~~~
— Александр? — Аарон Бёрр, сэр! — Сейчас середина ночи. (Он надеялся, чтобы Александра не смутило, что он ещё не спит. В последнее время он взялся отвлекать себя работой, рассматриванием дел, написанием писем — всем, чем можно занять руки с глазами, — и побаивался, что тот сразу заподозрит неладное.) Улыбка до ушей блистала на лице Александра. — Можем мы посоветоваться, сэр? Аарон не был готов к кольнувшему разочарованию. Прошло четыре месяца, как они виделись, и ему хотелось сказать это? «Можем мы посоветоваться»? Он отогнал досаду. Хотелось спать. Голова плыла. И было не до конца очевидно, не сон ли всё происходящее. — По… деловому вопросу? — Да! Очень для меня важному! Аарон отшагнул в сторону и движением руки предложил Александру войти, расстаться с холодом, присесть и обсудить дело, как подобает здравомыслящему человеку. Тот поспешил внутрь, и Аарон закрыл дверь. — Что тебе нужно? — Бёрр, из тебя адвокат получше, чем из меня. — …Допустим. — Я резкий, болтливый, да, ты же — невероятен в суде, ты лаконичен, убедителен, а мой клиент нуждается в сильной защите, ты именно тот, кто нам нужен! Аарон вздохнул. — Александр, не хочешь присесть и объяснить, что всё это значит? Александр избегал его взгляда. Странное обстоятельство, не сулившее ничего хорошего, — он всегда смотрел в упор. — …Алекс? Кто твой клиент? — Новая Конституция США, — сказал Александр полу. — Хорошо. Без промедлений Александр поднял глаза и просиял лицом — чего только стоила его улыбка; он схватил Аарона за плечи, будто вот-вот расцелует, и спросил: — Ты мне поможешь? — Я тебя выслушаю, — уточнил Аарон, убирая чужие руки. — Я ещё не читал твою новоиспечённую конституцию, мне ничего о ней не известно. Смею предположить, Конституционный конвент окончен, раз ты на пороге моего дома посреди ночи. Давай пройдём в мой кабинет, я принесу чай (Александр простонал от нетерпения) или нет, и ты всё расскажешь сейчас. Александр было раскрыл рот, но Аарон покачал головой. — Мои жена и дочь спят. Просто потерпи до кабинета. Он потерпел. Едва Аарон закрыл за ним дверь, Александр бросился докладывать о конвенте. Сперва о делегатах: кто был идиотом, а кто — заносчивым ублюдком (вопреки желанию Аарона, он не поскупился оскорбить каждого). Затем о Вашингтоне: один раз тот выступил с намерением обличить болвана, забывшего записи в таверне, и, по словам Александра, не бывало более тихого зала, напичканного политиками, чем конвент в ту минуту, когда Вашингтон спросил, чьи это были записи. Он сообщил всё: все «за» и «против», каждый компромисс. На середине речи Александр схватил перо с бумагой и принялся писать, так быстро вырисовывая диаграммы, что капли чернил окропляли его лицо; объяснил разделение властей, целиком пересказывая статьи и разделы, заученные им наизусть. Аарон тем временем усидчиво вбирал всё в себя. Это Александр Гамильтон — Александр Гамильтон, которого так ему не хватало эти четыре месяца и который умудрялся удерживать его от сна, где бы он ни был — здесь или в сотни миль отсюда. Александр говорил по крайней мере четыре часа, может, пять. Потом он собрался и произнёс слова, которых Аарон неосознанно боялся всё это время: — Нам требуется ратификация Конституции от хотя бы девяти штатов, чтобы она вступила в силу, в лучшем случае — от всех. Аарон, нам нужна твоя помощь. — Нет, — ответил он. — Выслушай меня! — Этот вскрик убедил Аарона, что он не зря закрылся в кабинете, потому что Александр, похоже, не способен следить за громкостью голоса. — Я не собираюсь что-либо продвигать, пользуясь своим влиянием, и губить репутацию и добросовестность ради… — Нет, — отрезал Александр. — Серия статей! Опубликованных анонимно, защищающих документ перед общественностью! — А если кто-то узнает, что я соавтор? — Никто не узнает! Джеймс Мэдисон тоже в деле. И Джон Джей. Джей сказал, что ты поможешь, что ты отстоишь свои убеждения и сделаешь это, как никто другой. Присоединяйся. Вместе мы справимся! Аарон лишь покачал качает головой. — Ты поддерживаешь эту Конституцию? «Представители и прямые налоги распределяются между отдельными штатами, которые могут быть включены в настоящий Союз, пропорционально численности их населения, которая определяется посредством прибавления к общему числу свободных лиц — включая в это число тех, кто обязан находиться в услужении в течение многолетнего срока, и исключая не облагаемых налогом индейцев — трёх пятых всех прочих лиц». — Конечно. Ложь сорвалась с его губ невольно. Он будет оправдывать её неделями, называя поспешным, ошибочным суждением, которое он не успел ни осмыслить, ни взвесить, боясь расстроить Александра и повинуясь интуиции. А может, он признает это правдой, лучшим компромиссом на данный момент. Колонии распадались и нуждались в помощи здесь и сейчас. А исправить, что не успели, они сумеют всегда, по прошествии времени. — Тогда защити её! — А если ты ставишь не на ту лошадь? Обида, которой он так старался избежать, всё-таки показалась в глазах Александра. — Что ты имеешь в виду? — Твоя конституция — неразбериха! — Ну так внесём поправки! Как назло, слова скрылись где-то в чертогах разума. Пожалуй, не будь сейчас так поздно, он бы сформулировал их: нельзя строить нацию на столь неустойчивом фундаменте, нельзя сеять семена, способные принести раздор и хаос. Но он не знал как, поэтому остановился на: — Она полна противоречий! — Так было и с независимостью, надо же начинать с чего-то! Александр был прав, как всегда. Но Аарон не мог заставить себя защищать этот документ, если не верил в него до конца. А он не верил: недоработок слишком много. — Уже поздно. Я подумаю утром, — сказал он. — То есть — нет, — обвинил Александр. — То есть — может быть! Честное слово! Ты завалил меня информацией, окажи услугу и дай день или два на обдумывание, прежде чем требовать от меня не просто поддержки, а полного присоединения! — Ты сказал, что поддерживаешь её, только что! — Я... — Аарон спрятал лицо в руках. — Александр, иногда ты такой… — Какой? С глубоким вдохом он продолжил: — Напористый. И уверенный в себе. У тебя было четыре месяца на осмысление этого документа и оценку каждого аспекта, ты знаешь его вдоль и поперёк. Прошу, помни, что я — нет. — И чья это вина? — спросил Александр. От его холодного взгляда у Аарона кровь застыла в жилах. — О чём ты? — Ты отклонил приглашение. Филипп Скайлер рассказал мне. Ты тоже мог провести четыре месяца, осмысляя этот документ, но захотел постоять в сторонке. Мы учились, сражались, убивали — ради одной идеи о нации, которую нам предстоит возвести. Тебе дали шанс возвести её, и ты отбросил его. — Убирайся. — Что? — Убирайся из моего дома. Александр стоял как вкопанный. — Что, прости?! — Убирайся из моего дома, — прошипел Аарон. — Ты не знаешь меня. Ты не знаешь моих приоритетов. И тем не менее ты смеешь предполагать... — Он даже договорить не смог. Словами не выразить ту едкую смесь ярости и унижения, до которой Александр так умело его доводил. Должно быть, те чувства выразились на его лице, потому что Александр попятился назад и опустился в одно из кресел, стоящих у Аарона в кабинете. — Извини, — сказал он тихо. — Это было слишком. Аарон не спускал с него пристального взгляда ещё пару секунд, но вскоре также подавленно присел. — Уже поздно, — произнёс он. — Раньше нам это не мешало. Они сидели в тишине. Аарону уже казалось, что они так и не сдвинутся с места и только восход солнца напомнит им разойтись по делам. Но вдруг Александр заговорил: — Я просто не понимаю тебя — как можно так упускать свой шанс. — Александр... Мне нельзя находиться у власти, — признался он. — Я не могу серьёзно, честно занимать должность. Люди всегда будут наделять мои слова особым значением, прислушиваться к ним внимательнее, чем к словам моих оппонентов, веря, что мои заслуживают большего доверия, все без исключения. Помимо этого... Слишком легко переступить границы. Я мог пойти на Конвент и сказать, что ко мне приходило видение очередной войны, гражданской; что граждан погибнет больше, чем когда-либо; что рабство разорвёт эту страну на части. Тогда бы они вписали в Конституцию поэтапную эмансипацию. Думаю, здесь мы оба согласны, что это бы послужило улучшением. Но вдруг вышло бы худо, хотя я действовал во благо? Нет никого, кто может помешать мне. Никого, кто мне возразит. Разве ты не видишь, насколько я... опасен? Меня нельзя и близко подпускать, нельзя. — Боже, — прошептал Александр. — Извини. — Не извиняйся. Ты ни в чём не виноват, — сказал Александр. Его взгляд лежал на чём-то вдалеке, хотя там было не на что смотреть. — Иди, защищай свою Конституцию. Я помогу твоей жене следить, чтобы ты ел и спал, насколько смогу. Посмеявшись над этим, Александр встал и, казалось, собрался уйти. Но когда Аарон поднялся, чтобы открыть ему дверь, тот без промедлений сжал его в крепких объятиях. — Спасибо, — произнёс он. — Ты лучший человек, какого я знаю. Аарон обвил Александра руками в ответ, согреваясь его теплом. «Любовь не выбирает». Александр всё не отпускал, а сердцебиение Аарона не думало замедляться. Даже отступив, Александр не слишком сократил расстояние — Аарон всё ещё улавливал, как чужое дыхание отражалось от его губ. Александр поднял руку и провёл ей по контурам лица напротив. — Ты напоминаешь кое-что… Аарон был не в силах сдвинуться. — Что? — Поэзию, — сказал Александр. Дыхание пресеклось в груди. Как они дошли до такого? А ведь и часу не прошло с тех пор, как они были готовы перегрызть друг другу глотки... «Я — единственное в жизни, над чем имею контроль». — Прекрасный. Непостижимый. Как бы изменился мир, не будь в нём тебя. А как бы изменился мой мир. «Я — единственное в жизни, над чем имею контроль». Александр подался вперёд, и у Аарона дрогнули веки. «Я — единственное в жизни, над чем имею контроль». — По-моему, тебе правда пора, — прерывисто прошептал Аарон. — Твоя жена ждёт. Александр отстранился. — Моя жена, — повторил он. — И мой сын. Мои дети. Меня ждут дома. Мне в самом деле пора. Ещё немного — и он предложил бы Александру остаться, переночевать в гостевой, внушил бы себе, что завтра утром не возникнет вопросов. Они с Александром уже не раз бодрствовали допоздна в его офисе. Вполне возможно, что он бы согласился и в его доме. Уже действительно было поздно; на улице стемнело, наверняка Александру не хотелось будить семью, придя домой в такой час. Кроме того, его Феодосии столько наслышались об Александре, что уже в нём души не чаяли (и в довершение всего, Александр был весьма обаятелен и присутствовал на каждом светском мероприятии, какое Гамильтоны и Бёрры посещали). Они бы с большой радостью провели с ним завтрак. Но не нужно быть провидцем, чтобы догадаться, что если Аарон позволит Александру остаться сейчас, то с трудом скажет «нет» в дальнейшем, с трудом скажет «нет» ему. Аарон уже мог представить, как они проводят ночи то за непринуждённой беседой, то за жарким спором или как Александр горбится над столом и небрежно пишет, пока свечи затухают, а Аарон приносит им чай и блюдце со сластями. Ночи, которые бы заканчивались уже не так невинно, как начинались. — Алекс… Александр нежно улыбнулся. — Всё хорошо, ты прав. Ты всегда прав. — В другой жизни, — сказал Аарон, как говорят обещания. Алекс проводил себя сам. Аарон как можно тише вернулся в спальню и лёг в постель к жене. Он не надеялся, что заснёт, но, прислушавшись к дыханию Феодосии, почувствовал, что успокаивается, и немного спустя сон наконец-то к нему пришёл.~~~
В течение шести месяцев Гамильтон, Мэдисон и Джей написали восемьдесят пять статей. Джей выдохся, написав пять. Мэдисон написал двадцать девять. А Александр — упрямый, ненасытный Александр — написал оставшиеся пятьдесят одну. Его драгоценную Конституцию ратифицировали. Он продолжил писать, словно его время на исходе.~~~
Вашингтон предложил Гамильтону должность министра Финансов. Александр согласился. Джордж Клинтон предложил Аарону должность генерального прокурора штата Нью-Йорк. Аарон согласился. Конгресс ещё не договорился о размещении Капитолия, поэтому столицей де-факто стал Нью-Йорк, что вполне разумно, учитывая, сколько там проводится политических встреч и дискуссий. Проблемы стагнации экономики и растущих долгов, которыми тем временем завалили Александра, казались неразрешимыми. Элайза уехала с Филиппом, Анжеликой, Джеймсом и Александром младшим на север штата провести лето с отцом. Она пыталась убедить Александра отдохнуть, Аарон знал, но своими стараниями лишь дала ему больше свободы дальше пренебрегать собой. К тому же они больше не работали бок о бок, поэтому Аарону стало сложнее находить случай заставить его поесть, поспать и отвлечься от мыслей о текущей одержимости — его драгоценного финансового плана. Он принялся ходить на прогулки вблизи дома Александра в надежде столкнуться с ним. Иногда получалось. Он прибегал к небольшим беседам, размешивал их новостями, напоминая Александру, что жизнь не ограничивалась стенами его кабинета. Сегодня они встретились на Клэрмонт-стрит (вернее, стоило бы сказать Мерсер-стрит). Александр, казалось, спешил больше обычного. Упомянул про решения и что их принимают за ужином. Аарон не стал задумываться. Однако пришла ночь и принесла сон, до того ужасный, что тот затмил собой каждый кошмар, какой настигал его раньше. Не успевала закончиться первая череда ужасов, как начиналась следующая: солдаты обнимают и оплакивают тела убитых, одетых во вражескую форму; армия направляется к морю, сжигая всё на своём пути; политики дерутся, и один избивает другого тростью прямо в зале Сената; груды тел брошены гнить на полях; человек, в котором он признал президента, получает пулю в затылок. И всё это время толпа рабов стояла в оковах, смиренно наблюдая. Он знал, что это не видение. Не было это и сном. Он знал, что провидцы не обретают новые силы с возрастом — если бы сновидения о будущем были обычным явлением, то навещали бы его с раннего детства. Но вместе с тем он, его сердце, всё его существо твёрдо знали, что каждое его слово было чистой правдой и что рабство, даже компромисс насчёт рабства, разорвёт эту нацию на куски; что если Юг не отведёт пистолет с затылка Конгресса и заполучит желанное, то наступит катастрофа. Ждать-ждать-ждать. Аарон так устал ждать. Он всего лишь человек. Человек может долго терпеть, пока срыв находится по ту сторону горизонта, но из его поля зрения горизонт давным-давно пропал: конституция, ночные кошмары об «инциденте», чувство лёгких прикосновений Александра на контуре его лица, нездоровая одержимость Александра финансовым планом, который не принимают по глупейшим причинам. Вот во что он верил, вот его идеалы и ценности: рабство не должно было существовать, рабы заслуживали не только свободы, но и равноправия, чёрт, раз уж на то пошло, женщины заслуживали равных прав, равного образования и права голосовать. Все вокруг озвучивали свои идеи, все были заняты реализацией своих идей, все обладали возможностью выдвинуть свою кандидатуру и узаконить эти самые идеи. Гамильтон получит своё желанное наследие. Чем Аарон был хуже? Он баллотировался в Сенат. И выиграл с огромным отрывом.