Дюжина шагов в потемках

Сегодня, 24 марта, мир еще не завоеван, и поэтому полковник Максим Максимович Исаев едет в Берлин. Он едет работать. Фильм «17 мгновений весны»

Первым, что Ильбэ увидел после пробуждения, был низкий потолок из светлого дерева. Пахло влагой, как от большой реки, но с иным привкусом, пряным, горько-солоноватым, ни на что не похожим. А за стенами мерно шумело голосами тысяч непролитых дождей, дышало, вздымая грудину водной глади, толкалось в борта, тяжело ворочало гибким грузным телом... «Море, - понял Ильбэ. - А я на корабле». Он чувствовал себя на удивление выспавшимся и отдохнувшим. Хотелось не валяться здесь под теплым шерстяным одеялом, а отправиться на прогулку, исследовать сверху донизу корабль, знакомый прежде лишь по рассказам синдар и немногих дориатских фальмари, познакомиться с его обитателями, а попутно найти кухню и съесть что-нибудь вкусное, сытное. И жадно вдыхать удивительный пряный воздух, пронизывающий насквозь, вытесняющий из груди боль, страх, тревоги... Ильбэ приподнялся на локтях. Шум моря сливался со скрипом и треском мокрого дерева. Комната была маленькая, помимо кровати сюда помещались лишь комод и пара стульев. Ильбэ вспомнил, что корабельные комнаты называются каютами. Почему-то сородичам фальмари претило давать морским вещам такие же имена, как на суше. Ильбэ лежал напротив двери. На стене справа манило голубым простором аккуратное круглое окошко, левая стена была глухой: должно быть, за ней располагалась соседняя каюта. Ильбэ откинул одеяло и понял, что одет лишь в длинную сорочку из тончайшей белой ткани. В таком виде по кораблю, разумеется, не погуляешь. Значит, сперва надо поискать в комоде одежду, а может, найдутся и сапоги. Уже спуская ноги с кровати, Ильбэ почувствовал, что вся каюта слегка покачивается. До комода было не больше трех шагов, но уже на первом ноги подкосились, а их самонадеянный хозяин рухнул на пол, попутно ударившись о резную спинку кровати. Ильбэ потрогал набухающую шишку и с досадой помянул лысого балрога. Ноги мелко подрагивали, точно на них не встать попытались, а пробежали без остановки несколько лиг. Из-под рубашки выглядывали худые колени. Щиколотки казались неестественно тонкими, их пересекали красноватые полосы: шрамы от веревок. Можно бы опираться на стены и мебель - но руки тоже слабые, а шрамы на запястьях шире. Ильбэ ярко вспомнились последние недели в Ангбанде: лихорадочное перетаскивание крысиного яда к колодцу, по горсточке, за пазухой, в потайных карманах, даже россыпью в сапогах. Тогда он был уверен, что погибнет – от руки Саурона, при штурме или, узнанный рабами, будет казнен после победы валинорцев. Потом – урывками – разговор с Сауроном, пощечины, призрачная Веривэн в белых туфельках. Хорошо, что в тот момент он уже рехнулся, у нормального существа сердце бы разорвалось от ужаса. Орки, удары, хлесткий влажный звук зазубренной плети, впивающейся в мышцы, иррациональное отсутствие боли. Ильбэ вспомнил, как он рвал веревки - а до того висел на них невесть сколько. И что веревки были скользкие от крови. Последние рывки, ваниар, вовсе не жаждущие его казнить, бурое марево перед глазами… Сколько времени прошло с тех пор? Два месяца, три? Все равно слишком мало по сравнению с шестью сотнями лет. Немудрено, что ноги не держат. Ильбэ сморгнул, отрешаясь от воспоминаний, и огляделся по сторонам. Тепло и безмятежно, шумят волны, сквозь круглое окошко льются солнечные лучи. Отрастающие волосы понемногу начинают лезть в глаза - приходится пятерней отодвигать их со лба. Ничего не болит. Сознание удивительно ясное, живое сердце спокойно бьется в груди. «Я все-таки отбрыкался от тьмы, звездная королева Мелиан. Ты тогда была права». …Финарфин вошел в тот момент, когда Ильбэ пытался влезть обратно на кровать, рассудив, что ползти к комоду за одеждой не имеет смысла. - Все в порядке, – уверил Ильбэ, видя, что король нолдор открывает рот, собираясь не то спрашивать, что тут происходит, не то звать на помощь. Чужое присутствие придало сил, Ильбэ подтянулся на трясущихся от напряжения руках и сумел-таки забросить себя на постель, поперек сбитого в ком одеяла. Финарфин в радостном изумлении приподнял брови. - С пробуждением! Мы уж думали, ты проспишь до самого Валинора. Как ты себя чувствуешь? - Прекрасно, - Ильбэ улыбнулся. – Гилдир тоже здесь? - Да, поселился в соседней каюте. Почти не отходил от тебя в пути, а сейчас отсыпается. Эонвэ сказал, что с тобой больше не случится ничего плохого. Финарфин оказался рядом и принялся расправлять одеяло. Ильбэ отметил этот машинальный жест: так ухаживают за маленькими детьми и тяжело больными. Он перехватил руку Финарфина и взялся за одеяло сам. - Я долго спал? - Всю дорогу сюда и еще два дня после отплытия. - Так мы в открытом море? - Ильбэ жадно оглянулся на окно. - Финарфин, пожалуйста, помоги мне выбраться наружу. Я никогда не видел море, тем более, открытое, и будет обидно, если мы причалим прежде, чем я успею на него посмотреть. - Нам плыть еще три недели, - улыбнулся Финарфин. - Так что ты успеешь вдоволь налюбоваться открытым морем. Хватайся, я тебя отнесу. - О, нет-нет, - запротестовал Ильбэ. - Не надо тащить меня, как куль с мукой. Я вполне могу дойти сам, опираясь на твое плечо. И буду крайне признателен, если ты дашь мне какую-нибудь одежду. Финарфин взглянул на него иначе, чем прежде. Но ничего не сказал и куда-то ушел, вскоре вернувшись с мягким свертком. Ильбэ сразу отметил, что одежда выглядит необычно. И дело не в том, что в Ангбанде не было туник из голубого льна с шелковой вышивкой по вороту или таких мягких, но вместе с тем прочных шерстяных штанов. Ангбандский крой мало отличался от дориатского, здесь же Ильбэ видел иначе уложенные стежки, ни на что не похожий узор полотна и прочие мелочи, из которых сам собой напрашивается вывод, что одежду шили по ту сторону моря. В целом Ильбэ нашел облачение валинорских сородичей довольно сносным и даже машинально прикинул, куда здесь можно вшить потайные карманы и спрятать оружие. Но потом из свертка показались сандалии, и он не смог удержаться от фыркания. - В чем дело? - вскинул брови Финарфин. Ильбэ кинул на него внимательный взгляд. - Только не говори, что я первый из жителей Белерианда, кому смешно на них смотреть! - Допустим, нет, - Финарфин скрестил руки. - Но объяснений я так и не дождался. - Видимо, вместо объяснения они были заняты более интересным делом: пытались вообразить того особо одаренного мастера, которому взбрело в голову извести отрез кожи настолько бездарным образом. Из этой пары мог бы получиться один нормальный сапог! - Вы что же, вовсе не носите сандалии? - Носили! - Ильбэ сам не понял, откуда в его голосе взялся этот прежний уверенно-поучительный тон, каким он в незапамятные времена разговаривал с Дэнетором о чудесах неведомого Дориата. - Но из нормальных материалов - лозы, бересты. И ровно до тех пор, пока не научились выделывать кожу и шить сапоги. Этот ваш Валинор забавное место: надо же додуматься, сандалии из кожи! У вас там в лесах, видимо, нет кусачих змей и пауков, вот и изводите хорошую кожу почем зря. Финарфин смотрел на него странно: точно впервые увидел. А когда Ильбэ закончил свою речь и принялся ловко шнуровать сандалии, неожиданно улыбнулся и изрек: - Теперь я действительно вижу, что до Ангбанда ты был дориатским лордом. Мой зять порой ведет себя точно так же, правда до твоей самоуверенности ему далеко. - Я не был до Ангбанда лордом, - проворчал Ильбэ. - Тем более, дориатским. В мое время лордами никого не звали. А если говорить о титулах... Орсориль, первый советник Дэнетора, короля лаиквенди. - О, теперь я понимаю, отчего мой зять скромнее тебя, - рассмеялся Финарфин. - Он советником не был. Но почему ты называешь себя лордом? - Меня так назвала Лютиэн. Уже в Ангбанде, - Ильбэ вспомнилось точеное лицо принцессы, ее сияющие звездным светом глаза, голос, теплое касание мыслей. А потом мальчишка Гельмир, рассуждающий об обязанностях лорда, который тысячу раз мог бежать один и остался бы жив, но погиб страшной смертью, потому что верил в возможность спасти других. - Я решил, что этот титул вполне мне подходит. - Не хуже советника? - Финарфин еще веселился. Он не успел заметить смену настроения. - Советник несет ответственность за решения, - вполголоса пояснил Ильбэ. - А лорд за тех, кто ему доверился. Я видел, как титул лорда оплачивается кровью. Финарфин резко перестал улыбаться. - Я решил, - продолжил Ильбэ, - что если по глупости и незнанию я оказался в таком положении, то моя обязанность заботиться о всяком, кто попал в Ангбанд. Больше некому. Не Саурон же будет это делать. Пожалуй, я мог уйти - прочь через горы или в Мандос, когда перестал бояться смерти. Но тогда орки забивали бы намного больше рабов, палачи не допрашивали пленных, а получали бы удовольствие от пыток. Странное оправдание... Но много лет оно было моим смыслом жизни. И когда у меня не осталось ничего, даже рассудка, где-то еще были три с лишним тысячи квенди, ради которых я был обязан расшибиться в лепешку. Несмотря ни на что. Он заметил взгляд Финарфина: пристальный, изумленный. - Почему ты так смотришь? Финарфин некоторое время подбирал слова. - Нангвэ рассказывал, как увидел тебя впервые. Ты шел с таким видом, словно тебе под силу пройти через весь Белерианд и еще столько, сколько потребуется. А упав, не мог подняться без посторонней помощи. Ты выглядел безумцем, которому кажется, будто он пребывает в собственных грезах - но при этом ты сумел кратко и внятно рассказать, что за помощь тебе нужна. Пока Нангвэ вел тебя, его одежда через кольчугу пропиталась твоей кровью. Когда он искал тебя в Ангбанде, то набрел в подземельях на комнату, где на полу валялись разорванные веревки и предположил, что порвал их именно ты, ибо, по его мнению, больше некому, - Финарфин снова посмотрел на Ильбэ, уже не изумленно, просто задумчиво. - Когда тебя только принесли ко мне в шатер и Гилдир сидел у твоей постели, отказываясь хоть на минуту отпускать твою руку, он говорил, что не может поступить иначе. Что в Ангбанде ты выкладывался до потери сознания, напевая ему целебные песни, а потом вставал и шел обходить рудники с подземельями, притворяться перед Сауроном. Гилдир говорил, что не представляет, какие чудовищные пытки довели тебя до такого состояния. Эонвэ объяснял, что Саурон много столетий пил твои силы, мучил чарами, ломал рассудок, но не смог раздавить тебя до конца. А Гилдир верил, что если в тебе еще осталось хоть что-то от тебя прежнего, ты выкарабкаешься. Потому что это ты, - Финарфин опустил взгляд и покачал головой: - Мне все эти слова казались странными. Я не мог поверить, что тихая беспомощная тень, какой ты был, когда очнулся, может рвать веревки голыми руками, лгать в лицо Саурону, держаться на ногах одной силой воли и не сдаваться сотни лет. А сейчас я увидел, насколько ошибался. И понял, что совсем не знаю тебя, лорд Даэрдир Ильбелег Эдраис Орсориль Тагрант, первый советник короля Дэнетора из лаиквенди. Финарфин снова посмотрел на Ильбэ и улыбнулся уголками губ. - Окажешь честь познакомиться с тобой заново? - Это будет честью для меня, - так же искренне и негромко ответил Ильбэ. И они поклонились друг другу. …Потом Ильбэ висел на Финарфине и пытался перебирать ногами, имитируя ходьбу, а Финарфин благородно делал вид, что у спутника это получается. Они вышли из каюты, миновали узкий коридор, поднялись по ступенькам и оказались на открытой площадке, продуваемой всеми ветрами. Финарфин объяснил, что это средняя палуба. Над головой Ильбэ трепетали на ветру громадные полотнища парусов, натянутые на высокие мачты. Везде были скрипучие веревки непонятного назначения, спутанные между собою мешаниной сложных узлов. В голубом небе кричали белые чайки. Ильбэ показалось, что никогда прежде его глаза не видели таких ярких и насыщенных цветов. Он посмотрел вперед и увидел пронзительно синий простор, шумящий, пенящийся, блистающий на солнце. Море простиралось от горизонта до горизонта, великое и прекрасное, деля весь мир на двоих с небом, рокотало бездонными глубинами, пахло свободой. Ильбэ видел море впервые в жизни, но казалось, что прежде оно каждую ночь грезилось ему во сне. Финарфин подвел его к борту палубы, Ильбэ ухватился за какой-то толстенный канат и замер, от восхищения не в силах вымолвить ни слова. Рядом с их кораблем плыли другие – белые, с изящно, по-лебединому изогнутыми носами, полными ветра парусами, они скользили по зыбкому мрамору моря с волны на волну… «Над морем кричат чайки, а из глубин выныривают рыбы и медузы». Уже нет среди живых Нельяфинвэ, произносившего эти слова, нет Ангбанда с его подвалами, прошло больше пяти сотен лет с того разговора, а в памяти до сих пор жив хриплый голос, мечтающий о прекрасном. Ильбэ казалось, что в шуме волн звучат слова приветствия. «Вот мы и встретились, море. Как же долго я шел к тебе!.. Как жаль, что Лэнвэ предпочел остаться на реке, и ребенком я не узнал ни твоего голоса, ни твоего запаха. Как я счастлив, что теперь твои песни, море, наполняют пустоту, оставшуюся во мне после мук отчаяния…» - У тебя губы белые стали, - тихо произнес Финарфин. - Странно, - протянул Ильбэ, вдыхая соленый ветер. - А мне будто бы лучше. - Тебе очевидно лучше, - Финарфин вздохнул и пояснил: - Были синие. *** Вечером, когда над морем загорелись крупные звезды, Финарфин и Гилдир пришли в каюту к Ильбэ, прихватив съестного и напитков. - Так нечестно! – со смехом сетовал Гилдир. – Стоит королю в очередной раз уговорить меня на отдых, как Ильбелег приходит в себя и узнает, что я беспробудно сплю. А потом мне с завистью приходится слушать, какие у него были глаза, когда он впервые увидел море. - Завтра я буду смотреть точно так же, - пообещал Ильбэ. Он разомлел от сытости и тепла, на его коленях лежало широкое золотое блюдо, еще недавно наполненное засахаренными фруктами, а теперь полупустое. – Послушайте, где вы взяли столько цукатов? - О, это была презабавная история, - улыбнулся Финарфин. – Один из сиятельных воинов моего кузена Ингвиона во время разведки познакомился в лесу с неким аваро. За войну они несколько раз спасли друг другу жизнь и стали большими друзьями. А уже после победы однажды поспорили на ящик цукатов, кто больше созвездий назовет. - И кто выиграл? - заинтересовался Ильбэ. - Аваро был искусен, - признал Финарфин. - Но ваниа припас на крайний случай Эарендила, и это его спасло. Ильбэ наморщил лоб и понял, что его смущает. - А откуда у них цукаты, да еще в таком количестве? - В том и дело! - Финарфин поднял палец вверх. - Они оба знатоки созвездий и втайне рассчитывали на ничью. Поэтому цукатов не запасли, а аваро вовсе не знал, что это такое. В итоге счастливый победитель варил в походном котелке сладкий сироп, вымачивал собранные по всему лагерю фрукты и вялил в тени на боевых щитах. И навялил целый ящик, даже с горкой. Сперва оба не жадности ради, а исключительно из принципа желали съесть все сами. Но их хватило только на горку, а содержимое ящика осталось нетронутым. Тогда цукаты раздали всем желающим, и часть оказалась на нашем корабле. Ильбэ засмеялся и взял со столика тяжелый кубок. - Цукаты удались на славу. К ним бы подошло сладкое вино с пряностями, какое отлично умели делать в Оссирианде. А как по части вин у валинорцев? Финарфин с Гилдиром переглянулись. - Ильбелег, - виновато вздохнул Гилдир, - мы сегодня не захватили вина. Сам подумай, ты едва очнулся, еще вчера был при смерти. В кубке был прохладный травяной отвар. Ильбэ медленно отпил несколько глотков. - Обещаю, - Гилдир положил руку ему на плечо, - когда ты окончательно исцелишься в садах Лориэна, я притащу целый бочонок лучшего валинорского! Ильбэ кивнул. В этот вечер ему хотелось улыбаться, а в мыслях был только свет. Светлая память… - Спасибо вам за все. За цукаты, звезды, море, землянику, за то, что тормошили меня по ночам, выдергивая из кошмаров. За каждое ваше слово, за каждый мой вздох теперь. - Ильбелег, - прошептал Гилдир. – Тебе ли благодарить?.. - Мне! В одиночку не выживают. Меня бы давно не было, не будь в моей жизни тебя, Финарфина, Эонвэ, того сумасшедшего с его дареным конем, Гельмира, Тингэ, Ланго, Сарно, Веривэн… Помню, мы сидели вшестером под каменным «альковом», ели кислющие яблоки и смеялись, потому что мы вместе и мы – живые. Можно ходить на двух ногах, смотреть глазами и быть выгоревшим внутри, а они смогли сохранить себя. И я вместе с ними. Гельмир был умнейший, благороднейший юноша, он научил меня осознавать свой долг и следовать ему до конца. Мы часами могли беседовать обо всем на свете. Тингэ – добрый, рассудительный, смелый до такой степени, что страшно за него становилось. Он открыл мне мысли – первый и единственный, там, в Ангбанде. Ланго был лихач и больше всего любил свободу, которую у него отняли. Нам не случилось близко подружиться, но я знал, что могу закрыть глаза и падать спиной вперед на ножи, а он меня подхватит. А он знал, что я сделаю для него то же самое. Сарно молчун… расчетливый, грубоватый, таким его сделали беды. Сарно был готов умереть под пытками, но ни слова не сказать о нас, своих друзьях. А Веривэн… Нежная, тонкая, юная, ранимая натура. Она любила меня, как я сам когда-то был влюблен в принцессу Лютиэн. Родись у меня дочь, она была бы такой. Я бы тысячу раз пропал, если бы не они, их память… Ильбэ внезапно осознал, что говорит уже долго, слишком личные и сокровенные вещи. Он умолк и поднял глаза. Гилдир и Финарфин сидели недвижно. Встретившись взглядом с Ильбэ, Гилдир разомкнул сухие губы: - Пожалуйста, говори до конца. Ты и теперь не один. Глазам стало горячо. Слеза сорвалась со щеки и гулко ударилась о золотое блюдо. - Я подвел их. Саурон следил за мной и нашел нас. Первым был Сарно. Его поймали, когда он шел с вестью от нас к лорду Нельяфинвэ. Мы хотели передать, чтобы нолдор не доверяли людям. Сарно прошел через все пытки подземелья, но ничего не сказал. Потом Гельмир. Его использовали как приманку, чтобы заманить авангард нолдор в ловушку. Его выволокли перед войском, выкололи глаза, отрубили руки, ноги и голову. Ланго взяли в бою, наверняка беспамятного, иначе он не дался бы живым. Тингэ и Веривэн поймали в рудниках. Саурон хотел, чтобы они рассказали ему обо мне. Тогда он смог бы закончить свою игру и раздавить меня, как кошка мышку. Но они молчали. Все четверо. Молчали семьдесят лет. Потом я в очередной раз прогневил Саурона, и им отрубили головы. Веривэн была полностью седая… Я видел их тела в яме с трупами. При жизни их резали на кусочки… А над головами потом глумились орки. Слезы застилали глаза. Огромное золотое блюдо теперь походило на озеро. - Я… умер. Меня не стало. Я верил в победу Саурона до тех пор, пока не увидел орлов над горами – уже потом Эонвэ рассказал мне, что это был день, когда приплыли вы. До победы я жил памятью. И желанием продолжить дело своих друзей: освободить пленников из рудников и подвалов. Когда я увидел, что Ангбанд пал, мне снова нечем стало жить. Ведь я остался только для этого… Краем глаза Ильбэ увидел, как Гилдир дернулся, явно намереваясь бежать за кем-то вроде Эонвэ, но Финарфин удержал его. - А теперь – вы. Как же я могу вас не благодарить. Нет, нельзя выжить в одиночестве. Первые триста лет еще ничего, а потом хоть с башни прыгай. И мало, чтобы тебя кто-то любил, ждал, принимал... Надо еще и самому. Иначе сердце черствеет, как прогорклая корка, и начинаешь замечать в себе орочьи повадки. Воспоминания впервые вызывали у него слезы, а не безумие. Горькая память не разрывала сердце, а соленой водой перетекала по золотому блюду. Ильбэ закрыл глаза и повторил слова благодарности. Кажется, не только Гилдиру и Финарфину, но и Гельмиру, Сарно, Ланго, Тингэ, Веривэн и даже тому неизвестному с конем. Кто-то коснулся его плеча. Ильбэ заставил себя вернуться из воспоминаний в уютную каюту тэлерийского корабля на пути к Аману. Финарфин был очень серьезен. Он высоко поднял свой кубок и произнес: - Выпьем же за них. За Гельмира, Сарно, Ланго, Тингэ и Веривэн. Легкой им дороги в Мандос, покоя и исцеления. И будем верить, что они вернутся. - И даже не думай винить себя в их смерти, - добавил Гилдир. – Саурон хотел, чтобы ты так думал. А они выбрали этот путь, потому что боролись против зла. …Они засиделись до самого рассвета. Вспоминали былое, строили планы на грядущее и даже опять смеялись. Когда первые блики солнца коснулись темных вод за окном и было решено расходиться, Гилдир спросил Ильбэ: - С тобой посидеть, пока ты спишь? - Не нужно, - улыбнулся Ильбэ. – Ничто плохое не придет в мой сон. - А колыбельную спеть? – предложил Финарфин. - Мне споет море. *** И море пело. Ночами его песни навевали сон и покой, а при свете дня наполняли силами, даря жажду новых свершений. К шестому дню пути Ильбэ вполне сносно мог ходить сам, опираясь на Гилдира или Финарфина. Спустя три недели на горизонте показалась земля. Ильбэ стоял на палубе и во все глаза смотрел, как из сияющей туманной дымки медленно появляется величественная громада острова. Ему казалось, он уже видит густые леса без злобных тварей, обильные поля злаков и разнотравья, высокие горы со снежными верхушками. Сам воздух был словно пронизан золотыми нитями умиротворения и покоя. Вскоре показалась гавань в беломраморной оправе, полная чистейшей лазурной воды. Ильбэ увидел пару лебедей, покачивающихся на волнах. А кругом шумела суета: моряки-тэлери готовились становиться на якорь и спускать трап, пассажиры, уже с вещевыми мешками на плечах, в нетерпении ждали возможности сойти на твердую землю. Корабли приставали рядом, и лишь один бросил якорь вдали от всех – Ильбэ давно разузнал, что там везут поверженного Мелькора. Когда корабль коснулся причала, Ильбэ заявил, что уже достаточно хорошо себя чувствует, чтобы ступить на благословенную землю без посторонней помощи. И сошел по трапу самостоятельно, хотя Гилдир и Финарфин, не сговариваясь, шли с обеих сторон, готовые в любой момент подхватить самонадеянного друга, если тот не удержит равновесие и начнет падать. На пристани тоже толпился народ: валинорцев ждали дома. Ильбэ видел прекрасных дев с серебристыми, золотыми и темными косами, подпрыгивающих от нетерпения юношей подростков, которых явно не пустили на войну, а еще своих ровесников с отстраненно задумчивыми лицами. Эти, из второго и третьего поколения квенди, уже бывали в Белерианде, знали страх и голод и не покинули новый дом явно по собственному желанию. Ильбэ их отчасти понимал. Этот край был столь хорош и безмятежен, что не зазорно желать провести тут всю жизнь. Попади Ильбэ сюда в юности - вряд ли ушел бы. Но его жизнь прошла в Белерианде, среди долин и рощ Оссирианда, среди рек, знакомых до мельчайшей черточки, в криках диких уток и мелодиях флейты... «Опомнись. Белерианда больше нет», - одернул себя Ильбэ и почувствовал, что плачет. Он незаметно вытер слезы рукавом. Город валинорских сородичей, начинающийся сразу за пристанью, потрясал воображение. Белые башни остроконечными шпилями стремились ввысь, солнце играло в обилии цветных витражей. Такой красоты Ильбэ не видел даже в Дориате. Он очарованно рассматривал город до тех пор, пока Гилдир не тронул его за плечо. - Пойдем, подождем Финарфина на набережной. Там не такое столпотворение, а еще есть прекрасные скамейки. Ильбэ оглянулся по сторонам и только сейчас понял, что они с Гилдиром стоят в самом центре поднявшейся на причале суматохи, а короля нолдор нигде нет. - Куда же делся Финарфин? - Пошел поприветствовать Ольвэ, короля тэлери. Ильбэ показалось, что он ослышался. - Ольвэ? Брата Тингола? Которого убили нолдор во время Исхода? - Он почти сразу вернулся из чертогов Намо, - пояснил Гилдир, увлекая Ильбэ за собой, в сторону длинной набережной, где стояли в ряд скамейки из светлого дерева, обращенные к морю. - А часто квенди... возвращаются? - Когда как, - пожал плечами Гилдир. - Если они не творили зло при жизни. И если сами хотят вернуться. Боюсь, никто не скажет тебе наверняка. Они уже шли по набережной, и за беломраморным парапетом ласково плескалось море. - Финарфин очень долго не мог помириться с Ольвэ от лица всех нолдор, - рассказывал Гилдир. - Если Ольвэ хоть немного похож на своего брата, то я даже понимаю, почему, - невесело хмыкнул Ильбэ. - ...Ближе к походу в Белерианд им это удалось. Возможно, помогло еще то, что наш король женат на дочери Ольвэ. Теперь Финарфин скажет тысячу благодарностей за корабли и моряков, Ольвэ в ответ тоже выдаст что-нибудь любезное, а потом Финарфин отыщет повозку и найдет нас здесь. - Зачем повозка? - удивился Ильбэ. - Разве у нас столько вещей? Гилдир вздохнул. - До Лориэна три дня пути. Ты не выдержишь всю дорогу верхом. - Да кто тебе дал право судить, выдержу я или нет! - Ильбэ сердито сел на первую попавшуюся скамейку. - Я полон сил и уже вполне оправился, чтобы держаться в седле столько, сколько потребуется. Да я и пешком весь путь пройти смогу! - Ильбелег, ты когда в последний раз смотрелся в зеркало? - Гилдир устроился рядом, и на его лицо снизошло блаженное выражение, которое отчего-то появлялось всякий раз, как выздоравливающий друг принимался ворчать. - Сегодня утром. И остался вполне доволен. - То, что у тебя ровный белый цвет лица без фиолетовых кругов под глазами, еще не значит... - На моих щеках есть румянец! - Это ты вчера обгорел на солнце, - безмятежно напомнил Гилдир. - Какая разница! У меня ничего не болит, голова не кружится, кровь носом и горлом не идет, а вы продолжаете носиться со мной, как с умирающим. - Еще не хватало, чтобы у тебя кровь шла, - парировал Гилдир. - Там - шла, - буркнул Ильбэ. - И я жив, как видишь. Гилдир поежился. - Чем больше я узнаю о твоей жизни там, тем сильнее поражаюсь, что сейчас мы с тобой можем разговаривать. Ильбэ представил, как это все звучит со стороны, и был вынужден согласиться. Они умолкли и долго слушали море. Ильбэ сам не заметил, как, убаюканный шелестом волн, сперва задремал на плече Гилдира, а потом и вовсе глубоко уснул. ...Он проснулся уже под звездами, в открытой повозке, тепло укутанный в одеяло. Лошадь шла неспешной рысью, колеса еле слышно поскрипывали, катясь по ровной земляной дороге. Вокруг шелестел лес - удивительно чистый и спокойный. Финарфин и Гилдир сидели на козлах, о чем-то вполголоса переговариваясь. Когда Ильбэ принялся возмущаться, почему его перетащили в повозку сонного и не удосужились разбудить (хотя бы для собственного удобства), Гилдир искренне повинился: - Прости. Ты так сладко улыбался во сне, что у нас не поднялась рука. - Друзья, называется, - фыркнул Ильбэ, и уже собрался выпутаться из одеяла, чтобы перелезть ближе к козлам, как вдруг прямо над повозкой бесшумно проскользнула темная тень. Ильбэ безошибочно узнал и манеру полета, и силуэт черных перепончатых крыльев. Тело заныло – страшно, пронзительно, каждой жилочкой вспоминая, каково это: быть заживо разодранным на кусочки. Воспоминание настолько жуткое и глубокое, что его не исцелили даже чары Эонвэ: когда множество коготков и зубок перегрызают артерии, пожирают внутренности, добираются до еще бьющегося сердца. Пик боли – бесконечная агония, рывок, тьма… …Он очнулся от пощечины. Гилдир прижимал его к себе, срывающимся голосом твердя какие-то слова, призванные успокоить, чья-то ладонь до боли сжимала запястье – должно быть, Финарфин. И чары тоже его. Много золотых чар над рассудком. Ильбэ понял, что кричал во все горло. Закрывать глаза было немыслимо – под веками прятались летучие мыши. Поэтому он заставил себя смотреть вокруг: на звезды, лес, друзей, на все, что зовется жизнью и сейчас его окружает. Во рту было сухо, тело сотрясала дрожь. - Ильбелег, Ильбэ, - позвал Гилдир, явно уже не в первый раз. – Ты меня слышишь? Ильбэ с трудом выдавил что-то утвердительное и услышал над собой два облегченных вздоха. - Что с тобой? – спросил Финарфин. - А что я?.. Где… - Ты вдруг упал, стал кричать и биться в судорогах, - объяснил Гилдир. – Мы ничего не поняли. Ильбэ сглотнул. К его губам подсунули флягу воды. Напившись, он смог произнести: - Летучая мышь… здесь. Пролетела… - Они здесь не такие, как в Ангбанде, они не служат злу, – начал было Гилдир, но Ильбэ покачал головой: - Летучие мыши меня убили… съели. Я не могу… Он хотел сказать, что не в силах мыслить логически и разумно, когда тело разрывается от боли и страха, но не смог и затрясся в рыданиях. Гилдир гладил его по голове, как в первые дни, когда Ильбэ просыпался от кошмаров. Чары Финарфина мягко обволакивали сознание, погружая в дрему. «Ведь просто мышь… - шевельнулась вялая мысль, - почему в Ангбанде я не терял рассудок? Впрочем, был ли он у меня тогда… А болело и без того всё…» Остаток дороги до Лориэна Ильбэ не запомнил. *** Свет. Добрый сияющий лик с глазами синими, как небо над морем. «Здравствуй, дитя мое, долгожданный гость. Не бойся, все плохое позади, никто не причинит тебе вреда, даже собственная память. Почувствуй, как тепло и спокойно тебе сейчас. Почувствуй, что ты – море». Второй лик – сумрачный, серо-лиловый, но тоже совсем не пугающий. «Память о смерти – непосильное бремя для того, кто жив и не умирал. Я забираю ее у тебя». Легко-легко – как стереть чернильное пятнышко с серебряной крышки готовальни. Мыши? Какие мыши? Кажется, были. Но прежде всего чары в виде мышей, окутавшие голову плотным облаком. Было удушье, обморок. Майрон отволок его и бросил на кровать. Больше ничего… Разве страшно? Нет. «Спи, Ильбэ, спи безмятежно в белой беседке, увитой сиреневыми глициниями. В твоем сердце больше не будет места безумию и ужасу. Уходит страх. Уходит боль. Остается покой. Остается любовь. Твой сон будет долгим, а пробуждение легким». *** Жизнь в Лориэне была похожа на сон. Первые недели Ильбэ и правда по большей части спал, просыпаясь только чтобы поесть или побеседовать с Ирмо. Владыка грез приходил часто, садился рядом, брал руки Ильбэ в свои и слушал. Ильбэ рассказывал. Всё без утайки, порой обливаясь слезами, порой жарко краснея от стыда, порой тараторя без остановки, выворачивая наизнанку все страхи, обиды, боль. После таких рассказов Ильбэ лежал, обессиленный, а Ирмо гладил его по голове и говорил сам. И от его слов все странным образом становилось на свои места. Ночные кошмары бесследно ушли, случившееся в Ангбанде стиралось из памяти, истаивало, как туман под лучами солнца. Однажды он проснулся и впервые осознал, что лежит на мягкой постели в крытом павильоне с огромными, от потолка до пола, окнами. Снаружи павильон зарос сиреневыми глициниями, и воздух сладок от них. Вокруг светлый лес, больше похожий на сад. Там извилистые тропинки, по которым здорово гулять, говорливые ручьи с арочными мостиками, плодовые деревья, ягоды, щебет птиц... Ильбэ оделся и вышел на улицу. Прогулка по Лориэну принесла ему много приятных знакомств, в основном с местными майар, которые были рады показать гостю самые прекрасные уголки и угостить самыми сладкими фруктами. И все же Ильбэ полдня ощущал себя странно голым, но лишь к вечеру понял, почему. Он раздобыл у новых знакомых иголку, моток ниток и отрез ткани, а когда солнце окрасило благодатный сад в персиковые оттенки, уединился в павильоне, разложив перед собой одежду и вывернув ее швами наружу. Привычное занятие неожиданно захватило его. - Так, - бормотал Ильбэ, кладя стежок за стежком, - это будет потайная полость для бумаг. Они распределятся по телу и не будут вызывать подозрений. А вот здесь сделаю дополнительную подкладку, чтобы не прощупывались при обыске. В рукавах как обычно: карман для ядовитых дротиков, на предплечье маленький нож, в пояс штанов гибкое лезвие, сюда будет крепиться кинжал для сапога, а под воротом оставлю место для яда на крайний случай... Тут он осекся. Что-то было неправильно в этих мыслях и этих рассуждениях. Ильбэ постарался разобраться. - Логично: прежде я делал потайные карманы под имеющееся оружие, а теперь у меня нет даже обычного длинного кинжала, все пропало в Ангбанде. В Валиноре можно найти оружие получше. Только как его достать? Я здесь никого толком не знаю, мне нечем их подкупить... Ильбэ почувствовал чужое присутствие, вскинул голову и увидел Ирмо. Вала неслышно вошел в павильон и стоял недалеко от двери, внимательно наблюдая за процессом шитья. «Я попался, теперь только смерть!» - была первая мысль Ильбэ. Ее догнала вторая, осознанная: «Это же Ирмо. С каких пор я стал бояться валинорских валар?» Третья мысль довершила дело: «Ирмо всегда мне помогал. Может, он поможет достать яд и оружие?» - Чем ты занят? - спросил Ирмо. Ильбэ замялся, смешался и пробормотал: - Мне так удобнее... - Удобнее носить нож за пазухой, подозревая в каждом врага? - уточнил Ирмо, делая шаг вперед. Он не выглядел грозным, но грозой все же запахло. - А может быть, я сам - враг каждому здесь, - вырвалось у Ильбэ. - Валинор - не место для врагов. Здесь их нет ни для кого. - Всякое может случиться. Я служил Мелькору, неужели мне некого опасаться? Владыка грез покачал головой. - Ты шесть веков прожил в месте, где невозможно оставить руки чистыми, а сердце - незапятнанным. Ты присягнул на верность Отцу Лжи, предал свой народ, память друга и короля, забыл о гибели матери и почитании отца, о любви к жене и сыну. Ты лгал и плел интриги, подчас грязные. Ты запугивал орков, которые были твоими слугами и ничего не могли тебе сделать. Ты также лгал им, причинял боль при помощи оружия, убивал исподтишка. Ты мечтал обманом и вредом заставить Гилдира, который тебе доверился, остаться с тобой навсегда. Ты роптал, сквернословил, бывал жесток, горделив и забывал о милосердии. Да, за все это тебя стоило бы призвать к ответу и судить в кругу Валар при участии твоих сородичей. Ильбэ молчал, не смея поднять глаза. Лицо и уши горели, кажется, даже изнутри. Все обвинения были справедливы, от первого до последнего слова. Разве защитишься кинжалом? Разве станешь защищаться?.. Тон Ирмо смягчился, гроза ушла, оставив легкость и запах свежести гор. На ссутуленные плечи Ильбэ легли теплые ладони. - Вместе с тем за все шесть веков ты сумел сохранить в себе свет. Ты не получал удовольствия от пыток. Заново научился состраданию. Нашел в себе силы противостоять лжи. Ты приходил на помощь своим сородичам всегда, когда имел возможность - пусть в мелочах, но часто. Ты рисковал собой, чтобы добыть сведения, которые, как ты верил, могли не дать злу победы. Ты не поддался ни одной из скверных мыслей. Ты осознанно жертвовал своей жизнью ради других. Ты перенес долгие чудовищные пытки рассудка, но не сломался и остался верен совести. Наконец, ты прекрасно знаешь, когда и в чем поступал дурно, и не надо видеть мысли, чтобы понять, какой стыд тебя гложет, и сколь искренни твои раскаяния. Поэтому ты здесь, Ильбэ, Эонвэ просил за тебя, не будет над тобой суда, и нет у тебя врагов. Ильбэ поднял голову: Ирмо был мягок, но очень серьезен. - Позволь себе исцелиться от подобных мыслей и привычек - ведь они не всегда были в тебе. Ильбэ вспомнил себя прежнего - и заплакал. ...В этот раз они проговорили особенно долго. Ирмо убеждал, что в Валиноре нет никого и ничего враждебного, Ильбэ же вспоминал все новых и новых темных тварей Белерианда, от которых вполне бы пригодился кинжал за пазухой. Пусть майар, валар и собственные сородичи его не тронут, но ведь любой ребенок знает, что леса полны волколаков, диких варгов, умертвий и прочей дряни, не говоря уже о бешеных зверях. Ирмо так не смог до конца переубедить его. Когда вала ушел, Ильбэ впервые не хотелось спать. Сперва он скрупулезно отпарывал от туники и штанов все, что успел пришить, а потом оделся и вышел в ночной сад. Поначалу он без цели блуждал по дорожкам и мостикам, а потом набрался духу и свернул в заросли. Ильбэ долго брел, в лихорадочном возбуждении ожидая, что вот-вот из чащи выпрыгнет какая-нибудь темная или просто хищная тварь, и тогда окажется, что Ирмо неправ, но будет поздно. Но твари не выпрыгивали, хотя лес становился все глуше и явно не пустовал: до ушей Ильбэ доносились шорохи, хлопанье птичьих крыльев, музыкальные трели сверчков. Выпали предутренние росы, стало холодать. Ильбэ устал блуждать, но когда решил повернуть назад, осознал, что, похоже, заблудился. Положение выходило смешное. Ильбэ столько внимания уделил поиску врагов, что напрочь позабыл следить, куда сворачивает, и теперь не помогало даже знание сторон света. Он прошел еще немного, стараясь двигаться строго на север, и выбрался на глинистую лесную тропу. Подошва коснулась чего-то мягкого, из-под ног раздался писк. Ильбэ наклонился, вглядываясь в непонятный черный комочек у обочины, и обомлел. На дороге лежала летучая мышь. Нет, не мышь даже - мышонок. Маленький, мокрый, и, судя по всему, перепуганный. Впрочем, кто не испугается, когда на него наступают впотьмах. - А вот и первая темная тварь, мечтающая меня сожрать, - проворчал Ильбэ, разглядывая находку на расстоянии. Но мышонок явно не хотел никого сжирать. Он жалобно попискивал и не мог сложить крыло. - Видимо, крыло и прежде было не в порядке, - догадался Ильбэ, - а я довершил дело. Чуть не раздавил единственного кровожадного хищника на весь лес. А ну-ка, иди сюда... Кровожадный хищник все-таки попытался тяпнуть Ильбэ за палец, но был щелкнут по носу и перехвачен за загривок. Это тоже было привычкой: подобрать в лесу зверушку, нуждающуюся в помощи, и почаровать над ней, чтобы не болели лапки и крылышки, а сердечко не разрывалось от страха. Но привычка куда более давняя, чем шить потайные карманы, подозревая врагов повсюду. За умение исцелять и приходить на помощь Ильбэ еще подростком получил свое третье имя: Эдраис. Мышонок перестал пищать и вырываться, свернулся клубочком, пригревшись в теплых ладонях. Ильбэ машинально сунул его за пазуху. Мышонок заворочался, неловко царапая коготками кожу, уцепился за подкладку и затих. Спустя несколько шагов Ильбэ увидел, как между деревьями что-то вспыхнуло. Его снова захлестнуло ощущение детства: точно так же в далеких дебрях близ Куйвиэнен в преддверии Великого Похода мелькал... Из чащи вышел Белый Всадник. Серебряный конь ступал неслышно и мягко, круп лунно светился в сумраке. Сам Всадник, в охотничьем одеянии, с огромным луком за плечами, звездами в глазах, был настолько похож на свой образ из песен и легенд, что Ильбэ замер с разинутым ртом, словно позабыв: Белого Всадника зовут Оромэ, он такой же вала, как Ирмо, а встретить его в Валиноре вовсе обычно - ведь он тут живет. И удивляться подобным образом просто глупо, Ильбэ уже давно не двадцать лет. Белый Всадник заметил его. Остановил коня, легко спешился. - Здравствуй. Кто ты, почему ходишь тут совсем один? - П-приветствую, - от волнения первое слово прозвучало сипло. Ильбэ торопливо прокашлялся. - Я... я из Оссирианда. В следующий миг до него дошло, что из слов получается, будто он шел из Оссирианда пешком до самого Валинора, пока не встретил Оромэ, и поспешил добавить: - Сейчас я живу в Лориэне. Белый Всадник подошел ближе. Он был выше Ильбэ на две головы и вдвое шире в плечах. От него исходило тепло. - Ты заблудился, верно? Ильбэ кивнул. - И одежда у тебя неподходящая для ночного леса, - отметил Оромэ. Он скинул белый плащ и укутал Ильбэ, как в одеяло. - Пойдем, погреешься у нашего костра, это рядом. А после проводим тебя в Лориэн. Остаток ночи походил на сон. Посреди чащобы горел жаркий костер, вокруг которого расположилось шумное веселое пиршество. Там были квенди, удивительно мирные, молодые и беззаботные, майар – такие же высокие и статные, как их владыка, косматые псы – их глаза мерцали золотом и рубинами в сумраке леса, отражая огонь. Ильбэ, до самых бровей завернутый в плащ, сидел подле Оромэ и ел наваристую похлебку прямо из маленького котелка, недавно висевшего над костром, а теперь обернутого тканью, чтобы не обжег колени и не растратил жар. Взгляд Ильбэ постоянно сползал к поясу Оромэ, где удивительно близко, только руку протяни, висел искуснейший рог, отделанный янтарем. Только навскидку Ильбэ мог припомнить около полудюжины песен своего народа, где упоминается рог Белого Всадника. Все сидели широким кругом у костра, время от времени кто-нибудь выходил в центр, к самому пламени, заводил песню, пляску или рассказ. Тогда прочие затихали, внимая. Ильбэ запомнился один ваниа с задумчивыми глазами. Он вышел с арфой и запел щемящую, пронизанную светлой печалью балладу о далеких северных краях Белерианда. Он пел о высоких травах Ард-Галена, о белых башнях крепостей, о человеческом народе, в чьих глазах нет света звезд, но зато сердца полны замысла Эру, пел о долге лорда… Их взгляды встретились. Есть вещи, пережив которые, начинаешь распознавать собратьев по несчастью. Ильбэ мог бы поклясться, что этот задумчивый ваниа тоже однажды смеялся Саурону в лицо. …Потом была дорога до Лориэна, верхом на серебряном жеребце, в одном седле с Оромэ. Два прыжка - и кругом знакомый сад, в глубине которого увитый глициниями павильон. - Добрых снов, Ильбэ, приходи еще к костру. Теперь он и твой тоже... Ильбэ проснулся поздним утром. О ночных приключениях напоминали лишь веточка лесного папоротника в волосах, да маленький летучий мышонок, сладко спящий в ворохе одежды. Ильбэ осторожно переложил мышонка на кровать и прикрыл одеялом. Выпутать папоротник из шевелюры удалось с трудом, да и гребень шел непривычно туго. Ильбэ на пробу собрал волосы в пучок, проверяя, можно ли уже стянуть их лентой, чтобы не лезли в глаза - и подивился толщине пучка. Тут не хвост, косу плести надо. Тем более, волосы уже касаются плеч. Ильбэ устроился у раскрытого окна и принялся за дело. Давным-давно он не задумываясь заплетал волосы каждое утро, а теперь пальцы были точно деревянные, и знакомые прежде движения приходилось выучивать заново. Как же там было, по три косицы с каждой стороны от висков, потом соединить их, перекрутить… нет, заново, неаккуратно получилось… вот так. Дальше общая коса, на которую сейчас не хватает длины. Тогда можно несколько раз обмотать лентой и затянуть потуже… - Простите, - раздался с улицы знакомый голос, - я ищу своего друга… Ильбэ обернулся, выглядывая в окно, и увидел Гилдира. Тот вопросительно смотрел Ильбэ в лицо. - О, твой друг определенно здесь! - рассмеялся Ильбэ. - Брат мой, ты опять меня не узнал? Неужели я настолько меняюсь всякий раз? Гилдир потрясенно распахнул глаза. ...Минуту спустя они уже стискивали друг друга в объятиях. - Ты помолодел на тысячу лет, - изумлялся Гилдир. - О, Эру, ты стал плести синдарские косы?! - Ничего синдарского в них нет! Так плетут только в Оссирианде. - О, состоялось мое знакомство с истинным представителем лаиквенди! - возрадовался Гилдир. И подначил: - Напомни, чем они отличаются от синдар? - Очевидно, умением ладить с бестактными нолдор, которые на три четверти ваниар, - в тон ему ответил Ильбэ. Гилдир окинул его с ног до головы восхищенным взглядом и заключил: - Финарфину придется знакомиться с тобой в третий раз. - Он здесь? - Да, ждет в кустах поодаль. Мы принесли тебе гостинец, но здешним обитателям лучше про него не знать. Впрочем, мы будем вести себя прилично, и они ни о чем не догадаются. Вскоре Ильбэ наблюдал удивительную картину: Гилдир и Финарфин с загадочным и исключительно дурацким видом перекатывали через порог павильона пузатый винный бочонок. Лица у них были такие же шальные и одухотворенные, как в Эндоре, когда они знакомили Ильбэ с его дареным конем. - Мы ведь обещали угостить тебя настоящим валинорским, - пояснял Финарфин, прикрывая за бочонком дверь. – Все ждали, когда ты поправишься. А сегодня мой сын говорит, что накануне видел у костра Оромэ кого-то очень похожего на тебя. И мы с Гилдиром решили, что нечего тянуть. Пока Ильбэ медленно осознавал, кем, оказывается, был тот ваниа с арфой, на маленьком столе появились головка сыра, фрукты, тонко нарезанный окорок и три серебряных кубка. Бочонок величаво пристроился у кровати. Гилдир потянулся свернуть постель, но Ильбэ его остановил: - Пусть будет, там спит летучая мышь. Лица друзей вытянулись, Финарфин неуловимо оказался между Ильбэ и кроватью и осторожно предложил: - Мы можем ее прогнать, если ты… не в силах. Ильбэ с улыбкой покачал головой. - Она моя гостья, подобрал вчера в лесу. Я больше не боюсь. - Хорошие слова для первого тоста! – провозгласил Гилдир, протягивая ему кубок, доверху наполненный янтарным и ароматным. Валинорское и правда оказалось выше всех похвал. Крепкое, в меру сладкое и в меру терпкое, оно пилось легко под фрукты и приятную беседу, а мир радостно кружился, становясь огромным и веселым, как в далекой юности. Ильбэ еще помнил, как он под одобрительный хохот друзей лез в заросли глицинии, чтобы показать, как истинные лаиквенди умеют прятаться в лесу, но потом янтарь вина окончательно потопил в себе воспоминания и здравый смысл… *** …Первым, что увидел Ильбэ после пробуждения, была мордочка летучей мыши в обрамлении соцветий глицинии. В следующий миг он осознал, что его ноги задраны вверх и изрядно затекли. Ильбэ шевельнулся – и вывалился с подоконника на улицу. Рядом с возмущенным писком шлепнулась потревоженная мышь. Очевидно, устраиваясь поутру спать Ильбэ на лицо, она не ожидала такого подвоха. Падать было невысоко: Ильбэ даже не ушибся. Зато окончательно проснулся и осознал, где находится. Было позднее утро, лучи солнца делали зелень сада золотисто-изумрудной и прозрачной. Ильбэ подполз к краю подоконника и заглянул в павильон. От увиденного у него отвисла челюсть. На кровати, ногами к подушке, в обнимку с пустым бочонком сладко спал давешний ваниа, сын Финарфина. Его арфа в компании еще двух пустых бочонков стояла поодаль. Под столом дружно почивали Гилдир, среброволосый телеро примерно одних с Ильбэ лет, косматая псина размером с теленка и четверо лориэнских майар. С потолка свисал белый плащ, но воображение Ильбэ отказывалось представлять Оромэ среди вчерашнего гульбища, поэтому он решил думать, что плащ принадлежит кому-нибудь из майар или сыну Финарфина. Самого короля нолдор среди спящих не было, но когда Ильбэ уже начал с подозрением посматривать на огромного пса, за спиной раздалось: - Доброе утро! Финарфин успел умыться: его лицо блестело от влаги, с манжетов и ворота рубашки капала вода. Ильбэ красочно представил, как выглядит со стороны сам, подавил завистливый вздох и принялся подниматься. Финарфин заботливо придержал его за плечо. Ильбэ еще раз оглянулся на сонную компанию в недрах павильона и нашел в себе силы спросить: - Что вчера было? - Дружище, - патетически начал Финарфин, - Лориэн нескоро нас забудет! О, не красней, ведь если бы не ты, пять бочонков валинорского крепленого до сих пор пылились бы по подвалам безо всякой пользы. Ильбэ разглядел среди глициний еще два бочонка и ахнул: - Пять?! Вы же принесли всего один! - Мы принесли один, - принялся перечислять Финарфин, - потом заглянул мой сын Финдарато и принес еще один. А король Ольвэ в знак примирения притащил целых три и заявил, что обидится, если мы не выпьем все. - И мы… выпили? - Не расстраивать же Ольвэ. А там на шум и песни пришли майар Ирмо с просьбами праздновать потише, ибо в пресветлый Лориэн приходят для исцеления душевных ран. Но мы объяснили, что как раз этим и занимаемся, и майар согласились присоединиться. Сколько песен было, сколько танцев! Это еще ушли наши с Финдарато жены и моя сестренка Финдис. Кстати, она забыла плащ. А Оромэ забыл свою собаку. Ильбэ резко ощутил потребность присесть на подоконник. - А что на этом грандиозном гульбище делал я?.. Финарфин с минуту оглядывал Ильбэ, явно оценивая, не расписать ли его роль в минувшем веселье как можно красочнее и не придется ли после этого отливать впечатлительного друга водой, но потом все же сжалился и сказал правду: - Как истинный представитель народа синдар, ты уснул еще во время первого бочонка и чинно проспал на подоконнике под глициниями до самого утра. Ильбэ ощутил такое облегчение, что даже не возмутился на «синду». Потом он отправился умыться и попить воды к роднику, что бил в трех дюжинах шагов отсюда. Вода тугой струей вырывалась из-под высокой каменной глыбы и текла в ладони мраморной чаши, где успокаивалась и через узкие желобки впитывалась в землю. Над родником нависали златовласые ивы, пахло цветами, влагой и мхом. Ильбэ сел у воды, собираясь с мыслями. Он знал, что через пару часов спящие пробудятся, уберут пустые бочонки и помоют посуду. Майар разлетятся по Лориэну, пес побежит искать Оромэ, Финдарато и Ольвэ отправятся по домам, а Гилдир и Финарфин явятся сюда и пригласят Ильбэ на чай в чудесный город Тирион на Туне. Спустя несколько недель Ильбэ переселится в Тирион окончательно, начнет разыскивать жену и сына. Или тех, кто мог их знать. Впереди будет много безоблачных дней, лет и даже десятилетий. Ни одна темная тварь не проникнет в безмятежный Валинор. Ни один дурной сон больше не потревожит его звездной ночью. В чаше родника отражалось спокойное лицо с прозрачными серо-зелеными глазами. Внимательный, проницательный взгляд. Ильбэ вспомнилось, как давным-давно, перед знакомством с женой, он, впервые попавший в Дориат юноша, точно так же всматривался в свое водяное отражение и находил его вполне неплохим. Тогда в уголках глаз и губ еще не было морщинок, косы были толще, румянец задорнее, а пережитых горестей было так мало, что казалось, будто их очень много. Как и сотни лет назад, Ильбэ пропустил момент, когда лиц в отражении стало два. Второе лицо тоже принадлежало ему, только гораздо младше, лучше, чище: узкий овал, румянец, косы на висках, внимательный цепкий взгляд, ухватывающий любую суть, глаза мамины, синие… Синие. Мамины. Ильбэ поднял голову и обернулся. Перед ним стоял молодой синда в тунике валинорского покроя. Точнее, наполовину синда. В последний раз Ильбэ видел его совсем ребенком, но не узнать не смог. - Мне сказали, ты пошел к роднику, - произнес синда до боли знакомым голосом. Его голосом. Замялся, смутился, покраснел. А потом выдохнул заветные слова, которые наверняка тысячи раз проговаривал мысленно: - Здравствуй, папа. *** Папа, ты сошел с ума. Перестань, не нужно. За что ты просишь прощения? За то, что тогда ты отправился на войну, чтобы защитить нас с мамой и весь наш народ? Нет, даже не думай оправдываться, я все это знаю. Да, я знаю, что было после, и почему ты остался жив. Кстати, когда маме в первый раз сказали, что ты погиб, она не поверила. И мне запретила. А когда ей принялись доказывать, потребовала тело. Ну да, ты же знаешь маму. Словом, мы очень долго ждали тебя в Оссирианде, а когда там стало совсем неспокойно, дедушка помог нам перебраться к теткам в Дориат. Перед отъездом мама обошла всех соседей и предупредила, где ты можешь нас найти. Учитывая, сколько лет тебя не было, на нее смотрели как на сумасшедшую. Но мы-то знали, что ты жив. Папа, честное слово, я всю жизнь тобой гордился. Нет, не плачь, ты в точности как мама сейчас. Подумать только, ты даже не знаешь, какой ты герой. Конечно! Вы все герои, кто сражался у Амон Эреб. Нет, не смей так говорить, никакой плен, никакие события не отменят твоего подвига. Я знаю, что ты поднял знамя. И весь Оссирианд знал. И весь Дориат тоже. Нет, это не я им рассказал! Без меня рассказчики нашлись. В Дориате нам жилось очень хорошо. Я, конечно, скучал по Оссирианду, но времени на скуку было немного. Меня учили сражаться, чаровать, прятаться в лесу, разбираться со счетовыми книгами, давать мудрые советы королю. То есть, как, почему? Папа, я ведь твой сын! Сын лорда. А наша мама – леди из свиты Мелиан, помнишь? Нет, не извиняйся, ты и правда давно не был дома. Словом, я тоже был лорд, и учили меня соответствующе. Белег меня очень хвалил. Он говорил, что я такой же ловкий, как ты, и так же здорово фехтую… что? Почему Белег лгун и льстец? Сколько-сколько минут он тебя учил фехтованию?.. А… но… как же та битва? Третий день держал в руках меч?!! Папа, а ты еще говоришь, что не герой. Это было… вскоре после Браголлах. Я начал терять надежду. Мама твердила, что ты жив, я по привычке соглашался, но мое сердце больше не верило. Я говорил о тебе с Мелиан, и тогда впервые прозвучало это «во тьме». Я не понял, что это значит, а Мелиан не объяснила. Наверное, она сама видела нечетко. Зато уже тогда предсказала мне мою невесту, которую я встретил здесь. Я вас познакомлю, это самая прекрасная и утонченная девушка в мире, мы любим друг друга без памяти и собираемся скоро пожениться. А потом в Дориат вернулась Лютиэн. Перед тем, как уйти навсегда, она пришла к нам домой и рассказала, что встретила в Ангбанде тебя. Кто ты там, как туда попал и чем занимаешься – тоже. И что ты пожертвовал собой, чтобы спасти их с Береном. Папа, не глупи. Я не стал после этого меньше тобой гордиться. Даже наоборот. И ты меня не переубедишь. Мама опять не поверила, что ты умер. И я вместе с ней продолжил надеяться, хотя не представлял, как ты смог обмануть самого Саурона и остаться в живых. Но я верил, что ты непременно придумал какой-то хитроумный план. Вот и скажи мне теперь, что я был не прав! Все-таки говоришь… Папа, но ведь ты жив! Ты не проходил Чертоги. Да, на тебе была печать смерти, но исцеляли ее в Лориэне. Я теперь вижу такие вещи… Нет, я надеялся избежать этого рассказа. Но если ты требуешь, изволь. После Нирнаэт нам всем пришлось тяжело. Перестали приходить вести из Оссирианда, и мы долгое время не знали, что дедушка погиб. Мама все твердила, что ты жив, но тебе очень плохо, и она не может пробиться сквозь тьму, чтобы тебе помочь. Я мечтал быть таким, как ты. Мечтал спасти тебя. Мечтал… Будем честны, бредни мальчишки. Я ничего не мог сделать, но хотел, и поэтому изнывал от тесноты. Потом случилась чудовищная история с Саэросом, Белег тоже нас покинул. Я стал командовать разведкой границ вместо него. Когда гномы разгромили Менегрот, я был далеко на северных рубежах. Потом мы с мамой переехали обратно в Оссирианд – там в то время было спокойнее, чем в Дориате. Но когда король Диор провозгласил, что оживляет королевство, я не мог остаться в стороне. Маму я с собой не взял, слишком опасно. Тетки отправились на Балар, и маму я послал вместе с ними. С тетками она точно не могла пропасть, эти леди и балрога застращают. Я стал одним из советников Диора, мы почти вернули Дориату былой вид. Конечно, Тингола и Мелиан не заменишь, но готов поспорить, у нас было ничуть не хуже, чем в Гондолине. А потом напали феаноринги, будь они прокляты. Им пришлось нелегко, но… нолдор есть нолдор. Воевать они умеют лучше нас. Нет, папа, меня не убили при штурме Дориата, и тем более не убил Маэдрос. Хотя, будем честны, я нарывался. Я погиб позже. Когда стало ясно, что все кончено, и Диора больше нет, мы собрали тех, кто еще способен держать оружие, и отступили вместе с принцессой Эльвинг. Принцев мы так и не нашли – они убежали в суматохе. Убежала бы и Эльвинг, но к счастью, она тогда еще не настолько умела ходить. Мы отступали к устью Сириона, путь наш был по темным землям. В один из дней нас атаковали орки. Я погиб, папа, с оружием в руках, защищая маленькую Эльвинг и всех, кто нам доверился. Я думал о тебе и знал, что ты на моем месте поступил бы так же. Папа, не плачь. Не нужно... Не плачешь? А то я не вижу, как у тебя слезы катятся. Даже на дождь не списать, вот незадача… Я вернулся недавно. Незадолго до прибытия кораблей из Белерианда. Какое-то время жил здесь, в Лориэне. И здесь же познакомился с невестой. Она тоже вернулась из смерти, и, насколько я успел понять, ей пришлось гораздо хуже, чем мне. Она не помнит последние сто лет прошлой жизни. Я-то не помню только последние пару часов. Но знаешь, воли к жизни у нее хватит на нас обоих. Должно быть, поэтому она вернулась. Что? Папа, откуда ты знаешь?! Ты, конечно, проницательный, но чтоб настолько… Да, ее зовут Веривэн, она из нолдор. О, тебе дурно? Нет, не падай! Позвать Ирмо? Нет? …Папа, ты меня напугал. Что ты знаешь о Веривэн, чего не знаю я? Ладно, можешь молчать. Рано или поздно я из тебя все вытяну. Мама? Мама жива. Это я знаю точно. И она по-прежнему тебя ждет. Она как-то сказала, что однажды осенью, когда все кругом будет в золотистой листве, ты придешь на порог ее одинокого дома, откроешь дверь, и вы встретитесь, чтобы больше никогда не расставаться. Я верю маме. А ты? *** Корабль отчалил от берега, впереди были три с лишним недели морского пути. На палубе стояли двое, провожая задумчивыми взглядами благодатный остров. - Не понимаю я тебя, - нарушил молчание Глорфиндель. – Здесь друзья, сын с невесткой, внуки. А тебя несет в Эндорэ. - Кто бы говорил, - усмехнулся Ильбэ. - У меня хотя бы семьи нет. И львиная доля друзей либо до сих пор в Мандосе, либо остались там. - А у меня там – жена. Молчание. Волны плещутся о киль. - Ну, хорошо, - вздохнул Глорфиндель. – Ты мог передать ей весточку, чтобы плыла в Валинор, ведь постоянно к Тол-Эрессеа пристают корабли. - Она предвидела, что я сам ее найду. И я ей верю. Да и не собираюсь я жить в Валиноре. - Вот мы и подобрались к сути. Почему, Даэрдир? - Мне странно слышать этот вопрос от тебя, лорд Лаурэфиндэ, погибший за Гондолин. Разве, прибыв в Средиземье, ты не побежишь первым делом узнавать, где творится ближайшая заварушка, в которой кто-нибудь нуждается в твоей помощи? - Вот как? Ты мне не показался любителем подобной жизни. - Да, я люблю жить спокойно. Но ты знаешь, что Саурон остался на свободе? Я уверен, он еще проявит себя. - Ты не боишься? - А что это меняет? Я тоже лорд, и у меня есть долг. Этот мир ожидает еще много потрясений, нельзя оставаться в стороне. Корабль вышел в открытое море. Началась качка, и оба спустились в трюм проведать лошадей. Глядя, как Ильбэ обихаживает белого красавца с пятнышком на лбу, Глорфиндель не удержался от вопроса: - Как зовут твоего друга? Ильбэ усмехнулся воспоминаниям и ответил на синдарине: - Ант. * …Спустя три недели корабль войдет в спокойную бухту. Будет приветственный пир у Кирдана, расспросы и новые знакомства. Потом Ильбэ много времени проведет в седле, путешествуя из одного города в другой и спрашивая всех о самой прекрасной из дев народа синдар, что живет совсем одна. Наступит осень. Золотая листва украсит землю. Ильбэ ступит под сень дивного леса, который тоже называют Лориэном. Но этот Лориэн покажется намного прекраснее. Ведь там ждет его она. «Ты почти добрался, любовь моя». «Скорее выходи на порог, родная, я у твоего дома». Они будут кричать и обниматься, как сумасшедшие, валяться по осенним листьям, тараторить без умолку вслух и мысленно, рассказывая друг другу без утайки абсолютно все, что случилось за тысячу лет. Смешная благообразная молодежь покрутит пальцем у виска – а еще, мол, называют себя древними и мудрыми! Они уединятся дома, и в полумраке бесконечно долго будут разговаривать глазами. - Я дождалась, мой Ильбэ. - Это был самый долгий путь в моей жизни. Дюжина шагов в потемках, через боль, долг и страх – до тебя. До любви.