошки, а с тебя песок сыпется. Иногда, поймав какую-то свою собственную волну, он убегал в комнату, и, включив колонку на полную громкость, слушал мало похожие на человеческие душераздирающие вопли. Накладывая вампирскую раскраску, Цвен подбирал какой-нибудь подходящий под макияж образ, и расхаживал в таком виде по дому. Я не сомневался, что готенок делает сэлфи, любуясь потом своей персоной. Самолюбия у него было достаточно, -конечно, меньше, чем у Ирэн, хотя, с этим можно было еще поспорить. Но, в отличие от нее, Рихард был достаточно самокритичным, и мог осознать, что в чем-то был неправ. У него даже получилось, если можно так выразиться, немного сдружиться с фрау Зальцберг. И пренебрежительного в ее сторону слова «прислуга», я больше ни разу не слышал. Бывало, если я успевал застать ее дома, когда приезжал с работы, Эмма, тихо, чтобы он этого не знал, хвалила его. Цвен сам мыл посуду, и, порой помогал на кухне, но это давалось ему с трудом. Порезать мясо, или почистить картошку он мог без проблем, а вот само приготовление пугало фрау Зальцберг так, что она боялась подпускать его к плите. Только по клубам Цвен так и не перестал таскаться, и несколько раз в неделю готический принц стабильно сваливал почти на всю ночь. Я не старался его останавливать, или переубеждать. Он сам был в праве решать, что ему делать. Но меня это совершенно не радовало, а наоборот, — ужасно бесило. Дико, едва не до потери самообладания. Но я держался, пытаясь не подавать вида. И я точно знал причину этого своего поведения. Я прекрасно понимал, что будет там, куда он едет. Дело было даже не в порошке. Он ни разу не вернулся домой уделанным, привозя снег домой. И, кстати, за все это время, при мне, в открытую, никогда не употреблял. Может быть, закрывшись в ванной, или в своей комнате, Цвен и тянул дорожки, но я этого не видел. Меня до одури бесило другое. Он уходил, ехидно улыбаясь, захлопнув дверь. Садился в машину. Обычно за ним приезжали. И моя фантазия, как в кино, показывала все, что там происходило дальше. Сколько рук в полутемном, затянутом цветным туманом, зале, прикасается к нему. Сколько рук лапает его. Скольким он, за это время, позволит себя потрогать. На кого бросит полный пошлости взгляд, увлекая за собой в какое-нибудь укромное помещение. Кто будет зажимать его по углам, засовывая руки в штаны, стаскивая мешающую одежду. Сколько губ коснется его губ, а он, как обычно, будет по блядски улыбаться, и шептать откровенные пошлости. Обнимать, прижимаясь к чужому телу, впитывая запахи перегара и сигарет. Кто-то, и, возможно, не один, трахает его на заднем сидение машины, а эта сука извивается и стонет. Так же, как подо мной, подставляя свою упругую задницу. И, конечно, отсосать за порошок- для него вполне нормально. С его данными подцепить какого-нибудь подпитого типа не проблема, достаточно только намекнуть, что ему нужно, — и будет все. Расчет, как всегда, одинаковый. Работать дома, точно зная, что он в клубе, я не мог. Нездоровые мысли лезли в голову, и я никак не мог от них избавиться. Поэтому, в последнее время, я снова стал задерживаться в организации почти допоздна, имея хоть небольшую надежду на то, что этот засранец дома. Так было спокойнее. То, что я чувствовал, нельзя было назвать ревностью, — скорее всего это можно было сравнить с тем, что какой-то хрен с бугра в наглую пользуется моей машиной, считая это вполне естественным явлением. Или, вернувшись домой, застать там толпу левых типов, которые свободно гуляют по комнатам, жрут, спят. В общем, распоряжаются всем тем, что принадлежит только мне. К Цвену у меня было подобное отношение, может, конечно, это и неправильно…хотя, о правильности речи быть вообще не могло. Неправильно было уже то, что меня безумно тянуло к нему, не говоря о постоянном желании секса. Лежа на диване в кромешной темноте, я закурил, попутно глянув на телефон. Почти четыре утра. Рихарда снова не было дома. Мне не спалось, паршивые мысли копошились в голове, мешая уснуть. Пепельница стояла на полу возле дивана, и я стряхивал пепел на ощупь. Я просто не мог понять, что ему нужно. Он мог попросить у меня все, что угодно. Конечно, с дальнейшим расчетом. Но зачем ради того же самого ехать в клуб, выискивая очередную жертву своих запросов? Для разнообразия? Или, чтобы показать другим, на что он способен? Ведь всему тому, от чего мне сносило планку, он когда-то научился, и, может, и сейчас не собирается останавливаться на достигнутом?  — Блять. — небольшой уголек упал на плед, и я вскочил, пытаясь затушить его пальцами. Но в темноте это никак не получалось сделать. Упав на пол, он закатился под диван. Я быстро включил торшер, и, осознав, что так достать его оттуда не получится, схватил с кухни графин с водой и плеснул, как можно дальше.Уголек зашипел и погас. На полу возле дивана растеклась лужа. Со всеми этими заморочками я даже не заметил, как возле дома остановилась машина. Распахнув дверь настежь, Цвен, с довольным видом ввалился в прихожую.  — Ещё не спишь? — развязно проговорил он, и, опираясь о стену, с трудом держась на ногах, снял туфли. Его конкретно болтало. Френч был расстегнут, как и черная рубашка под ним. Рихард, покачиваясь, остановился возле дивана, с насмешкой глядя на растекшуюся лужу, и издевательски хохотнул: — Чё, до туалета не успел добежать? Меня трясло от его счастливого, пьяного выражения, хотелось просто вломить ему на месте. — Наеблась, сука. Походу, хорошо оттрахали. — пронеслось в голове. Его расслабленная поза, слегка заметная издевательская ухмылка, выбившаяся из укладки на лоб черная прядь волос, и запах, — я хорошо знал запах горького парфюма, которым пользовался Цвен, но был еще один, хорошо уловимый, -чужой, какого-то не очень дорогого одеколона. Голову резко обожгло от осознания того, что кто-то зажимал этого засранца. На короткое мгновение глаза подернуло пеленой. Рихард уселся в кресло, взяв с журнального стола сигарету, и уже собирался подкурить, но я резко выбил зажигалку у него из рук.  — Иди в душ. — первые слова дались мне на удивление спокойно. Цвен уставился на упавшую на пол зажигалку, и, вскинув бровь, с пьяной иронией посмотрел на меня.  — Не хочу я в душ. Я спать хочу. — швырнув сигарету обратно на стол, недовольно выдал он. В голосе скрывалась какая-то детская обида. — И никакой, нахрен, завтра школы. И даже не вздумай меня разбудить. Этот чужой запах напрочь лишил меня самоконтроля, и я, вцепившись в ворот френча, силой стащил Рихарда с кресла.  — Ты че, пережрал? — Цвен, слабо отмахиваясь, болтался у меня в руках, как кукла. Дотащив его до ванной, я, уже знакомым движением, вытряхнул его из верхней одежды и распахнул дверь.  — От тебя воняет, блять. — проорав ему в самое ухо, я впихнул Рихарда в ванную. — Выйдешь, когда отмоешься. Я не знаю, сколько он там проторчал. Вода шумела. Готенок, собрав все маты, которые знал, сначала выговорился, потом попытался что-то спеть, но вскоре заткнулся. Я постепенно засыпал, и мне казалось, будто сквозь сон, из-за двери слышались приглушенные тихие всхлипы. Яркий свет из ванной упал на диван. Я так и не мог нормально уснуть, прокручивая в голове все свои мысли и эмоции, превращая их в какой-то перемешанный фарш. Цвен тихо вышел в гостиную, прикрыв дверь, и осторожно присел на край дивана. Я не смотрел на него. Говорить не хотелось. По крайней мере, пока он не протрезвеет, да и потом, — не было смысла. Что я мог ему сказать?  — У меня медленный есть. — немного дрогнувшим голосом проговорил он. — Хочешь? Там целый пакет.  — Нет. — не глядя на него, отозвался я. — Себе оставь. Рихард молча поднялся, и, спотыкаясь о ступени, пошел к себе в комнату. И я решил, что пора заканчивать со всей этой нездоровой сентиментальностью. — Чем лучше к нему относишься, тем больше он борзеет.

***

Город уже вовсю готовился к Рождеству. Улицы были украшены множеством гирлянд, которые горели, вспыхивали, переливались миллионами огоньков и звезд. На окнах домов блестели тонкие нити цветного дождя. По-праздничному сияли облепленные искусственными снежинками, заставленные яркими подарочными коробками витрины магазинов. Все вокруг светилось и мелькало, — развешенные на фасадах домов гирлянды-сетки, еловые венки с колокольчиками, выставленные возле входа одного из отелей мерцающие олени. Из-за этого слепящего цирка стали плохо различимы светофоры и огни фар, учитывая еще постоянную сырость, и прошедший днем дождь, все сливалось в один огромный фейерверк. И, если на основных улицах видимость была лучше, хотя бы из-за открытого пространства, то сворачивая на более узкую, приходилось ехать осторожнее, чтобы не попутать случаем тот же самый светофор с каким-нибудь разноцветно мигающим рождественским чучелом. Лежащий в кармане куртки телефон не унимался уже минут двадцать, и сказать, что меня это не бесило, — означало напиздеть наглым образом. На работе сегодня, как всегда, свернули всю кровь, забегая в день по несколько раз с одними и теми же тупыми вопросами. Менеджер разосрался со своей подругой и не вышел на работу, пришлось искать ему замену. У оператора ночью угнали машину, и я целый час слушал через стену, как он в соседнем кабинете, во всех красках, расписывает это всему отделу. И, чем дольше я работал на предприятии, тем больше убеждался в том, что походу, половина коллектива страдала амнезией, а вторая- явно выраженным дебилизмом. В кармане снова надрывался телефон. Похоже, кто-нибудь из офиса снова решил добить меня очередным тупым вопросом, и я, доехав до ближайшего магазина, резко затормозил и, не глядя на номер, ткнул экран. Я молчал, потому как спокойно ответить в этот момент просто бы не смог. На другом конце сперва тоже молчали, и некоторое время я тупо слушал музыку и смех.  — И что, даже поговорить не хочешь? — наконец раздался знакомый певучий голос Ирэн. — То игноришь, то молчишь. Мог бы и ответить.  — Не мог. — вытряхнув сигарету из пачки, я закурил, опустив стекло, и холодный вечерний сырой воздух ворвался в салон, постепенно приводя в чувства. — Ты че хотела? У меня не было желания разговаривать с ней вообще. Ни видеть, ни слышать. Я даже и не вспоминал про нее с того самого раза.  — Ну, для начала увидеться, пообщаться. — протянула она. Кто-то на заднем плане истерично хохотнул. — Заткнись. — прошипела Ирэн и, томно вздохнув, продолжила. — Это я не тебе.  — Так обо всем уже тогда поговорили. — от усталости жутко болела голова, и я прикрыл глаза, откинувшись на сидение. И опять музыка и смех в трубке, приглушенное дыхание Ирэн. Я уже понял, что она, в очередной раз пережрала вина.  — Значит, этот шлюшонок все еще у тебя живет? — ехидно спросила она. — Ну, и как там у вас? Все устраивает? Наверное, он вообще безотказный… Я сбросил вызов и едкий смех оборвался. С последней затяжкой кинув окурок на дорогу, я уже собираясь отъехать от магазина, но сраный телефон вновь зазвонил, едва не заставив меня вышвырнуть его в окно. Походу, Ирэн решила окончательно вынести мозг.  — Ты совсем тупая или как? — заорал я, вцепившись в телефон. Из трубки послышалась мертвая тишина. Ни музыки, ни криков. Будто связь вообще пропала, но через пару секунд донеслось какое-то шуршание.  — Герр Линдеманн? — неуверенно спросил незнакомый мужской голос.  — Допустим. — я все еще был уверен, что это кто-то из офиса никак не может отыскать свои мозги и звонит мне, чтобы узнать, не видел ли я их где-нибудь в помойном ведре.  — Вас беспокоит директор школы, в которой учится Цвен. — запинаясь продолжил собеседник. В этот момент у меня внутри все похолодело, я сам даже не понял, отчего.  — Вы извините, что я так поздно Вам звоню. — не дождавшись от меня никакой реакции, сказал он. — Я знаю, какая ситуация у Круспе в семье. Его родители меня предупредили, что полгода будут находиться в другой стране, а мальчик пока поживет у Вас. Так вот, мне бы, конечно, хотелось обсудить все именно с ними, но дозвониться до них я так и не смог, поэтому и решил обратиться к Вам. Он замолчал, видимо, собираясь с мыслями. Я тоже пытался сделать то же самое, не представляя даже, на какую тему будет разговор.  — Что-то случилось? — наконец выдохнул я.  — Да. — немного замявшись ответил директор. — Я понимаю, что у Цвена сейчас переходный возраст, тем более, он остался без надзора родителей. И ему, просто, может быть, психологически тяжело, мальчик не может справиться со своими эмоциями.  — Что случилось? — повторил я вопрос. Лирические отступления меня абсолютно не интересовали.  — Вы только отнеситесь к этому спокойно. — вкрадчиво заговорил собеседник. — Цвен сегодня разрисовал входную дверь черной краской. Я не буду Вам говорить, что именно он там написал. Думаю, Вы догадаетесь, что отнюдь, не стихи. Школа готовится к Рождеству, и на днях мы украсили холл гирляндами, и наклеили на окна снежинки. А сегодня, на перемене Цвен выбил одно стекло, оторвал гирлянду и выбросил в унитаз. Но у нас, все-таки специализированная школа, и подобное поведение недопустимо. Повисло молчание. Директор ждал от меня каких-то извинений, обещаний возместить ущерб, или еще чего, — что обычно говорят в таких случаях. Но я тупо слушал тишину, переваривая полученную информацию.  — Вы бы не могли завтра подъехать в школу, мы бы все обсудили уже не по телефону. — снова эта неуверенность в голосе. У меня уже начало складываться впечатление, что у моего собеседника за спиной стоит тип в маске, приставив к его затылку ствол, и насильно вынуждает директора говорить, каждый раз тыча дулом ему в голову.  — Ладно. — мне просто пришлось согласиться, хотя внутри все протестовало. Казалось, что я весь день провел в дурдоме: сначала дебилы на работе, потом эта фрау кукла, теперь зашуганный директор.  — Герр Линдеманн. — снова послышался голос в трубке. — Я, конечно, понимаю, что Вы не отец, но поговорите с ним, как-нибудь. Только не очень жестко. Все-таки у ребенка стресс. Цвена я застал в комнате. Он сидел на кровати ко мне спиной, уткнувшись в свой планшет, отгородившись от посторонних звуков наушниками. И даже не заметил, как я вошел. Я не собирался на него орать, и говорить, что так не делается. Меня вообще никак не задевало то, что он там натворил. Я сам в его возрасте не отличался примерным поведением, и все подобные выходки были до одури знакомы. Но пообщаться все же было необходимо.  — Цвен. — окликнул я, прикрыв дверь. Он не повернулся, продолжая в такт музыке раскачивать головой. И резко вздрогнул, только когда я неожиданно присел рядом с ним.  — Че? — вопросительно взглянув, он снял наушники.  — У тебя порошок еще остался? — сходу спросил я. Рихард то-ли злобно, то-ли радостно усмехнулся.  — Ну, остался. А тебе зачем? — убрав на тумбочку планшет, он с интересом уставился на меня.  — Ты же в тот раз предлагал. — отозвался я, уже начав ловить себя на мысли, что снова засматриваюсь на него. Его манера ходить дома в одних наполовину расстегнутых джинсах, или в черных спортивных штанах, в которых он и был сейчас, не могла оставаться мной не замеченной. На нем все смотрелось как на модели, идеально, немного вызывающе, но эстетично.  — Значит, надумал? — Цвен с надменным видом, не торопясь, прошелся до трюмо и, выдвинув верхний ящик, извлек почти полный пакет такого же розового снега и карманное зеркало. Передав это все мне, он быстро сгреб в сторону разбросанные банки с гелем для волос, карандаши, и прочие свои приблуды для макияжа, отодвинул старый ночной проектор, освободив место.  — Хочешь вместе попробовать? — усмехнувшись, спросил он, мельком глянув на меня. — Давай, я не против. Его последние слова конкретно зацепили, прозвучав как-то неоднозначно. Или из- за этой немного интимной обстановки, в в которой мы оказались, мое больное воображение снова начало разыгрываться. Рихард быстро скрутил трубочку из купюры и в ожидании замер, издевательски улыбаясь. Положив зеркало на трюмо, я аккуратно насыпал две дорожки и отошел в сторону.  — Хочешь, чтобы я это сделал первым, и меня напрочь убило? — хихикнул Цвен, опустившись на колени перед трюмо. Я неотрывно наблюдал, как он резко втянул одну белую полоску, затем- вторую, и присел на подоконник к открытой форточке. Я передал ему сигарету, и, пока он, уже малость залипая, курил, сам проделал то же самое. Этот снег подействовал даже быстрее, чем тот, часть которого еще осталась у меня. Рихард, завалившись на кровать, еще слабо улыбался уголками губ и я, взяв какую-то пустую банку вместо пепельницы, сел напротив с сигаретой, привалившись к стене. Это было именно то состояние, о котором, наверное, я мечтал весь этот день- абсолютное спокойствие; и теплые волны, проходящие через все тело, расслабляли до предела. Усталости не было, — она прошла со всеми переживаниями, со всем негативом и нервяками. И предстоящий разговор-всего лишь очередная, незначительная мелочь, по сути, ничего не значащая. Я докуривал, уже начиная зависать, и, затушив окурок, лег рядом с Цвеном. Он чуть подвинулся и, прикрыв глаза, что-то тихо шептал, или мне это только казалось.  — Ты нахрен гирлянду в унитазе утопил? — спросил я заметно подсевшим голосом.  — Уже донесли? — выдохнул Рихард с легкой улыбкой. — Да взбесило меня все. Все с этим Рождеством ебанулись, все ждут его, как чуда. Радуются. А меня бесит. Ненавижу Рождество.  — С чего бы это? — Будто сквозь пелену, я смотрел на серую тень от дерева на потолке. Ветер за окном покачивал ветви, и тени шевелились, как змеи. Я нехотя поднялся,- возникшая вдруг идея, заставила меня это сделать. Включив проектор, я слегка пошевелил край, и он начал медленно крутиться. На стенах комнаты сказочные животные побежали по волшебному лесу, теряясь среди тонких изогнутых стеблей. Цвен, дотянувшись до тумбочки, погасил торшер и на время снова уткнулся в свой планшет. Музыка играла та же, — детские высокие голоса пели о чем-то тоскливом и загадочном. Запись специально была немного потертая, как на старой пластинке, и половина слов стиралась. Я не знал, откуда Рихард ее откопал, скорее всего, скачал с очередного фильма ужасов. Но сочетание теней проектора с этой темой было совершенно.  — Ну так почему ты ненавидишь Рождество? — мельком глянув на Цвена, я насыпал еще одну дорожку на зеркало. — Хочешь? Рихард, приоткрыв светлые глаза, чуть заметно усмехнулся.  — Пока нет, а то совсем убьет. — шепнул он, поудобнее устроив подушку под головой. Меня это не останавливало. Я знал, что боги бессмертны. Порошок бесследно исчез с чистой зеркальной поверхности, и я, вернувшись на свое место, вновь уставился на пляшущие тени.  — А чего хорошего в Рождестве? — Цвен, повернувшись, посмотрел на меня. — Сколько я себя помню, для меня этот день был всегда днем обломов. Родители постоянно сваливали: — или по работе, или еще куда, а меня оставляли с прислугой. — последнее слово прозвучало особо пренебрежительно. — И вечерами я сидел дома, смотрел сраный телевизор, а эти курицы накрывали стол хрен знает на сколько человек. Приходили всякие левые типы со своими бабами. Жрали, поздравляли друг друга, дарили подарки, и мне дарили. А родителей не было. А потом они долго о чем-то пиздели. О чем-то своем, неинтересном, непонятном, и смеялись, как кони, сука. Особенно одна там такая мерзкая фрау была, вечно мне всякие конфеты подсовывала, я тогда думал, что она хочет меня отравить. Я ложился спать, а на утро объявлялись родители, поздравляли с Рождеством, стараясь откупиться подарками. Дарили какую-нибудь очередную дебильную железную дорогу, которых у меня уже валялось штуки три, или новую машину на пульте, — как дополнение к куче подобных. Походу, думали, что чем больше подарков, и чем они дороже, тем мне будет радостнее. Цвен замолчал, глядя на танцующие по комнате тени. Глаза блестели, и стали почти стеклянными, зрак сел в точку, и черты лица немного заострились. Скулы стали более выражены, под глазами появились темные круги, но ему это очень шло, даже можно было обойтись без привычного клубного вампирского макияжа. Побледневшие губы слегка дрогнули в каком-то подобии улыбки.  — На Рождество все ждут чуда. И я раньше ждал, как долбоеб. Каждый год надеясь, что в этот раз все будет по-другому. И чудо вовсе не в подарках, какими бы они не были, не в количестве гостей, а в самих людях, во внимании, в отношении. Я понимал состояние Цвена,- под снегом иногда прибивало на разговоры. Но только меня наматывало все сильнее, и я конкретно залипал, слушая его непривычно спокойный голос. Медленный убивает эмоции, превозносит над ними, и любую ситуацию можно увидеть со стороны, будто это все и не с тобой происходило, не отвлекаясь на ненужные чувства.  — Но чуда так и не случилось. Все всегда оставалось по-прежнему. Рождество я встречал с прислугой, в доме, полном гостей и подарков… Я почувствовал легкое прикосновение к голове. Рихард, протянув руку, осторожно перебирал мои волосы, нежно гладил, дотрагиваясь только кончиками пальцев. По телу пробежала мелкая приятная дрожь, и меня уносило все дальше от реальности на снежных волнах.  — И знаешь, Тилль, как бы глупо это не звучало, но очень больно, когда не сбывается то, чего ты ждешь много лет подряд. Все свое детство. Больно, когда понимаешь, что того чуда, которое есть у каждого, у тебя нет и не будет. Дети пели что-то печальное, тоскливое, — то будто оплакивая кого-то, то рассказывая о затерянных маленьких душах. Пытались поведать о страшной тайне, что в мрачных лесах живет первобытное зло, которое заманивает в самую глушь и навсегда затягивает путников под землю. Пели о сказочных феях и ангелах с черными крыльями…  — Цвен. — тихо позвал я. — А снег, оказывается, бывает теплым.

***

Елку я заказал заранее через интернет. Просто не было времени ходить и выбирать, а так все же быстрее. В организации был завал, и до Рождества мне необходимо было как-то со всем этим управиться. Пришлось и 24 декабря ехать на работу. Фрау Зальцберг пришла совсем рано, пока я еще был дома. Я долго ее отговаривал, что в этот день она может не приходить, но Эмма даже слушать меня не стала. Решив, что к вечеру у все должно быть готово: — и стол, и рождественские украшения. Цвену было поручено получить елку и, по возможности помочь Эмме, чтобы пораньше отпустить ее к семье. Я пообещал вернуться пораньше, расчитывая, что на составление отчетов не уйдет много времени, и я смогу освободиться к обеду. Но, как всегда, когда надеешься на лучшее, получается наоборот. Я практически не выходил из кабинета, на ходу вливая в себя кофе кружками, а пачка сигарет скончалась за полдня. В праздничный день народу на работе почти не было, — всего несколько человек, также не успевших закончить все до выходных. Но сегодня, хотя бы, никто друг другу не мешал, и не болтался по офисам, так что с этим, можно сказать, мне повезло, — меня не отвлекали и не бесили. Только стараясь сделать все быстрее, выходило еще хуже. Я путался, приходилось перепроверять документы по несколько раз, искать где-то на полках те, которые валялись там уже по несколько месяцев, и о существовании которых я вообще уже забыл. В общем, я потерял счет времени. Уткнувшись в монитор ноутбука, и завалив весь стол папками с договорами, я, с зажатой в зубах сигаретой, тщательно пытался отыскать нужный документ. Телефон зазвонил откуда-то из-под стопки бумаг, и я, в поисках трубки, перевернув отчеты, свалил все к херам на пол.  — Тилль. — послышался тихий голос фрау Зальцберг. — Извините, что отвлекаю. Все готово. Стол накрыт, дом я убрала.  — Danke. — отозвался я, складывая обратно на стол весь бардак. — Идите домой, Вас дети ждут. И с наступающим. Я уже хотел сбросить вызов, но Эмма прервала меня.  — Елку привезли. Цвен все сам украсил, и гирлянды на террасе повесил, и дождик на окна, весь дом сам наряжал. Я ему даже не помогала. — она говорила так, будто боялась, что ее услышат. — Только он расстроился очень, что Вы не приехали, как обещали. Он думал, что вы вместе будете украшать елку. Только это- по секрету. Я Вам ничего не говорила.  — Ничего, переживет. — воткнув окурок в пепельницу, я подошел к окну, отодвинув вечно закрытые жалюзи. На улице совсем стемнело. Весь город светился рождественскими огнями, люди суетились, бежали по домам, по магазинам, в гости.  — Вы знаете, я его никогда еще таким не видела. Он полдня сегодня радовался, пока украшал дом и двор, даже на лестнице гирлянду повесил. Он Вас ждал. И до сих пор, наверное, ждет. Час уже сидит на террасе, мерзнет. Я его зову в дом, а он не идет.  — Подождет. — я еле сдержался, чтобы не нагрубить. — Я же не могу все так просто бросить и уехать.  — Тилль. — на этот раз уже как-то сухо произнесла фрау Зальцберг. — Он еще ребенок. У меня у самой двое пацанов, конечно, сейчас уже постарше Цвена, но я помню, какими они были в его возрасте. Рождество- семейный праздник. В трубке на мгновение повисла тишина. Я тоже молчал.  — С наступающим, Тилль, и желаю, чтобы у Вас сбылось все, о чем Вы мечтаете. — проговорила Эмма. Короткие гудки. Разговор был закончен. На экране телефона высветилось почти восемь вечера. Нормально поработал до обеда. — я усмехнулся, глянув на собственное отражение в оконном стекле. Работы оставалось еще примерно часа на два. Настроения не было. Я тупо стоял возле окна, глядя на праздничный Берлин, на жизнь других людей. Я не знал, почему, но они были именно другими. Резко сорвавшись с места, я сгреб всю эту кучу сраных бумаг со стола, схватил ноутбук и, с ноги пнув дверь, выбежал из кабинета. Притормозив возле магазина, я собирался запастись сигаретами и коньяком на вечер и на ближайшие выходные дни. Уже садясь в салон, я невольно обратил внимание на ларек через дорогу. В большой светящейся витрине красовались яркие подарочные коробки, какие-то сувениры, цветы, игрушки. Не понимая, что меня так вдруг дернуло и потянуло туда, я оставил пакет в машине и пошел через дорогу.  — guten Abend. — улыбнулась молодая девушка за прилавком, как только позади захлопнулась дверь. — Frohe Weihnachten.  — Вас также. — ответил я, стараясь улыбнуться в ответ. Но полное отсутствие представления, зачем я вообще сюда притащился, походу, мешало это сделать, и улыбка получилась какая-то корявая. Девушка приятно засмеялась.  — Не успели подарок купить? — осведомилась она. — Вы кому ищете? Я молчал, соображая, что ответить. Мысли крутились в голове с бешеной скоростью.  — Девушке? — поинтересовалась та.  — Не совсем. — выдал я первое, что пришло на ум. — Наверное, ребенку.  — У нас есть очень много игрушек. Любых, — мягких, развивающих, машинки, куклы, что хотите. — она продолжала улыбаться, глядя на откровенное замешательство в моих глазах. И я явно понимал, что выгляжу сейчас, как дебил. Но мое внимание привлек совсем другой предмет, — стоявшая в дальнем углу небольшая круглая коробочка. Лакированная черная поверхность поблескивала в свете мерцающих гирлянд. Девушка быстро поймала мой взгляд и, достав заинтересовавшую меня вещь, поставила на прилавок.  — Хороший выбор, кстати. — заметила она. — Их сейчас почему-то редко покупают. Наверное, вышли из моды. Хотя очень даже практично, только батарейки меняйте, и все будет работать. Качество вообще замечательное. Можете проверить. Я аккуратно открыл коробочку, стараясь не показывать странную дрожь в руках. Чистый звук какой-то давно забытой мелодии полился из музыкальной шкатулки. Под крышкой:- нежно-фиолетовая подсветка, и три отделения, еще два выдвижных- по бокам.  — Нравится? — приятный голос оторвал меня от сувенира. Я молча кивнул.  — Сейчас я Вам все красиво упакую. — начала она, уже подбирая коробку. — А вообще еще одна есть. Она в форме сердца, и когда открываете, там балерина крутится. Я покажу. Ваша девушка будет в восторге от такой.  — Не надо. — отозвался я, положив купюру на прилавок. — У меня парень. И упаковывать не надо. Остановившись возле дома, я быстро вышел из машины. На окнах серебрились струйки дождика. Терраса вся светилась разноцветными огнями гирлянд, а на двери висел еловый венок с колокольчиками. Цвен, действительно, старался. Зайдя домой, я застал его в кресле. Забравшись, по привычке, с ногами, он просто сидел, даже без планшета, держа в одной руке пепельницу, а в другой сигарету. Готенок, не сказав ни слова, только едва заметно приподнял бровь, глянув на меня. В доме тоже все мерцало. Елка стояла посередине гостиной, упираясь рождественской звездой в потолок. Рихард сам выбирал игрушки, какими наряжать дерево, и поэтому, помимо стандартных колокольчиков, красных и желтых шаров, ветви украшали теперь еще и черные шары, и какой-то железный брелок, похожий на клыки. Сорвав в прихожей с вешалки френч, я швырнул его Цвену.  — Одевайся. — без лишних пояснений сказал я, схватив его за руку.  — Зачем? — Рихард в непонимании поднял округлившиеся глаза. — Ты меня, че, из дома выгнать решил?  — Быстрее. — торопил я его. Запах от приготовленной фрау Зальцберг еды сводил с ума, но это еще могло подождать. Цвен, накинув френч, даже не успел его застегнуть.  — Шевелись, а то опоздаем. — подтолкнув его в спину, я вперед вышел во двор, дожидаясь, пока он наденет туфли. Мы быстро шли вдоль по улице, мимо украшенных светящихся домов, и деревьев, увешанных гирляндами. Навстречу попадались редкие, подпитые, веселые прохожие, на ходу поздравляя нас с Рождеством. Походу, большинство нормальных людей уже сидели за праздничными столами, с семьями, ожидая полуночи. Несмотря на ночь, было тепло, шел снег. Большими, мягкими хлопьями он ложился под ноги, но тут же таял.  — Ну, и куда мы идем? — спросил Цвен, пытаясь заглянуть мне в лицо. Но это удавалось ему с трудом, он немного отставал, и ему приходилось забегать вперед.  — Сейчас увидишь. — усмехнулся я. Свернув на аллею, Рихард на мгновение остановился, закурив, и ему пришлось меня догонять.  — Ты помедленнее можешь? — сбивчивым голосом проговорил он. — Я не успеваю.  — А кто виноват, что у тебя ноги короткие? — я улыбнулся. И, вспомнив нашу последнюю ночь, мысленно обвинил себя в обмане. Как бы не хотелось себе в этом признаваться, но мне нравилось в его фигуре абсолютно все. Аллея заканчивалась узким мостом через небольшой пруд. Мост был настолько узким, что идти можно было либо по одному, либо вплотную прижавшись друг к другу. И я, незаметно взяв его под руку, вел рядом с собой. Цвен, походу, все больше удивлялся, но по его довольной улыбке я видел, что ему нравится. Дойдя до середины моста, мы, наконец, остановились.  — И что дальше? Ты хочешь меня утопить? — хихикнул Рихард, посмотрев вниз на черную водную гладь.  — Ну, может, чуть позже. — отозвался я, подкурив сигарету, и глянул на телефон. До полуночи оставалось две минуты. На противоположной стороне пруда, прямо напротив моста, стояла большая украшенная елка. Огни светились на ней по кругу, а потом режим менялся, и они струились сверху-вниз, как огненные ручейки. Вокруг уже собралась толпа. Опустив руку в карман куртки, я нащупал гладкую, лакированную шкатулку, ощущая, как пальцы снова предательски затряслись. Возле елки уже хором отсчитывали секунды до наступления двенадцати.  — Сейчас стрелять начнут. И нас застрелят. — засмеялся Цвен. — А потом еще и снегом припорошит… Он не успел договорить. Салюты со свистом полетели в ночное небо, распускаясь яркими цветами. Над головой шипели брызги мерцающих фонтанов. Красные, зеленые, желтые змеи поднимались вверх, оставляя за собой шлейфы искр и взрывались большими звездами.  — Красиво. — вздохнул Рихард, глядя в ставшее светлым от огней небо.  — Ну да. — искоса глядя на это, стоявшее рядом со мной чудо природы, тихо сказал я, аккуратно достав из кармана шкатулку.  — Цвен. — выбросив окурок, я слегка толкнул Рихарда плечом. Он повернулся, и уже собирался что-то сказать, но, заметив протянутую ему коробочку, осекся. Готенок, не решаясь взять, смотрел то на подарок, то на меня. В глазах было полное непонимание и какое-то сомнение.  — Frohe Weihnachten. — я усмехнулся, наблюдая, с какой осторожностью он все же взял шкатулку, и, приоткрыв, прислушался к немного тоскливой мелодии. В этот момент я видел в его глазах настоящее счастье. Не поддельное от того, когда он получал деньги за то, что у него лучше всего получалось. Даже купленному тогда планшету он не радовался так, как простой музыкальной шкатулке. И это счастье было не дикое, без криков радости, а тихое, и заметное только мне. Снег мягко ложился на его черные волосы, таял, превращаясь в капельки воды, падал на черные рукава френча, и тут же исчезал. Цвен, так и не закрывая шкатулку, посмотрел на меня.  — Знаешь, Тилль, а снег, и правда, бывает теплым. — улыбнулся он, осторожно касаясь моей руки.