Non enim quid amor

— Ты не достойна носить токар, — цедит Прендаль на Гхезн, презрительно кривя верхнюю губу; Дейнерис демонстративно поправляет золотую бахрому, украшающее ее одеяние из бледно-лилового шелка, и делает глоток вина из украшенного яшмой кубка; ее не пугает ни мрачная злость наемника, ни опасный блеск темных глаз. Смуглые пальцы, загрубевшие от рукояти меча, сжимаются в кулаки, но присутствии Безупречных гискарец не посмеет ее тронуть; окажись Дени перед ним, посрамленная поражением, Прендаль был бы куда вольнее и в словах, и в действиях, однако Дейнерис верит в свою победу; в ее жилах течет кровь королей, а Империя Гиса пала в войне с Валирией. Дейнерис Таргариен — единственная наследница драконьих наездников, и пусть Дрогон, Визерион и Рейгаль слишком малы, чтобы поднять ее в воздух, само их существование заявляет о правах Дени на престол. Она рождена, чтобы править, поэтому старается быть не просто завоевательницей, а освободительницей, королевой милостивой и справедливой, поэтому она встречается с командиром наемников еще раз, хотя этот человек явно этого не достоин. Своими оскорблениями Прендаль на Гхезн подписывает себе приговор собственной кровью, однако у него была родня в Астапоре, наверняка есть связи и в Миэрине, и в Юнкае. Мало захватить города, их нужно удержать, укоренить свою власть, и Прендаль может пригодиться. — Безупречные не могут принадлежать тебе. Ты получила их обманом, — выплевывает гискарец, темнея лицом; Дени пожимает плечом, от чего бахрома на ее токаре приходит в движение. — Они и не принадлежат мне. Все они — свободные люди, и следовать за мной было их выбором. — Их с детства учили воевать. Они умеют только подчиняться воле хозяина. — Я не их хозяйка, — повышает голос Дейнерис, — я их королева. — Ты королева, — щурит Прендаль на Гхезн глаза, блестящие, словно полированный оникс, — но не этой земли. Залив работорговцев принадлежит Господам и вольнорожденным, а ты не принесла сюда ничего, кроме горя и войны. Огонь и кровь — вот, что ты дала Астапору, женщина, и пытаешься пустить смерть в ворота Юнкая, но этого не случится, пока Младшие Сыны стоят на защите города. Не обольщайся улыбкой Даарио — для него ты ничем не отличаешься от рабыни для утех. Знаешь, сколько в борделях лиссениек с цветом волос, как у тебя? — Так вот какие женщины тебе по нраву, — тонко замечает Дени; Дрогон, пронзительно заклекотав, взмывает вверх и принимается летать под крышей шатра, и Прендаль пугливо втягивает голову в плечи. Дейнерис с улыбкой наблюдает за Дрогоном, самым крупным и свирепым из ее детей. За опущенным пологом царит палящий зной, солнце льет свой огонь с безоблачного неба, и воздух дрожит, пропитанный жаром, однако в шатре королевы тень и прохлада, пахнущие мятными благовониями. Дрогон, сложив крылья, пикирует вниз, наемник бросается в сторону, схватившись за кинжал, и в его нервном, рваном жесте Безупречные видят угрозу королеве; евнухи синхронно шагают вперед, готовые броситься на гискарца, однако Дейнерис царственно взмахивает изящной белой рукой. — Не стоит. Доблестный Прендаль на Гхезн, командир Младших Сынов, всего лишь оторопел перед Дрогоном. Он еще мал, но уже вселяет страх в моих врагов. — Эта крылатая ящерица станет не более, чем диковинной зверюшкой, когда ты окажешься в кандалах, — гискарец вскидывает голову, откидывая смоляные жесткие волосы с едва заметной сединой; он далеко не так красив как Даарио, не так нагл и самоуверен как Меро, но Дени задевает его упрямство. Опасно быть врагом дракона, что испытали на себе Добрые господа Астапора и колдуны из Дома бессмертных. — Воюя за Юнкай, ты ничего не получишь, кроме смерти, — заявляет Дейнерис, и губы Прендаля строптиво сжимаются в тонкую линию, — а рядом со мной ты сможешь добиться величия. — Что великого в том, чтобы служить шлюхе табунщика? — надменно роняет гискарец. — Предложи ты мне себя, я бы побрезговал телом, которое пользовал дотракийский дикарь. — Ни ты, ни Младшие Сыновья столько не стоят, чтобы я покупала вашу верность собой, — парирует Дени; она старается держаться стойко и хладнокровно, потому что она — дракон, и не следует бояться детей Гарпии, но слова Прендаля бьют наотмашь. Наемник не может тронуть ее сталью и кнутом, вот и старается задеть по-другому, однако слова — это ветер. Золото — всего лишь металл, а кровь может литься легче воды. В борьбе с Юнкаем погибнут многие, и из числа рабовладельцев, и со стороны Дейнерис, но те дети, прибитые к указателям, стоят того. Кто-то должен положить этому конец, чтобы больше ни одна мать не увидела свое дитя приколоченным к столбу. — Нам не о чем говорить, женщина, — отрезает Прендаль, глядя на Дени исподлобья; он похож на сумеречного кота, готового наброситься на нее и подмять под себя. Сумеречные коты предпочитают хватать добычу за горло, вгонять клыки, пережимая мощными челюстями шею; Дейнерис прерывисто вздыхает, ощущая стеснение в груди, прижимается ладонью к ключицам. Если бы гискарец накинулся на королеву, он стиснул бы ее шею? Или взял бы за волосы? Может, свою злость на Дени он вымещает на белокурых рабынях? Когда Дейнерис возьмет Юнкай, женщина, независимо от происхождения, будет иметь право отказать Прендалю; и не только ему — любому мужчине. — Если ты хочешь лучшего для Юнкая, то убирайся из Залива работорговцев — ты не найдешь здесь ни счастья, ни покоя, — наемник поднимается на ноги только когда Дрогон опускается на подушки рядом с Дени и забирается к ней на колени будто кошка; девушка начинает отстраненно гладить его чешую, горячую, гладкую, похожую на агатовые пластинки. Дейнерис склоняет голову набок, от чего волосы стекают ей на плечо, подается вперед, и широкая полоса токара, закинутого ей за спину, чуть соскальзывает, обрисовывая очертания груди. Взгляд Прендаля касается ее только на мгновение, после чего снова впивается в лицо Дени. Челюсть гискарца зло напрягается, на скулах выступают желваки, когда Дени улыбается. Это многого ей стоит; несмотря на армию, зачастую королева ощущает себя маленькой девочкой. — Неужели Юнкай заплатил тебе столько, что ты готов умереть? Я могу предложить больше. — Вот как, — усмешка Прендаля на Гхезна выходит до странного добродушной, смягчая его скуластое лицо; должно быть, в молодости он был очень мил. — Мудрые господа купили мой меч за золото, но ты можешь его получить, если вернешь мою сестру Амеццу, которую забили насмерть собственные рабы. Улыбка Дени меркнет, сердце болезненно сбивается с ритма; Прендаль продолжает уже без улыбки: — Она не была ни жестокой, ни злой, но ее убили потому, что она носила токар. А моей племяннице Изарре ее бывшая горничная изрезала лицо, и красоту ей не вернет ни один лекарь. По твоей милости Изарра осталась калекой. И после этого ты просишь меня биться за тебя? С губ Прендаля срывается короткий смешок. — Тогда ты еще глупее, чем я думал. — Я не желала зла твоей родне, — заверяет Дени. Гискарец раздраженно отмахивается. — Что толку об этом говорить? В память об Амецце у меня остался только ее токар, изорванный и запятнанный кровью — единственное, что удалось забрать Изарре из разграбленного дома. Жизнью моей сестры ты купила верность десятка вольноотпущенников, а Юнкай пообещал мне возможность срезать твое лицо. — Мое лицо мне еще пригодится, — отмечает Дени, ощущая неприятную сухость во рту. Прендаль мог лгать, говоря о сестре и племяннице, намеренно пытался вывести королеву из себя, но если это правда, то… чем Изарра лучше тех девушек, что продавали на площади, будто скот? Скольких невольниц из прихоти изувечили хозяева? Скольким еще придется умереть, пока дракон в очередной раз растерзает гарпию? — Тебе полагается ублажать мужа и воспитывать детей, а не воевать, — заявляет гискарец, — вместо того, чтобы объявлять войну, ты могла бы найти жениха. Желающих было бы немало, несмотря на твое первое замужество. Достойный мужчина мигом бы выбил всю блажь из твоей хорошенькой головки. — Считаешь меня хорошенькой? — веселится Дени, задыхаясь от затопившей ее горечи. — Может, и мужа мне поможешь выбрать? Или ты имеешь в виду себя? Прендаль на Гхезн криво усмехается, окидывая Дейнерис таким взглядом, что ее бросает в жар, однако в следующее мгновение темные глаза гискарца обжигают неприязнью, точно он видит перед собой личинку, после чего наемник, не прощаясь, разворачивается на каблуках и покидает шатер, оставив Дени со смятенно колотящимся сердцем.