Дюжина шагов в потемках

- Вы плохо выглядите. - Хорошо, что еще вообще живу. Фильм «17 мгновений весны»

Сначала была боль. Лютая, как никогда в жизни. Именно так ощущается спина, по которой долго и с оттяжкой хлестали зазубренной плетью, выдирая куски мяса. И так ломит руки, чудом не вывихнутые, но растянутые до последней жилки. Пронзительно жгутся следы веревок на лодыжках. И даже полузабытая пощечина от Саурона саднит на половину лица. - …Три тысячи, можешь себе представить! – восклицал нежный девичий голос, а спину продолжали терзать, заливать чем-то жгучим, ковыряться в ранах. – Все годы войны они были там, а кто-то и подольше. - Теперь плохое для них закончилось, - ответил другой голос, тоже женский, но более рассудительный. – Промывай тщательнее, чтобы грязи не осталось, потом вот здесь и здесь можно будет зашить. Повезло, совсем свежие. В спину, судя по ощущениям, вогнали до основания штурмовое копье на занозистом древке. - Я стараюсь! Вторая бутыль настойки пошла. А ты слышала что-нибудь о том узнике, который провел отряд вглубь Ангамандо? Все разное говорят… - Слышала, он пропал, - ответила рассудительная девушка. – Искали, конечно, но разве в такой суматохе найдешь… Может, его тоже спасли вместе с прочими ранеными. Ты закончила? - Сейчас, еще вот здесь дочищу. Готовь иглу. Давай постараемся, чтобы шрамов не осталось. - Нас ждут еще полсотни раненых, и на красоту нет времени, прости Эру за страшные слова. Когда он поправится, сходит к целителю и сведёт. - Тогда иди к остальным, а я еще повожусь. - Что, понравился? - Когда-то он был красивый, мне кажется. Если представить его без кровоподтека… Ильбэ с трудом осознавал, кто он, не понимал, где находится. Лишь знал, что ему очень больно. Он попытался крикнуть, но сумел издать только сиплый жалобный стон. Голоса слаженно охнули, чьи-то пальцы легли на виски, а у носа оказалось что-то резко и сладко пахнущее. От этого запаха, а еще от напевного бормотания стал накатывать сон, боль притупилась. Единственной связной мыслью Ильбэ было непонятно откуда взявшееся убеждение, что смерть выглядит не так. А потом он крепко заснул и больше ни о чем не думал и ничего не чувствовал. *** Ильбэ ощутил, что его пытаются напоить чем-то теплым. Голову держали приподнятой, в рот тыкался краешек посудины. - Может, у него судорога? - Не похоже. Просто зубы сжал. Их бы разомкнуть, но как это сделать осторожнее… - Давай дождемся Вельдо, он что-нибудь придумает. - Вельдо придет только вечером, а этот бедняга четверо суток ничего не ел, если не больше. Так. Ты держи голову и чашу, а я просуну между зубами ложку, и когда он приоткроет рот… …В горло потекла солоноватая жидкость, но Ильбэ забыл, как глотать. Он начал захлебываться и скорчился в приступе кашля. Его перевернули, ударили по спине, вызвав волну боли. - Ах! Чуть не убили! – испуганный и растерянный голос. И снова – более рассудительный: - Пока смочим ему губы водой. А дальше и впрямь придется ждать Вельдо. Но я не представляю, что он может сделать, если раненый не приходит в себя и не глотает. Являлся ли к нему находчивый Вельдо и сумел ли что-нибудь придумать, Ильбэ так и не запомнил. *** - Ты меня слышишь? – ласково спросила золотоволосая девушка в белой накидке. – Как ты себя чувствуешь? Как тебя зовут? Ты помнишь свое имя? Ильбэ смотрел на нее и молчал. У него не было сил вспоминать какие-то слова и произносить их вслух. Тем более, в виде осмысленных ответов на вопросы. И от ответов, и от вопросов его тошнило. - Может, поешь хоть немного? – снова задала вопрос девушка. – Ты здесь уже десять дней, и мы не можем тебя накормить, только пару раз Вельдо смог дать тебе воды. Хочешь, я принесу поесть и помогу тебе? Ты… меня слышишь? Девушка превратилась в Веривэн. Потом в летучую мышь. Это было слишком, Ильбэ попытался заплакать, но не сумел издать ни звука… …Он ощутил, что его гладят по голове. Руки были настоящие, теплые. - Пожалуйста, приди в себя, - говорила девушка… Та? Или другая, рассудительная? Непонятно и не хочется думать… На лоб Ильбэ упала чужая слезинка. - Если ты и дальше не будешь есть, то умрешь от голода у нас на руках. И мы ничего не сможем сделать… Умереть? Что это? Кажется, что-то нестрашное и закономерное. Пусть бы так. *** Белые полотняные стены – это шатер, в котором он лежит. Утром они становятся розовыми, к полудню золотятся, а вечером голубеют. Ночью они просто белые, и за ними темнота. Жестокая, когтистая, хлопающая перепончатыми крыльями. Каждый раз страшно до одури, что новый день не настанет и темнота ворвется в шатер. Но проходит время, и белое полотно снова начинает розоветь. Если лежать на боку и не шевелиться, уже почти не больно. Больно только во время перевязок, хотя раны уже никто не промывает и не штопает иголкой. Даже швы сняли. Только постоянно заговаривают с ним и хотят накормить. Ильбэ не против поесть, но начисто забыл, как это делается. У него нет сил вспоминать. Хочется покоя. И ни о чем не думать. *** В этот раз Ильбэ проснулся от разговора за тонкой стеной шатра. Нежный голос целительницы с надрывом расписывал кому-то все недостатки больного: - ...До сих пор молчит, ничего не ест. И тает, как свечка. - А я чем могу помочь? Голос отвечающего показался Ильбэ смутно знакомым. Но тот говорил тихо, и где Ильбэ мог его слышать, вспомнить не получалось. Да и зачем? - Ты ведь тоже был... там, - многозначительно вздохнула целительница. - Мы ничего не знаем, ничего не можем сделать. Прочие, кого я видела, не такие. Они могут плакать целыми днями, желать смерти, стремиться к жизни, не верить в происходящее, но вот так... - Это если остались силы плакать и не верить. - Я не понимаю... - И хорошо. Ладно, я посмотрю на него. Веди. «Веди - это ко мне», - понял Ильбэ. Отметил краем сознания как что-то неважное. Шаги. Шепотки. Шорохи. Ильбэ снова начал задремывать, когда шаги зазвучали совсем близко. Он открыл глаза. Над ним стояли целительница и высокий незнакомый ваниа. Ясноглазый, золотоволосый, словно сияющий изнутри живительным солнечным светом. Ильбэ почему-то запомнился вышитый узор на его тунике: переплетенные ростки дерева гинкго. Ваниа сел на лавочку у изголовья. - Здравствуй, - мягко сказал он. - Ты не будешь против, если я... - он вдруг осекся, пристально всматриваясь в его лицо, а потом едва слышно, неверяще выдохнул: - Ильбелег?.. Ты?.. Внезапная догадка ударила в голову, перед глазами на миг вспыхнула кровавая муть. Нет, Ильбэ ни за что не узнал бы это лицо в обрамлении золотых волос, осанку и тунику, но голос... «Невозможно». - Гилдир? - это прозвучало тише шепота и стоило неимоверных усилий. Но Ильбэ не мог молчать. Целительница ахнула. Гилдир еще раз ошеломленно окинул Ильбэ взглядом, а потом единым порывом сгреб в охапку, крепко обняв за плечи. Впрочем, быстро отстранился, продолжая лишь держать за руку. - Я не сделал тебе больно? Ильбэ чуть мотнул головой. Он всматривался в лицо Гилдира, пытаясь найти в нем черты измученного узника, какого знал когда-то. С первого взгляда - ничего похожего. Но форма носа, губ, выражение глаз... А вот этот шрамик он помнил совсем свежей раной... Призрак, морок, как Веривэн? Нет, рука живая и теплая, хватка крепкая. Настоящий. - Что с тобой случилось? - спросил Гилдир. Ильбэ лишь беспомощно наморщил лоб. Произнести столько слов разом было непосильной задачей. - У тебя есть раны, которых целители не нашли? Тебя пытали чарами? Как долго после нашего расставания ты был... Тагрантом? Ответить на все это жестами было невозможно. - Всегда... был, - от слов и впечатлений кружилась голова. - Я... устал. - Тебе трудно говорить? Ильбэ моргнул. Гилдир тронул его за плечо, с болью заглянул в глаза. И очень тихо спросил: - Это ведь ты довел авангардный отряд восточного фланга до рудников? Ильбэ снова моргнул и краем глаза увидел, как целительница зажимает ладонями собственный рот. Гилдир закусил губу и нахмурился. - Ильбелег, держись. Потерпи еще немного, сейчас я приведу того, кто тебе поможет. Ильбэ крепче сжал его руку. На здравый смысл не было сил. - Пожалуйста, не уходи... - он бы заплакал, если б мог. Когда-то Ильбэ пел Гилдиру детские колыбельные, а теперь сам ваниа разговаривал с ним, как с ребенком. - Я скоро вернусь, обещаю. Послушай: там, в Ангбанде, ты каждый день возвращался ко мне, несмотря на орков и тьму. Неужели я не вернусь посреди мирного валинорского лагеря, после победы над Врагом? Это ведь логично, правда? Я помню, ты всегда любил логику. Ильбэ на миг сделалось страшно, что Гилдир всего лишь приснился ему и сейчас навсегда уйдет за грань реальности. Эта вспышка лишила его последних сил. Ильбэ заставил себя смириться и кивнуть. - Я быстро! - эхом донесся до него голос Гилдира. После его ухода Ильбэ почти сразу провалился в забытье. Право же, это было милосерднее мук ожидания. *** Все виделось будто в золотом тумане. Ильбэ лежал, окутанный ровным сиянием. Дышалось удивительно легко - Ильбэ вдруг понял, что так дышится, когда нет страха. Из дымки выплыло лицо с ясными глазами. Таких глаз не бывает у квенди. - Здравствуй, - даже голос был под стать этим глазам: светлый и лучистый. К запястью прикоснулись осторожные пальцы. Ильбэ смотрел на сияющий лик и чувствовал, как возвращаются силы. - Здравствуй, - прошептал он. - Кто ты?.. - Эонвэ, - просто ответил незнакомец. Вот он, значит, какой: ужас Ангбанда, злейший враг Майрона, полководец Валинора, Белый Всадник новых времен... - Я… слышал о тебе. - Вот и хорошо, - в руках у Эонвэ оказалась чаша. – Открой, пожалуйста, рот. Тебе нужно поесть, чтобы стало легче. Странное дело, но в присутствии Эонвэ Ильбэ сразу вспомнил, как нужно глотать. И ни разу не подавился. Краем глаза он увидел за плечом Эонвэ Гилдира и нескольких целителей. На их лицах застыло странное сочетание радости с горечью. От еды прояснилось в голове, и Ильбэ спросил: - Ангбанд пал? - Дюжину и один день назад, - ответил Эонвэ, убирая в сторону пустую чашу. – Сейчас двадцать второе мая, три часа пополудни. - А лагерь… На Анфауглит? - Нет, много южнее. Мы на опушке зеленого леса. По утрам здесь поют птицы, а из чащи иногда выходят олени. Когда раненые окрепнут, лагерь будет свернут, и мы все переберемся к морю, в гавани Сириона. Голос Эонвэ убаюкивал, у Ильбэ начали слипаться глаза. Он поймал себя на мысли, что впервые за шестьсот лет ему не страшно засыпать. Рядом с Эонвэ не могло случиться ничего плохого. - Гилдир немного рассказал мне, кто ты. На твою долю выпало много тьмы и горя, поэтому сейчас ты так измучен. Я постараюсь помочь. Чтобы не утомлять тебя расспросами, позволь... - на лоб красноречиво легла ладонь. «Да», - мысленно кивнул Ильбэ и провалился в сон. *** Ильбэ открыл глаза и увидел над собой белый матерчатый потолок с незнакомыми складками. Это был другой шатер. Даже пахло здесь иначе: не травами и влажной льняной тканью постиранных бинтов, а выделанной кожей, книгами, хлебом. Ильбэ перевел взгляд в сторону и увидел, что его ложе огорожено ширмой, такой же белой, как стены шатра. У изголовья, на стуле с высокой резной спинкой, сидел золотоволосый квендо и читал книгу в тяжелом переплете. Незнакомый квендо. Не Гилдир. У Ильбэ перехватило дыхание. Неужели погибший друг ему просто померещился? Обрадоваться, а потом узнать, что стал жертвой собственного надломленного рассудка – это слишком. Самая чудовищная пытка – надеждой… Квендо поднял голову от чтения, увидел, что Ильбэ не спит, и отложил книгу. Он был очень похож на ваниа, но глаза не ваниарские, серо-голубые. Ильбэ всхлипнул – отчаянно, без слез. И заставил себя выговорить: - Гилдир… - Он здесь, - квендо приподнялся и отодвинул ширму, открывая на обозрение остальное пространство шатра. – Вон, спит на кушетке. Ильбэ ошеломленно молчал. Такое простое объяснение отсутствию Гилдира не пришло ему в голову. - Давай не будем его будить, - попросил квендо, - Гилдир три дня просидел у твоей постели, и только час назад я уговорил его отдохнуть. Ильбэ не видел лица лежащего на кушетке, но туника с узором гинкго была знакомой. Нет сомнений, это в самом деле Гилдир. Три дня, надо же… Квендо принял его молчание за согласие, сел обратно. Ширму он оставил открытой, за что Ильбэ был ему мысленно благодарен. Теперь в любой миг можно посмотреть в полумрак шатра, увидеть спящего Гилдира на кушетке и развеять глупые страхи. Ильбэ почувствовал себя настолько хорошо, что отважился начать разговор: - Кто ты? - Меня зовут Финарфин, - охотно откликнулся квендо. – Могу ли я узнать, как обращаться к тебе? Ильбэ приподнял брови. Надо же: Финарфин, король валинорских нолдор, мстящий за сыновей, поклявшийся извести орков под корень, убивающий балрогов и тому подобное. Совершенно не похож на ангбандские описания. Впрочем, удивительно, если бы наоборот. Ильбэ внезапно поймал себя на мысли, что у него появились силы думать. И находить логические нестыковки в разговоре. - Странно, что королю неизвестно мое имя. Финарфин пожал плечами. - Я знаю, что ты Даэрдир Ильбелег Эдраис Орсориль Тагрант, причем еще со слов командира авангарда, который потерял тебя в рудниках. Но без спросу называть собеседника любым из имен на выбор просто бестактно. Ильбэ невесело отметил, что насчет поиска логических нестыковок – это он поторопился. - Прошу прощения, я… скверно соображаю. Зови меня Ильбелегом, как Гилдир. Или – Ильбэ, как командир авангарда, чье имя я, к сожалению не спросил. Финарфин прикоснулся к его руке. - Не нужно извиняться. Ты вполне ясно мыслишь для квендо, которому столько пришлось перенести. А командира авангарда зовут Нангвэ, он был очень рад, узнав, что ты жив, и ждет возможности навестить тебя. Воцарилось молчание. Ильбэ обдумывал слова Финарфина, а тот давал ему время это сделать. Наконец, Ильбэ достаточно собрался с мыслями, чтобы снова задавать вопросы. - Финарфин, почему ты… здесь? Ильбэ имел в виду, чем его скромная персона заслужила внимание со стороны важной особы, да еще настолько, что эта особа подменяет Гилдира в качестве сиделки у его постели. Но Финарфин то ли не понял, что ли счел нужным объяснить иначе: - Это мой шатер. Тебя перенесли сюда из лазарета. - Почему сюда? - Шатер Гилдира маловат для двоих, а мой в самый раз. Гилдир живет неподалеку, и шатер Эонвэ в двух шагах отсюда, так что им обоим не придется бегать к тебе в лазарет на другой конец лагеря. Ильбэ снова надолго задумался. - Значит, Эонвэ еще вернется? - Конечно, и не раз. Мы не дадим тебе умереть. - А я умираю? - Сейчас – нет. Тебе стало заметно лучше за эти три дня. Кстати, как ты себя чувствуешь? - Не знаю, - шепнул Ильбэ. Ему было тепло и мягко, а лицо собеседника и ткани шатра слегка кружились. – Наверное, хорошо. *** Ночь явилась незваной, задула фитилек солнца, распустила по миру черные щупальца. От ночи было не скрыться – хоть в лазаретном шатре, хоть в жилище короля. Она, как Майрон, находила жертву повсюду и пила ее страх. У Ильбэ в ногах сидела Веривэн и держала на коленях свою отрубленную голову. Черная кровь сочилась из пустых глазниц, пропитывая одеяло. - Ты думал убежать от своей памяти, Тагрант? Ширмы не было – вместо нее клубился мрак с рдяными отблесками. И из него, как из глубин шахты, выступали призраки. Сарно, Ланго и Тингэ. Гельмир с отрубленными руками. Гвиндор. Гилдир. Нельяфинвэ Феаноринг с оскалом от уха до уха и мечом в руках. Безымянные рабы и пленники, чью смерть и мучения Ильбэ доводилось видеть. Им не было конца, а Ильбэ непостижимым образом мог разглядеть всех в подробностях. Какой-то частью сознания он понимал, что это не может быть реально, просто морок, сон. Но понимание не спасало от слепящего ужаса. Наконец, из мрака выступил тот, кто был причиной всех страхов и видений. У Майрона на плечах сидели летучие мыши, словно продолжение черной мантии. Злые глаза торжествующе блестели. - Отныне ты в моей власти, Тагрант. И, поверь, скоро вечная тьма будет казаться тебе избавлением. «А если падения Ангбанда в самом деле не было?» - закралась паническая мысль. Странное дело, наяву Ильбэ устал бояться своего мучителя и мог открыто огрызаться на его попытки запугать. Но здесь, в нереальности, Саурон ужасал. Это было его место: вечная ночь, вечное отчаяние. Ильбэ чувствовал, что на этот раз у него не осталось сил бороться. Черное липкое болото захлестнуло его с головой, сдавило виски и грудную клетку, ощетинилось ядовитыми иглами… И вдруг тьма начала меркнуть. Ильбэ перевел взгляд к изголовью и увидел над собой белую фигуру Эонвэ. Наяву у валинорского майа светились только глаза, а здесь, во сне, он весь источал ярчайший свет и казался звездой, сошедшей с неба. Испугавшись, что с Саурона станется уволочь жертву туда, где ее не смогут отыскать, Ильбэ с усилием вскинул руки и мертвой хваткой уцепился за Эонвэ. Кажется, за пояс и полу длинной туники. Эонвэ перехватил его за запястья и сел рядом на кровать, спиной к Саурону, Веривэн и прочим. - Тебя никто не утащит отсюда, - спокойно сказал он, глядя Ильбэ в глаза. – Здесь реальны только ты и я. Ильбэ увидел, как Саурон тянет к Эонвэ черные когти по футу длиной каждый, и попытался закричать, чтобы предупредить, заставить вовремя обернуться… Но из распахнутого рта не вырвалось ни звука. - Не бойся за меня, - тихо сказал Эонвэ и погладил его по голове. – Даже настоящему Майрону не под силу причинить мне вред. За его спиной вдруг распахнулись два огромных золотых крыла. Они напоминали крылья тех исполинских орлов, но перья состояли из чистого света. Ильбэ увидел, как Саурон шарахается прочь, а искалеченные квенди обретают прежний облик и тихо истаивают, как туман на солнце. - Их дорога в чертоги Мандоса, - объяснил Эонвэ. – Они больше не будут к тебе приходить. Ильбэ прижался к нему, чувствуя, что дрожит. Золотые крылья куполом сомкнулись над головой, закрывая от тьмы, страха и боли. - Все плохое закончилось, - негромко говорил Эонвэ. – Твоя клятва Мелькору была разорвана сразу после падения Ангбанда. Да ты и сам прежде сделал ее пустой своими помыслами, делами и именем владыки Манвэ. Тот же Майрон это прекрасно видел. Он лгал, давая тебе понять, что ты в его власти. - Если он видел, то почему сразу не убил меня?.. - Со смертью ты бы ускользнул от него к Намо. А он не хотел терять над тобой власть, пусть мнимую. Майрон рассчитывал, что если ты сломаешься, убьешь себя от отчаяния, разочаруешься во всем мире, то не сможешь добраться до чертогов Мандоса и навечно заплутаешь в ангбандских тенетах. - Я столько раз молил валар о помощи, - с обидой прошептал Ильбэ, - а они ни разу не ответили мне! - Это наша вина, - согласился Эонвэ. – Все, что творилось в краю вечной ночи, было недоступно взору валар. Редко, благодаря орлам, удавалось пробить эту стену. И все же, ты не был совсем один. Он коснулся тонкой ниточки, чудом уцелевшей на руке Ильбэ. - Дар Лютиэн поныне хранит тебя. Прими же к нему и мое напутствие. Под пальцами Эонвэ буро-серая от грязи ниточка снова стала белой, как многие столетия назад. А потом к ней добавилась вторая, голубая с золотым. Две ниточки сплелись между собой. - Больше орлы не будут прятаться от тебя. И если ты призовешь их в нужде – явятся на помощь. Ильбэ закрыл глаза. Он чувствовал себя утопающим, который после долгой борьбы со стихией сумел выбраться на долгожданный берег. - Ты не уйдешь?.. - Ни за что, - пообещал Эонвэ. – До тех пор, пока тебе это необходимо. *** - В целом, ты идешь на поправку, - оптимистично заметил Гилдир. – Вот увидишь, еще месяц-другой и встанешь на ноги. Ильбэ недоверчиво покривился. Сегодня он впервые за две дюжины дней не лежал, а сидел, обложенный подушками. О том, чтобы пойти или даже просто поесть без посторонней помощи, не могло быть речи. - Я даже в Ангбанде не был таким худым. - Зато у тебя появился аппетит, - не желал терять благодушного настроя Гилдир. - О, да, - проворчал Ильбэ. – Если назвать этим претенциозным словом две с половиной ложки каши утром и чашу бульона в обед. - По крайней мере, тебя от них уже не тошнит. Ничего, когда-нибудь ты поправишься, и я смогу составить правильное представление о славном народе лаиквенди. Ильбэ замер. - Ты до сих пор помнишь… - Конечно, - ответил Гилдир. – Это невозможно забыть. Ильбэ отвел взгляд и после молчания произнес: - Я удивлен, что ты вообще вспомнил меня в лицо. Ведь после Ангбанда ты жил на свободе, среди квенди, у тебя наверняка целая куча более близких друзей, чем какой-то непонятный тип со скользкими мыслями. Я помню, о чем думал тогда, и в чем меня угораздило тебе признаться. Мне до сих пор стыдно и противно. Я думал, ты постараешься забыть. - Ильбелег, - Гилдир заговорил очень серьезно. – Посмотри на меня, пожалуйста. Ты спас мне жизнь там. Не дал оркам прикончить, вытащил с порога смерти, чаровал надо мной, тратя последние силы, пел мне колыбельные, согревал своим телом. Ты привязался ко мне. Я был твоим единственным спасением от одиночества. Что до меня, я всегда ждал твоего появления, разговоры с тобой не давали мне самому отчаяться. Но все же я видел, что для тебя в то время наши встречи стали смыслом жизни. Ты признался мне тогда… теперь признаюсь я. Иногда мне становилось страшно, потому что еще до твоей откровенности все темные мысли были написаны у тебя на лице. И все-таки я доверился тебе, твоему доброму сердцу, умению владеть собой. И ты не поступил, как, увы, могли бы поступить многие на твоем месте. Ты указал мне дорогу, дал пачку сведений и выпроводил прочь. Я никогда не смогу представить, чего тебе это стоило. Ильбелег, разве после всего я мог бы забыть хоть мгновение? Не узнать, бросить в беде, не просиживать сутками у твоей постели? Ты поступил как друг, как родич, и я считаю тебя своим другом и своим братом. - Я понял, - ошеломленно прошептал Ильбэ. – Прости меня. Гилдир ободряюще сжал его руку. - Ильбелег, тебе не за что просить прощения. Повисло молчание. За золотыми стенами шатра шумел лагерь. В первые дни здесь было больше раненых, чем здоровых, теперь же идущие на поправку гуляли по окрестностям, знакомились и привыкали к воздуху мирной жизни, а кто-то – просто к свободе. Вечерами с улицы доносился запах жареной на костре дичи, звуки арф и лютен, смех и пение. Финарфин, который, оказывается, тоже был ранен в последней битве, бегал то на перевязку, то на охоту, то на решение хозяйственных дел, поэтому днем с Ильбэ сидел Гилдир. Вечером Финарфин возвращался, а Гилдир уходил спать к себе. Иногда заглядывал Эонвэ, но с тех пор, как Ильбэ перестали донимать мороки, майа мог не появляться по несколько дней. Утром и вечером приходили девушки-целительницы, меняли повязки, смущенно выслушивая благодарности. В целом Ильбэ заметил, что его стараются не оставлять одного. После одиночества в Ангбанде это казалось даром свыше. Бодрствовать по несколько часов и не засыпать в изнеможении на середине беседы Ильбэ начал совсем недавно, поэтому возможность расспросить Гилдира появилась впервые. - Друг мой, брат мой, расскажи, наконец, как вышло, что ты спасся среди потоков лавы? Я был уверен, что ты погиб. - Мне… скажем так, повезло, - Гилдир усмехнулся. Было видно, что он давно избавился от страха перед воспоминаниями и может даже посмеяться над событиями, которые когда-то повергали в ужас. – Я долго шел по туннелю, выбился из сил и лег отдохнуть недалеко от выхода. Поэтому извержение Тангородрима и несметные орочьи полчища в долине я, стыдно признаться, проспал. Очнувшись, понял, что мне повезло во второй раз: туннель, по которому я шел, обрушился, но аккурат в десяти шагах за моей спиной. Если бы я лег немного раньше, то оказался бы замурован или погребен под камнями. И, наконец, третье мое везение было в том, что выход располагался на возвышении, и лава туда не затекла. В туннеле было чудовищно жарко, но после плавилен можно стерпеть и не такое. Благодаря съестным припасам, которые ты дал мне с собой, я смог пересидеть внутри около дюжины дней. За это время орки прошли, а пепел осел настолько, что в его завесе еще можно было прятаться, но уже нельзя задохнуться, если закрыть лицо материей. Так я сумел добраться до Химринга, оттуда позднее ушел в Хитлум, а после переселился в Нарготронд. Много лет лечился, конечно же – ты помнишь, от меня остались одни глаза. - Лишь теперь, глядя на тебя, я понимаю, насколько ты был плох в Ангбанде, - признался Ильбэ. – Прежде я не мог представить, что ваниар такие… солнечные. Гилдир лучисто улыбнулся и продолжил: - Великие битвы большей частью прошли без меня. Незадолго до осады Нарготронда государь Ородрет послал меня с письмами в Эгларест. - Снова повезло?.. - Сомнительное везение – быть в отъезде и не защитить свой город… Кирдан нашел мне занятие, и до падения Эглареста я жил там. После со всеми отступил на Балар. А потом приплыли войска Эонвэ, и я стал помощником Финарфина, с которым мы тепло дружили еще в Валиноре. Ну а теперь, если мое повествование не слишком утомило тебя, рассказ за тобой. Что было после моего ухода, как ты оказался за стенами Ангбанда в столь плачевном виде? Ильбэ задумался, с чего бы начать. Как он увидел пламенеющий вулкан и понял, что надежды нет? Как много месяцев спустя беззвучно захлебывался слезами, оплакивая Гилдира? Как смотрел на медленную гибель короля Финголфина? Или как помог Берену и Лютиэн и обрел от Саурона кошмар, после которого не может даже думать о летучих мышах без содрогания? Может, про своих новых друзей, чьи головы… - Ильбелег, - позвал Гилдир, глядя ему в глаза. – Я вижу, как тебе тяжело. Не надо рассказывать, сейчас ты не выдержишь. И вспоминать тоже не надо. Прости меня, ради Эру, я болван. Ильбэ зажмурился. Его трясло. *** Рассказ в общих чертах все-таки состоялся: в этот же день к Ильбэ в гости пробился Нангвэ, отважный командир авангардного отряда, который после победы сбился с ног, отыскивая пропавшего лаиквендо среди убитых, раненых и на всякий случай пленных. Нангвэ не поленился пойти со своей бедой сперва к королю Финарфину, потом к принцу Ингвиону, а потом вовсе к Эонвэ. Но никому, даже светлейшему майа, не пришло в голову искать пропажу в одном из маленьких лазаретных шатров на самом краю лагеря. Первую часть истории Нангвэ вкратце поведал Гилдир, за что Ильбэ был ему благодарен. Узнав, что новый знакомый обретался в цитадели зла на правах тайного разведчика, Нангвэ что-то прикинул в уме и без задней мысли спросил: - Это, случайно, не ты накануне нашего наступления отравил колодец? Пленные орки здорово ругались, заявляя, что иначе мы бы ни за что не одержали верх в тот день. Ильбэ кивнул, Гилдир потрясенно вытаращил глаза, а Нангвэ продолжил расспросы: - Из-за этого тебя пытали? Ты попался? - Я никогда не попадаюсь, - ответил Ильбэ с удивляющей его самого гордостью. – Саурон давно знал, кто я такой, и вычислил, что кроме меня некому. - Зна-ал? – разинул рот Нангвэ. – Почему же он не убил тебя раньше? Ильбэ побледнел, Гилдир замахал на любопытствующего руками: - Все, хватит. Видишь, ему плохо, шестьсот лет во тьме. Нангвэ тут же извинился и больше не задал ни единого вопроса. Ильбэ подозревал, что предприимчивый ваниа потом говорил с Гилдиром наедине или опять дошел до Эонвэ, которому все было известно из памяти самого Ильбэ. Потому что аккурат после визита Нангвэ весь лагерь непостижимым образом узнал, кто отравил колодец, спас три с лишним тысячи узников и до кучи в незапамятные времена помог сбежать Берену и Лютиэн. Поскольку посторонних к Ильбэ не пускали, на голову новоявленного героя проливным дождем посыпались благодарственные письма, записки и всевозможные дары от фруктов и лакомств до оружия, одежды, вещей, памятных украшений и музыкальных инструментов. Однажды вместе с запиской кто-то приволок коня валинорской породы и пожелал остаться неизвестным. Видимо, чтобы коня не вернули обратно. Финарфин и Гилдир, с трудом сдерживая рвущийся наружу хохот, сумели уговорить подарок просунуть белую с пятнышком голову в шатер и показаться адресату. Ильбэ на это заметил, что он, конечно, помнит, Гилдир с Финарфином младше его на несколько веков, но он никогда не подозревал, что им на двоих – около тридцати лет. В ответ ему посоветовали не строить из себя пробужденного и придумывать имя для коня. В другой раз принесли легкую коробку, искусно вышитую шелком. Когда Ильбэ откинул крышку, оттуда стаей выпорхнули крупные разноцветные бабочки и заполонили весь шатер. Пришедший вечером Финарфин, чью золотую косу бабочки посчитали отличным насестом для ночлега, выразил надежду, что никому из поклонников Ильбэ не придет в голову дарить птичек, рыбок и кроликов с хомячками, иначе шатер превратится в жилье Оромэ и Нэссы, а бедным квенди придется переселяться в другой. Ильбэ поднес к глазам палец, на котором сидела лазурно-синяя в белую крапинку бабочка, и слабо улыбнулся. Впервые за всё время. *** Ночи приносили отдых и успокоение, если получалось уснуть до заката. Но когда за стенами шатра заходило солнце, а сквозь щели начинала глядеть темнота, Ильбэ оказывался во власти страха. Он больше не видел Майрона или мертвецов и осознавал, что бояться нечего. Просто для измученного рассудка вечный страх в темноте стал такой же привычкой, как опасение обжечься огнем или намокнуть в воде. Этой ночью Ильбэ особенно не повезло. Весь вечер он наблюдал, как Финарфин безуспешно ловит бабочек, надеясь выдворить их вон, а когда опомнился, последние лучи солнца перестали освещать шатер. Дыхание привычно перехватило, в ушах застучал пульс. Ильбэ стиснул зубы и постарался окунуться в воспоминания сегодняшнего дня. Но по ночам у него не получалось совладать с собой. Мысли путались, в голове звучали бессмысленные обрывки фраз, а когда Ильбэ пытался заснуть, то, по ощущениям, проваливался в душный омут, на дне которого начинались чертоги Мандоса. Поэтому он лежал на спине с открытыми глазами, вытянув руки вдоль тела, старался дышать поглубже и молил валар, чтобы эта ночь поскорее закончилась. Он давно притерпелся к этому чувству в Ангбанде, а когда знаешь, что с рассветом сердце перестанет колотиться, а дыхание выровняется, вовсе не о чем переживать. Утром можно будет выспаться… - Ильбэ? Он вздрогнул, моргнул и увидел над собой встревоженного Финарфина. - Ильбэ, что с тобой? Я даже во сне почувствовал, как ты боишься. Что-то приснилось? Позвать Эонвэ? - Не надо, - еле слышно выговорил Ильбэ. - Это другое. - Что же? - Просто страх... по привычке. Это ненадолго, до конца ночи. Взойдет солнце... Он отступит... - С тобой прежде такое уже бывало?.. Там? - Да, часто, - Ильбэ зажмурился. - Иногда годами... Сейчас не так... Солнце... - Вот что, - решительно сказал Финарфин, садясь на его постель, - до рассвета мы ждать не будем и прекратим эту пытку сейчас. Уму непостижимо, лежишь и молча боишься. Ильбэ, отчего ты сразу меня не позвал? - Мне даже в голову не пришло... - Впредь пусть приходит. Если Эонвэ ты звать не хочешь, и ничего серьезного здесь нет, то я почарую над тобой сам. У меня неплохо получается. Только не сопротивляйся мысленно, хорошо? Ильбэ кивнул. Финарфин взял его за руку и что-то напевно замурлыкал себе под нос. Спустя некоторое время Ильбэ почувствовал, как узел страха внутри начинает ослабевать. Вскоре Ильбэ затрясло, и он зарыдал в голос, уткнувшись носом в щель между подушкой и коленом короля нолдор. - Это никуда не годится, - сокрушенно произнес Финарфин, умолкнув. - Я что-то делаю не так... - А ч-чего ты д-добивался? - выговорил Ильбэ, стуча зубами. - Хотел успокоить тебя. - П-почти п-получилось... - Ильбэ сделал над собой усилие, чтобы челюсти перестали выбивать дробь. - Когда трясет - это еще ничего. Хуже, когда цепенеешь... Он всхлипнул, чувствуя, что подушка, простыня и штаны Финарфина намокают от слез. - Не припомню, чтобы ты плакал раньше, - задумчиво проговорил Финарфин. – Может, это тоже хороший знак? - Не знаю… Я, в самом деле, не плакал много лет. - Тогда я продолжу чаровать, - решил Финарфин. – А ты плачь, сколько тебе потребуется. Если я хоть немного в этом понимаю, то должно стать легче. Ильбэ плакал, и вместе со слезами из него выходило застарелое отчаяние. Наконец, он затих и долго лежал без движения, наслаждаясь полузабытым чувством пустоты внутри. - Ты спишь? – тихо спросил Финарфин. - Нет. - Прости за нескромный вопрос, но почему ты боишься именно по ночам? - Темно, - попытался объяснить Ильбэ. – Нет света. Страшно, что солнце утром не взойдет. - Но ведь ты родился в Эндоре задолго до восхода Солнца и свет Древ никогда не видел. - Тогда были звезды. - Но здесь они тоже есть! Каждую ночь. - Из шатра я их не вижу. Только темноту, как… там. Финарфин размышлял всего мгновение, а потом решительно заявил: - Бери одеяло, чтобы не замерзнуть, и хватайся за меня. Он сгреб Ильбэ в охапку и отнес к выходу из шатра. Откинул ткань, служившую дверью, шагнул наружу. - Вот они, звезды. Смотри. Ильбэ запрокинул голову, и у него захватило дух. Он и забыл, что звезд бывает так много. Крупные, яркие, они подмигивали ему с неба точно так же, как в детстве. Ильбэ вспомнил себя на коленях у мамы, которая впервые рассказывала ему про созвездия. И сейчас, глядя на драгоценные россыпи по темно-синему шелку небес, он узнавал привычные узоры. - Финарфин, а что это за яркая звезда? Меня обманывает память, или ее не было прежде? - Это Эарендил, - Финарфин едва глянул вверх. Он усадил Ильбэ возле шатра и устроился рядом, скрестив ноги. – Ты слышал про него? Ильбэ покачал головой. Такие вести до Ангбанда не доходили. Финарфин тут же принялся рассказывать об отважном Эарендиле, его жене Эльвинг, и при чем тут сильмарилл, украденный Береном и Лютиэн у самого Моргота. Ильбэ слушал, глядя на лучистую звезду, и, несмотря на красоту истории и благодать сильмариллов, ему было жаль, что из-за камней пролилось столько крови. - А Нельяфинвэ Феаноринг? – спросил он неожиданно для самого себя. – Ты знаешь, где он сейчас? Финарфин напрягся и надолго замолчал. - Вы были знакомы, Ильбэ? - Много лет назад. В чем дело? Он погиб, и ты не хочешь тревожить меня дурными вестями? Финарфин раздумывал еще немного, а потом, наконец, произнес: - Да. Он погиб. Его смерть была быстрой и принесла избавление. Позволь мне больше не рассказывать. Ты сможешь узнать о подробностях после, когда твой рассудок окрепнет. Ильбэ вздохнул и спросил напрямик: - Я настолько плох? - А как ты сам думаешь? - Трудно судить. Там… В Ангбанде было хуже. - Ильбэ, - с горечью сказал Финарфин, - мы сидим здесь, потому что ты испугался темноты и забыл, что вне палатки существуют звезды. Ильбэ оценил откровенность и задал второй волновавший его вопрос: - Я смогу стать прежним? Эонвэ что-нибудь говорил? Мне порой кажется, это невозможно, и я пролежу так несколько лет, а потом тихо угасну. - Начнем с того, что лежать несколько лет и угаснуть тебе никто не даст, - Финарфин явно подбирал слова. – Ты очень плох, это правда. И Эонвэ действительно говорил со мной и Гилдиром. Саурон ранил тебя слишком глубоко, Эонвэ не под силу полностью исцелить это. Но есть место, где тебе могут помочь. Через пару месяцев этот лагерь будет свернут, мы переместимся к морю. А там – Валинор и дивные сады Ирмо Лориэна. - Вы что же, погрузите меня на корабль?.. - А что тебя смущает? Насколько я понимаю, ты был среди тех, кто предпочел остаться в Эндоре во время Великого Похода, но сейчас речь идет о жизни и смерти… - Брось, что за вздор, - отмахнулся Ильбэ. – Я тогда был ребенком, и моего мнения никто не спрашивал. Меня поражает… скажем так, сама мысль плыть куда-то по морю на корабле. Я никогда не представлял себя за подобным занятием. Признаться, я даже не видел море. - Значит, теперь увидишь, - улыбнулся Финарфин. И посерьезнел: - Только не угасай в ближайшие месяцы, иначе мы просто не успеем тебя спасти. Обещаешь? - Обещаю, - шепнул Ильбэ. *** Ему снилась долгая дорога. Ночи в повозке под звездами, дни с тряской по ухабам выжженной земли. Воздух пах разнотравьем лета и пепелищем. Временами над головой смыкались леса, но верхушки деревьев были опалены. Иногда к горлу подступали тени, но приходил Эонвэ и золотыми крыльями гнал их прочь. Глаза Эонвэ были печальны. «Нет, Гилдир, твой друг не умирает. Ему плохо и больно, как земле вокруг нас. Посмотри, лес стоит, но из него почти ушла жизнь. Звери и птицы перебираются на восток. Они обретут там новый дом, как твой друг обретет спасение на западе». Звуки и образы не давали забыться, провалиться. Скрип колес. Шаги. Голоса. Пение. «Ильбелег, посмотри, сегодня ясный день. Нам осталось не так уж много до моря. Гонцы от Кирдана принесли весть, что корабли готовы к отплытию. Сегодня утром я нашел в роще спелую землянику. Чудо, что она сумела созреть на пепле, но пахнет так же вкусно, как настоящая лесная. Ты чувствуешь?..» Ему снился запах земляники и ее сладкий вкус на губах. Дороги разветвлялись и убегали в сны. Жена стояла у порога дома, в пушистых косах запутались маленькие полевые цветы. «До чего же давно ты мне не снилась. Как случилось, что я умудрился забыть тебя, и к чему твой образ сейчас?» «Я жду тебя, свет мой. С той поры и поныне. Платье мое из тоски, косы из слез. Но я вижу тебя во сне на пороге своего одинокого дома и улыбаюсь, как в дни юности». «Где ты, родная, за каким порогом смерти затерялся твой след?» «Я жду тебя, любимый, жду четыре вечности подряд». «Прости меня за всё, прости, что не вернулся, оступился…» «Какой же ты стал, любовь моя. Измучен твой взгляд, боль в сердце, морщинка на лбу. Я обниму тебя крепко и накормлю земляникой. Я буду плакать над тобой и целовать тебя, пока ты не очнешься от страшного сна. Я ниточкой вплетусь в твой оберег, серебряной птицей сяду на плечо. Я с тобой, вечно с тобой…» «Я стал жесток, опален войной и облит кровью. Мне приходилось убивать исподтишка, лгать, предавать, выворачиваться наизнанку. Моя святая серебряная птица, за что все это на твою долю…» «Вижу тебя, твою жизнь, твою боль. Нет слов для покаяний, нет пустых сосудов для нового горя. Улыбнись мне, как прежде, как я улыбаюсь сквозь слезы. Это все же ты передо мной, и больше ничего не имеет значения». «Я улыбнусь. И соберу для тебя целое лукошко земляники. Я обниму тебя крепче крепкого, надежду, радость, ниточку, прижму к груди и буду чаровать, пока твое платье тоски не превратится в счастье, а косы не начнут смеяться. Мне бы только дойти до тебя…» «Ты дойдешь. Я дождусь. Своей верой я вымощу тебе дорогу». «Верь, родная. Верь за нас обоих. Я выживу, я вернусь к тебе через боль, холод и тьму, проснусь живым, чтобы никогда больше не чувствовать забытья смерти. Ты только будь». «Я буду для тебя. А ты – для меня». Дом померк, милый образ поплыл перед глазами, вкус земляники стал соленым, а в сон ворвалось море.