Non enim quid amor

Татуировка обхватывала узкое бледное лицо жреца точно огненные ладони. Она начиналась от уголков рта, рыже-алое пламя разбегалось от крыльев длинного тонкого носа и огибало скулы, виски, соприкасаясь, сплетаясь на затылке. Его одежды, золотисто-красные, трепетали на ветру, казалось, что он горит заживо. Когда кончики его пальцев вспыхнули, словно свечки, по толпе горожан пробежал дружный восхищенный вздох. Мутное отражение жреца в черно-маслянистых стенах жило собственной жизнью — заламывало тонкие, неестественно длинные руки, изгибалось, росло и уменьшалось, в то время как сам он был недвижим. Тень плескалась у его ног чернильной лужицей. Он пялил свои багровые глаза на паству, и немигающий взгляд жреца горел внутренним алым светом, словно внутри них тоже бился огонь. Оберин Мартелл не сразу понял, что жрец больше, чем слеп — в плену его век были заключены два кровавых рубина. Он простер горящие руки к пастве, и горожане потянулись к нему, точно побеги к солнечному свету. Принца несло вперед людским потоком, к постаменту огненного жреца. Юноша охотно подошел ближе — уж больно диковинно выглядел этот заморский септон-язычник. Много где водились заклинатели огня, но они рубины в глаза не вставляли. Были скорее скоморохами, артистами, развлекающими толпу, а этот проповедывал, говорил торопливо и страстно, и толпа ловила каждое его слово. Жаль только, говорил он на асшайском, языке сложном и малоизвестным. Оберину с его знанием валирийского приходилось только догадываться о смысле проповеди. А впрочем, о чем может говорить жрец? О вере, о божьем гневе, что падет на головы грешников. Может, вестеросским септонам тоже следует каким-нибудь трюкам выучиться? Или чтобы нагие девицы плясали во славу Семерых. Тогда бы Оберин, пожалуй, стал бы частым гостем в септе. Что сделает службу лучше, как не кающиеся грешницы, обнаженные в знак своего раскаяния? Жрец изрыгнул огонь, словно дракон, и прихожане отпрянули в благоговейном ужасе. Оберин задорно рассмеялся, на мгновение зажмурившись от жара, волной хлынувшей ему в лицо. Когда юноша поднял веки, его глаза, черные и блестящие, словно ониксы, встретились с невидящим взглядом рубинов в глазницах жреца. Он зашипел по-змеиному, взмахнул рукой. Пламя костра, сложенного у его ног, лизнуло широкий рукав и вмиг заалело, налилось кровавой краснотой, вскинувшись высоко, к самому небу. Красный Змей отшатнулся, когда гибкие острые языки потянулись к нему. Справа плеснуло звонким девичьим смехом. — Страшно? — девушка проказливо щурилась на солнце и улыбалась, отчего татуировки огня на ее щеках плясали. Медно-рыжие локоны, карие глаза и шаловливая улыбка на вишнево-красных губах. Легкую тунику из алого шелка подхватывал под грудью поясок из золоченой кожи. — Не нужно бояться. Это Р’глор, Владыка Света, раскрывает тебе свои объятия. Он защитит тебя и согреет… ибо ночь темна и полна ужасов. — Вот как? — принц окинул девушку ленивым взглядом. — Я бы предпочел, чтобы ты мне свои объятия раскрыла. Татуировки выдавали в ней служительницу огненного храма, но прелестница огнем не плевалась, да и глазки у нее живые и ясные, не то, что камни у этого жреца. Асшай на перинные дома богат, но забавно будет с такой искоркой позабавиться. В Семи королевствах пословица гуляет, мол, у септы между ног дверь в царство Неведомого. Жаль, Оберин не успел проверить. Но ничего, по возвращению в Дорн Красный Змей обязательно заползет в храм-другой. Юноша озорно скользнул пальцами по голому плечу жрички — или послушницы, Неведомый разберет этих асшайцев! — на что девушка захихикала, обжигая Мартелла взглядом из-под ресниц. — Господин меня никак к греху толкает. Владыка Света ведь все видит, — она погрозила ему пальцем и, зазывно покачивая бедрами, пошла прочь. Огонь костра по-звериному припал вдруг к земле и пополз, потянулся за ней, но осыпался искрами под шагами Оберина. — Я тебя согреть могу не хуже вашего хваленого Владыки Света, — принц покосился на шибко набожную толпу — не знает ли кто общего языка? Послушница, может, его словам и посмеется, но особо ретивый прихожанин может шутки не понять. — В Дорне знают толк… в огне. — Так господин из Дорна? — девушка не обернулась и не остановилась. Дорниец немного прибавил ходу. — Так что жар мне хорошо знаком. — Неужели? А господин слышал о жаре драконьего пламени? Который плавит даже валирийскую сталь, обращает кости в угли? Знает ли господин, что там, где жар — там и холод, и тьма? На смену знойному дню всегда приходит ночь, — асшайка хлестнула Красного Змея взглядом через плечо, — а ночь темна и полна ужасов. — Я смогу тебя защитить, — девушка остановилась так резко, что Оберин едва не врезался в нее. Он и не заметил, что они так далеко отошли от храма. Улица кипела жизнью, мимо сновали бледные и светловолосые лиссенийцы, черные, словно осьминожьи чернила, летнийцы, тирошийцы с разноцветными бородами. Но не бегали со смехом и визгом дети — ни нищих, побирушек или воришек, ни в храмах и тавернах Асшая принцу не встречались ребятишки. Черные дома жались друг к другу, по ним пробегали тусклые блики света, которые маслянисто-поблескивающий камень стен глотал с жадностью болота. Жричка смотрела на юношу пристально, улыбка ее растаяла. — А кто же защитит вас, господин? Кто осветит ваш путь во тьме? — Я сам найду свой путь, — отчеканил Оберин. Такой поворот разговора ему совсем не нравился. Дорниец часто заморгал, в слепящем солнечном свете ему показалось, что татуировки на девичьих щеках извиваются. — Ваш путь давно определен, мой дорнийский господин. Я видела, что вы придете. Видела в пламени, — улыбка вернулась на ее губы, изогнула их по-детски лукаво. — Но я подарю вам свой жар, а вы мне — свой. От вашего жаркого жизненного света родится тень, которая будет принадлежать Р’глору, и это будет единственный сын, что родится от вашего семени, — обжигающе-горячая ладонь коснулась смуглой щеки дорнийского принца, — но господин может отказаться. Или все же рискнет, чтобы наше пламя воспылало высоко и ярко? Асшай — город магии, тайн и загадок, зловещий и манящий, как слова красноволосой жрички с татуировками огня на щеках. Ее взгляд искушал и предостерегал одновременно, а Оберин Нимерос Мартин никогда не боялся женщин. Пусть лучше она его боится, но не слишком. Красный Змей притянул девушку к себе, дерзко ухмыляясь. — Огня во мне хватит на десяток сыновей, моя красавица, — с юношеской бравадой заявил Оберин, на что жричка ответила слабой улыбкой. Она взяла Мартелла за руку и повела за собой, все дальше от храма, в глубину лабиринтов черных асшайских улиц.