Дюжина шагов в потемках

Разведчика губит не риск, и не случай, и не предательство. Разведчика может погубить только одно — страх. Юлиан Семенов

Капля крови ударилась о гладь воды и тончайшими прожилками разошлась по дну таза. Ильбэ зачерпнул обеими горстями прямо из центра этой капли и умыл лицо, чувствуя, как от ощущения холодной влаги на коже проясняется в голове. Последние полторы дюжины лет у Ильбэ частенько шла кровь носом. Поначалу это тревожило, а потом стало обыденностью, которую нет нужды замечать. Иногда Ильбэ пытался вспомнить, как ему жилось без этих капель крови в тазу для умывания, удушливых кошмаров каждую минуту сна, постоянного ожидания подвоха даже от самого себя. Когда-то у Ильбэ были нормальные руки, а не белые, с узловатыми суставами и ярко очерченными синими венами. Когда-то он мог без остановок пройти рудники из конца в конец, и ему не приходилось отдыхать в каждой пещере по полчаса, восстанавливая сбившееся дыхание. Когда-то он носил толстенную косу до середины спины, и волосы в ней были серо-серебристые, а не бело-пепельные, как сейчас. Иногда Ильбэ казалось, что никакой жизни до Ангбанда у него не было. Или Орсориль, друг Дэнетора, все же погиб в плену, а его память досталась непонятному существу по имени Тагрант – не орк, не майа, но и квендо уже не назовешь. Таких квенди не бывает. Черные мысли отступали, лишь когда Ильбэ запирался у себя, садился напротив окна и, глядя на горизонт, за которым, возможно, для кого-нибудь всходило солнце, повторял беззвучно одни и те же слова: «Манвэ Сулимо король Арды и владыка ветров, Варда Элберет Звездная Госпожа, Оромэ Белый Всадник, Ауле Кователь, Ульмо из морских глубин, Намо Мандос, Ирмо Лориэн, Эстэ, Ниенна, Йаванна, Тулкас, Нэсса…» Ильбэ больше не верилось, что его слышат. Но согревало знание, что где-то далеко за морем, которого он никогда не видел, на прекрасном благословенном острове живут силы, противоположные тьме. И у них есть имена. …Слуга убрал таз и нетронутый завтрак. Ильбэ теперь редко испытывал голод. Предстоял новый день в потемках, проживать который не хотелось. Впрочем, как предыдущие. *** Подземелья, где мучали пленных, находились в стороне от рудников. Это была отдельная система подвалов под самой цитаделью. Но если шахты и местами природные туннели рудников могли привести к выходу за пределы Ангбанда, то из обложенных камнем и обитых железом коридоров подземелий дороги на волю не было. Подземелья насчитывали несколько уровней вниз. За все столетия в Ангбанде Ильбэ так и не смог понять – три, четыре или все шесть. Иногда уровни переходили один в другой незаметно, иногда требовалось спускаться по заплесневелым лестницам. Ближе к выходу располагались комнаты пыток, далее шли камеры, а на самых нижних уровнях – каменные и земляные мешки для смертников. По подземельям испокон веков веяли лютые сквозняки, а эхо годами могло носить по бесконечным коридорам предсмертные крики давно замученных узников. Пахло ржавчиной, кровью, гарью и гниющими останками. Даже пауки и крысы не водились в подземельях, а орки предпочитали пореже заходить на нижние уровни. За годы, прошедшие после неудавшегося восстания, Ильбэ стал в подземельях частым посетителем. Раньше и он старался бывать тут как можно реже, но теперь, движимый целью во что бы то ни стало найти друзей, облазил все уровни, от пыточных до земляных мешков, заглянул в каждую камеру по несколько раз и окончательно снискал среди орков славу жуткого существа, которое не боится ни туннелей в рудниках, ни дальних коридоров в подземельях. Но все поиски были тщетны. Даже из слухов не получалось почерпнуть нужные сведения. Ильбэ боролся с отчаянием тем, что не прекращал своих поисков. …Однажды он шел вдоль ряда дальних камер, в которые обычно бросали тех, от кого не получилось ничего добиться пытками, но и в рудники отправлять по каким-либо причинам нельзя. В этих камерах не было дверей, лишь вмурованные в пол решетки с узкими калитками на висячих замках. Ильбэ не впервые проходил здесь и знал, что семь камер пустуют, а в восьмой разлагается чье-то тело. Но в этот раз его ухо уловило… даже не стон, а прерывистое дыхание живого существа. Ильбэ сбился с шага, вернулся, прошел вдоль ряда еще раз, пристально вглядываясь за прутья. И – не сразу, но распознал в куче тряпья в углу одной из камер лежащее ничком тело. Пятьсот лет назад он бы прошел мимо, считая, будто не в силах что-либо сделать. Лет двести назад изобрел бы сложный план, чтобы тайно передать узнику глоток воды. Сейчас Ильбэ сходил к себе за едой, водой, бинтами и мазями, затем стребовал у дежурного орка ключи от нужной камеры и обещал лично четвертовать, если кто-то его побеспокоит. Получив клятвенное заверение, что никто даже не посмотрит в сторону, куда изволили пойти господин Тагрант, благосклонно кивнул, вернулся к камерам, отпер калитку и вошел. Пленник был настолько измучен, что не мог даже стонать и, конечно, не очнулся, когда его перевернули на спину. Увидев лицо узника в обрамлении спутанных, полуседых, но кое-где еще черных волос, Ильбэ с трудом удержался от крика. Это был Гельмир. *** Если бы в дни, когда Ильбэ выхаживал полуживого нолдо, к нему явился Майрон и заявил, что господин Тагрант раскрыт как предатель и теперь получит по заслугам, с Ильбэ сталось бы выругаться, отмахнуться и отпихнуть Майрона в сторону, продолжив путь по своим делам. Теперь, когда смутная надежда, дававшая ему силы жить, обрела подтверждение, Ильбэ не смогла бы остановить даже смерть. Он промывал раны узника, по капельке вливал в приоткрытый рот воду и мясной отвар, часами сидел рядом, согревая его теплом своего тела, шептал, тормошил, звал… При этом какой-то частью сознания Ильбэ заставлял себя помнить об осторожности. Никто из орков не знал и не мог узнать, чем он занимается. Время для обхода рудников тоже приходилось выделять, поэтому спать Ильбэ вовсе перестал, отдыхая вполглаза лишь подле раненого. На четвертый день узник начал стонать и бредить. На шестой – открыл глаза. На девятый – осмысленно ими посмотрел. А на одиннадцатый тихо поинтересовался, кто Ильбэ такой и что все это значит. Вопрос поверг Ильбэ в тяжелейшее замешательство. - Как это – кто... Ты меня не узнаешь? Дружище, неужели я настолько изменился? Или тебя били по голове чем-то слишком громоздким? - Не припоминаю, чтобы мы были знакомы прежде, - как-то по-светски, что было совсем не в духе Гельмира, проговорил узник и облизнул бледные растрескавшиеся губы. Ильбэ знал, что он постоянно хочет пить, поэтому протянул фляжку. Узник взял ее перебинтованными пальцами, но пить не стал, настороженно поглядывая на собеседника. Этот внимательный, ожидающий ответа взгляд был Ильбэ знаком, поэтому он несколько приободрился. - Я Даэрдир, помнишь? Мы вместе готовили восстание. - Но я… не готовил восстания. И твое имя впервые слышу. - Пожалуйста, вспомни, - взмолился Ильбэ. Он вообразил, что другу пришлось пережить настолько чудовищные вещи, что память отказывает ему. – Рудники, собрания под «альковом», наши планы, яблоки… - Какие рудники? – узник поставил фляжку на пол и чуть отодвинулся. – Мне приходилось слышать о здешних рудниках, но я никогда там не был. И при чем здесь яблоки? - Гельмир, послушай… - Я не Гельмир. Ильбэ ошеломленно осекся. - Но у тебя его лицо, глаза, манера держаться!.. Нолдо внимательно посмотрел на него, точно пытаясь вычислить, не является ли странный собеседник, таскающий еду и целебные мази, частью хитроумного плана врагов. Потом все же проговорил: - Меня зовут Гвиндор. Гельмир был моим братом. Ильбэ почувствовал, что пол уходит из-под ног. В голове зазвенело, реальность начала расплываться. «В конце концов, брат Гельмира – это ведь тоже неплохо, - мелькнула спасительная мысль. – Да и любой квендо. Мой долг и цель – помогать каждому». Ильбэ сморгнул и в который раз заставил себя не отчаиваться. Он даже вспомнил, как друг упоминал о старшем брате. Но… - Гельмир не говорил, что его брат тоже попался в плен. Гвиндор нахмурился. - Кто ты такой, чтобы Гельмир рассказывал тебе обо мне? Ильбэ принялся объяснять. Зачем-то с самого начала, едва ли не со своего детства, перемежая рассказ ненужными подробностями и оценкой своих поступков с высоты нынешнего возраста. Когда он добрался до, собственно, знакомства с Гельмиром, было видно, что Гвиндор порядком устал. Но имя брата заставило его встрепенуться, и окончание рассказа он слушал очень внимательно. А когда Ильбэ затих, с горечью произнес: - Мне почему-то хочется верить тебе, Даэрдир. Даже если доверяясь, я совершаю ошибку. Ты не мог слышать от Гельмира о моем плене. Когда я оказался здесь, мой брат был уже мертв. - Нет! – выдохнул Ильбэ. – Гвиндор, я не верю, что он погиб! Он не мог!.. - Я видел его смерть собственными глазами, - тихо произнес Гвиндор, и его взгляд затуманился, обращаясь к воспоминаниям. – Я командовал отрядом, стоявшим на укреплениях у Эред Ветрин. Что бы ни делал враг, стараясь нас выманить, мы должны были ждать условленного сигнала от сыновей Феанора… Ильбэ понимающе кивнул. За время, прошедшее со страшной битвы, он по осколочкам сведений восстановил ее примерный ход. Получается, Гвиндор был из той части войска нолдор, откуда явился тот отряд, погибший во внутреннем дворе цитадели. - Орки ходили поблизости – знали, что мы их слышим, - Гвиндор говорил прерывисто, лихорадочно. Он устал, раны и изнеможение давали о себе знать, но теперь пришел его черед выговариваться. – А однажды приволокли под стены крепости… я не мог его не узнать… даже издалека… даже с выколотыми глазами… Тонкая ниточка где-то у Ильбэ внутри туго натянулась, а потом оборвалась. - …Орки пытали его на наших глазах, - глухо рассказывал Гвиндор. – Отрубили сперва руки, потом ноги, а потом голову. И бросили тело в пыль у ворот. Я… я не знаю, что случилось со мной. Очнулся, когда понял, что веду отряд за собой по пустоши. На Ангбанд… Мстить, давить… Он содрогнулся всем телом. Вытер сухие глаза. - Мы смогли ворваться в ворота. Я был впереди всех и мнил себя едва ли не королем Нолофинвэ… - Так это был ты, - прошептал Ильбэ. – Тот всадник в посеребренных доспехах. - Ты видел?.. - Я пытался предотвратить закрытие врат. Но не смог… Я думал, что все погибли. - Так и есть, - Гвиндор стиснул кулаки. – Только меня взяли живым. Я был ранен, поэтому не смог ни достойно отбиться, ни убить себя. Ильбэ размышлял. Теперь, когда он знал о смерти Гельмира, надежда отыскать живыми остальных друзей уменьшилась до размеров макового зернышка. Но отринуть ее окончательно значило сгинуть. - Я устрою тебе побег. Гвиндор распахнул глаза. - Из этих подземелий? Как?! - Придумаю, - с мрачной решительностью пообещал Ильбэ. – Набирайся сил, они тебе еще понадобятся. *** План был дерзкий, шаткий и почти наверняка обреченный на поражение. Но поскольку почти все планы Ильбэ в этом проклятом месте так или иначе оборачивались поражением, он давно не чувствовал разницы. Наоборот, если Майрон, который следит за каждым его шагом, будет видеть, насколько идиотской выходит вся затея, он не станет вмешиваться, а подождет, пока Ильбэ попадется сам. А если до последнего не попадаться, Майрон просто не успеет. Когда Ильбэ изложил все эти доводы Гвиндору, тот даже высказываться не стал. Лишь смерил выразительным взглядом сперва Ильбэ, а потом орочью амуницию, которую следовало надеть. - Из подземелий все равно нет выхода, - повторил Ильбэ, протягивая ему кожаный нагрудник с железными бляшками и шлем. - Значит, тебя надо доставить в рудники. Если как раба, это привлечет к тебе внимание, ты попадешь в книгу учета. Вдобавок, тебя надо будет закидывать в плавильни или кузни, где сейчас нехватка рук. А там балроги, так просто не сбежишь. Зато если тебя нарядить в орка, никто не удивится, увидев нас рядом, идущих по своим делам. - А если нас спросят, куда мы идем? - Кто? Майар до нас дела нет, а среди орков у меня дурная репутация, лишний раз не сунутся. Гвиндор нахлобучил на голову шлем и вслух подивился: - Это ж кем надо быть, чтобы заработать дурную репутацию в Ангбанде у орков! Эру, во что я ввязываюсь… …Ильбэ до последнего был уверен, что план сорвется. Просто не может не сорваться, несмотря на все доводы. Но они с переодетым Гвиндором беспрепятственно вышли из подземелий, миновали несколько коридоров, спустились в рудники и добрались до выхода в горы. Когда Гвиндор обнимал его на прощание, и когда, прихрамывая, почти скрылся за каменной грядой, Ильбэ казалось, что вот-вот из какой-нибудь щели явится ухмыляющийся Майрон и потащит обоих обратно в подземелья, чтобы подвесить на дыбы по соседству. Но никто так и не появился. Гвиндор ушел в свой Нарготронд, минуя орочьи заставы, пустошь, болота и вечный нолдорский рок. Спустя шесть лет в цитадели праздновали падение Нарготронда. А спустя еще восемь лет Ильбэ стало не до нолдорских городов. Потому что пал Дориат. *** Ну и как вы допустили это, валар? Да-да, я вас спрашиваю! Впрочем, можете безмолвствовать – вы не слышите меня, я не услышу вас, расстояние длиною в море не стоит сбрасывать со счетов. Но, валар, как вы могли! Где были ваши глаза и уши! Ладно, я, сижу во тьме, но вы-то там, вы свободны! Разве вы не могли через госпожу Мелиан передать Тинголу, чтобы не задирался с гномами? Не знаю, в чем там было дело, и чем можно было так разозлить этот степеннейший народ, но вы-то все видели, валар! И кто кого обманул, и кто там кому чего не заплатил. Уму непостижимо, я здесь каждый день расплачиваюсь рассудком, а они ссорятся из-за каких-то камешков и кусочков блестящего металла. А я определенно расплачиваюсь рассудком, потому что разговариваю с вами, валар, как будто вы сидите передо мной рядком и внимаете. На самом деле передо мной только чернильница. И еще окно. Но это не значит, что я не могу высказать все, что думаю о вас, валар, и о вашем пренебрежении обязанностями! А эти нолдор? Я до сих пор не уверен, что сведения об их нападении на Дориат – правда. Как мог Нельяфинвэ, с которым мы разговаривали, из одной фляжки пили, вдруг пойти убивать моих сородичей? Вдруг я вообще помогал убийце своей жены и сына? Мне от этого, валар, крепко не по себе. Вы, конечно, молчите. Скромные. Слова не скажете в оправдание. А я вам скажу, что вы окончательно стыд потеряли на своем острове! Почему вы не могли остановить, вмешаться? Или хотя бы вложить в эти головы толику разума? Я не в состоянии постигнуть вашу логику. Сперва вы пускаете на небо солнце, а потом даете всяким запросто разрушать Дориат. Дважды подряд. Это уже слишком, валар, даже для вас. Куда смотрели орлы, наконец? Я не видел их здесь уже лет пятнадцать. Куда вы посмели задевать орлов, отвечайте мне немедленно! Молчите… Всегда молчите. Вот будет весело, если вас на самом деле не существует, а я тут просто с чернильницей разговариваю. В отличие от вас, чернильницу я могу видеть. И даже потрогать. А это в моем положении немало. Какое положение, валар? Вам действительно интересно это знать, или я живу иллюзиями? Отвратительное положение, хуже некуда. Сперва погиб отец, теперь вот жена и сын. Ради кого я вообще тут еще мучаюсь? Мне следовало сдохнуть в тот же день, когда я узнал, что слухи про Дориат правдивы. Я даже веревку приготовил. Это в первый раз. Во второй раз для верности достал крысиного яду. А потом вспомнил, что я как будто лорд, и на моей ответственности четыре с половиной тысячи узников из рудников. И их число постоянно растет, потому что владыка Мелькор, чтоб ему так процветать, как мне, постоянно завоевывает наши города и угоняет немеряно народу в рабство. Тут на рудниках даже люди есть. Но они долго не живут. Спрашивается, валар, если вы короли и королевы этого мира, то как вы допускаете подобное? Вы вообще отдаете себе отчет? А кому отдаете? Хоть бы мне отдавали, если больше некому. Кто еще вам все это выскажет в лицо, простите, в чернильницу, если не полусумасшедший лаиквендо в цитадели тьмы? Кстати, почти никто не знает о существовании народа лаиквенди, и все меня тут называют синдой. Это тоже ваш просчет, валар, и я с вас непременно спрошу! Думаете, не посмею? Думаете, правда? После того как я закопал собственного отца в куче безымянных трупов, и он там гнил много месяцев, для меня не существует невозможного. Валар, у вас когда-нибудь умирал отец? А мать? Да что вы вообще о жизни знаете! Валар, это забавно, но орки боятся меня сильнее, чем Майрона. В какой-то степени логично: Майрона они годами в глаза не видят, а я распекаю их каждый день. Вот вчера, валар, один случай был… Впрочем, я заговариваюсь. Вряд ли вам это интересно. Валар, вы не замечали, что я становлюсь брюзгой? И крайне нечутким собеседником. Все время говорю о себе. Впрочем, да, вы же мне не отвечаете. И чернильница молчит. Хотя, валар, когда чернильница начнет мне отвечать, я все-таки достану веревку. Или яд. Не решил еще. Все это долго, больно и противно, а умереть хочется без мучений. Я уже умирал с мучениями, валар, и мне не понравилось. Есть еще вариант зарезаться кинжалом, но тут уж у меня точно дрогнет рука. Уже не тешу себя надеждой, что доживу до падения Ангбанда. Это просто невозможно. Падение, я имею в виду. Прожить можно еще долго. До тех пор, пока не захлебнусь во сне кровью из носа, или пока Майрону не надоест со мной играться. Вы вообще знаете, что такое отчаяние, валар? Посмотрите на меня. Хорошенько посмотрите. Это оно и есть. *** Ильбэ никогда прежде не видел, чтобы на верхних этажах Ангбанда у дверей выставляли часовых. Орков здесь терпели лишь в качестве посыльных и слуг, но двое воинов при полном комплекте оружия явно не относились ни к тем, ни к другим. Они стояли по бокам закрытой двери, которая, как знал Ильбэ, вела в одну из кладовых. - Что вы здесь делаете, кто разрешил? – обратился Ильбэ к оркам, поравнявшись. - Приказ господина Майрона, - отчитался один из них. – Охраняем ценного пленника. У Ильбэ внутри все подпрыгнуло, по груди разлилась тупая ломота. Что это мог быть за пленник, если его поместили на верхних этажах, а не в подземелье? Почему Майрон занимается им лично? И не является ли это ловушкой для самого Ильбэ? Майрон мог знать о побеге Гвиндора и не трогать Ильбэ лишь из-за своей странной игры с доказательствами. А теперь решил подсунуть такого пленника, во время освобождения которого Ильбэ непременно попадется. Стоило пройти мимо. И все же… - Отоприте дверь. - Но господин Майрон велел никого не впускать и не выпускать… - Я не получал от него запрета, следовательно, мне можно. И поскорее, я не желаю торчать в этом коридоре до конца времен! Кладовая была узкой и тесной, пять на десять шагов. Раньше здесь стояли шкафы и сундуки, но теперь их вынесли, а у дальней стены разместили топчан, укрытый волчьей шкурой. Там сидел, подтянув колени к подбородку, темноволосый квендо. В глазах, уставившихся на вошедшего, блеснул ужас пополам со слезами. «Совсем мальчишка», - подумалось Ильбэ. Он прикрыл за собой дверь и шепотом, чтобы не услышали орки, проговорил: - Не бойся. Кто ты? Ты знаешь, почему тебя держат здесь, а не в подвалах? При упоминании подвалов квендо содрогнулся всем телом. И тихо прошелестел в ответ: - М-меня… меня обещали отпустить. - Кто обещал? Почему? – Ильбэ подошел вплотную, внимательно рассматривая этого странного узника. Лицом он походил на нолдо, но подобный страх Ильбэ доводилось видеть большей частью у рабов из Дориата. Квендо не ответил. Он уставился Ильбэ за спину, вжавшись в стену и приоткрыв рот, точно хотел бы закричать, но собственное горло отказывалось ему повиноваться. Ильбэ понял, в чем дело, за долю мгновения до того, как за спиной прозвучало вкрадчивое: - Так-так, Тагрант. Вижу, ты успел познакомиться с Маэглином. Ильбэ медленно обернулся и поклонился. Похоже, Майрон действительно следил за ним. - Прошу прощения. Мне не доложили о пленнике, и я взял на себя труд лично проверить слова часовых. - А тебе и не должны докладывать о делах Владыки, - Майрон усмехнулся уголками губ, а глаза оставались бесстрастными. С топчана не доносилось ни звука: видимо, квендо забыл, как дышать. – Маэглин его личный гость. Знаешь, Тагрант, Маэглин благоразумен, как и ты когда-то. Он уже рассказал все, что хотел знать Владыка. За это мы отпустим его домой. Майрон выдержал значительную паузу и мягко прибавил: - В Гондолин. Ильбэ обернулся на Маэглина. Он все понял. Что хотел знать Мелькор, почему пленника отпускают, зачем Майрон хотел, чтобы Ильбэ это знал. Тайный город, хранимый Ульмо, оплот короля нолдор, многим еще давал надежду. А теперь Гондолин падет, как пал Нарготронд, или даже хуже. Ильбэ смотрел на Маэглина и пытался понять, какие страшные пытки вынудили его открыть врагу местоположение своей родины, крепости, убежища тысяч жителей, среди которых наверняка немало женщин и детей. Пытался – и не мог. Наверняка Маэглину известно о Мелькоре и валар побольше, чем Ильбэ, когда он попал сюда. Да имей Ильбэ тогда хоть десятую часть своих нынешних познаний об устройстве мира – умер бы любой из смертей, но не поклялся. Майрон словно прочитал его мысли. - У Маэглина не будет времени на пустые раздумья. В отличие от тебя, Тагрант, он не успеет пожалеть о своем решении. И правильно сделает. «Он говорит начистоту. Теперь мне точно конец», - равнодушно подумал Ильбэ. - Куда прикажете отправиться, господин Майрон? «Подвалы? Сразу в каменный мешок для смертников или сперва в пыточную? А может, к балрогам в печь? Или сам испепелит?..» Майрон смотрел на него долго-долго, и взгляд пронизывал не хуже раскаленной спицы. В этих глазах было экстатическое наслаждение страхом Маэглина и отчаянием Ильбэ. Майрон пил их чувства, как хорошо выдержанное вино, катал по языку, слизывал капельки с ободка бокала. Ильбэ чувствовал себя пустеющей бутылкой, которую вот-вот зашвырнут под стол или разобьют о чью-то голову. Майрон улыбнулся – на этот раз всем лицом, и глазами тоже. Он был доволен. Доволен и сыт. Ильбэ стало дурно: от носа по подбородку потекла кровь, в ушах зазвенело, темные стены кладовки слились в мутное пятно. - Ступай к себе и утрись, Тагрант, - услышал он точно издалека. – А потом иди в рудники, твоя смена еще не окончена. …До своих комнат Ильбэ добрел наощупь, долго не мог попасть ключом в замочную скважину, тряслись руки. Стало легче, когда он отыскал на столе кувшин воды и опрокинул себе на голову. Окружающий мир обрел четкость. Ильбэ без сил опустился на стул, даже не пытаясь искать в шкафу сменную одежду и полотенце. «Итак, Гондолин падет. А со мной Майрон намерен играться до последнего. Валар, вас определенно не существует, иначе вы не допустили бы такое. Я сейчас даже не о себе, а о Гондолине». Он выдвинул ящик стола. Достал моток щедро натертой воском веревки, склянку с белым порошком крысиной отравы, рядом положил кинжал из ножен. «Какой роскошный выбор. Даже глаза разбегаются. А если бы я не был так расточителен с водой, то еще до кучи осталась бы возможность утопиться в кувшине». Ильбэ затянул петлю, вынул пробку из склянки. «Повеситься, отравиться или зарезаться? Жребий, что ли, кинуть…» Противно было и первое, и второе, и третье. Хотелось убежать в детство, когда была жива мама, и долго, взахлеб, рыдать у нее на груди, пересказывая между всхлипами весь этот страшный сон. Ильбэ распустил узел, вставил пробку обратно, убрал все в ящик, а кинжал в ножны. Вытерся полотенцем, переоделся и пошел на обход рудников. Гондолин пал спустя год. И даже весть о гибели самого Готмога при его взятии не могла уравновесить тяжесть этой потери. В рудниках болтали, что Маэглин тоже погиб. Но Ильбэ не нашел в себе душевных сил узнавать это наверняка. *** Всякий раз, когда Ильбэ, ругая валар, считал, что хуже быть уже не может, случались такие события, после которых предыдущий повод для отчаяния начинал казаться досадным пустяком. Так было и после падения Гондолина. Ильбэ знал, что многим жителям, в том числе принцессе Идриль с мужем и сыном, удалось уйти из города и поселиться во владениях Кирдана близ моря и реки Сирион, где нашли приют и беженцы Дориата, среди которых была принцесса Эльвинг, хранившая сильмарилл. Мелькор уже начинал собирать войска для удара, когда Ангбанд потрясла невероятная новость: на гавани Сириона напали сыновья Феанора с остатками воинов, устроили там очередную братоубийственную резню и погибли. Позднее выяснилось, что погибли не все феаноринги, но поселение разнесли основательно, а сильмарилл не то потеряли, не то утопили вместе с владелицей. Несколько месяцев с тех пор у Мелькора было хорошее настроение, а войска, предназначавшиеся для атаки на гавани, стали готовить к взятию острова Балар, куда перебрался Кирдан и выжившие в резне. Ильбэ твердо решил добыть сведения о грядущем нападении. Он заставлял орков воровать для него карты и схемы продвижения войск, записывал длинные шифрованные послания, прочесть которые смог бы только квендо, тоже живший во времена до Великого Похода. Ильбэ даже нашел нескольких посланников, которые дошли бы до Балара и передали все Кирдану (правда, сами посланники о своей роли пока не догадывались). Должно быть, за Ильбэ следили пристальнее, чем ему казалось. Однажды Майрон прислал к нему посыльного с приказом немедленно явиться во внутренний двор цитадели. Это было подозрительно. Прежде Майрон либо сам возникал у Ильбэ за спиной, либо принимал у себя в покоях в строго отведенные для этого дни. Мысленно браня валар и всех балрогов поименно, Ильбэ на всякий случай сжег кипу бумаг, предназначавшихся для Кирдана. Он все равно помнил сведения наизусть, если останется жив, восстановление не займет много времени. Майрон в самом деле ждал Ильбэ во внутреннем дворе. Длинный черный плащ стелился по гладким плитам, с которых еще двести лет назад стерли кровь неосмотрительных воинов Фингона. Руки Майрона были в перчатках из тонкой кожи. Поговаривали, материал на эти перчатки содрали с кистей и запястий какого-то насмерть замученного квендо. Ильбэ знал, что это неправда. Для пошива перчаток подходит кожа, содранная со спины. И на тот момент квендо был еще достаточно жив, чтобы кричать. - Вы звали меня, господин Майрон? - Здравствуй, Тагрант. Что-то ты задержался. - Прошу прощения. Я недавно вернулся из рудников, мне требовалось умыться и сменить одежду. - Тагрант, ты нерадив. Если я велю явиться срочно, твой долг прибежать в той одежде, в которой застал тебя приказ, будь то пыльная туника, ночная сорочка или же отсутствие оной. - Майрон оказался рядом, теперь они стояли друг напротив друга в центре пустого двора. Непривычно пустого для этого времени суток. – Ну а если ты потратил время на уничтожение улик, то следовало сказать об этом прямо, без вранья. Твое слово против моего, Тагрант, и как всегда никаких доказательств. Ты хорошо умеешь уничтожать улики, никогда не попадаешься, верно? Очень полезное качество разумного существа. Я искренне это ценю. Что же ты молчишь, опустив голову, Тагрант? Ты отвык от откровенности? Помнится, в нашу первую встречу ты был более искренен. А потом отчего-то заврался… Подними голову, сейчас же! Пальцы в перчатках железной хваткой стиснули Ильбэ за подбородок, вынуждая посмотреть вверх. Ильбэ невольно скользнул взглядом по окнам бойниц, запертым воротам, высокой кованой ограде, отделяющей двор от выхода на галерею… Мир застыл. Мир обрушился. На острые пики ограды было насажено четыре отрубленные головы. Мертвые лица были искалечены пытками, но Ильбэ не мог их не узнать. Сарно. С выколотыми глазами, отрубленными ушами, безгубый рот распахнут в крике. Ланго. Глаза целы, а с нижней половины лица содрана кожа. Тингэ. Изрезанный, изгрызенный, переломанный. Веривэн. Длинные седые волосы, белые на фоне черной ограды. Капелька крови сорвалась с ее горла и упала на камень двора. Свежая. - Забавно, что ни один из них не сказал ничего, что могло бы меня заинтересовать, - хмыкнул Майрон. - Впрочем, мы ведь оба с тобой знаем, чье имя они могли назвать. Ильбэ молчал. - Ты очень высоко забрался, Тагрант, - Майрон снова сжал его подбородок, заставляя направить взгляд на шпиль центральной башни, видимый отсюда. – И продолжаешь карабкаться, как я погляжу. Скажи что-нибудь, Тагрант. Это приказ. Ильбэ услышал себя, словно со стороны: - Каковы будут дальнейшие распоряжения? Усмешка. Сытая, жестокая. - Распоряжения? А карабкайся дальше. Или упади. Дно, Тагрант, одинаково твердое для всех. *** Ильбэ не помнил, как вернулся к себе. Он опомнился, когда понял, что уже некоторое время сидит на ледяном полу около кровати и бьётся головой о стену. Из темноты в углу выступила Веривэн - такая, какой Ильбэ ее никогда не видел, в длинном платье и шелковых туфельках. Выступила - и растаяла без следа. «Это конец», - сказала чернильница. И Ильбэ с ней согласился. Не было страха, слез, даже предчувствия облегчения, которое принесет смерть. Вокруг Ильбэ и внутри него сгустилась безликая пустота, стирая мысли, образы, чувства. Он поднялся на ноги и вышел из комнат, оставив дверь нараспашку. Коридоры, лестница, за гранью слышимости - далекие шаги ангбандских обитателей. Для них жизнь как будто идет по-прежнему. Гладкая, открытая площадка самой высокой башни, с которой Ильбэ - тот, другой, надеющийся и боящийся Майрона - сотни лет назад пытался докричаться до орлов. Чем выше заберешься - тем ниже падать. А дно одинаково твердое для всех. И будет почти не больно. Ильбэ перегнулся через парапет, в последний раз посмотрел вдаль, на темные тучи до горизонта, и... И замер, парализованный увиденным. Десятки исполинских орлов кружили в небе. Они пронзали могучими крыльями облака пепла, и сквозь прорехи начинали бить золотые клинки солнечных лучей. Орлы танцевали под тучами, повинуясь безмолвной музыке ветров, по пестрым перьям скользили блики света. Сама жизнь в лице прекрасных птиц бросала вызов тьме и погибели, бесстрашно смеялась в лицо Врагу, звенела, искрилась, надеялась... Ильбэ не знал, что несколько часов назад к берегам Эндоре пристали сотни ладей с лебедиными изгибами носов. И что золотоволосые воины с негасимым пламенем в глазах сошли на берег. Что орки бежали в страхе, а новая яркая звезда без слов говорит всем и каждому о грядущих переменах. Ильбэ не знал об этом и не мог знать. Но вид орлов среди перекрестий солнечных лучей напомнил ему, что даже крошечная надежда сильнее самого большого отчаяния. И теперь эта надежда у него была.